***
На дворе ровно полночь. За окном несколько фонарей уже освещают пустую улицу, пускай и из-за большого количества снега даже полная темнота ощущаться не будет. Но так всяко лучше — не придется идти с включенным на телефоне фонариком и привлекать к себе внимание из соседних домов. Сатору внимание любит, однако в ситуации, когда и без него обойтись можно, не особо жаждет быть замеченным. В доме тихо, Сатору своими шагами вынуждает деревянные ступени издать несколько тихих скрипов, оставляя последним звуком этой ночью закрывающуюся дверь — ключ в замочной скважине и скрежет самого замка. Следов на дороге совсем мало, Сатору вытаптывает ровную дорожку на свежевыпавшем снегу. Бледные снежинки медленно опускаются и скрываются в волосах того же оттенка, тая и оставляя мокрый след. Надо было надеть шапку. Однако, если Сатору заболеет, то будет повод остаться дома. Знает прекрасно, что снова вернется поздно и выспаться попросту не получится — в двух часах сна не будет никакого смысла, да и вряд ли Сатору заснет, ибо голова по ночам обычно занята какими-нибудь навязчивыми мыслями. Не самыми приятными. Сатору идет вглубь частного сектора, ближе к лесу, прекрасно зная, что там никого не будет в такое время. Никогда не бывает, стоит оговориться. Даже если кто-то и встретится по пути — ничего страшного, так интереснее, Сатору всё-таки нужно как-то развлекать свой пытливый ум. Деревья возвышаются над головой, а свет фонарей постепенно пропадает, приходится всё же подсвечивать смартфоном дорогу, ибо заблудиться в трех соснах Сатору не горит желанием. Одинокая часовня виднеется сквозь темные ветви, снегом усыпанные, и Сатору прибавляет шагу, запинаясь в сугробах и чуть ли не падая. Снаружи деревянное здание ничем не выделяется, а внутрь Сатору и не заглядывает, нашаривает рукой у фундамента отколовшийся камень и отходит на пару метров. Прицеливается недолго — дает глазам привыкнуть к темноте — и с размаху кидает камень в окно, которое тут же разлетается на осколки, часть из них летит в снег, другая же — во внутреннее пространство часовни. Теперь уже через разбитое окно можно увидеть несколько икон в золотистых рамках и совсем небольшую резную статую посередине — прямо напротив входа. Сатору носком ботинка пару раз ударяет по ветхому каменному фундаменту, откалывая очередные орудия для своих преступлений, а затем целится аккурат в полку со статуэткой. Та мигом слетает на пол и превращается в кучку обломков. Сатору ухмыляется и бросает взгляд на оставшийся в руке камень. Разбить бы второе окно, да от него смысла не будет никакого, а вот попасть в икону — идея получше. Сатору прищуривается и запускает камень в часовню, попадая в раму самой большой иконы, которая впоследствии тоже устремляется на пол, к остальным проделкам Сатору. На стене вдобавок остается небольшой след, но он значения для Сатору не имеет, а потому, потеряв интерес к столь скучной постройке, Сатору шагает в сторону города — к огням, многоэтажкам и немноголюдным, но широким улицам. На набережной в позднее время особенно красиво, полупрозрачный лед отражает каждый блик фар проезжающих мимо автомобилей, каждое мерцание фонарей на аллее с одной стороны и подсветку зданий с другой. Сатору бы посидел на пустом берегу, поглядел бы на собственное искаженное отражение, да только взор уловил движение на мосту, совсем несуразное и на человеческое непохожее. Машины нет ни одной, давящая тишина не напрягает, но спокойствия Сатору вовсе не ощущает, скорее легкое недовольство тем, что кто-то тоже решил выйти на улицу насладиться вечерним пейзажем города. Тень кажется смутно знакомой, Сатору стремительно подходит ближе и видит — действительно — человека в черном одеянии. Никого другого и быть не могло — Сатору что-то напридумывал, быть может, просто в полутьме мозг рисует довольно страшные картины. Но Сатору не страшно. — Эй, пацан, ты куда собрался, — бросает как бы незаинтересованно, пристально смотря на стоящего на парапете парня. Не самый лучший способ выбрал. Сатору ускоряется, и вскоре, на мост поднявшись, к незнакомцу подбегает и одним рывком с перил стаскивает, за одеяние дергая и к себе лицом поворачивая. Действие слишком поспешное, но Сатору поебать откровенно. Он в глаза чужие смотрит и ощущение создается полное, будто пацан этот уже умер — безжизненный, потерянный, пустой и невидящий взгляд ловит Сатору в ответ, отчего-то руки с парня не убирая. — У тебя еще вся жизнь впереди, — Сатору ощущает разницу в возрасте и решает пустить хотя бы какую-то умную мысль, однако, кажется, этот разговор так и останется монологом, — Иди домой лучше, в такое время кого только не встретишь на улице, — смеется, — Например меня. Пацан продолжает молчать, чем сильно действует на нервы Сатору, тот отворачивается и выдыхает, перебирая пальцами по воздуху и сжимая их в кулак в конце концов. Сатору в поддержке не силен, потому непринужденно хлопает собеседника по спине, подталкивая вперед, в надежде, что тот решит хотя бы уйти подальше от моста, тем самым показав, что Сатору не зря устроил эту трагикомедию, но на ладони тут же появляется липкий заметный след, и Сатору одергивает руку, к лицу поднося и под светом фонаря разглядывая отпечатки красные. — Тебе к врачу надо, пацан, это кто с тобой такое сделал, — Сатору смотрит настороженно то на парня, то на руку свою, а в тоне его ни капли беспокойства — чистое любопытство. Сатору надеется услышать хоть слово, и спустя несколько секунд раздумий чужой голос разрезает безмолвие. — Не надо врачей, я сам разберусь, — парень отшатывается, а Сатору глаза приоткрывает шире и отчего-то вдруг улыбаться начинает. — Пойдем, помогу, — снисходительно на него глядит и указывает рукой куда-то в сторону, — Никому не расскажу, правда, — Сатору пару шагов вперед делает, оборачивается, но пацан продолжает стоять, как вкопанный, как к земле приросший.***
— Пользу? Пока люди верят, я приношу пользу, если верят — значит я еще нужен, — Мегуми произносит монотонно и так спокойно, что и не скажешь вовсе, что у него внутри сейчас поток мыслей застопорился на одной, как утренние пробки из-за какой-то глупой аварии — Мегуми простоит на ней еще несколько часов точно. — В меня тоже верит множество людей, но ты видишь какую-то пользу для них в моих действиях? — На что ты намекаешь? — На то, что среди Богов такой, как ты, будет лишь изгоем. В его голосе ни капли злобы или желания обидеть, до того легко эти слова сказаны, что Мегуми не знает, как ответить: колкостью или сомнением. Позже Хана с опасением расскажет, что Мегуми встретил того, кого боятся даже демоны, и к всеобщему удивлению, по своей неопытности умудрился не умереть от его рук. — Ремен Сукуна — особо угодливые демоны прозвали его Богом Ада, но таковым он, конечно, не является, — Хана смеется, периодически оборачиваясь, словно где-то в воздухе их кто-то подслушивает или подсматривает, однако ничего подобного она не находит, сколько бы попыток не осуществляла, — Стоит признать, что он — один из самых старых демонов, а потому и сил ему не занимать, и слов, больно болтливый, — Хана поджимает крылья, — По слухам. Я не видела — не знаю, — Мегуми хмурится. Его не должно быть здесь. Всё произошедшее — просто стечение обстоятельств. Случайное, от Мегуми независящее никак. Он просто удачливый слишком. Мегуми поражается, как Сукуна его не убил, и думает, что если бы он сказал что-то лишнее, то не стоял бы сейчас перед Ханой. Мегуми отправляется в тот же лес. Специально, нарочно пытаясь нарваться на Сукуну и, если возможность будет, спросить почему же тот над ним… сжалился? А есть ли у демонов жалость? Мегуми не видел, не слышал, не сталкивался, но слов других в голове не находит — до того пусто там, что каждая новая появившаяся мысль — о Сукуне — эхом разносится по всей черепушке, и Мегуми думает о том, что хотелось бы, чтобы одна из них окончательно расколола кости на мелкие частички, чтоб не осталось уже ничего от него. — Я знал, что ты придешь, — Сукуна сидит на траве непринужденно, словно ждет Мегуми уже долгое время, — Много тебе про меня рассказали? Хорошего, плохого? Я весь внимание, — ухмыляется криво и смотрит так, будто сейчас насквозь прожжет его душу своими глазами красными. — С чего бы тебе меня слушать, — Мегуми не спрашивает — утверждает, уверенный в том, что это лишь способ завлечь в какую-нибудь ловушку, но он не настолько глуп. — С того, что мне интересно, — и не поспоришь, — Хочу знать, как на небесах пугают таких, как ты, — настойчиво и спокойно — Мегуми никогда такого не видел. Все демоны внимания жаждуют и оттого дар убеждения теряют насовсем, их голос на крик срывается и обычно больше похож либо на вой протяжный, либо на скрежет тормозов, по ушам режущий, а здесь от