Весна

Солнце грозится испепелить каждого, кто решится выйти из дома, кажется на мгновение, что в прошлый раз можно было и потерпеть ужасный холод, но Наоя, гордо голову подняв, за Тоджи еле поспевает, несмотря на свое рвение поехать с ним еще пару дней назад. Наоя каждый раз обещает не вмешиваться в его дела и каждый раз не вмешивается. Шутить шутки с Тоджи — хорошая идея для его жертв. Наоя не осуждает его работу, не всем же быть врачами и юристам — киллеры тоже нужны. Тем более денег они получают гораздо больше. Наоя не завидует, Тоджи говорил, что он еще молод и глуп, но он вполне осознанно решил еще четыре года назад, впервые за Тоджи увязавшись, что хочет стать таким, как он. Тоджи для Наои — эталон всего, пускай он и не видел своими глазами, как тот совершает убийства, но уверен, что и в этом деле он — настоящий специалист и искусный мастер. — Давай побыстрее, — вытаскивая Наою из восхищенных мыслей, Тоджи его к машине толкает и сам к водительской двери направляется. Наоя всё понимает. Ему нельзя разгуливать по улицам здесь, как обычному прохожему, потому что шестерки одной из его жертв могут находиться где угодно, и они вряд ли спустят Тоджи с рук случившееся четыре года назад. Им тоже дорога́ своя жизнь. — Я довезу тебя до квартиры, а дальше делай что хочешь, — предельно ясно объясняет, но Наоя запомнил с первого раза. Перечить он не будет, просто улыбнется и отвернется к окну, глядя на тривиальную архитектуру множества человеческих муравейников и предполагая, что им придется жить в одном из них. Наоя оказывается прав. Зато в спальном районе у Тоджи меньше шансов наткнуться на тех, кто может помешать его работе. Наое не составит труда вызвать такси и доехать до любого конца города, он не нуждается в деньгах и способах их потратить, правда после отчисления из универа он стал тратить куда больше, но, наверное, оно и к лучшему. Он просто становится взрослее и умнее. — Когда закончу с работой, сходим с тобой в какой-нибудь бар и отпразднуем, — бросает Тоджи на пороге съемной квартиры перед тем, как оставить Наою в одиночестве. Но Наое не нужно ждать, чтобы найти повод для распития спиртного. Однажды отец сказал, что Наоя берет с Тоджи плохой пример, тогда Наоя, будучи совсем ребенком, затаил злобу и несколько лет планировал его отравить, но сейчас никакой ненависти к отцу он не испытывает. Отец дает ему деньги и статус — еще от рождения — и Наоя благодарен ему за то, что может козырять этими двумя вещами перед девушками. Им многого не надо — оплатишь пару коктейлей у барной стойки, и уже спустя пару минут везешь ее к себе на одну ночь, чтобы с утра, с похмелья, не вспомнить даже имени и выставить за дверь. Развлечение не самое приятное, когда занимаешься подобным постоянно, потому Наоя и увязался за Тоджи, прилип как банный лист, ведь Тоджи никогда не уставал от подобного образа жизни. И не высасывал из пальца повод выпить. И не ебался больше с каждой встречной — у Тоджи теперь жена и ребенок, но в возрасте Наои он был таким же сердцеедом. В глазах Наои он таким и остался, с годами он становится лишь лучше, как хорошее вино. Пускай Наое по душе пиво. Без Тоджи в квартире одиноко и холодно, несмотря на нещадную жару за окном. Наоя приехал сюда не ради меланхоличного настроения, а потому, так и не притронувшись к чемодану в прихожей, он причесывает рукой волосы и выходит во двор, ловя взгляды от местных детей и вспоминая невольно лицо Мегуми, которого он видел всего раз в жизни, около трех лет назад, когда приезжал к Тоджи домой перед очередным отъездом сюда. Каждая поездка в этот город заставляет воспроизвести в голове лицо сына Тоджи и его самого, прокрутить в голове то, как неумело Тоджи ведет себя рядом с ребенком, но как старается угодить покойной жене и не научить Мегуми ничему плохому: не сказать ничего лишнего, убрать с глаз всё оружие и обязательно привести себя в порядок перед тем, как вернется домой и встретит свое чадо. До того мило, что аж тошно. Рядом с Наоей Тоджи никогда таким не был. Перед ним только исключительная суровость и сосредоточенность по отношению к работе и нелепое чувство юмора в моменты, когда Тоджи о работе не думает. У него есть только два настроения. Наоя так думал, пока третье не открылось перед ним единожды, и пришло осознание, что Наоя не хочет заводить семью. Никаких плачущих младенческих лиц больше не должно быть в его памяти, ему хватило этого в родительском доме, никаких игрушек и возни с детскими вещами, он должен остаться в памяти других таким же строгим на работе и похотливым рядом с девушками — третьего у Наои не будет. Осталось только найти работу, потому что с девушками у Наои проблем нет. Скорее он сам для женского пола проблемой является, но ничего делать с этим, конечно, не будет. Дойти пешком до центра в такую жаркую погоду оказалось не так легко, как Наоя себе представлял. Возвращаться домой и ждать, пока придет Тоджи, очевидно, не хочется, потому что уже завтра он наверняка уйдет снова. Они сняли квартиру на две недели, Тоджи управится быстрее, Наоя уверен, но все эти дни просто тухнуть в четырех стенах он не горит желанием, поэтому, вызвав такси, Наоя всё-таки доезжает до центральной улицы и шагает в первый попавшийся торговый центр интереса ради. Магазины не блещут разнообразием, но где-то цены поменьше, и Наоя позволяет себе засмотреться на парочку вещей, быть может, даже для Тоджи что-то прикупить. У него и самого, безусловно, есть деньги, но у Наои же больше. Наоя же не сбегал из родного дома, поссорившись со всеми родственниками, да и если сбежит, то отец не кинет своего сына на произвол судьбы. Уж в этом Наоя не сомневается. Вывесок на главной пешеходной улице хватит, чтобы растрясти весь кошелек, но Наою прежде всего привлекает выпивка, поэтому он движется до конца улицы и сворачивает в подворотню, где ярко сверкает название бара, что он видит первый и последний раз. Внутри не очень много народу — несколько мужчин и одна женщина поодаль от них. Заказывая у бармена кружку светлого пива, Наоя и не думает садиться на высокие деревянные стулья, а сразу направиться к симпатичной даме, но компания сидящих рядом и уже пьяных мужиков предлагает выпить вместе с ними. — Склеить хочешь? Она тебе так просто не дастся, — усмехается незнакомец, пододвигая пиво, которое Наое за считанные секунды налил бармен. Наоя смотрит на стеклянную кружку с логотипом бара и берется за ее ручку, оглядываясь на брюнетку за своей спиной. — Пробовали уже? — Конечно, мы здесь не первый день, — хмыкает недовольно другой бородатый мужчина, Наоя разглядывает лица этих постоянных клиентов и не видит сильных различий, видимо, алкоголь им всем не идет. Кому бы он шел… — Просто вы не в ее вкусе, — одарив насмешкой заядлых алкоголиков, Наоя свою кружку забирает и шагает к незнакомке, которая наверняка уже догадалась, что речь у барной стойки шла про нее. Вблизи ее волосы оказываются заметно светлее, а взгляд — более уставшим и равнодушным. Заострив внимание на пару секунд на родинке под правым глазом, а затем переведя взор на прохожих за окном, Наоя решает подстроиться под настроение дамы, которой сегодня хочет угодить. — После работы? — Моя работа не кончается так рано, сегодня же суббота, — вздыхает незнакомка и своим смешком ставит точку в их разговоре, отворачивается от Наои и устремляется к бармену. Думается, что за еще одной порцией выпивки, однако она отдает пустую кружку и идет к выходу, потому Наоя ей дорогу перегораживает, тем самым привлекая внимание всего бара. — Отойди, — робко произносит кто-то со стороны, но Наоя вряд ли воспримет такие слова серьезно. Сегодня только его серьезность должны воспринимать другие. Незнакомка не сдвигается с места, молча ждет, пока Наоя уйдет, не возмущается и не зовет на помощь притворно, делая из себя жертву — Наоя помнит только такие вещи. Это что-то новое и необузданное, это шанс, который нужно поймать, пока не улетел, не скрылся бесследно в светло-синем небе за окном. — Говорят же, не мешай девушке, ты сюда выпить пришел или за юбками гоняться? — мужик у барной стойки встает на ноги, отставляя кружку подальше. Но Наое не помеха какие-то алкаши, он, наконец, с места сорвавшись, хватает девушку за руку и тянет за дверь, но она продолжает на месте стоять, чуть пошатнувшись и вырвав руку, проигнорировав весь напор Наои, всю его смелость. И глупость. Пьяный мужик в несколько шагов коротает расстояние и оказывается с Наоей рядом, незнакомка выходит из бара неторопливо, словно такое случается каждый день, а Наоя не успевает опомниться, как ему по лицу прилетает слабоватый удар, но так как импровизированная драка вышла между двумя людьми с опьянением, то Наоя даже от столь хилого тычка отшатывается и хватается за край стола, что стоял позади всё это время. — Малец, думаешь тебе всё можно? Или со слухом проблемы? Если этот постоянный клиент всегда устраивает такие разборки, то Наоя не понимает, почему его еще не вышвырнули отсюда и не запретили входить. Взглянув еще раз на входную дверь, Наоя замечает, что охраны здесь нет, поэтому ответ на свой вопрос находит мгновенно, но пока он приходит в себя от насмешек, от удара и от пролитого на пол пива, перед его лицом пролетает еще пару чужих кулаков, и Наоя оказывается на полу, под взглядом пьяного мужика. Больше терпеть он не смеет, над ним так нещадно смеются, значит, и он посмеется в ответ. Наоя смотрит в глаза сопернику и ждет, пока тот вновь начнет говорить, и как только первое слово вылетает из его поганого рта, Наоя наносит удар в челюсть, заставляя мужчину самого осесть на пол. Пара других посетителей не вмешивается в драку, их, кажется, она даже веселит, но вот сидящий за столом парень в очках решает позвонить в полицию. Наоя бы посмеялся ему в лицо, потому что никакая полиция ему не страшна — связи отца разберутся с любой проблемой — но сейчас его сильнее волнует противник, наконец-то оказавшийся в проигрышном положении, и Наоя поднимается на ноги, глядя на него сверху вниз, как на ничтожество, которое посмело поднять на него руку. — Знаешь, кто мой отец? — А кто ты сам? Не твой отец, а ты? Удар. Затем еще один и еще. Кровавая усмешка на лице пьяного посетителя бара не дает Наое покоя. Он прекрасно знает, что таких, как он, здесь не уважают. Но его семья ничем не отличается от здешней семьи Годжо, но никто бы не позволил себе напасть на Сатору вот так — в открытую, в лицо высказать всё свое презрение, раскрасить бледную кожу темными синяками и кровью. Кроме Тоджи. — Тебе заплатили? — За что? Ты думаешь, что набивать морду богатому сброду можно только за деньги? Тоджи тоже никто не платил за убийство Сатору. И денег за его отца он не получил, но с этим, Наоя полагает, он должен разобраться в этот раз. Хотя Наоя советовал ему оставить всё, как есть, потому что свою месть он уже совершил, и дать главе семьи Годжо легкую смерть вместо страданий по погибшему сыну — милосердие. Тоджи тогда с улыбкой сказал, что Наоя мыслит по-детски. Наоя бы из своих размышлений о Тоджи никогда не вылез и продолжил бы слепо бить того, кто посмел его оскорбить, если бы на пороге не появился мужчина в форме и не оттащил бы Наою подальше, заломав руки. — Тебя мы заберем в отдел. Нет. Нет, Наоя же пообещал Тоджи не показываться перед ментами, чтобы не навлекать на себя подозрений. — Я заплачу́, — уже у полицейской машины осмеливается заговорить Наоя, но слышит лишь глухой смех и мгновенно пытается замахнуться, попадает только по воздуху и бросает идею отбиться кулаками. Его противники сейчас — не местные алкаши, у них физической силы побольше будет. — Запла́чешь, — мужчина сковывает его наручниками и толкает в машину, — Будешь сидеть смирно и загремишь на пятнадцать суток, на то, что было только что, мы закроем глаза. Наое на заднем сидении некомфортно, особенно в компании сотрудников полиции, чьей вежливости он отчего-то верит и рот не открывает, поджимая губы и пялясь в окно автомобиля, надеясь где-то в глубине души, что Тоджи непременно за ним придет. Тоджи ведь ничего не страшно, и у него тоже есть деньги. Вместе они что-нибудь придумают. На улицах стало чуть темнее, небеса превратились в темно-голубое полотно, и на секунду Наоя подумал, что это карма, и сейчас на него среди ясного неба, с такого же цвета глазами, взирает свысока Сатору и смеется так же, как тот пьянница в баре, как менты и как ушедшая восвояси девушка, не вымолвившая ни слова, но Наоя знает, что и она мысленно насмехалась над его попыткой познакомиться. Над ним самим. Но на небе Наоя видит только звезды. Тоджи не появляется в отделении полиции чудесным образом — он же никак узнать о произошедшем не может, ведь Наоя не позвонил, не дал знак, но Тоджи обязательно вернется домой и заметит отсутствие Наои, и тогда он всё поймет. Тоджи умный и находчивый, ему не составит труда догадаться, однако сколько это займет времени — Наоя боится предполагать. Мучить себя раздумьями с нитью надежды, пока тебя ведут к изолятору, довольно неразумно. По-детски. Именно так сказал бы Тоджи. Наоя думал о нем весь последний час, в то время, как полицеские возились с ним, решив всё-таки не приплетать его неудачную попытку врезать одному из них. Кости ломило, видимо, в отместку за того пьяного мужика, потому что Наоя чувствовал себя на его месте, будто это его осыпали бессчисленными ударами до приезда полиции, которая, при всей своей лживой вежливости, мольбы Наои слушать не стала, и он отправился не в одиночную камеру, коих, по словам статных мужчин в форме, не нашлось, а к остальным задержанным за последние двое суток. Кто-то ждал судебных разбирательств, кто-то ждал своей свободы, а Наоя жалел о том, что не воспользовался единственной возможностью позвонить, и сейчас в итоге тухнет среди каких-то бомжей и алкашей. Такая компания ему совсем не подходит, он был рожден Зенином не ради того, чтобы прохлаждаться с разномастными отморозками. На удивление, никто не стал к нему придираться или спрашивать, за какие такие деяния он тут оказался, наверное, из-за того, что в адеквате было только пара человек из пяти, включая самого Наою. Почти всё время в этой камере Наоя провел молча, слушая чужие разговоры и надеясь на то, что его выпустят через сорок восемь часов, надежда на Тоджи, конечно, не угасала, но чем больше Наоя медленно разлагался в четырех стенах изолятора, тем меньше пылал этот огонек надежды в душе. Мужик тот наверняка не стал писать заявление и фиксировать побои — он не выглядит человеком, который будет через суд выяснять отношения с первым встречным, потому, когда на третьи сутки за Наоей пришли, он несказанно обрадовался. Однако под нос ему сунули решение суда, в котором он даже не участвовал. Куча непонятных слов из уст полицейского тоже не возымели эффекта в голове Наои, он видел только эти блядские пятнадцать суток и раз за разом прокручивал в голове события ночи с его задержанием. Ну теперь-то Тоджи должен опомниться, должен сложить два плюс два и осознать, что Наоя не просто где-то загулял на пару дней и уж точно не ушел в запой, не удосужившись Тоджи оповестить, Наое нужна помощь. Именно его помощь. Тоджи был единственным, в ком Наоя был уверен — он не наругает за такой жизненный опыт, как отец, он не посмеется над ним, как сестры, он, быть может, да, не одобрит, но его отношение к Наое вряд ли поменяется — Тоджи видел в своей жизни слишком много, чтобы удивляться простым проблемам с полицией. По крайней мере, до перевода в другой изолятор они и правда казались Наое простыми. Он в первое время пытался добиться столь желанной справедливости, выяснить подробности для успокоения своей души, но кто ж его будет слушать? Наоя теперь нарушитель порядка, преступник, раз находится в камере с другими преступниками и в их компании оказывается самым забитым — морально, конечно. Другие заключенные называют Наою манерным ребенком, потому что он младше и, в отличие от этих неотесанных болванов, был хорошо воспитан, но это воспитание попирают ногами буквально, и Наоя клянется, что стойко ощущает, как пробивает дно. С каждым днем глубже и глубже теряется, хочется плакать навзрыд от безысходности ситуации и собственной беспомощности в обществе тех, кого не переспорить, не побить, перед кем деньгами не похвастаться — у Наои ничего нет. Они все оказываются в равных условиях и решающим фактором выступает лишь физическая сила, потому Наоя снова молча старается отсиживаться в углу и считать дни до выхода из этого клоповника. Он успевает и помыть посуду, и поподметать двор, и вкусить блюда местной кухни, от одного вида которых блевать тянет, и под конец думается, что всё не так уж и плохо. Пусть его день превращается в день сурка, но его содержат бесплатно и не дают задохнуться от своих мыслей в одиночестве, и сколько бы он не бранил сокамерников, они всё равно превносят в его жизнь разнообразие. Наоя тешил себя такими мыслями ровно до момента выхода. В его руках телефон, паспорт и пара монет, видимо, выпавших из кошелька. Самого кошелька среди вернувшихся к нему личных вещей не наблюдается, как и ключей от съемной квартиры. Наоя скалится и ударяет кулаком по забору — идти назад и выяснять, куда делись его вещи, нет никакого желания. Руки трясутся, словно он до сих пор не протрезвел, а ноги отказываются его слушаться, подкашиваются из-за нервов, и он чуть ли не падает прямо на проезжей части. В какую сторону ему идти, Наоя не знает, но надеется спросить у кого-то из прохожих, благо адрес он не забыл. Попытка найти знакомую улицу самостоятельно успешно проваливается в бездну его сожалений, Наоя вертит головой в разные стороны, ищет в чужих глазах поддержки и помощи, теперь уже от кого угодно, и всё-таки решается поинтересоваться у вышедшего из ближайшего дома старика, где находится улица, которую он ищет. Идти приходится минут пятнадцать по прямой, и Наоя благодарит всех Богов мысленно за то, что он не на другом конце города. Ни одного знакомого лица во дворе — ну так, чисто случайно — Наоя не выцепляет, поникнув еще сильнее, заходит в подъезд и, до нужной двери поднявшись, стоит пару минут перед ней, не двигаясь, будто выжидая, что она сама откроется ему, или Тоджи по наитию решит открыть и проверить, не вернулся ли случаем Наоя. Вернулся. Да только за дверью уже никого нет — никто не открывает. Никто не ждет его, не волнуется о том, где он был всё это время и что он испытал, сколько злости и презрения в нем пробудилось. Никто. Нет, Тоджи не мог уехать. Наоя скатывается по двери и оседает на бетонный пол, зажимая кнопку включения на смартфоне. Девять процентов радуют своим изображением в углу экрана, Наоя мгновенно набирает Тоджи, но спустя бесконечность однообразных гудков он сдается и ищет контакт отца. — С-слушай, вызови мне такси… До аэропорта или до вокзала, — стремительно раздумывает Наоя и понимает, что денег на билет у него тоже, собственно, не имеется, — И билет можешь купить до дома, я в… — Я знаю, где ты и с кем ты, — суровый тон отца вынуждает очнуться, раскрыть глаза шире и глубоко вдохнуть, сразу вообразив себе последствия этого разговора. Лучше бы Наоя и не звонил, — Почему ты ничего не сказал об отчислении? — А что я должен был сказать? Это моя жизнь, и я сам решаю… — Ты ничего не решаешь, — Наобито отрезает последнюю нить, за которую Наоя держится, болтаясь над темной пропастью. Что в этой тьме таится — он даже предполагать не намерен, он не позволит себе туда упасть, отрастит крылья или зацепится руками за край — что угодно, лишь бы не туда, — Пока ты живешь за мои деньги, ты ничего не решаешь. Наоя всегда боялся неизвестности. Он с детства был уверен в своем будущем: пойти по стопам отца, унаследовать его компанию. А потом появился Тоджи, живущий одним днем, такой безбашенный и отстраненный от них всех, такой настоящий, каким Наоя никогда не станет. Он был совсем маленьким во время их первой встречи, не понимал еще заумных слов отца о том, что такой, как Тоджи, не достоин носить эту фамилию, ассоциироваться со всей семьей Зенин, у Наои глаза загорелись от возможности риска, адреналина от такой жизни, какой жил тогда Тоджи. Но Наоя никогда не чувствовал на себе этот страх за жизнь, эту неуверенность в завтрашнем дне. Никогда не мог Тоджи понять до конца, сколько бы не хотел. А осознав один раз, ощутив этот экзистенциальный ужас, эту опасность вокруг, от которой больше нет возможности скрыться, Наоя принял решение, что больше не хочет испытывать себя подобными рисками. Ему еще дорога́ его жизнь. — Мне срочно нужен билет до дома, — повысив голос, Наоя снова ударяет кулаком, но на этот раз по обшарпанной стене. — Нужен? Купи. Заработай и купи. Ты сам увязался за Тоджи, значит, сам и будешь выпутываться из того дерьма, на которое ты подписался, — отец бросает трубку и тем самым ставит точку в их разговоре. Наоя снова вынужден довольствоваться отсутствием ручки или карандаша, чтобы превратить эту точку в запятую. Пока Наоя выбирает путь страданий, вместо того, чтобы взять себя в руки и пойти решать образовавшуюся проблему, мимо проходит парень, довольно ловко и проворно поднимаясь по лестнице и останавливаясь у двери напротив. На Наою он внимания не обращает, будто видит такое каждый день, однако стоит двери открыться, как слышится женский голос, сразу указывающий на незваного гостя на их этаже. Наоя присматривается к двум людям перед ним: у парня видит только пучок на затылке из почти черных волос, а вот лицо пожилой женщины разглядеть получается во всей красе — улыбка и морщины в уголках узких глаз, короткие растрепанные волосы и большие уши, которые, по-всей видимости, готовы Наою выслушать. — Вы не видели человека, который жил в этой квартире последние две недели? — Да он уехал еще дней пять назад куда-то — не появлялся здесь больше, — женщина, махнув рукой, кивает в сторону Наои и смотрит на длинноволосого парня, безмолвно сообщая просьбу. Парень пытается Наою поднять на ноги, тот шатается и, опираясь на стену, с трудом становится в полный рост. — Пьяный, что ли, — бурчит себе под нос и пялится на Наою оценивающим взглядом, на что получает в ответ мотание головой. Не принимая возражений, женщина приглашает Наою к себе, несмотря на недовольство пришедшего к ней парня, и по началу думается, что это ее внук, если прикинуть возраст этих двоих, однако брюнет называет женщину по имени, отчего Наоя поспешно решает, что это ее любовник — молодой и красивый, что еще нужно на старости лет? Наоя бы, правда, не согласился на такое: жертвовать своим комфортом ради наследства будут только нищие ничтожества, тем более, если наследством являлась ее квартира — такую даже по дешевке никто не купит в здравом уме. — Что ж с тобой случилось, — Азуми — а именно так женщину называет парень — рассуждает вслух, не требуя ответа, и Наоя действительно не хочет посвящать ее в свои приключения, но… — Да ты местного алкаша какого-то подобрала. — Он не местный! Иначе я бы знала его, — упорно протестуя, Азуми, кажется, не собирается слушать своего спутника, — Сугуру, принеси молодому человеку воды. — Тогда пусть расскажет, откуда притащился сюда. …но Сугуру отказывается мириться с таким раскладом. И Наое приходится пересказать события последних двух недель, умолчав о девушке в баре и упомянув лишь то, что пьяный мужчина напал на него без причины, а потом всё закрутилось и завертелось, и вот он уже здесь без денег и крыши над головой. Вежливо попросив разрешения поставить телефон на зарядку, Наоя, на чужом диване развалившись, предпринимает еще пару попыток дозвониться до Тоджи. И одна из них, к удивлению, оказывается удачной. — Наконец-то ты объявился, — усмешка в трубке с первых секунд, — Я уж думал, ты совсем забыл про меня, — ехидничал Тоджи нередко, но от таких слов Наою охватывает необъяснимая паника и в горле застревают слова извинения, так и не вышедшие наружу. — Нет! Как ты мог уехать без меня? На другом конце провода хриплый смех и голос детский на фоне. — Ты взрослый человек или нет? Никто не обязан тебе сопли подтирать, — и ни капли злобы не слышится в низком голосе, быть может, потому что Тоджи старается вести себя прилично при детях. — Мы же собирались отметить, — возмущенно начинает Наоя и вспоминает, что сейчас не до выяснения отношений — ему нужно вернуться домой, — У меня нет с собой денег, это долгая история, но… Мне нужно доехать до дома. Как-то. Переполненный чувством стыда и разрастающейся агрессией, Наоя выдыхает, стараясь держать себя в руках, и ловит взор Сугуру, нечитаемый и абсолютно бесцветный, словно и нет Наои на этом месте, а только пустой старый диван и стена с выцветшими обоями. — Слушай, у меня своих проблем хватает, у меня, вон, вообще-то дети, — смеется Тоджи, и не подозревая вовсе, насколько сильно Наоя в этот момент сгорает от возмущения. — Да ты приезжаешь к ним, дай бог, раз в год! — А с тобой, как с ребенком, вожусь оставшиеся триста шестьдесят четыре дня, — продолжая насмехаться, Тоджи и не думает бросать трубку, ждет, пока Наоя первым образумится и перестанет бездумно тратить время, ведь если Тоджи оборвет их разговор, то Наоя непременно позвонит кому-то еще, а значит нужно обрывать не конкретно их звонок, а всю будущую череду, — Там через часа два выедет поезд, я думаю, на самолет ты денег не наскребешь, так что успевай — спроси дорогу, запрыгни в вагон под видом провожающего и просто пропускай проверку билетов. И в следующий раз думай, прежде чем во что-то ввязываться. — Но я надеялся на тебя, — обессиленно выдает Наоя почти шепотом, уже поднявшись с дивана и устремив свой взгляд в окно, где непримечательные сооружения одинакового цвета совсем не радовали глаз. Никому из присутствующих. — Надеяться нужно только на себя самого, — заключает Тоджи, приводя Наою в крайнюю степень отчаяния. Азуми уже продолжительное время не возвращается с кухни, и Наоя, ощутив запах нормальной еды, кривит лицо, отворачиваясь от Сугуру, который наверняка весь разговор подслушал и, пускай виду не подавал, но всё же уважением к Наое не преисполнился. Впрочем, взаимно. Вкусив человеческой еды, Наоя всё так же сдерживается, чтобы не расплыться в улыбке, потому что его компания явно Сугуру не устраивает, а доставлять людям дискомфорт — это то, в чем Наоя профессионал. И иногда не по своей воле. — Чего не ешь? — Я правда не хочу, — Сугуру улыбается одними уголками губ, едва заметно, повернувшись к Азуми и безмолвно продолжая убеждать своим взглядом. — Прямо как в детстве, — усмехается женщина, обращая свое внимание на Наою и желая что-то сказать, но Сугуру оказывается первым. — Мне тогда шестнадцать было, — протестует и отводит взор. — Для меня ты навсегда останешься ребенком, — Азуми хихикает, а Наоя мысленно, наконец, складывает пазл и понимает, что взаимоотношения этих двоих скорее похожи на отношения матери и сына, и пускай Сугуру явно не являся ребенком Азуми, всё же их можно было представить в голове, как родственников. Градус доброты в глазах Наои повышается, и он думает даже отблагодарить их сейчас и уйти, но Сугуру сообщает о том, что до его города в самом деле в ближайшее время отправляется поезд. Наоя плечами пожимает, но новый знакомый, рукой махнув в сторону выхода, решает провести до вокзала. — От центра ты бы ехал около часа, но отсюда совсем недалеко, — опустив голову и под ноги себе глядя, Сугуру размеренно шагает, чуть обгоняя Наою. Он кратко повествует о том, что с полицией лучше разбираться деньгами, а затем проверяет время, слегка одергивая рукав черной рубашки и бросая рассеянный взор на часы. Наоя не замечал их до сего момента. Поинтересовавшись брендом и стоимостью, Наоя оказывается приятно удивлен, и, кажется, презрение из полуприкрытых светлых глаз пропадает окончательно. Сугуру заикается, что живет на другом конце города в частном доме, и у Наои на мгновение мелькают мысли о том, что можно как-нибудь к нему заехать — такой обеспеченный человек наверняка не будет жить в деревянном сарае. Люди с дорогими часами вряд ли позволят себе скатиться до подобного, поэтому, помечтав о следующей поездке сюда, вместе с Тоджи, конечно, Наоя возвращается в реальность и замечает на горизонте огромное здание вокзала. Множество людей с сумками и чемоданами снуют в разные стороны, умудряясь своим галдежом заглушить шум поездов, у Наои начинает раскалываться голова — нормально выспаться в компании заключенных возможности не представилось, поэтому Наоя еле перебирал ногами, а на вокзале и вовсе уселся на ближайшую скамейку. Сугуру подходит к нему с парой купюр в руках, вызволяя из оков сна и отправляя за билетом, Наоя благодарит, уводя глаза на сидящих рядом людей, лишь бы на Сугуру не смотреть — тоже стыдно. Он нечасто испытывает это чувство, но сегодня буквально переизбыток постыдных ситуаций, и Наоя уже порядком заебался краснеть и уворачиваться от чужих любопытных взглядов. Получив улыбку на прощание, Наоя еще долго держит ее в голове, смотря на проносящиеся за окном деревья и дома, которые в полусонном разуме смешиваются в одну размытую картинку, что Наоя не захочет вспоминать позже. Нахватавшись ужасных воспоминаний, натерпевшись столько насмешек, Наоя должен извлечь из этой поездки урок. Как ребенок, действительно, только школа не заканчивается днем, а продолжается и вечером, и ночью, и так каждый день, без выходных и перерывов, а перемены случаются только в нем самом, покуда он продолжает в эту школу ходить. Из нее не выбраться, даже у Тоджи не получилось, значит, и Наоя в этой ситуации бессилен. Когда перед глазами появляются знакомые пейзажи, а солнце слепит своим светом, проникая в душный вагон и заливая его еще большим теплом, Наоя, наконец, выспавшись, формулирует изученный урок. Он не вернется.

***

Слишком много потрясений. В последнее время Сатору всё чаще задумывается о том, почему из всех случайностей ни одна не оказалась его смертью. Возвращение на небеса многое решило бы, но пока Сатору на земле, и ему приходится всё решать самому. Контролировать, да, держать всё в своих руках, вот только это всё хочется выкинуть в ближайшую мусорку и больше ни о чем не думать. После того, как Сугуру сознается в том, что вся эта клоунада с храмом лишь ради денег, Сатору планировал прекратить его донимать и найти себе новую игрушку, однако его планы подкосило знание Сугуру об аварии, где Сатору погиб, и сейчас все оправдания держались только на нем. Сатору напрочь отказывается принимать то, что ему хочется общаться с кем-то не ради выгоды. На небесах, только-только переродившись, он был бы рад найти того, кто просто готов выслушать, кто не интересуется им, как вышестоящей пешкой, благодаря которой можно продвинуться наверх, но сейчас подпускать кого-то близко — затея максимально бессмысленная. Сатору рано или поздно умрет, вернется на небеса, а… человек останется на земле. Человек не умрет раньше. Сатору не позволит. Сатору и правда ощущает деградацию. Он должен быть выше всех этих человеческих чувств, он уже не тот шестнадцатилетний подросток, которому хочется понимания и признания своей личности. Именно поэтому в пятницу он проходит мимо чужого дома, позволяя себе лишь окинуть его беглым взглядом. Весь вечер морозится на балконе, где совсем недавно беседовал с Сукуной, еще живым. Мегуми словно приманка для всевозможной нечисти, но против нее он ничего сделать не сможет, потому Сатору и принял его под свое крыло. Это просто одолжение, чтобы не постигла его та же участь, что и Сукуну. Или, быть может, это сам Сатору притягивает несчастья к себе и всем, кто с ним контактирует. В таком случае Сугуру тоже не сможет дать отпор. Это тоже одолжение, ведь Боги, в конце концов, должны защищать простых смертных. И именно поэтому в субботу Сатору останавливается у чужого дома, раздумывая, под каким предлогом напроситься зайти. Но Сугуру выходит сам, направляясь в неизвестном направлении, и Сатору не успевает удивиться, как улавливает, что помимо него самого рядом прячется кто-то еще. Кто-то совсем на Сатору не похожий — слабее и глупее, иначе бы Сатору давно был обнаружен. Подгадав момент, он перегораживает незнакомому существу путь и сталкивается с пустотой. Ожидаемо, незнакомец сразу же сдается, являя себя взору Сатору и не особо противясь диалогу. — Куда путь держишь? Лицо никудышного шпиона Сатору узнает мгновенно, но препираться сильно долго с Наоей не желает. Демон остается в сугробе под ближайшим деревом, не поднимаясь и отчетливо выражая страх глазами, в которых солнце отражается, но не греет. — Я... как раз тебя искал, — взгляд бегает по лицу, Наоя не может остановиться на конкретной черте, — Но теперь Сукуна мертв, поэтому в этом больше нет никакого смысла, — слова в сердце отдаются непонятным неглубоким уколом, Сатору, слегка тряхнув головой, молча дослушивает, — В твоём слове. — В словах изгнанного никогда не будет смысла, — хмыкает Сатору, игнорируя пугливую насмешку, — Да только путь в мой дом открыт для любого неземного создания, а ты решил пристать к простому смертному. Наоя попал на небеса уже после изгнания Сатору, и виделись они лишь раз в не самых благоприятных обстоятельствах, когда Сатору еще не определился со своей дорогой и не имел четкого плана действий: не устраивался на работу, не доехал до родительского дома, а в смятении брел по обочине дороги из первой деревни, к которой они так усердно шли с Сукуной через лес. Сатору уже не удивился появлению демона, его смутило только то, что они не знакомы, но Наоя уже готов выразить ему свое уважение всеми способами. Сатору тогда сказал, что эта лесть не доведет его до добра, и Наоя, видимо, последовал совету и в этот раз вел себя уже как типичный обитатель ада. Или, быть может, это время и опыт сделали свое дело. — Не тебе меня обвинять, — Наоя указывает на его статус так, словно Сатору его не потерял, с небес свалившись как труп на дно реки. — Я тоже простой смертный. Сатору не Бог. Больше не Бог. Ему не нужно пытаться защищать простых смертных, ему в первую очередь нужно обезопасить себя самого — не этому ли он учил Мегуми? Если бы Сатору следовал всем своим советам, то не был бы тем, кем является сейчас. Не был бы самим собой, с человеческими чувствами, детской навязчивостью и желанием быть понятым. Не обязательно всеми, кто-то один — уже хорошо, всё начинается с малого. Скрываясь от глаз людских, Сатору идет с Сугуру плечом к плечу, пока он не поворачивает на дорогу без развилок, и Сатору позволяет себе его обогнать, чтобы на единственном следующем повороте его подкараулить, но вновь натыкается на Наою, который, кажется, после их встречи совсем растерял над собой контроль и полз по сугробам на потеху простым смертным. Как унизительно. Сугуру появляется перед глазами обоих спустя несколько секунд, выходя из тени многоэтажек и заметно удивляясь, неподдельно и так неожиданно для самого себя, что пытается сдержаться и отвернуть голову, едва заслышав голос Сатору. — Сугуру! — давая понять сразу, что эта встреча не ограничится парой фраз и дальнейшим расходом по домам, Сатору начинает свой расспрос, — