Весна

Машин шумный поток за окном застилает мозг словно плотным брезентом, нарочно не даёт сосредоточиться сам себе Сатору, выискивая что-то поинтереснее школьной доски. В кабинете всё давно приевшееся, не на чем внимание заострять — изучена каждая деталь на сотни тысяч раз, а на улице день за днём ситуация меняется. Сатору поправляет рукав белой, как вьющийся за окном снег, рубашки, замечает, что пуговица держится всего на одной нитке, вот-вот оторвётся. Надо будет зашить. Тухнуть каждый день в холодных кабинетах Сатору желания не имеет, а потому думает, какую бы причину найти завтра с утра, чтобы никуда не идти. Хочется всю зиму дома просидеть, да скучно станет уже спустя пару дней и Сатору не выдержит духоты собственной комнаты и дома в целом. Везде нужно находить свои плюсы, но иногда так хочется зациклиться на минусах, погрустить о своем одиночестве и пострадать на ровном месте из-за какой-нибудь мелочи, которая стала конечной точкой его терпения. Внезапно вид на заснеженные деревья и школьный двор перекрывает большая фигура, что на подоконник усаживается ловко и взгляд лисий на Сатору уставляет. — Вот, Вы, молодой человек, верите в высшие силы? Волосы длинные и как смоль черные струятся по плечам, но лица не закрывают, за исключением пары прядей челки, темные плаги в ушах и балахон несуразный доверия не внушают — очередной проповедник, только на этот раз в более шутовском прикиде, чем обычно. Такое явление встречается в их школе не так часто, но к последнему году Сатору попривык и порядком устал от бессмыслицы, которую стремятся вбить подобные люди в их, казалось бы, ещё не созревшие умы. — Нет, это всё бред, надуманный людьми от скуки, — отвечает будто по заготовленной программе, мысленно возмущаясь, что мужчина перекрыл ему доступ к единственному интересному занятию. — Вы ошибаетесь, дорогой мой, — голос такой приторный, что на языке не растворяется, а хрустит на зубах, — Я думаю, рано или поздно Вы измените своё мнение насчёт этой ситуации, — не готовый спорить собеседник открещивается от перепалки, ведь впереди ещё другие классы. — Я с ним согласна, — девчонка с последней парты звонким голосом заставляет всех учеников обратить на себя внимание. Но всего на пару секунд — диалог не спешит заканчиваться только на ней. — Я тоже, никаких Богов нет, люди сами управляют своей жизнью, — в разговор вмешивается полная противоположность с первой парты прямо перед учительским столом, однако на этой теме почему-то во мнении спешит сойтись буквально половина класса. — Ну что же вы, Боги не управляют чужими жизнями, они лишь могут направить вас на верный путь и за искреннюю благодарность и веру обеспечить благами на долгие годы, если вы, конечно, будете вести безгрешную жизнь и продолжать верить. Сатору тошнит от речей однотипных, была б фантазия получше хотя бы у кого-нибудь — было бы гораздо интереснее слушать. Фоном, как подкаст с утра во время завтрака, чтоб не вникать, не думать, не забивать голову после и так нелучшего сна. Сатору так никогда не делал, но наслушался прилично о чужом времяпрепровождении по утрам, поэтому сравнение мог провести легко. — Загробной жизни не существует, можно делать всё что угодно, нас всех всё равно ждёт смерть рано или поздно, — сквозь размышления Сатору пробиваются чужие голоса, решившие удачно подхватить его точку зрения и развить рассуждения, то ли ради того, чтоб вывести из себя этого невинного проповедника, то ли просто выражая открыто свои мысли, ведь как известно: если коллективно, то меньше попадет. Длинноволосый мужчина покидает класс вместе с учительницей, уже в коридоре пустом интересуясь: — Вы говорили, что дети не так негативно относятся к вере, — начинает, но закончить не успевает. Неизвестно — это из-за противоречий в собственной голове из-за слова "дети" или из-за того, что больше не находит разумных слов для возмущения, ибо иметь своё мнение и уметь его открыто, не стесняясь, выражать — не то, за что стоит осуждать школьников. — Я не знаю, что на них нашло, на уроках всё совсем по-другому, я обязательно с ними поговорю, извините за неудобства, — испуганная женщина нервно тараторит, не спеша подбирать слова, говорит всё сразу, со стороны это кажется заученным текстом, но проповедник понимающе кивает и улыбается чему-то своему.

***

Около кабинета директора очередь вьется солидная: кто сидит на скамейке с порванной обшивкой, кто стоит, к стене прислонившись головой или плечом, кто на подоконнике пыльном рассиживается, не боясь получить по шапке от кого-нибудь из администрации школы. — Ты сможешь повторить то, что ты сказал вчера на уроке истории? Высокий мужчина с короткой черной бородой и выбритыми висками медленно расхаживает по комнате, то и дело поправляя стоячий воротник на своем пиджаке. — Нет, — ученик отвечает растерянно, неуверенно и тихо, — Я ничего не помню. Совсем. — Хорошо, — директор вздыхает, — Ты помнишь урок математики? — Да, меня вызывали к доске отвечать по новой теме, — уже более оживлённо, но с ноткой непонимания. — А то, что было после школы, ты помнишь? Какие-то детали, что-то конкретное? — Меня забрали родители, я чётко помню, что из-за пробок мне пришлось ждать их на крыльце школы ровно двадцать три минуты, — четко проговаривает школьник с полной уверенностью в своих словах. — Хорошо, можешь идти, — обречённо вздыхает в тысячный раз за этот день, кажется, директор впервые сталкивается с такой ситуацией. Мимолетно успевает удивиться тому, что ученик помнит точное количество минут, хотя это совершенно не имеет никакого отношения к делу, и хочется снова вымученно вздохнуть — в его подростковом возрасте он сам домой уезжал на автобусе и считал, разве что, минуты до его приезда, если было совсем скучно, но в этой ситуации удивляться и нечему — какой достаток, такой и транспорт. Дверь протяжно скрипит, когда очередной ученик выходит из кабинета с виноватым лицом. Сатору ожидает, пока его позовут следующим, но голосов за стеной не слышит, лишь назойливый одноклассник что-то бубнит себе под нос и подталкивает его к двери, а значит настал его час оправдываться. Кабинет директора Сатору видит не первый раз, но впечатление он всегда производит не самое приятное: интерьер больно старый, из-за чего визуально слишком тесно и темно. Или, быть может, это из-за того, что шторы вечно закрывают действительно большие окна на солнечной стороне. Теплый свет всегда горящей настольной лампы, которой в дневное время суток хватает для освещения всего пространства кабинета, — единственное, что нравится Сатору. — Ты помнишь, кто вчера приходил к вам на уроке истории? — Вчера был урок истории? — Сатору заходит с козырей, хватает телефон и принимается смотреть расписание. — Да, в расписании он стоит четвертым, ты помнишь, что было на уроке? С надеждой в голосе директор задаёт тот же вопрос, но ответ спешит вновь разочаровать. — Нет, я думал, что его и не было вчера, я не помню ни начала, ни конца, — Сатору убирает смартфон в карман, принимаясь разглядывать награды школы в серванте за спиной директора. Той же рукой в кармане нащупывает размером с карту картонную визитку. Вчера как раз после урока истории ему удалось забрать одну с учительского стола — проповедник оставил — сегодня же Сатору собирается найти себе новое развлечение по адресу, указанному на этой самой визитке. После школы он отправляется в сторону частного сектора — почти домой — однако останавливается перед замысловатым зданием с нужным ему номером. На типичный храм не похоже от слова совсем, больше на особняк, исходя из этого Сатору делает несколько выводов, но высказывать их владельцу пока не спешит. Не насмотрелся. Здание в три этажа, на третьем, правда, по всей видимости, только колокол с небольшой комнатой, ворота резного забора, окружающего довольно большой участок, открыты для прихожан в любое время дня и ночи — об этом гласит табличка на нем же, однако отдельная ограда у пристроя, более плотная и непроглядная — заперта на замок. Сатору ухмыляется и шагает к главному входу, перебирая край куртки то ли от мизерных сомнений в своих действиях, то ли от холода. Зал огромный по всем параметрам, множество сидений и в центре импровизированной сцены тот самый проповедник, видимо, читает молитвы. Сатору не сказать, что доволен таким представлением, но на удивление, решая не отвлекать всех людей в этом зале, он усаживается молча на последнем ряду, с интересом наблюдая. Настолько ему любопытно, что клонит в сон, а такое редко бывает даже на самых скучных уроках. Но голос, Сатору должен признать, уже более мелодичный и приятный слуху. — Просыпайтесь, друг мой, я смотрю, Вам настолько интересно, что Вы удосужились посетить мою скромную обитель? Проповедник словно мысли читает, иронизируя, не отводя своего пронзительного взгляда. — А разве не обитель Бога? Или Богов, что там у Вас, — насмехается Сатору, внутренне искривляясь от чужого обращения. Глаза всё еще слипаются, а от людского гула, что эхом оглушает еще не до конца проснувшееся сознание, уши готовы свернуться в трубочку. Начинает болеть голова — Сатору не хочет здесь находиться, но отчего-то упорно твердит себе, что надо. Надо поговорить, потешить своё эго, но атмосфера этого места буквально кричит ему, что пора уходить. Бежать, не оглядываясь. Противно. Сатору шипит, когда кончики пальцев начинает покалывать от проникающей внутрь храма уличной прохлады. — Слушали бы внимательно — были бы осведомлены, дорогой мой, Боги обитают на небесах, а вот я довольствуюсь тем, что есть на земле. Как скромно. Сатору прикусывает губу до крови нечаянно, как бы не наговорить лишнего, хотя его, кажется, это обычно не волнует. Обычно. — А сколько Вы занимаетесь этим делом, если не секрет? Сатору клянётся, что видит нити напряжения между ними — обоим не нравится. Из таких нитей и стену выстроить можно, но пока мужчина перед ним ясно виден, а значит нет никаких препятствий для прикосновений. Просто, чтобы удостовериться. — Вы про проповедование? Уже около десяти лет, ещё с самой юности, — столь же легко бросает фразы, а Сатору ловит на лету, пытаясь разузнать: подделка перед ним или по-настоящему искренние слова. — И что же, далеко Вам до Бога или десяти лет хватит? — Не нужно хоронить меня раньше времени, — проповедник смеётся, — Это долгий путь, к которому я совсем не стремлюсь. Сатору проходится вокруг собеседника, вынуждая того развернуться. На деле же рассматривает со всех сторон — вчера всё-таки не хватило. Они все смешные до боли в лёгких, до хруста ребер от количества лести и мнимой вежливости, но этот — особенно клишированный, будто апофеоз человеческой низости и подлости. — Вы бы не хотели стать Богом? Вы смеётесь, тут у любого спросишь — каждый ответит, что хочет, — Сатору не чувствует себя комфортно среди кучи взрослых людей, в основном пенсионеров, конечно, но есть ощущение на подкорке сознания, что за его простой слог и громкие высказывания его тут же осудят и выдворят отсюда, хотя владелец сего заведения вполне не против их задушевного разговора. — Это действительно не является моей целью, — чуть более мягко отвечает, хотя куда уж мягче, — Я лишь проповедник. — Пропагандист, — Сатору нарочно поправляет, смотря на реакцию чужую. — Можно и так сказать, — но реакции не следует, а это безусловно не то, чего Сатору добивался. — Вы так превозносите обычных людей, в надежде "словить удачу" и добиться хорошей жизни. Вы правда смешной, вот только был бы я на Вашем месте — мне было бы не до смеха. Действительно, совсем не весело, наверное, загибаться от мук совести по ночам, когда днями напролет улыбаешься доверчивым и столь наивным посетителям одного из множества храмов в городе. Сатору видел тех, кто деньги брал даже за вход, так что это не самый запущенный случай, но его забавляет эта ситуация в целом. Хочется иногда узнать, что у таких людей на уме. — И что бы Вы делали, будь Вы на моем месте? — Бросил бы это, пока не поздно. Разводить людей на деньги и забирать чужое имущество — карается судом. Это Вам не Божья кара, вполне ощутимо и по-настоящему. Не успевает Сатору закончить, как слышится обоим крик женщины из другого конца этого необъятного зала. Толпа в соседнем же зале мгновенно бежит в сторону звука и окружает виновницу торжества. Сатору с места сдвигаться не спешит, а вот проповедник мигом подлетает на место происшествия для выяснения обстоятельств. — Позвать врача? Что случилось? Сатору вперёд шагает неторопливо, обеспокоенный тон обволакивает эхом всё помещение, заливается в каждый угол и задерживается там надолго слоем пыли и одинокой паутиной где-то под потолком. Сатору наслаждается моментом, он — тот человек, кто эту пыль поднимет впоследствии неистовым ураганом так, чтобы крышу снесло и у храма, и у его хозяина, чтобы оба закашлялись от ее количества в воздухе, и чтобы осела она у обоих в легких, продохнуть мешая. Но пока всё относительно спокойно, Сатору подходит к толпе и видит на полу двух девушек: одна что-то неразборчиво говорит то ли проповеднику, то ли людям вокруг, то ли лежащей на ее руках другой девушке, по всей видимости, без сознания. — …Она просто упала ни с того, ни с сего, — девушка в растерянности трясет свою спутницу, выслушивая со всех сторон вопросы и ловя пугающие и испуганные взгляды, несмотря на то, что сама напугана не меньше, — Упала, после молитвы Богу удачи, — оглядывается в поисках поддержки и помощи, и Сатору наблюдает, как проповедник поднимает девушку, а та мгновенно открывает глаза, издавая короткий крик, больше от неожиданности, нежели от испуга, хотя, Сатору шутит, не грех и пощечину вдарить, но такие мысли Сатору отбрасывает подальше, быть может, этот проповедник заслуживает чего похуже, чем обычный удар по лицу. Пока толпа выдает радостные и негодующие возгласы одновременно, как раз в одном из углов падает уже первая девушка, еще несколько минут назад ловившая столько внимания, совсем нежеланного, кажется. В этот угол еще не скоро зальется сладкий, благонадежный голос проповедника, не скоро попадет любопытный чужой взор вместе с обжигающим лучом солнца, однако буквально через считанные секунды последний выдох раздует пыль в стороны и растворится в приглушенном шуме взволнованных голосов посетителей. Сатору безмолвно считает снежинки, равнодушным взглядом смеряет храм снаружи в который раз, а затем направляется в сторону дома, где должен был появиться еще часа полтора назад. Снег под брендовыми ботинками хрустит так же громко, как и под старыми, потрепанными, нарушая тишину в переулке, Сатору пинает небольшие сугробы у чужого железного забора и думает о том, что такая ограда — не самая надежная для такого района, но за ней скрывается далеко не новый одноэтажный коттедж, поэтому, Сатору решает, воры бы явно не выбрали этот вариант в качестве своей добычи — там точно нет ничего интересного. Сатору — не борец за справедливость, его учили с раннего детства искать выгоду только для себя, поэтому угождать людям ради хорошего мнения о нем или каких-то подачек он не собирается. Но когда от жизни ты получаешь всё, всё и еще кучу всего сверху, невольно задумываешься — заслуженно это или нет. Если заслуженно, то за какие такие старания или их отсутствие, а если — нет, то кто заслуживает тогда? Отчего Сатору пришел к решению разделить мысленно всех, кого он знает, на три группы: те, кто по праву заслуживает всё то, что у них есть, те, кто не достоин ни капли того, что они имеют, и те, кто заслуживает большего, чем есть сейчас. Сатору сам еще не выяснил, к кому из них он относится, но тех, кто подошел бы ко второй группе, он уже перестал считать — в этом изначально не было смысла. В лабиринте почти одинаковых домов Сатору уже не путается, но глаза мозолит верхушка храма, что видна издалека, почему-то именно с нее Сатору оторвать взор не может. Наверное, из-за того, что ее ни одна чужая крыша не загораживает, пускай он и ушел уже достаточно далеко, нарочно наворачивая круги рядом со своим домом и все не решаясь внутрь зайти. Ему не влетит — никого нет, да и если б был кто, всё равно промолчали б, просто желание вернуться то загорается, то тлеет, покоя не давая, но причины на то попросту нет. Заслужила ли его семья этот дом? Определенно да, Сатору ничего плохого про родных не скажет. В частном секторе полно похожих особняков, Сатору знать не знает, кому они принадлежат, потому и не делает никаких выводов, однако, когда в школе косо смотрят на него в очередной раз во время рассказов о быте и о прогулках в родном районе, Сатору понимает, что ничего хорошего в его соседях нет. Нужно чаще читать новости. Сатору берет это в привычку. Ночью Сатору попадается на глаза новость о том, что проповедник тот, кажется, конкретно влип — одна из девушек, в тот вечер устроивших переполох, насмерть отравилась вином, стоявшим в храме. Сатору, признаться честно, не видел никаких напитков в том злополучном зале, но статья рассказывает о свидетелях, а также прилагаются фото, на которых, правда, ничего подозрительного не наблюдается. Сатору усмехается, читая, что храм закрывают на неделю. Иногда полезно узнавать о том, что происходит вокруг.