человеческого не отличишь. — Мне нечего бояться. — Не боишься умереть? — Не боюсь. Мегуми был бы рад. Его на земле не ждет никто, на небесах ему не за что держаться. Только боли не хочется, но не ему выбирать это — надеется вновь на удачу, ничего больше не остается. Днями подыхая от скуки и тоски по земной жизни, Мегуми забывает порой о том, что он в замкнутом круге, что это не прекратится по истечении какого-то определенного времени, не разрешится само собой, как проблемы, на которые он не мог повлиять, находясь на земле, пуская всё на самотек. — И почему же ты столь смел? Тебе дают шанс, дают возможность, которую далеко не каждый может себе представить, — Сукуна наконец поднимается на ноги, отряхивая белоснежное кимоно и к Мегуми направляясь, глаз не сводя с чужих сизых, потемневших в тени, почти слившихся с небом ночным, — Множество демонов хотело бы быть на твоем месте, множетсво верующих, где-то там, на земле. — И почему это самое множество не оказалось на моем месте? У них нет отца среди Богов, да? Мегуми усмехается горько, понимая, что Сукуна собирается втирать ему то же самое, что и другие встретившиеся ему демоны и несколько Богов — не самых приятных личностей, оттого не воспринимаемых Мегуми всерьез. Никто из них не был и не будет на его месте, никто не проходил его путь и Мегуми никому бы такого не пожелал, а потому и не понимает слепой зависти на пустом месте буквально и этих мотивационных речей о том, что он может стать лучше. Стать выше, чем сейчас, и никто никогда не поймет, что ему не нужна эта дурная репутация за счет отца и поднятие на вершину путем той же наглости. На земле его назвали бы золотой молодежью, но Мегуми не так боится общественного мнения, как своей совести и навязчивых мыслей. На небесах есть куда более достойные люди. — Ты прав, у большинства демонов нет родственников на небесах, пускай даже там всё давно куплено, но всегда есть исключения, — Сукуна проходит мимо, но Мегуми не ведется — не оборачивается, чтобы поймать еще один испытывающий взгляд, — Когда-нибудь ты с ним обязательно познакомишься. Мегуми ни с кем знакомиться не хочет. Ему достаточно противоречивых противных фраз в свой адрес. Под кожей волной проносится чувство, что сидеть в одиночестве тоже не хочется. Хочется ближе к людям. В следующий раз Мегуми не находит Сукуну в том же лесу, но смеет заметить, что высокие прямые стволы деревьев с темно-зеленой листвой действительно красиво смотрятся на рассвете и без присутствия Сукуны, когда сквозь раскидистые ветви пробираются то красные, то желтые лучи, падая на лицо Мегуми и заставляя щуриться. Мегуми проходит сквозь лес незаметно быстро — счет времени давно потерян, ведь смысла как такового в этом нет, но Мегуми от скуки иногда считает в уме где-нибудь на облаке, подальше от других. Выходит на луг с невысокой травой и чуть поодаль видит небольшой водоем — настолько небольшой, что соседний берег его тоже можно увидеть и даже доплыть самому, Мегуми прикидывает, но совершать подобное не собирается. Вода с мелкими волнами отражает безоблачное небо и еле видную луну. Солнце еще не до конца взошло, однако уже осветило тонкие кустарники цветными бликами, залило траву золотом, и Мегуми ощутимо припекло голову. Волны уносят отражение, Мегуми останавливается, подмечая, что он никак не изменился, и погода всё та же, сейчас бы выйти к дороге, поймать попутку и уехать в город родной, в тесную квартирку, где они с сестрой жили, да только никого он там не найдет. Водная гладь содрогается, Мегуми ногами болтает в воде, не ощущая дна, хоть он и близко к берегу. Можно сказать, что он уже на дне, но за такие слова любой бы дал ему по роже, потому шутка несмешная. Вода мутная, больше темная и непроглядная в глубине, но Мегуми и не вглядывается, а зря, потому что ему не хватает секунды понять, что его резко за ноги дернули вниз. Не хватает секунды, чтобы дыхание успеть задержать, захватить легкими побольше воздуха — инстинкт самосохранения еще не до конца убит. Это несомненно радует, но мысли в реальность не воплощаются, и Мегуми начинает захлебываться, рассматривая в панике бездну, откуда рука с двумя черными полосками на запястье вновь тащит его на невидимое пока дно. Еще секунда — Мегуми опять зависает в воде, размахивая руками с закрытыми глазами от рывка. Стоит их открыть, и перед ним тут же предстает картина удивительная: Сукуна вровень с ним, словно под каким-то темно-зеленым фильтром, из-за чего и тон кожи, и светлый оттенок кимоно превращаются в пыльного цвета муть — у Мегуми перед глазами плывет в прямом смысле. Мегуми рот открывает, в который раз морщась от привкуса воды, но Сукуна, мгновенно сориентировавшись, его хватает за руки и снова утягивает вниз. Мегуми закрывает глаза. Мельком чувствует на себе мокрый песок, затем сухой, а после — спертый воздух и кирпичную кладку под ногами. Темное дно сменяется таким же беспросветным коридором. Наверху — пустота, впереди — кромешная тьма, но Сукуна продолжает его за запястье держать и начинает шагать вперед, вынуждая Мегуми нет-нет, да идти в темпе, чтоб по полу не волочиться. Мегуми понимает сразу, что ему здесь находиться нельзя, однако отчего-то не останавливается, а наоборот прибавляет шагу, в попытке за Сукуной успеть, который и слова не вымолвил за всё это время. Мегуми тоже тишину не нарушает, между ними нет напряжения или недосказанности — Мегуми не глупый, а Сукуна оправдывает свои слова. Коридор приводит их к огромному пространству, Сукуна позже назовет это главной площадью, у входа их поджидает еще один человекоподобный демон с волосами белыми до плеч с розовым пятном сбоку, Мегуми не разбирает пол, но его, признаться честно, и не сильно волнует. Демон передает Сукуне черное одеяние, тот, в свою очередь, кидает его Мегуми с коротким "надень", и Мегуми послушно укутывается в накидку, набрасывая капюшон вдобавок, осознавая, что его никто не должен здесь видеть. Сукуна останавливается и вдруг начинает смеяться, глядя на Мегуми, и спешит успокоить: — Далеко не все Боги белые и пушистые, ты здесь не первый, но никто не признается, если спросишь, — Мегуми смотрит недоверчиво, но его слова звучат вполне разумно. По ходу их приключений Сукуна рассказывает, что в аду всё не так плохо, как все Боги говорят — это больше выдумки ради усиления их вражды, однако много кто был тут и, получается, нарушал небесные законы, демоны такому рады — каждый Бог в аду оставляет свой след и совершенно разные впечатления. Сукуна, рукой махнув в сторону своего Святилища, повествует о других постройках в аду, но Мегуми заглядывается всё-таки на достояние Сукуны, где вместо стены на него открыт огромный зубастый рот. Мегуми спросил бы, почему Сукуна выбрал именно такой вид, но тот увлечен вообще другими темами, потому Мегуми не решается перебивать его на его же территории. — Однажды и туда попадешь, тебе здесь всегда рады, — Сукуна замечает взгляд смутившегося Мегуми, а также множество завислитвых глаз по сторонам — демоны поддакивают последней фразе и шепчут что-то приторно-льстивое, в надежде отхватить свою каплю внимания. И только один, навстречу идущий, сверлит обоих презренным взглядом, обходя стороной незванного гостя. — Что такое? Тебя что-то не устраивает? Сукуна тормозит демона, тоже, к удивлению Мегуми, выглядящего, как человек. Лисий взгляд и светлые волосы с темными концами, в левом ухе две серьги сверху, натянутая ухмылка появляется на лице — Мегуми не верит. Да и демон, похоже, тоже, но изо всех сил пытается держаться на равных. — Может, ты мне расскажешь, всё ли тебя устраивает? — тыкает пальцем в грудь Мегуми и говорит голосом сладким до ужаса. Мегуми устал. Каждый своим долгом считает позлорадствовать, обвинить в чем-то, Мегуми не хочется отвечать никому, хочется молчать. Желательно в одиночестве. Чтоб никто не видел его в таком состоянии — Мегуми сам разберется, в себя придет и всё решит. Ему просто нужно время. — Не наезжай на пацана, он даже руки своей не приложил к своему месту, — Сукуна неожиданно Мегуми защищает, по-свойски хлопает по плечу, — Надо было заиметь связей с Хакари, быть может, удача и тебе светила бы так ярко. Демон недовольство выражает открыто всем своим видом и спешит скрыться, бросив разгонять тему про то, что именно он заслуживает быть на месте Мегуми. Сукуна отвлекается от темы построек в аду и переходит на рассказ о судьбе Наои и его неудавшемся перерождении. Клан Зенин на небесах обосновался плотно, однако Тоджи они не признают до сих пор, он еще при жизни от семьи абстрагировался, оборвав связи из-за нелучших взаимоотношений и решив добиваться всего самому. Наоя так хотел пойти по его стопам, что при вознесении тоже ввязался в битву с одним из Богов и, проиграв, был изгнан, но не на землю — семья поспособствовала — в ад без возможности возвращения обратно. Мегуми не сильно ему посочувствовал, но был обязан спросить про их родство, ибо жизни на земле в неведении ему хватило. — Они с Тоджи — братья двоюродные, я вообще удивлен, что ты только сейчас узнаешь об этом, — Сукуна свободно расхаживает кругами по вымощенной дороге, пока Мегуми то и дело останавливается, чтобы оглядеться. Ад не производит на него огромного впечатления, разве что тревожно в душе становится оттого, что над головой темнота сплошная, нет солнца и неба, лишь фонари с тусклым светом, из-за которых в глазах впоследствии всё снова начинает плыть, теперь уже в переносном. Новости о каких-то еще родственниках на небесах в очередной раз заставляют задуматься о своем нахождении здесь и о том, достоин ли Мегуми этого. Нарушив небесные законы, тем более. Если среди Богов вся его семья по линии отца, то все его переживания из-за последнего увеличиваются вдвое, а то и втрое, ведь не факт, что если бы отец его не выделился бы и попал в ад, то Мегуми отправился и за ним тоже — он же ничего плохого не совершал, в отличие от Тоджи, и вполне заслуживает хорошего места, пускай и подготовленного. У Мегуми крыша едет, кажется, целую вечность, пока он вновь пребывает в одиночестве, пытаясь привести свои размышления к логическому выводу. На землю спускается без повода — как обычно — это то занятие, за которое его можно корить, ибо никакой пользы действительно он не приносит своими визитами, в то время как другие устраняют локальные проблемы в тех или иных местностях, за ними закрепленных. У Мегуми даже сил особых нет, ему только в тени прятаться и наблюдать исподтишка. Быть может, из-за опыта совсем небольшого, а, может, и навсегда он останется бесполезным и продолжит бесцельно бродить по неизвестным ему городам, убивая время. — Ты совсем не ценишь то, что имеешь, — Сукуна качает головой. Их встречи не были запланированными — нельзя — но у Сукуны словно радар, который Мегуми из под земли достанет, как бы иронично это не звучало. — …Здесь все создания делятся на два типа: первые — те, кто хочет еще больше власти, впрочем, как и на земле. Они постоянно стремятся к развитию, пытаются со всеми обзавестись связями и добиться лучшего положения, поднять свою репутацию; вторые же — те, у кого уже всё есть, они в прошлом либо были в числе первых, либо уже пришли на всё готовое, но ты, — Сукуна, прямо как Наоя, пальцем тычет в грудь, упираясь ногтем острым. Мегуми не хочет сравнивать, просто мозг сам подкидывает только одно единственное воспоминание, — Ты — исключение. Почему ты, имея возможности и силы, не спешишь добиваться всего самому, если тебе настолько не нравится собственное положение и всеобъемлющее влияние твоего отца, — Мегуми молчит в ответ. В том ли проблема, что если он пойдет своим путем, то будет на отца похож еще больше, — Мегуми не знает. Сражения между Богами — не редкость, Сукуна прав в чем-то, но не ему говорить о том, что Мегуми делать и в какую сторону направлять свое развитие: в умственную или в физическую. Мегуми стоит на месте. Сукуна убирает руки и разворачивается, неспеша уходя вперед. Красные кирпичи от его шагов трескаются — Мегуми не решается идти за ним. — У меня нет цели встать на вершину. Я просто… Запинается на ровном месте, осознавая, что даже оправдание никакое в голову не лезет. Почему он вообще должен оправдываться перед кем-то? Тем более перед демоном. Мимолетная мысль о том, чтобы прямо сейчас ввязаться в драку, прямо как в школе, проскальзывает и тает так же незаметно, как и появилась — Мегуми не чувствует злости. Не чувствует жажды. Понимает, что проиграет. — Подумай на досуге, чего ты хочешь от нахождения здесь. Если ты ничего не собираешься делать, то тебе здесь не место. А где тогда его место? — Я буду даже рад, если меня вернут на землю. Если не махать кулаками, то огрызаться. Для Мегуми чуждо всё то, что он испытывает от нахождения рядом с Сукуной. А если он не знает, что делать, то выход всегда один — язвить в лицо и нарываться. Сукуна не воспринимает эти провокации, Мегуми это уже давно понял, однако ничего другого не идет на ум попросту. Он думает, что слишком глуп и неопытен, что привыкнет и изменится обязательно в лучшую сторону, но когда соль на рану сыплют снова и снова, то Мегуми не настроен на адекватный разговор. — Рад? Мегуми не хочет