В упор

Вопреки собственным словам, Хаджан связался с ними уже днём. Гоуст принял вызов — в его большой ладони дешёвый телефон с рассчитанной на один звонок сим-картой смотрелся практически комично. Они как раз пробирались к границе города, в накидках и платках, чтобы вызывать как можно меньше вопросов. Гоуст остановился. Несколько мгновений слушал голос в трубке, а потом хрипло выплюнул: — Понял. Выдвигаемся туда. И отключился. — Хаджан? — уточнил Соуп очевидное; будто кто-то ещё знал этот номер. Гоуст коротко кивнул. Затем швырнул телефон на землю, впечатал его в растрескавшуюся мостовую тяжёлым ботинком. Под ногой у него захрустел ломающийся корпус. Гоуст повторял экзекуцию до тех пор, пока телефон не сделался неопознаваемым месивом запчастей. Соуп наблюдал за ним молча, не слишком-то надеясь на разъяснения, но, покончив со способной обернуться против них уликой, Гоуст прошелестел: — Он в Эль-Бабе. — Дже… — начал было Соуп, но благоразумно заткнулся под предупреждающим взглядом. — Один? Гоуст помолчал. — Вероятно, нет, — медленно произнёс он, ещё раз наступив на телефон и первым двинувшись дальше, прочь от закоулка, в котором они были сейчас. — Это неподалёку от Алеппо. Возможно, база исламских боевиков. Соуп прикрыл глаза. Соваться к террористам в одиночку означало гарантированную смерть. Запрашивать поддержку у своих, в то же время… Едва ли Прайс сумел бы объяснить Ласвэлл, на кой хрен бойцам, отправленным с разведывательной миссией, понадобилось привлекать к делу других членов отряда. И что-то в напряжённой линии плеч Гоуста подсказывало ему, что ни капитан Прайс, ни сам лейтенант Райли желанием посвящать начальство в подробности операции не горели. Соуп шумно прочистил горло. — Организуем тайное проникновение на вечеринку? — без особенного энтузиазма предложил он. Гоуст поправил платок. — Нет, — еле слышно ответил он, — есть идея получше.

***

«Идеей получше» оказалось… — Не-ет, — пробормотал Соуп, когда они добрались до укрытия, а Гоуст вкратце обрисовал ему детали плана. — Это бред какой-то. Нас грохнут сразу же. Они же нас ненавидят нахрен. Вдвоём против целой оравы террористов, на их территории, в четырёх стенах? Ты в своём уме? Гоуст смерил его тяжёлым взглядом. — Не вдвоём, — выплюнул он. — Что? — Соуп растерянно моргнул. — Не вдвоём, — повторил Гоуст с вселенской усталостью. — Я пойду один. Ты останешься на позиции. Соуп уставился на него в смятении. Потом оно понемногу, медленно, но верно переросло в глухую злость. — Правильно ли я понимаю, — начал он звенящим от бессильной ярости голосом, — что ты собираешься перебить грёбаную «ан-Нусру» в одиночку? Гоуст пожал плечами и меланхолично ответил: — В общих чертах. — В общих чертах, — беспомощно повторил Соуп. Зажмурился, пережидая необъяснимый и жалкий приступ горечи. И прохрипел: — Это же безумие. Они застрелят тебя ещё на подходе. За твою голову готовы отвалить целую кучу бабла, а ты собираешься преподнести им себя на блюдечке. — Вот именно, — мрачно процедил Гоуст. — Целую кучу бабла. Ситуация слегка напоминала театр абсурда. — Слушай, — теперь Соуп звучал до тошноты жалобно, — я буду честен, ладненько? Так вот: план дерьмо. Это бессмысленный, непродуманный, очень серьёзный риск, и я не понимаю, почему ты считаешь, что сможешь пришить Джераба и в целом противостоять ёбаной куче сирийцев без какой-либо поддержки. У них на тебя во-о-от такущий зуб. Если они тебя схватят… Ты знаешь, как они поступают с заложниками. И вряд ли тебе хочется вновь очутиться в плену. — Со мной они так не поступят, — буркнул Гоуст после продолжительной паузы. — Ну, конечно, в тебе-то они не прострелят дырищу размером с четыре кулака, — насмешливо отозвался Соуп. — Ты же особенный. Покачал головой. Всё в нём требовало пододвинуться ближе, сжать чужое колено, может, хоть так вынудив Гоуста внять голосу разума… но это, безусловно, было рискованно. Особенно здесь, в крытом кузове грузовика, в котором они тряслись посреди ящиков с фруктами. Впрочем, водитель определённо не мог видеть и слышать своих безбилетных попутчиков. Гоуст тяжело вздохнул, как вздыхал всегда, когда Соуп не понимал его задумку с первого раза. — Я им нужен, — сказал он наконец. — Моя жизнь ценится больше, чем моя смерть. И я больше не допущу ошибки, которая стоила мне свободы. Что-то больно сжалось у Соупа в груди. Ошибкой, подумал он с горечью, которую не должен был чувствовать и на которую не имел права, было, очевидно, беспокойство за меня. Стремление помочь мне — настолько сильное, что ты позволил им взять тебя в плен. — Понятно, — невыразительно проговорил он вслух. Гоуст глянул на него остро. Чуть придвинулся — так, что едва не сшиб лоток с мандаринами. Зато задел своим коленом колено Соупа: бегло, смазанно, недостаточно. — Ты будешь нужен мне снаружи, — выдохнул он. — Я хочу, чтобы ты организовал небольшой подрыв. Быть может, поджог. Нужно выкурить часть бойцов из здания. А я тем временем найду Джераба. Чтобы он пристрелил тебя. Иногда ты просто феноменален. — Ага, — Соупу мучительно захотелось отодвинуться и закрыть глаза. Гоуст не позволил. Его большая тяжёлая ладонь легла Соупу на плечо, надавила, сжала — не больно, но ощутимо, словно бы Гоуст пытался дать ему понять, что вырваться ему не удастся. Да я и так никуда от тебя не денусь, элти. Даже если ты больше не повторишь ни одной ошибки из тех, что позволил себе из-за меня. — Ты ведь отличный снайпер, — Гоуст ловил его взгляд, а Соуп изо всех сил прятал глаза, и это напоминало самую нелепую игру в кошки-мышки, которую можно было себе вообразить. — Обеспечь мне прикрытие с позиции. Если это окажется засадой, если они будут знать, что мы придём, и ждать нападения… Сними тех, кого сможешь убрать, не выдав себя. Если понадобится, беги. Соуп окаменел. — Ты совсем ополоумел? — сердце выло где-то в горле. — Какое ещё «беги»? Бросить тебя с ними одного? И зачастил, задыхаясь от глухой злой боли: — Мы даже не знаем, сколько там будет боевиков. Насколько они будут подготовлены. Будет ли там вообще грёбаный Джераб — может, Хаджан нам напиздел с три короба. Может, сдал нас с потрохами. Это почти наверняка окажется засадой, а я не сумею подстраховать тебя, если буду прятаться хер пойми где, развлекаясь со снайперкой. Серьёзно, приятель, идея просто дерь… — Джонни, — прервал его Гоуст. В его голосе опасно звякнул металл, но глаза в прорезях маски с черепом остались прежними — усталыми и пустыми. Соуп не любил, когда Гоуст смотрел на него вот так. Он знал уже, что лейтенант Райли способен на совершенно другие взгляды — потерянные и измученные, жадные и требовательные, насмешливые и почти-нежные. В этом взгляде была одна только тень войны, отдача после выстрела. — Что Джонни? — спросил Соуп, упрямо передёрнув плечами. — Я не доверяю ни одному из пунктов этой аферы. И ещё я не хочу потерять тебя не вижу смысла рисковать там, где этого можно было бы избежать. Достаточно связаться с Прайсом и попросить… — Нет, — перебил его Гоуст. — Если тебе страшно за свою шкуру, сержант, я могу пойти без тебя. — За свою?! — вот теперь Соуп взбесился, и только боевая выправка не позволила ему проорать это во весь голос, выдав их водителю. — Да мне плевать, что будет со мной, элти. Но ты не оставляешь мне выбора. Ты не даёшь мне ни шанса защитить тебя. — Я не нуждаюсь в… — Нет, — теперь Соуп не дал ему вставить ни слова; его дрожащий указательный палец уперся в чужой бронежилет, — нет, будьте добры, завалите нахрен ебало, лейтенант Райли, сэр. Сказал — и замер. Он никогда раньше не просил Гоуста заткнуться. Он никогда не говорил ему завалить нахрен ебало. В контексте их нынешних взаимоотношений это тянуло не только на нарушение уставной этики и субординации. Здесь и сейчас это означало раздраконить Гоуста, рискнуть всем, что у них было и что ещё