***
Десяток праздников в одиночестве радовал своей красивой цифрой, но это не то достижение, к которому Сугуру стремился всю свою жизнь. Двадцать? Пятьдесят? Ноль тоже цифра не хуже. Если добавить другой десяток дней рождения, то можно осознать своё отшельничество в полной мере. Когда Сугуру выбирал работу с верующими, он никогда не имел в виду такую жизнь. В его возрасте людей волнует семья, дети, карьера, конечно, тоже, но... Сугуру очень мало думал о первых двух пунктах. Не потому что времени не было, нет, просто мысли о длительных отношениях не приходили в голову. Витали где-то за ее пределами, наверное, в головах у тех девушек, с которыми Сугуру какое-то время ходил на свидания, чтобы разбавить будни чем-то не связанным с работой. Он врал. Всем им поголовно. В глазах одной он был обычным офисным работником, в глазах другой — владельцем ресторана, а третьей он представился моделью, потому что она сделала предположение, и Сугуру оно показалось хорошей мыслью. Выгодным вариантом. Никто не просил подробностей, Сугуру бы и не рассказал. Прошлой зимой Сугуру был одержим мыслью хотя бы этот Новый год встретить в компании с каким-нибудь хорошим человеком, но его пугало две мысли: малознакомого человека в дом не приведешь, значит, праздновать придется не дома, а если и праздновать, значит, сближаться, соответственно рано или поздно этот момент настанет, а Сугуру кому попало двери своего дома не открывает. Стыдно? Казалось, он избавился от этого чувства ещё в самом начале своего пути, после смерти родителей. Не каждый человек готов терпеть в качестве своего партнёра ебучего лицемера. Не каждый готов смириться с такой специфичной работой. Сугуру прекрасно понимает. Понимал, поэтому в этом году отбросил прошлогоднюю идею и твердо решил насладиться одиночеством. В четырех стенах кухни, сидя за пустым столом с ещё тремя стульями. Спиной к окну, с кружкой кофе в руках. Как-то не празднично совсем. Сугуру от подобной картины в голове поморщился и долго думать не стал, даже повеселел, выйдя наконец на улицу и вдохнув морозного воздуха. В одиночестве не так плохо, правда. Никто не наведёт дома беспорядок, не помешает тому или иному выбору не даст совета не посмеётся над его видом с утра, не осудит за страх в грозу не поможет убрать весенний потоп не будет капать на мозги не выслушает накопившиеся мысли не разбудит посреди ночи не займет вечно пустующую сторону кровати. — Сугуру! Ты наконец-то взял выходной? Какой веский повод на этот раз? Хочется врезать знакомому лицу, остановить, словно собаку на цепь посадить, чтоб за ним не увязался, лишь остался лаять и грустно смотреть вслед. Почему грустно? Сугуру представляет именно так. Сатору грусть не пойдет, его лицо в разуме Сугуру навечно будет сиять подростковой беззаботностью. Такого жалко оставлять на цепи, да даже на поводок прицепить жалко, есть полное ощущение, что его скулеж в таком случае будет слышно на всю округу, а Сугуру так не хочется, чтоб ему надоедали. Но он почему-то покорно продолжает идти, не поддаваясь глуповатому желанию развернуться на полпути и вернуться домой, не отгоняя Сатору подальше словами или действиями, даже диалогу не противясь. И Сатору почему-то тоже не думает отходить от него, несмотря на то, что Сугуру такой плохой — льстивый обманщик и пропагандист — Сугуру ведь это не придумал? Это не другая вселенная, завтра его всё так же ждёт храм, а Сатору всё так же похоронили одиннадцать лет назад. Реальность ощущается морозом на кончиках пальцев, Сугуру прячет руки в карманы пальто по пути домой и настолько в себя уходит, что нить разговора теряет в распустившихся швах своего разума. А Сатору не смеётся больше, и это вызывает диссонанс, и пока швы затягиваются обратно, пока десять узлов на конце завязывается, Сугуру продолжает молчать. Сатору не может не знать Секо. Может притворяться глупым, сколько угодно улыбок натягивать и расспрашивать то, что прекрасно знает, и Сугуру ничего не скажет против. Иногда кажется, что он сходит с ума и, наверное, нужно убедиться в этом — спросить у знающего человека, показать как-нибудь, оправдать себя перед самим собой снова. Было бы проще, если бы все в этом мире говорили правду. Если бы лжи не существовало. Тогда Сугуру был бы простым наемным работником, жаловался бы на своего начальника ему же в лицо, а Сатору бы... сказал сразу? Нет. Сугуру бы не спросил. Они бы и не встретились вовсе. А родители? Сколько раз они ему врали и врали ли вообще? Сугуру стал забывать об их влиянии, поначалу нарочно отгораживая себя от таких мыслей, позже — не вспоминая совсем. Невозможно любить людей, которые не внесли никакого вклада в твою жизнь. Сугуру много не нужно, даже любовь в ответ ему не нужна — он сам решает, значим ли для него человек, ему никто чувств не навязывает. Сильный и независимый, именно поэтому сейчас, стоя у собственного забора, прячет глаза, когда Сатору сует ему в руки коробку со светящимся оленем, говоря, что ему на самом деле он не так уж и нужен. — А мне он зачем? — Будет охранять дом, — Сатору едва заметно кивает в сторону пруда. Сугуру едва заметно улыбается. — Поставить у пруда, чтоб такой, как ты, упал в воду вместе с ним, — забирает коробку из чужих покрасневших рук, — И умер. — Я буду рад, — и подростковая беззаботность цветет на лице маковыми бутонами, будто они обсуждают не эти ужасные вещи, а самые счастливые моменты жизни. Сугуру нравится, когда Сатору такой простой. Что за этой простотой скрывается — ему одному известно, и Сугуру, наверное, эту тайну не узнает вплоть до самой смерти. А потом Бог посмеётся над тем, что Сугуру всю свою жизнь убил на противоречия и бесконечную ложь. Или посмеётся Сугуру, умрет с улыбкой на лице и больше никогда ничего не увидит, не услышит. Не проснется. Уже в прихожей руки тянутся найти в телефоне номер Секо. Написать, а лучше позвонить. Извиниться, встретиться как можно скорее — Сугуру не обещает, что получится наладить общение снова, но попытаться определенно стоит. В одиночестве он уже не справляется. Цифры почему-то так знакомы, будто Сугуру и не забывал их последовательность, не думал удалить вовсе, чтобы не мозолило глаза. Он взглядом их сверлит долго-долго, слушая, как тикают часы — почему-то слишком громко — и как воет за окном ветер. Если бы такая погода была вчера, Сугуру бы из дома не вышел. И не получил бы от Сатору бесплатно этого блядского оленя, который до сих пор лежит в коробке на кухне. Сугуру поставит его на том огороженном клочке территории, который прихожанам не виден. Чтоб только он наслаждался видом этого своеобразного подарка. — Сугуру? Ты.. Ты совсем не вовремя, — голос никак не изменился, Секо посмеивается в трубку, заставляя Сугуру с головой погрузиться в омут воспоминаний. — У тебя еще остался мой номер? Вдох-выдох. Секо снова смеется, слышится посторонний голос, пытающийся ее утихомирить, и Сугуру правда понимает, что он не вовремя. — Что ты хотел? Страшно признавать, что страшно говорить. Рот не открывается, словно заржавевшая железная дверь — если откроется, то издаст лишь неприятный, непонятный звук. Сугуру хочется сбросить трубку, потому что когда Секо пьяна, то в голову ей может взбрести всё что угодно, и наутро она может пожалеть обо всём содеянном или сказанном, а Сугуру сейчас просто ходячий триггер, к тому же собирающийся говорить с ней о Сатору. Будет чересчур эгоистично ради успокоения своей души тревожить чужую. — Встретиться хотел, но раз я не вовремя, то давай потом об этом поговорим, — тараторит так, что под конец сам больше походит на пьяного, и вновь слышит смех на другом конце провода. Не понимает искренне, что Секо так веселит, но сам неосознанно начинает улыбаться и рукой улыбку прикрывать, будто кто-то сможет увидеть. — Нет, зачем откладывать? Пока между ними зависает тишина, Сугуру пытается так же быстро, как говорил секунду назад, обдумать еще не озвученное предложение. Оно само по себе крутится в разуме именно голосом Секо, пускай она и молчит сейчас. Сугуру мотает головой, хмурится, затем возвращает улыбку, когда Секо озвучивает название и адрес ресторана, в котором она на данный момент находится, и предлагает приехать туда и обсудить всё сегодня, чтобы не тянуть кота за хвост. Всё? Сугуру не готов. Ни морально, ни физически, и пить — если предложат — он тоже не готов, потому что слов о Сатору станет еще больше. По-хорошему бы начать издалека и не позориться своим внезапным упоминанием ее умершего друга, но Сугуру не уверен, что так сможет. Секо там не одна, и, стоя перед зеркалом и наматывая шарф на шею так, чтоб его не сдуло первым порывом ветра, Сугуру думается, что он будет лишним в этой компании. Не так важно, сколько там людей и что они из себя представляют, его волнует только то, что они рядом с Секо, а он всё это время никак о себе не заявлял, не поддерживал, не звонил и не писал. И вот взялся не пойми откуда спустя столько лет. Лучше поздно, чем никогда. На улице приходится и лицо шарфом закрывать, Сугуру в полной мере ощущает приближение Нового года, и на секунду мелькает в голове мысль о том, что можно как раньше отпраздновать его с Секо и Азуми. Потом эта мысль мгновенно пропадает. Он уже решил, и против своего же решения не пойдет. Сам себе могилу роет. Сугуру стыдно до ужаса от жалости к себе, от боязни что-то менять, и он понял давно, что это ненормально, что от этого тоже надо избавляться, но это тоже изменение. Если перестать бояться что-то менять, то этих изменений не оберешься, и, казалось бы, Сугуру именно об этом и мечтает каждую ночь, вот только никто не может предсказать, куда череда изменений его заведет. Он боится бедности, боится ответственности, он до того привык быть бесстыжим лжецом, впитал в себя этот образ до последней капли, что любая другая жизнь кажется ему чем-то невообразимым, чем-то более сложным и страшным. И подтолкнуть его к этому страшному и невообразимому может только что-то такое же страшное и невообразимое, что-то, что не оставит ему другого выхода, заведет в тупик. Оставит такой след в душе, который за всю жизнь не выведешь. И Сугуру даже не хочет представлять, что это может быть. Ресторан встречает теплом и приглушенным светом, Сугуру заметно расслабляется, завидев Секо в компании незнакомой девушки — чем меньше людей, тем лучше. Затем смотрит за соседний столик и замирает на пороге, не откликаясь на вопросы привлекательной хостес. Людей в ресторане действительно мало: меньше десяти человек, и помимо двух знакомых макушек у барной стойки — светловолосой с розовым отливом и почти черной — Сугуру замечает еще одну, словно специально его преследующую.***
— Сделай одолжение, найди одного человека в этом городе. Тон голоса такой, словно сам Сатору одолжение Наое делает своей просьбой, Сатору бы и рад вообще с демонами не контактировать, как в былые времена, и послать кого-нибудь из своих шестёрок на поиски, однако ж ни один из бывших прислужников не удосужился Сатору найти, поинтересоваться о том, как он на земле устроился и что он делает всё это время — им нужна выгода. И Сатору она тоже нужна, и если б Сукуна был жив — попросил бы его, но единственный демон, попадающийся на глаза — так старающийся не попасться — уже второй раз — это самое назойливое адское отродье. Сатору уверен, что остальные демоны считают точно так же, вот только сам Наоя это вряд ли понимает. Пока Сатору описывает основные приметы и нюансы внешности Секо, мысленно сам себя утешает, что Наоя не запомнит и не найдет, и Сатору бросит эту идею сразу же. Потому что не дело — лезть в чужую жизнь спустя столько лет, снова внушать что-то тому, чьи мысли так не хочешь трогать, ради своей прихоти. Просто увидеться. Убедиться, что с ней всё хорошо. Сатору вздыхает в конце своего монолога, Наоя кивает и молча уходит, не выдав и нотки раздражения на своем лице. Демоны никогда не будут делать что-то просто так. Такие демоны, как Наоя. Поэтому если тот все-таки расправится с данной задачей, то в ответ может потребовать всё что угодно. Но Сатору готов заплатить. Почему тебя раньше не волновало, все ли с ней хорошо? Оленя у пруда нет, не то чтобы Сатору не рад, просто замечает деталь, и она мгновенно растворяется в глубинах сознания, среди множества подобных мыслей, которые однажды соберутся все вместе и на Сатору надавят, загонят в угол и не оставят шанса от них скрыться. Сатору засыпает с мыслью о том, что Секо и Сугуру тоже похожи. Оба тратят деньги на сигареты, но от них всегда приятно пахнет, быть может, Сатору уже привык к этому запаху ещё со школьных времен, а сейчас словно заново отыскал его в своей памяти и... понял, что Секо и Сугуру курят одни и те же сигареты. Сатору в этом не разбирается, но, наверное, этот момент — следствие их общения. А ещё Сугуру тоже не хотел продолжать дело своих родителей. Не хотел, но продолжил. А Секо? Сатору ничего не знает на самом деле. Может, Секо бросила курить, уехала из города, забив на наследство, и сейчас наслаждается жизнью на другом конце света. Может, она уже на небесах или в аду, в ряду уже неземных созданий, и про Сатору ей рассказывают все слухи, за десять лет собранные, а она смеётся и вряд ли верит. Может, она убита каким-нибудь демоном без возможности обрести вторую жизнь. За столько лет могло произойти всё и даже больше. А Сатору об этом даже не думал. Утром Наоя пугает Мегуми стуком в окно, но Мегуми с утра неразговорчив, потому ни окно, ни дверь он не открыл. Наоя оказывается на редкость пугливым, иначе не стал бы караулить на участке, а сразу бы в дом пробрался и, быть может, перерезал бы всю семью. Самым обычным кухонным ножом, на что-то более интересное он пока не способен. Именно такая шестерка Сатору и подходит, Наоя и не думает создать иллюзию доверия между ними, расположить к себе, как Сукуна, запугать — с Сатору будет трудно — или начать шантажировать. Наложить кучу под дверь он ещё успеет — уходит, ничего не попросив взамен, оставив лишь адрес ресторана и время, но в последнее время Сатору за дверью ждут вещи пострашнее кучи дерьма. Звонок раздается спустя пару часов после ухода Наои. Сатору думается, что он вернулся со своим собственным предложением, конечно, невыгодным и совершенно несопоставимым с просьбой Сатору, но надо всегда платить по долгам, поэтому Сатору сначала пару секунд смотрит на пустоту за воротами, а после уверенным шагом направляется открывать дверь. — С каких пор ты заимел уважение к моему личному пространству? Сатору выходит за ограду, уже готовясь столкнуться с Наоей и вытолкнуть его из вечной невидимости — вечной мечты о том, что его реально не заметят. Однако, пройдя пару шагов туда и обратно, Сатору не ощущает рядом никакой живой души, чьи мысли в теории можно было бы затронуть, и сходится на том, что либо это соседские дети, либо Наоя превратился в одного из соседских детей и тоже решил, что будет смешно звонить в чужие дома. Поблизости есть только два сознания, которые Сатору может подвергнуть изменениям благодаря своей технике: Мегуми и сидящий в машине сосед, собирающийся, видимо, куда-то уезжать. Значит, дети убежали достаточно далеко. Оно и к лучшему, от дома Сатору лучше держаться подальше. И ему самому тоже. Следующее, что слышит Сатору, уже не скромный звонок со стороны улицы, а стук в дверь. Настойчивый, но размеренный. Тот, кто стучит, прекрасно знает, что Сатору его слышит. Но Сатору и не думает открывать дверь в этот раз. За ней, вероятно, он ничего не увидит, потому что его техника снова не распознает ни единой души на его участке, кроме Мегуми, сидящего в зале с очередной книгой в руках. — Так и будешь слушать? — Там никого нет, — махнув рукой, Сатору разворачивается, выходя из прихожей, снова слышит стук, а затем нервный смешок от Мегуми. — Значит, мы оба сошли с ума, — пожав плечами, Мегуми стремительно проходит мимо Сатору и одним движением открывает входную дверь. Сатору успевает бросить что-то невнятное, Мегуми же наоборот моментально замолкает и оборачивается. За дверью пусто. Мегуми шагает вперёд, едва не попадая одной ногой в тонкий слой снега на пороге. — Сбежал? Стук в дверь. Но дверь открыта, а дом медленно наполняется ледяным воздухом, пока Мегуми стоит посреди дверного проема и пялится на дверь в метре от него самого. Или на кого-то ещё. — Давай прогуляемся, — невозмутимо бросает Сатору, втаскивая его в прихожую и наконец перекрывая поток слабого морозного ветра. — Что-то не так? — интересуется Мегуми тогда, когда они уже заметно отдалились от дома. — Давно ты с Юджи виделся? Сатору усмехается, словно это не его несколько минут назад охватил ужас — чувство новое и столь жадное, что готово было поглотить его целиком и полностью, но Сатору вовремя очнулся. В данном случае слабость — это проигрыш. А Сатору всё-таки нечестный игрок. — Пару дней назад, — Мегуми привычно хмурится, Сатору не удивлен, пускай и сам сейчас чернее тучи, — А мы... На набережную да? — Да, — Сатору будто соглашается не с Мегуми, а с самим собой, убеждая самого себя в том, что Юджи никто не тронет в случае каких-нибудь непредвиденных обстоятельств. И не только Юджи, — А потом в ресторан. — По какому поводу? — А он нужен? Мегуми закатывает глаза и упорно делает вид, что не рад выбраться из четырех — может, чуть больше — стен дома семьи Годжо, они оба знают, что этот разговор больше похож на абсолютную бессмыслицу ради отвлечения, и сбежать подальше от того стука — не решение проблемы, но конкретно Сатору ощущает некое облегчение от незамысловатых диалогов и самых простых действий, и будь он Секо или Сугуру, то закурил бы сейчас. — Кто такая Юки Цукумо? — Мегуми, кажется, не разделяет позицию Сатору насчёт простых разговоров, — Ты должен ее знать. И Сатору не соврёт, что не знает. Мегуми слушает внимательно, под ноги не смотрит и раз за разом запинается, однако в конце Сатору на всякий случай спешит утешить, что это, конечно, не Юки донимала их сегодня несмешным розыгрышем со звонком и стуком в дверь. Мегуми в этих словах не уверен — снова хмурится и поджимает губы, словно к такому человеку, как Юки, можно испытывать неприязнь. Сатору не поверит. — Просто поверь на слова. Сложно. Абсурдно и бессмысленно, Сатору всё сводит к этому, лишь бы их диалог про стук и его внутренний неуловимый страх никто не услышал, не учуял издалека. Если у воздуха есть глаза и руки, то и уши найдутся. Бог любит троицу, но такая троица Сатору не по душе. На набережной Сатору в общение Юджи и Мегуми не вмешивается, стараясь глубоко в себя не уходить и не упустить время, когда Секо должна быть в ресторане. Им стоит прийти пораньше и лучше, если Юджи тоже пойдет с ними. Пока Сатору будет наблюдать и противиться своему прошлому, Мегуми сможет отвлечься на настоящее. На улице быстро темнеет, а руки замерзают ещё быстрее, и Сатору кажется, что Мегуми уже и не пойдет с ним никуда — останется на набережной, в компании Юджи и множества хлопьев снега, летящих и тающих, как толпы людей, то появляющиеся на горизонте, то уплывающие кто куда. Сатору тоже пора. У Юджи вечно застывшая улыбка и смешная шапка, они с Мегуми — два сапога пара, только сапоги эти найдены по-отдельности в деревенскому шкафу и, будучи совершенно разными, надеты на ноги местным шутом, выступающим в клубе забесплатно. — Норитоши работает там барменом, я пойду с вами. Он вам скидку сделает, — Сатору этого Норитоши ни разу в жизни не видел, но Мегуми отзывался о нем вполне хорошо — нейтрально — так что повода волноваться он не видит. Даже если там отпетый наркоман, Сатору всё равно возражать не будет, он не отец, чтобы отчитывать и рассказывать, к чему приводит плохая компания. Хотя, наверное, Тоджи тоже не стал бы