отвечать. Не отвечает. И уходит. Снова бездумно тратит свое время на прогулки и раздумья. Снова сталкивается с непониманием и осуждением со стороны других Богов. Решает с Ханой посоветоваться, но та почему-то со всем соглашается и во всем его поддерживает, даже если Мегуми говорит, что проведет всё оставшееся время в безделье и скуке. Мегуми ни разу с отцом не говорил, несмотря на то, что на небесах находится уже приличное количество времени. Видел пару раз со стороны, и желание подойти хотя бы поздороваться так жгло легкие, что оставалось только закашляться и отвернуться. Стыдно? Когда Мегуми с одного из облаков наблюдает за людьми, поднимающимися в горы, к нему подсаживается ловко одна из Богинь, которых он видел во дворце у отца. Вздрогнув слегка из-за неожиданного нарушения его личного пространства, он примечает сразу такие же темные волосы короткие и вспоминает слова Сукуны про клан. По больному. Теперь. — Не устал, одиночка? Девушка лицом поворачивается и Мегуми мысленно ужасается количеством шрамов на лице, взгляд на руки переводит и видит там те же увечья, но ее это, видимо, не сильно беспокоит. — От чего мне уставать, — Мегуми спрашивает скорее самого себя, но, по правде говоря, да, устал, — Если пришла напомнить о моей бесполезности, то я и так… — Именно о ней, — улыбается вдруг, перебивая и вызывая легкое раздражение в Мегуми, — До меня тут одна интересная новость дошла, пойдем, спустимся, — кивает вниз и тут же прыгает, скрываясь из поля зрения Мегуми. А за спиной ее крылья не раскрываются — нужно будет спросить — но в горах, поодаль от людей, никто ничего не замечает, значит никакого криминального подтекста в этом нет. Богиня взгляд вопросительный замечает, а Мегуми глаза отводит в небо. Неловко. Давно такого не было. — Хочешь спросить, почему я так выгляжу? — через плечо смотрит, убеждая себя в тысячный раз, — Я — изгой нашего клана, — усмешка проскакивает на чужом лице на секунду, сменяясь вновь на серьезность, — Под распределение я не попала, прямо как твой отец, мне нечем кичиться — силами обделили еще при перерождении, которое в целом-то было ошибкой. — По сути, ты обычный человек? Тогда что тебя здесь держит? — Мегуми хмыкает, пряча под семью замками мысль о том, что у него не всё так плохо. — Желание жить, — смеется, болтаяя ногами в воздухе, на краю обрыва устроившись, — А еще желание развалить этот блядский клан, но это — так… От такого будничного тона Мегуми не сразу осознает смысл сказанного. Маки оказывается неплохим собеседником, пускай и напрягает то, что она откуда-то знает о его пребывании в аду. Говорит, что у стен есть уши, но Мегуми не настолько глуп, а потому просит больше данную тему не поднимать — всё равно с Сукуной он виделся последний раз достаточно давно, чтоб забыть его голос и всё, что он говорил. Хотя последнее, как пятно крови на белоснежной простыне — даже отбеливателем трудно вывести, в любом случае останется бледный след как вечное напоминание. Мегуми бы выкинул такую вещь, но рука не поднимется, и что это на самом деле: экономия, оставшаяся в подсознании из прежней жизни на земле, или простое нежелание избавляться от чего-то, что бросило тень сожаления на помрачневшие вмиг мысли, Мегуми не знает и разбираться в этом не хочет. Маки рассказывает, что добилась расположения Тоджи своей волей к жизни, хочешь жить — умей вертеться, собственно, однако Мегуми сразу понял, к чему она клонит. Маки оказалась в куда более худшем положении при вознесении, но, в отличие от Мегуми, не остановилась на полпути, и, как до него дошло позже, тоже пришла читать ему нотации о том, что пора бы взять себя в руки. Отчего именно такому человеку, как Маки, вдруг понадобилось к Мегуми лезть со своими советами — неизвестно — но предложение ночью разнообразить прогулки по земной природе убийством демонов, встретившихся им на пути, Мегуми заинтересовало. Сукуна бы не оценил затею. Наверное. Просто ему назло, поддавшись импульсивности, Мегуми потратил в паре с Маки несколько ночей на битвы с самыми разными демонами, научившись применять тьму в свою пользу. Теперь ему больше нравится не сидеть в тени, разглядывая втихую времяпровождение демонов, а в этой же тени поджидать свою цель, которая, несомненно, угодит в ловушку, даже не осознав этого сразу. Маки оказала неплохое влияние на развитие его сил, внушив в моменте то, о чем Мегуми