могло быть, вероятно, даже схлопотать по морде за дерзость. Но Гоуст замолчал. Только сощурился, как умел он один: так, словно бы смотрел в прицел, выбирая, куда пустить пулю. Для Соупа он всегда был выстрелом в упор. В самое сердце. Звучало сопливо, но Соуп не сформулировал бы это ощущение по-другому. Гоуст отрывисто кивнул. Как ни удивительно, это означало не какого-хера-ты-о-себе-возомнил-мне-кажется-ты-окончательно-зарвался. Это означало «я слушаю». — Вот как мы поступим, — Соуп торопливо облизнул пересохшие губы. — Мы попросим Прайса прислать нам одного бойца. Всего одного. Скажем, что нуждаемся в прикрытии, потому что нашли базу «ан-Нусры» и рискуем не справиться с добычей информации в одиночку. Пусть с нами будет кто-то ещё. Кто-то, кто сумеет организовать диверсию и при необходимости ликвидировать противника вместе со мной. Кто-то, кто останется на позиции, если я её покину. Гоуст молчал. Соуп добавил — с вызовом, похожим на ярость и на страдание: — А я присоединюсь к тебе внутри. Подстрахую тебя. Если будет нужно, брошусь за тебя под пули. И меня не волнует, что думает по этому поводу твоя грёбаная гордость. Глаза Гоуста — две эти бездны — чуточку расширились. Пауза. Два удара сердца. И наконец… — Нет, — выплюнул он холодно. И раньше, чем Соуп успел бы возмутиться, присовокупил тихое: — Обойдёмся без последнего пункта. Про пули. — Значит, всё остальное тебя устраивает? — Соуп ушам своим не поверил: он-то готовился к долгому спору, из которого ему всё равно было не выйти победителем. Внезапная уступчивость Гоуста выглядела охренительно подозрительно. Тот похлопал его по колену. Странное и совершенно не гоустовское прикосновение, похожее на попытку погладить — неловко, неуклюже, точно Гоуст никогда не делал этого прежде. Соупу опять сдавило грудь неуместной нежностью — с такой силой, что он едва мог дышать. Как давно ты не трогал других людей, элти? Кого-то, кроме меня? — Я свяжусь с Прайсом, как только мы прибудем в город, — чуть слышно прошелестел Гоуст, вырвав его из пучины размышлений. — Отлично, — пробормотал Соуп, имея в виду вовсе не его реплику. Потом, спохватившись, хрипло спросил: — Что будем делать, если это окажется подставой? Гоуст не отвечал не меньше минуты. — У меня есть пара идей на этот счёт, — наконец уклончиво произнёс он. Соуп открыл рот. И сразу же закрыл его, почему-то не сочтя вопросы уместными. Было что-то странное в мрачной убеждённости Гоуста — как если бы он изначально знал и предполагал больше, чем озвучил Соупу. И, раз тебя в это не посвятили, сержант, захлопни варежку и выполняй приказ. Простое армейское правило ещё никогда не казалось ему настолько трудным для исполнения. Соуп вздохнул. Зажмурился. Напомнил себе, ради чего — или, точнее, ради кого — был готов сунуться в эту мясорубку, выглядящую абсолютно провальной на первый, на второй и даже на сотый взгляд. Поклялся, что, если они выберутся из этой передряги живыми, лично перережет горло и Джерабу, и Хаджану. В то, что переводчик их не предал, верилось с трудом, но Гоуст, который, несомненно, не мог не подумать об этом, почему-то собирался рискнуть. Быть может, преследуя какие-то свои цели, о которых Соупу ничего не было известно. Соуп мог потерять его — вот что он знал наверняка. Некстати вспомнился тот сон. Соупа передёрнуло. Он прочистил горло, будто намереваясь выдать какую-нибудь нелепую шуточку, но никаких шуточек в голову не приходило, поэтому он только прошептал: — Я с тобой, элти. Но, если всё это обернётся ёбаным дерьмищем, я буду припоминать тебе то, как ты обосрался, до самой старости. И — осторожно, пугливо, в любой момент собираясь отдёрнуть руку — накрыл ладонь Гоуста своей. Они переглянулись. Гоуст никак не прокомментировал его слова, но достаточно было и того, что в карих глазах, которые Соуп привык видеть ледяными и спокойными, вдруг мелькнули и пропали две золотистых искорки тепла.