заморачиваться по этому поводу. Сатору занимает стол подальше от оживленных компаний, даже не пытается скрыться, Юджи и Мегуми сразу направляются к барной стойке, завязывая разговор с длинноволосым брюнетом, чем-то похожим на Сугуру. В юности, в школьные годы, быть может. Сатору никогда не задумывался о том, сколько Сугуру лет, но после слов о Секо было нетрудно сделать вывод, что они ровесники. Пока официант несёт заказ, Сатору примечает другого официанта, крутящегося рядом с барной стойкой и то и дело перебрасывающегося фразами с Норитоши. Его волосы уже собраны в аккуратный хвост, из-за чего можно разглядеть довольно большой шрам на щеке, который он время от времени потирает свободной рукой. — Ты весь день нервный такой, смотри не опрокинь ненароком один из заказов, — звучит с долей доброй насмешки из уст Норитоши. — Мы вчера с Мивой поссорились из-за такой глупости, я думал сегодня цветы на обратном пути купить, — парень вздыхает, — Да только кто ж знал, что я сегодня оказывается до двух, — возмущение превращается в пассивную агрессию, Норитоши косится на официанта, ожидая услышать причину изменения графика. — Почему? — Потому что было только двое, — парень поворачивается к Мегуми и продолжает свою речь безэмоциональным тоном, — Ты и сосед в машине. И не единого чужого разума, в который я мог бы вмешаться. Тот, кто был за дверью, не даст под контроль свой разум. Мегуми бросает рассеянный взор на застывшего Юджи, на задумавшегося Норитоши, а затем вглядывается в глаза напротив — официант смотрит на него так, словно ничего необычного не произошло. Сатору краем глаза видит, как Мегуми к нему обернулся, однако прерывать свою трапезу не спешит. Вполне возможно, что Сатору облажался, и создание, в чьи мысли он не может пробраться, кого не может выявить собственной силой, сейчас не рядом с ним, а рядом с Мегуми, и всё прекрасно слышит. В этой игре нельзя поставить и на красное, и на чёрное одновременно, поэтому Сатору на этот раз надеется лишь на свою интуицию, потому что читы больше не работают. Но никто не может гарантировать, что не выпадет ноль. — Бог? Ты ведь и на меня повлиять не можешь, разве нет? — осмотревшись по сторонам, Мегуми понижает голос. — Я могу попытаться, но это не возымеет никакого воздействия. Но тот, кто был за дверью, не оставил мне даже попыток. Ты хоть раз пользовался невидимостью для людских глаз? А для неземных созданий? — официант не даёт времени на ответ, — Если ты столкнешься с кем-то, то выиграет тот, кто сильнее, а слабый явит свой облик. Мегуми медленно кивнул уже на половине сказанного предложения, Сатору заметно расслабился и стер из памяти троих этот эпизод, оставив только Мегуми размышлять над состоявшимся диалогом. Но с техникой он на сегодня ещё не закончил. Дверь тихо хлопает, по полу проносится едва ощутимая прохлада, а в зале появляются две девушки, и Сатору удивляется тому, что знает обеих. Секо почти не изменилась со школьных времен, только волосы стали длиннее, а ее спутница — брюнетка со шрамом на лице, со щеки переходящим на переносицу, — давно, видимо, не чувствовала себя человеком. По правде, Утахиме ни разу не заставали за нарушением небесных законов, она могла бы быть примерным учителем для детей, попавших на небеса и ещё не изучивших всех основ не только внеземного существования, но и человеческой жизни, и везде первым правилом было бы "если никто не видит, то можно делать что угодно". Обе девушки узнают его сразу, Сатору в этом не сомневается, однако Секо приходится мгновенно внушить то, что он лишь похожий на Сатору Годжо незнакомец. Ведь Сатору Годжо умер одиннадцать лет назад. Но Утахиме провести не получится при всем желании, она, благо, ещё помнит о том, что Сатору на земле сил не лишен, поэтому решает не вмешиваться в их личные разборки. И они сидят за соседним столиком, разговаривают полушепотом о том, что Сатору так похож... на Сатору. Незнакомец так похож на старого друга. Утахиме умудряется с серьезным лицом выслушивать воспоминания Секо, а Сатору продолжает около получаса медленно поглощать заказанный салат и думать о том, что стоило лучше заказать что-нибудь сладкое. За столом Секо и Утахиме становится шумно, Сатору слышит постоянный смех, который усиливается с каждой выпитой кружкой пива, и самому невольно хочется посмеяться, да в одиночестве это будет не слишком уместно. Когда его вообще волновало общественное мнение? Сатору усмехается, склоняя голову над столом, но когда поднимает, то взглядом встречается с, по всей видимости, единственным человеком в этом заведении, которому совсем не весело. Жизнь свела этих троих в одно место, а выкручиваться придется только Сатору. — Давно не виделись, — Сатору ловит пару взоров и пожимает плечами, на чужих лицах расцветает улыбка — на обоих одинаковая — и только Утахиме кривится с осознанием того, что ей придется продолжать спектакль вместе с Сатору. Он встаёт из-за стола, ощущая, что его взгляд на мир стал повыше, и мельком скользит им по собственным рукам, ботинкам, а затем вновь устремляет на Сугуру. Сегодня Сатору меняет свою роль в чужих глазах чересчур часто, но пока он может себе это позволить, то будет продолжать. — Как ты? Я тебя совсем не заметила, прости, — Секо говорит слишком внятно для пьяного человека, но никто из них не удивляется, — Выпить не хочешь? — Я не пью, — Сатору качает головой и садится за соседний столик, Утахиме сразу отворачивается, быть может, в надежде, что Сатору ещё ее не узнал. — До сих пор, — вздыхает Секо и поворачивается к Сугуру, — Это Сатору, помнишь, я тебе рассказывала? Конечно, он помнит. Вот только в голове Сугуру они с Сатору никогда в жизни не встречались. Сугуру становится таким вежливым с новым знакомым, что Сатору неосознанно прокручивает в голове его приторные речи в школе и на следующий день. — Будешь что-то заказывать? — Нет, не хочу, — у Сатору на языке до сих пор привкус странного салата, названия которого он не запомнил. — Я могу заплатить, не... — Не нужно, я уже приличное время здесь посидел и на самом деле собирался уходить, — игра в культурных людей у них получается плохо, у Сугуру в голове нет никаких установок, потому Сатору нравится наблюдать за импровизацией и попытками сгладить углы. — Мы же только собрались, — Секо щурит глаза и недовольно взмахивает рукой. Сатору поджимает губы, чувствуя как в сердце колет сотни иголок, и говорит, что останется. Секо про работу не говорит ни слова, а Сугуру представляется бухгалтером, и Сатору успевает только подавлять смех, понимая, что за этим столом нет ни одного честного человека. Если бы не техника Сатору, был бы всего один — Секо не стала бы врать никому из них троих. Когда за окнами прекращает идти снег, Секо достает сигарету, произносит пару неразборчивых слов и тут же получает предупреждение от официанта. — Девушка, у нас запрещено курение в помещении, — дежурная улыбка Секо не нравится, она зажигает сигарету и демонстративно затягивается. Сугуру на такую выходку никак не реагирует, будто он уже видел подобное не раз, и не исключено, что это правда, однако Сатору видит впервые. — Извините, она сейчас же прекратит, — Утахиме, большую часть времени их посиделок просидевшая молча, врывается в диалог, отражая натянутую вежливость официантки, — Убери сигарету, имей совесть. — Здесь нигде не написано, что нельзя... — Ты могла это понять, — Утахиме удается вырвать сигарету, ей же обжечься и чуть не упасть со стула из-за того, что Секо решила всё-таки выйти на улицу. Стало сильно холоднее с того момента, как Сатору пришел сюда. Снегом замело все дороги, так что возвращаться домой будет трудно как на такси, так и пешком, но первый вариант нравится больше и Сатору, и Секо, и оставшимся в ресторане Сугуру и Утахиме, наверное, тоже. — Мне слишком далеко, я пешком не дойду, — говорит Секо, обретая на секунду чистоту разума. Сатору накидывает ей на плечи ее пальто, надеясь, что его куртку заберет Сугуру — на Утахиме надежд нет. Так и происходит, но Сатору не испытывает никакого трепета, даже не благодарит — забывает — и молча вызывает такси, потому что Секо не попадает по клавиатуре и раз за разом делает ошибки в адресе. У других адреса он не спрашивает, но Утахиме заикается о том, что живет недалеко от Секо, так что от нее дойдет сама, и Сатору ухмыляется, позволяя себе бросить насмешливый короткий взгляд на ее покрасневшее от холода лицо. В свое время Утахиме получала множество таких взоров от каждого второго Бога, ведь Богиня Красоты определенно должна иметь идеальную внешность, а ее шрам полностью разрушал все представления наивных верующих о красоте — она сама убеждалась в этом каждый раз, когда заходила в свои храмы и видела изображения совершенно разных, но одинаково прекрасных женщин, которые ни капли на нее не похожи. Сатору не помнит, чтобы он самолично осуждал Утахиме и говорил, что титул ей достался незаслуженно, но она почему-то никогда не оценивала по достоинству его высказывания и действия, хотя, по правде говоря, они оба заработали славу честных людей, и Сатору бы не отказался от поддержки с ее стороны еще тогда, на небесах. Адрес Сугуру он и так знает, и Сугуру словно тоже знает, что он знает. Смотрит на заснеженную дорогу, на пробку на другом перекрестке, а Сатору смотрит на него и безмолвно извиняется уже второй раз. Из них четверых он единственный трезвый человек, и была б у него машина — сел бы за руль и сам отвез, а не ждал бы на холоде застрявшую тачку из эконома. Думает, что нужно было заказывать бизнес, но уже в автомобиле понимает, что их компания в рамки бизнеса вовсе не вписывается. Секо начинает вместе с водителем распевать песни на радио, Утахиме жалуется, что не села на переднее сидение и теперь ей на заднем слишком душно, а Сугуру до сих пор пытается показаться вежливым и решает даже уступить ей место, пока машина стоит в пробке. Сатору теснится посередине, еле умещая длинные ноги, и Сугуру, сев рядом с ним, отпускает шутки про то, что ему нужно было вызывать лимузин. Сатору мысленно соглашается, а Секо их разговоры, кажется, и не слышит, Сатору рад видеть ее улыбку, но как же фальшиво в его глазах выглядит вся эта встреча. После отмены техники Сугуру и Секо не будут помнить о том, что происходит сейчас, о том, какие эмоции они испытывали и что говорили, вся ноша опять упадет на плечи Сатору, и он был к этому готов, он — виновник этого торжества, главное лицо, которое в памяти останется лишь у Утахиме и то, наверное, не в добром свете. Сколько раз он проворачивал дела и похуже, и никогда не обременял себя виной за содеянное, потому что незнакомые люди не занимают определенное место в его душе, Сатору сейчас и имен их не вспомнит, как не вспомнил бы имя Секо на каком-нибудь небесном пиршестве. Жизнь крутит его, как аттракцион, вращающийся на триста шестьдесят градусов: он не успевает поправить волосы, как их снова спутывает поток ветра в лицо, расслабляется, зависая высоко над землей, и борется с накатывающей тошнотой, наблюдая, как стремительно возвращается обратно. Взмывает вверх, к небесам, ощущая, как кружится голова, и падает вниз, чувствуя, как легкие наполняются воздухом до отказа, а из горла вырывается крик отнюдь не радости. Наверное, у всех так. Далеко не все познали небесную жизнь, но, Сатору уверен, людям и без этого достаточно проблем. Более серьезных, чем просто ложь. А каких тогда? — Не заезжайте во двор, потом трудно будет выехать, — произносит Утахиме поразительно стойким голосом, водитель не возражает и останавливается, позволяя выбраться на мороз из тягучей духоты и насладиться контрастом максимум две минуты, а позже последует нотация Утахиме о том, что все они заболеют и слягут на недели две точно, поэтому Сатору послушно возвращается в машину, а Сугуру провожает Секо до квартиры, сказав, что в этом районе в подъездах можно встретить кого угодно. Мегуми пишет, что вернулся домой. Сатору беспокоился, что Мегуми остался в ресторане, однако сейчас он даже не знает, где безопаснее, поэтому советует оставаться начеку. Родители тоже должны быть дома, и их безопасность для Сатору тоже важна, но почему-то сейчас он на другом конце города в компании пьяных людей и одного шумного таксиста. Поздно уже думать о том, что нужно было посмотреть страху в глаза изначально, нужно искать во всем хорошее, а единственная хорошая вещь за сегодняшний день — выполнение всех планов, правда не так, как хотелось бы, но и тут Сатору уже опоздал. Когда Сугуру и Секо скрываются за темной железной дверью подъезда, Утахиме стучится в окно, аннулируя слова о болезни и приглашая Сатору снова выйти подышать ледяным воздухом. А он и не против. — Не стыдно? — Стыдно, — Сатору поднимает брови и опускает уголки губ, затем выдает смешок, наблюдая за смешанными эмоциями Утахиме, — Вернешься на небеса или останешься с изгнанником за компанию? — Спасибо, обойдусь, — смешно хмурится и затягивает шарф потуже, — Что ты ей наплел? — Я просто не умирал, — Сатору пытается состроить самое невинное лицо, которое только может, — А ты? — ловит непонимающий взгляд и слегка наклоняет вбок голову, — Что ты ей сказала? — Что я приезжая, — вздохнув, признает поражение. — Мы познакомились в этом дворе, и я сказала, что живу в том доме, — Утахиме рукой указывает на многоэтажку, похожую на ту, где живет сама Секо, — И я уже десять раз пожалела, что вру обычному человеку. — Не говори, что никогда не врала, не поверю. — Она не заслуживает такого отношения, понимаешь, — голос, пропитанный женской солидарностью, вызывает в Сатору отторжение и теплоту одновременно. Зная, насколько плохо у Секо со знакомствами, Сатору готов простить Утахиме, но себя — вряд ли. На самом деле он и не знает. Столько лет могли пойти ей на пользу, если сам Сатору не изменился, не значит, что и Секо осталась прежней. Она стала гораздо раскрепощеннее — это он уже заметил, но судить по пьяному поведению пока не хочет. Пока. Как будто у него будет еще возможность. — Понимаю, но у меня не было выбора. — Сойдемся на том, что у нас обоих не было выбора? Нет. — Да. Оба знают, что выбор был. Но жить без лжи было бы слишком скучно. Правда слишком часто режет глаза, и Сатору не готов это принять. Никто не готов это принять. Сатору прячет глуповатую улыбку в воротнике и думает, что Утахиме уже пора уходить: с Сугуру они явно за один вечер не дошли до такого уровня общения, чтобы ждать друг друга ради пары прощальных слов, а с Сатору они уже закончили. Думает, что пора прекращать морочить голову Секо, она наверняка уже дома — Сатору не берется определять и считать количество доступных ему разумов в многоэтажке перед ним, поэтому просто отключает технику, не опасаясь, что в этом дворе кто-то сможет его узнать, снова машинально щелкает пальцами. Думает, что дома придется разбираться с незваным гостем вместо того, чтобы спать перед последней учебной неделей, поэтому в школе он вряд ли появится — опять нечестная игра, но эту ложь он потерпит. Это не страшно. Дверь подъезда своим скрипом словно окликает Сатору и Утахиме, оба поворачиваются и видят, как Сугуру застыл, не сделав и пару шагов им навстречу. — Сигареты забыл, — хлопает себя по карманам, скользит взором по телефону в одной руке и по зажигалке в другой, а после разворачивается и шагает обратно в подъезд.***
Пока лифт возвращается с последнего этажа, Сугуру считает события сегодняшнего дня в хронологическом порядке, но сбивается где-то на моменте, когда оплатил счет в ресторане. В ресторане он был с Секо и ее подругой, они уехали на такси, а сейчас он провожал Секо до квартиры, потому что она была слишком пьяна. Сугуру выходит на нужном этаже и выглядывает в окно на лестничной площадке. Нет, ему не показалось. Там действительно двое людей, там действительно Сатору, но если он тоже был в ресторане, и Сугуру подвела память из-за выпитого алкоголя, пускай и не в сильно больших количествах, то как на это отреагировала Секо? Неужели у нее не возникло ни одного вопроса? Сугуру бездумно листает галерею, на всякий случай проверяет заметки, но из всего, что он находит в телефоне, значение имеет только последняя трата в приложении банка, да и ее Сугуру уже вспомнил, поэтому он стучится в квартиру Секо, поздно замечая звонок. Секо не вынуждает ждать, а Сугуру обходится без приветствий и извинений за то, что снова потревожил. — Кто был с нами в ресторане? Просто ответь, — хватается рукой за дверной косяк, словно ему трудно держаться на ногах, чувствует со стороны Секо непонимание и легкое смятение, но ничего больше не говорит, лишь прикрывает дверь, чтобы холодный воздух перестал проникать в квартиру. — Утахиме. Я же вас познакомила, ты не думал спросить у нее лично? — Я про Сатору. Секо вдруг начинает смеяться, размазывая ненароком тушь, и глядит на Сугуру, как на последнего глупца. Быть может, он представился другим именем? — Ты перепил, да? Сугуру опасается, как бы это не оказалось правдой, однако силуэт Сатору рядом с подругой Секо перед ее подъездом в голове застыл восковой печатью, ярко-красной, буквально кричащей о том, что это не сон, не галлюцинация и не левый прохожий, просто похожий. — С нами был еще один человек. Высокий блондин, очень похожий на… — Сатору умер. Я думала, что это я не смогу смириться, но, кажется, на тебя его смерть оказала большее влияние. Даже сейчас… Как… — Секо собирает по кусочкам предложение, но получается очень плохо, и Сугуру становится стыдно с каждой секундой, что он снова напомнил, — Вы же никогда не виделись даже. — Я перепутал, прости, — Сугуру выдыхает в ответ на уставший взгляд. Около подъезда Утахиме уже не наблюдается, а Сугуру из-за этого напрягается сильнее — совершенно не знает, как вести себя наедине с Сатору в такой ситуации. Он что-то подмешал им в напитки или подсыпал в еду, Сугуру сейчас очень не хватает еще одного свидетеля, но Утахиме уже ушла, и бежать за ней будет еще большей глупостью, чем расспрос Секо, который ни к чему дельному не привел. Сатору молчит, смотрит всё тем же простым взглядом, и хочется на секунду рассмотреть версию, где он тоже лишь невинный свидетель, но Сугуру никогда в жизни в это не поверит. — Скажешь свой адрес? — Сугуру вздрагивает и сводит к переносице брови моментально, позже осознавая, что Сатору должен знать ответ на такой элементарный вопрос, — Просто, когда я заказывал такси, ты молчал, и я решил не тревожить, — пожимает плечами и быстро моргает, Сугуру замечает, что на улице снова пошел снег, потому что крупные хлопья осели у Сатору на ресницах — в его случае это выглядит даже естественно. Сугуру монотонно проговаривает адрес и ждет следующего сюжетного поворота, однако Сатору садится в автомобиль, ничего более не сказав и вновь загоняя в тупик. Сугуру не хочется напрягать опьяневший ум, хочется быть еще проще, чем в прошлый раз, заснуть в машине и дождаться, пока Сатору разбудит его фразой "приехали", попрощаться и убраться подальше, еле перебирая ногами. Сугуру садится назад: с одной стороны окно, за которым вьется единым потоком снегопад, ровный ряд фонарей сменяется темными переулками, а люди толпятся на переходах, в сугробах утопая, с другой — Сатору с обеспокоенным лицом, печатающий что-то в телефоне. — Че ты такой напряженный? — голос выходит слишком пьяным, и Сугуру чувствует, как мгновенно загораются уши, даже тянется волосами их закрыть, но получается плохо — Сатору смеется. — Забей, — и протягивает руку, чтобы пряди обратно за ухо убрать. Убирает. И как ни в чем не бывало утыкается обратно в экран смартфона, смахивая уведомление и вновь диалог открывая, вот только продолжает слабо улыбаться, словно инстиктивно, а Сугуру думает, что уши, наверное, покраснели еще ярче. От холода. Просто водитель открыл окно. Сугуру жалеет на процентов тридцать, что не взял контактов Утахиме, еще на тридцать, — что завтра нужно снова работать, потому что два выходных подряд и так большая роскошь, и на оставшиеся сорок, — что вообще позвонил Секо. Вырвал ее из привычного ритма жизни своим появлением и появлением Сатору, хотя в этом он уже не виноват, но он мог бы разобраться с этой проблемой в одиночестве. Всё, как он любит, как он привык. Однако сейчас уже поздно раздумывать о том, какие ошибки он совершил за сегодняшний день, потому что с завтрашнего он вернется на привычное жизненное течение, пообещав себе больше не трогать людей из своего прошлого. Сатору не считается. Сатору прибыл в его жизнь сравнительно недавно — в качестве живого человека, а не приевшейся фотографии — и сколько бы Сугуру не жаловался, он всё равно остается в его жизни скорее приятным нововведением, нежели призраком прошлого, преследующим его буквально каждый день. Сугуру с сонным рассудком может принять то, что Сатору на самом деле не тот, кем представляется, но его радует, что он жив, он сейчас приедет домой и ляжет спать, а утром всё вернется на круги своя. Никто, конечно, не гарантирует, что у Сугуру есть шанс проснуться, но Сатору не похож на убийцу. И тем более таких людей, как Сугуру. Сугуру убьет либо его работа, либо он сам. Сатору выходит вместе с Сугуру, оба наблюдают, как уезжает такси, а потом глядят друг на друга пару секунд, пока Сатору не вытаскивает из кармана руку для рукопожатия. Для Сугуру это действие кажется вечностью, он успевает перебрать в голове десяток прощальных фраз и еще десяток вопросов, что скачут на языке шумной толпой, но до разговора никак не доходят, рассмотреть детально — насколько это возможно мутным взором — свою ладонь и задуматься о том, что надо было надевать перчатки сегодня. И о том, что обычно время для человека с алкоголем в крови наоборот пролетает очень быстро. — Я так и не поставил оленя у пруда, прости.***
— Просыпайся, Мегуми. Будит не привычный яркий свет солнца через окно возле кровати, а смутно знакомый голос. Мегуми раскрывает глаза и тут же щурится, совершенно не представляя, что незнакомая женщина делает у них дома. — Где мама? Усаживается на кровати, отпихивая одеяло в сторону и зло уставляясь на незнакомку. Она в ответ смотрит самым добрым взглядом в мире, но с глазами матери чужие не сравнятся никак, Мегуми отворачивается и надувает губы, желая получить ответ поскорее. — Она уехала и попросила меня за тобой присмотреть, — женщина садится с краю, поправляет короткие темные волосы, и Мегуми думает, что внешне она всё же чем-то напоминает и мать, и отца, — Мы с ней были хорошими подругами, поэтому я надеюсь, что и с тобой я смогу подружиться. Она улыбается под солнечными лучами, Мегуми встает прямо перед ней, отбрасывая тень на мигом побледневшее лицо, и хмурится, когда видит, что улыбка не пропадает с чужих губ. В прихожей негромко хлопает дверь, но Мегуми слышит и моментально выбегает из комнаты, чтобы посмотреть на того, кто пришел, однако натыкается на пустой коридор и тихий-тихий детский голос в соседней комнате. Мегуми тут же срывается с места и спустя секунду оказывается перед ребенком, кажется, его ровесником, быть может, чуть постарше, но Мегуми совсем не волнует его возраст сейчас. — Это ты только что пришел? — возмущённо произносит и бросает растерянный взор на входную дверь. Мальчик глядит на Мегуми непонимающе, но затем почти сразу отворачивается к включенному телевизору, больше не обращая внимания и тем самым раздражая Мегуми ещё сильнее. — Да, да, это он, — подруга матери своим голосом заставляет Мегуми обернуться и отвлечься, — Это Норитоши, я думаю, вы сможете тоже стать хорошими друзьями. Слова о дружбе Мегуми не нравятся — ни о какой — он не хочет дружить с теми, кто ворвался в его дом без предупреждения, да ещё и позволяет себе так нагло развалиться на диване и смотреть телевизор, будто у себя дома. Вот пусть идёт к себе и там смотрит. Норитоши выглядит маленькой копией своей матери, только без вечной застывшей улыбки, Мегуми делает вывод, что угрюмое выражение лица досталось мальчику от отца. На вопрос о хмурости Норитоши отвечает, что Мегуми ещё не дорос до того, чтобы его понять. А Мегуми не чувствует разницы, он тоже живёт не в самой примерной семье и в полной мере может ощутить на себе косые взгляды ровесников во дворе и глупые перешёптывания, словно специально при нем разразившиеся, чтоб он наверняка услышал и ещё больше об этом думал. Минами — мать Норитоши — просит звать ее по имени и не стесняться в просьбах, но Мегуми не привык что-то просить у посторонних. — Пойми, я — не чужой для тебя человек, — Минами садилась перед ним на корточки и в который раз объясняла, но Мегуми каждый раз это отрицал мысленно, не принимал, не мог смириться с тем, что в его доме вдруг стала хозяйничать соседка, а ее сын стал каждодневным гостем. Бонусом, идущим в комплекте с Минами. Его успокаивали только мысли о матери, о том, что если она доверяла этому человеку, то и Мегуми можно довериться. Попробовать. Но Мегуми не гарантировал, что получится. Мегуми не капризничал из-за того, что мама не звонит, не пытается выйти на контакт, он медленно терял надежды на ее возвращение и мирно ждал, пока вернётся отец. Хотя бы на пару дней, этого будет достаточно, чтобы успокоить душу чем-то действительно родным, пускай Мегуми и злился часто на него, обижался по пустякам, но за те несколько месяцев, проведенные с Минами и ее подозрительным сынком, Мегуми уже устал от чужого присутствия. Эти люди захватили его дом и будто выдворили всех, кто мог этому помешать. Оставили только беспомощного Мегуми, который никогда и не пытался дать отпор физически. Мегуми словно сам стал гостем в родном доме, он всё меньше чувствовал себя в безопасности. Минами хотелось верить, она говорила с ним искренне и по-доброму, совсем не так, как с Норитоши, и это чуть напрягало. Ещё больше напрягал сам Норитоши, который должен был учиться в школе уже второй год, но почему-то постоянно прохлаждался дома. Не у себя. Мегуми не оставляли на ночь одного — Минами всегда спала в гостиной на диване на тот случай, если произойдет какая-то чрезвычайная ситуация, с которой Мегуми не сможет справиться сам. Едва ли он сможет что-то сделать в любом случае. А Норитоши всегда ночевал у себя, и это приносило самое сладкое облегчение в опечалившуюся душу Мегуми. Слаще любых конфет, которые покупала Минами. Мегуми всегда считал, что Норитоши слишком горд и назойлив, пускай на первый взгляд это и трудно разглядеть, но Мегуми насмотрелся достаточно: сколько бы Норитоши не пытался произвести впечатление отстраненного и не по годам взрослого пацана, на деле он был обычным ребенком, которому не хватало внимания. Родительского, вероятно. Оттого и сочилось высокомерие с каждой его фразы, брошенной Мегуми при встрече, Минами удивлялась тому, почему два маленьких мальчика никак не могут подружиться — у детей ведь всегда всё просто — и обоим это не нравилось. — Я не хочу дружить с тем, кто считает мой дом своим. Оба мальчика стояли перед женщиной в аккуратно завязанном фартуке, Мегуми приметил, что на матери он смотрелся куда лучше. — Я не виноват, что твоя мать нас так подставила, — огрызнулся Норитоши, его глаза становились заметно шире, когда он проявлял агрессию. — Норитоши! Будь повежливее, — Минами смерила их строгим взглядом, задержалась на сыне и отвернулась к плите. — Тогда пусть он тоже вежливо со мной общается. — Да я вообще не хочу с тобой общаться! — Мегуми попытался выдать такой же взор, как Минами пару секунд назад, но получилось только отвернуться и уйти, поджав губы. Мама бы не одобрила их перепалки. На какое-то время Норитоши перестал появляться у них дома, Минами поселилась в гостиной одна, тоже наверняка не особо довольная таким раскладом. Она стало заметно мрачнее, словно увядала с каждым днём, если утром ее не встречал детский голос ее сына. Мегуми должен был радоваться, он наконец-то испортил жизнь тому человеку, который портил жизнь ему, но почему-то Мегуми чувствовал вину. Однажды, когда Минами ушла к себе в квартиру и обещала вернуться буквально через полчаса, в дверь постучались. Мегуми забился в угол комнаты, держа в голове то, что у Минами есть ключи. И у мамы с папой. Наверное, это Норитоши выбрался из четырех стен и пришел мириться, чтобы снова иметь возможность Мегуми поучать и исправлять каждое действие. Тогда Мегуми прошмыгнул к своей кровати и завернулся в одеяло с головой, игнорируя теплую погоду за окном и духоту в комнате. И очередной стук в дверь. Потом на какое-то время шум затих, но Мегуми остался в кровати, не решаясь подниматься и снова смотреть на чужие, но уже привычные до боли лица. Когда услышал скрип входной двери и тяжёлые шаги в прихожей, Мегуми сдержал порыв сорваться с места и развеять догадки о том, кто мог скрываться за дверью всё это время. Он понял по шагам сразу, ему не нужны были глаза для большего убеждения собственного сознания — это отец вернулся. Почему стучался? — Мне никто не открыл, где Мегуми? Послышались приближающиеся шаги за спиной, более невесомые и медленные, Минами заглянула в комнату и быстро удалилась обратно в гостиную. — Всё хорошо, он спит, — Минами прикрыла дверь гостиной и звук стал на порядок тише, поэтому Мегуми пришлось всё-таки встать на ноги и прислониться к стене, чтобы послушать голос отца и выведать все взрослые секреты. Он знал, что отец точно в курсе, где сейчас мама и почему она не звонит. — Я умудрился потерять ключи, представь, утопил где-то в сугробе... — растерянно рассказывал отец, будто нарочно не затрагивая отъезд матери. — Мегуми в последнее время не хочет ни с кем общаться, часто запирается у себя и очень меня пугает, — взволнованно сообщила Минами, доложила, как наблюдатель. А Мегуми в этой ситуации — загнанный зверь, запертый в клетке в зоопарке совершенно один, оторванный от привычной среды обитания, пускай клетка так сильно ее напоминает. Но никогда не заменит, — Вдруг он что-нибудь с собой сделает... — В его-то возрасте? — Сейчас такие дети пошли, что мне остаётся только молча удивляться, — Минами хмыкнула и замолкла на продолжительное время, видимо, ожидая от отца что-то ещё. Мегуми успел раза четыре вздохнуть, прежде чем отец ухватился за новую нить разговора. — Ты... Не рассказывала? — Нет! Что ты... Он же совсем ребенок, он и так не в самом лучшем настроении сейчас, совсем замкнулся в себе, наверное, — Минами продолжала делать пустые выводы, Мегуми продолжал с ними соглашаться. Минами хотелось верить. — Если честно, я бы забрал его отсюда, потому что не хочу больше сюда возвращаться, — отец словно услышал сына и тоже вздохнул, да так шумно, что Мегуми показалось, будто у того все органы внутри перемешались, перемололись шестерёнками старыми несмазанными, потому выдали хриплый голос и сквозящее отчаяние. Мегуми никогда отца таким не видел. Не слышал. — Так нельзя, ты же не ребенок, чтобы убегать от проблем и... — Ой, не смей меня жизни учить, — оборвал отец ее праведные речи, и Мегуми на секунду улыбнулся. Всё-таки Норитоши правда точная копия своей матери, — В первую очередь, я переживаю за его безопасность. — А за безопасность Мисато ты не переживал? Имя матери заставило Мегуми сильнее вжаться в поцарапанные обои, сердце забилось так быстро, что его стук грозился заглушить разговор и оставить Мегуми в неведении. — Закрой свой рот. Думаешь, я мог предугадать такой исход? — Из-за твоего безрассудства сейчас страдает твой же ребенок, я промолчу про себя и... — Да, помолчи, тебе не идёт разговаривать, — отрезал отец и зашагал из гостиной. Мегуми мгновенно заскочил обратно на кровать и отвернулся к стене, задрожав не от холода, попытавшись эту дрожь унять и доказать себе, что он не такой слабый, но беспокойство прочно окутало его множеством ледяных конечностей и отказывалось отпускать до того момента, пока отец не зашёл в комнату. Он сел с краю, с тихим шелестом поправил волосы и положил тяжёлую руку Мегуми на плечо. Мегуми сразу высунул голову из своего импровизированного укрытия от тревоги и других забот внешнего мира, столкнулся с отцовским взглядом, пропитанным горечью сухого цветка и теплотой осеннего солнца — Мегуми не захотелось перегородить источник света и отбросить на отца унылую тень. В прихожей почти бесшумно закрылась дверь, Мегуми наконец-то почувствовал себя как дома. Подался вперёд и уткнулся отцу в грудь, вдохнув запах чужих сигарет, дождя и старого одеколона, обвил руками отцовскую шею и вновь поджал губы. Ему не хотелось разговаривать. Отцу, кажется, тоже. — Больше никаких чужих лиц в нашем доме. Подозрительно тихим голосом, с надрывом, едва заметной трещиной. Мегуми отстранился и поднял взгляд на невозмутимое лицо отца, задержался на шраме и смутился от прямого ответного взора. Поразился, слегка покраснел и снова показалось, что всё тело сковало беспокойством. Единственная слеза оставила мокрый след на отцовской щеке и застыла аккурат на шраме. С мамой и правда что-то случилось.