так боялся думать: он больше не человек. Он существо внеземное, не обладающее больше тем же набором навыков и качеств. — К этому нужно привыкнуть. Дав понять простую истину, которую Мегуми закапывал на протяжении всего нахождения на небесах как можно глубже, уповая, что однажды она не пробьет фонтаном со дна, Маки вновь оставила его в одиночестве. По его же прихоти. Мегуми нужно снова всё переварить. К этому невозможно привыкнуть. Особенно не верится в такое, когда это говорит обычный человек. У них у обоих нет возможности вернуться на землю, вернуться домой, в, да, не самые лучшие условия для существования, но Мегуми отдал бы всё, что сейчас имеет, чтобы вернуться к привычному ритму жизни. Он тоже убийца. Как его отец. Как Сукуна. Как те демоны, которых он убивал. Так чем он от них отличается? Пролежав весь вечер на опушке леса, Мегуми в конечном счете закрывает глаза, прекрасно зная, что не заснет, но хотя бы не будет видеть, как демоны его сторонятся, прямо как Боги, — теперь репутация его испарилась и в аду, пускай и была изначально слабая. На плечо опускается холодная тяжелая рука, и Мегуми, дернушись, хлопает ресницами, давая глазам сосредоточиться на темном силуэте и алых глазах напротив. — Возвращайся на небеса, ты на правильном пути, — голос непривычно хриплый, и отчего-то звучит так заботливо, что хочется заплакать от своей уязвимости в данный момент. Ни одно слово в горло не лезет, не застревает, Мегуми молчит и вертит головой в ответ. Сукуна рядом ложится и руки под голову складывает, розоватые волосы откидывает назад, начиная свой монолог. Мегуми к земле магнитом тянет, он упускает слишком много по собственной слабости, а Сукуна слабых терпеть не может. — Я свою жизнь на земле совсем уже не помню, — говорит тихо и на Мегуми не смотрит, уворачиваясь от ответного взгляда исподтишка, — Помню только, что вечно в бегах был… — На месте не сиделось? — Нет, не хотел, чтоб меня поймали — воровал много. Рос совсем бедно и мелкий еще из дома сбежал. Так и не нашел свое пристанище, — Мегуми нравится из Сукуны выуживать частички человеческого, сколько бы демон ни говорил, что воспоминаний у него не осталось; Сукуна поворачивается лицом, — Мне поэтому там, — показывает вниз, — Лучше, чем здесь. Здесь красиво, всё уже не так, как раньше, но я не уверен, что люди изменились. В своих адских владениях я хотя бы имею вес — здесь я останусь ни с чем. Мегуми нравится, что сейчас они наравне. Что Сукуна на самом деле такой же уязвимый, далеко не такой безупречный, каким себя показывает поначалу. Мегуми тоже на небесах имеет влияние большее, нежели на земле, где он — просто мизерная песчинка, каких миллионы и миллиарды, и до них нет дела абсолютно никому. Никто не заметит, если одна из них пропадет, если появится. Так есть ли тогда смысл в таком существовании? Сукуна считает, что Мегуми слишком много думает. Мегуми считает, что Сукуна в свете луны после такого задушевного разговора особенно привлекателен. Между ними нет химии — что-то более невесомое и неуловимое, эфемерное, как запах проходящего мимо человека на многолюдной улице, как легкая дрожь после пробуждения посреди ночи из-за кошмара, как ветер в жаркий день и как солнце — в дождливый. Что-то неясное, слишком трудное для описания, но ощущающееся из раза в раз, повторяющееся и остающееся после фантомом в пустой голове. Для Сукуны такие чувства в новинку, а потому он поддается и к Мегуми тянется, длинными пальцами убирая темные патлы от лица чужого и наблюдая за каждым малейшим движением: ресницы содрогаются, пряча в тени яркую радужку, а рот приоткрывается, пытаясь хоть слово вымолвить. Безуспешно. Мегуми бессилен перед Сукуной, он словно в угол загнан, однако он не сопротивляется, не возражает, не старается увернуться или съязвить, как он любит. Мегуми снова хочется заплакать от собственной доступности и нерешительности на этот раз. Сукуна не делает ничего плохого. Губами прикасается к чужим, без напора и наглости, в этом нет никакого подвоха или ловушки искусной — Мегуми бы купился, но он чувствует, что Сукуна в этот поцелуй не вкладывает ни капли агрессии и не злорадствует. Мегуми чувствует на губах свою наивность. И стоит ему опустить потяжелевшие веки, прикрыв глаза, слышится шорох где-то впереди, в кустах, в такой же непроглядной темноте, в какой Мегуми привык прятаться сам. И сам же попадается в свою западню. На следующее утро уже все на небесах трещат о том, что Бог Мрака и самый могущественный демон состоят в некой связи: кто-то утверждает, что они в сговоре, чтобы вместе напасть на вышестоящих Богов, кто-то распускает слухи, что Мегуми и Сукуна в отношениях, что категорически запрещено, кто-то говорит, что Мегуми на самом деле шестерка Сукуны, подосланная специально на небеса, чтобы посеять хаос, но факт остается фактом — Мегуми нарушил один из небесных законов, а за такое полагается наказание.***
— Что, даже причину такого решения не расскажешь? Не выльешь мне душу? С чего бы? Мегуми непривычно холодно, впервые физически. Его одежда совсем для такой погоды не подходит, хочется по-детски удивиться падающим на нос и ресницы снежинкам — Мегуми снег видит впервые, раньше он жил в вечном лете снаружи, но с вечной зимой внутри, но теперь почему-то они не поменялись местами, внутри стало лишь холоднее, поэтому вместо детского невинного удивления Мегуми мысленно спрашивает: "Сколько можно?". Его трясет, кажется, и вовсе не от снега, всё вокруг застилающего, нет, от осознания, что он остался ни с чем. — Да ладно, я и сам в такой ситуации был, — беловласый парень усмехается и с собой зовет, а Мегуми глаза отводит, пребывая в сомнениях и растерянности. Был в такой ситуации? Мегуми хочется в лицо рассмеяться этому незнакомцу. Даже представить такого Мегуми не может, наблюдая за слишком позитивным настроем незнакомого человека. Человек. Мегуми теперь человек. Теперь боль ощущается так же, как раньше, теперь можно вдохнуть полной грудью или задержать дыхание и действительно задохнуться — без нескончаемого кашля — теперь в сон клонит по-настоящему и он вправду может лечь спать хоть здесь и сейчас и пропасть на несколько часов, увидеть сны, ощутить, как тяжело пробуждение ранним утром. Это то, чего Мегуми так хотел. Так почему тогда первым его действием при падении на землю была попытка самоубийства? Раны от отсеченных при падении крыльев болят и кровоточат — это Мегуми чувствует только тогда, когда блондин касается его спины, надеясь подтолкнуть. Видимо, поначалу от болевого шока он не ощутил всей запущенности ситуации. Беловолосый незнакомец отходит всё дальше, каждые пару шагов оборачиваясь, Мегуми шипит себе под нос от боли, что от спины темными, такими же, как в лесу при последней встрече с Сукуной, ветвями разрастается по всему телу, и ноги при всём желании еле-еле двигаются. Мегуми встречает утро без сна, в чужом доме и чужой великоватой одежде. Не понимает совсем, почему к нему так добры и почему подобравший его прохожий — Сатору — ничего не сказал насчет двух косых ран на спине. Семья Годжо — как с картинки, Мегуми видел такие раньше, когда выбирался в центр родного города: всегда при параде, в самой новой одежде брендовой и с самой новой техникой, но Мегуми представлял их совсем не такими. Мать Сатору, такая же беловолосая и активная, выглядит достаточно молодо и ведет себя порой слишком переменчиво, а еще чересчур забывчивая, на что глава семьи часто жалуется. Однако со стороны они выглядят как типичная образцовая семья из американских подростковых сериалов. Мегуми остается в доме один — Сатору не может вечно донимать его своими мотивационными цитатами, потому что ему нужно в школу. Мегуми не сказал бы, что Годжо похож на школьника, но он вспоминает себя в школьные годы и грустновато усмехается, позже поджимая губы, решает покопаться у Сатору в ящиках, посмотреть, что на столе, на полках и в шкафу. Исследовать новое для себя место полностью, в общем. В тетрадях, небрежно раскиданных в разных частях комнаты нет абсолютно ничего, за исключением нескольких глупых рисунков синей ручкой. Стопка учебников, видимо, нетронутых пылится на верхней полке, они свидетельствуют о том, что Сатору будущий выпускник. Мегуми готов в это поверить, смотря на то, как Сатору забивает на задания. По дому пройдя, Мегуми удивляется, не найдя ни одной совместной фотографии, из семейных только фото родителей, вероятно, со свадьбы. У Мегуми тоже не было семейных фото дома, только потому, что, оставшись с сестрой выкинутыми на произвол судьбы, оба не намеревались деньги тратить на столь ненужную вещь. Но у семьи Годжо их не занимать, Сатору даже оставил Мегуми несколько наличных, если вдруг тот решит уйти, ведь никто его здесь не держит. Но Мегуми остается.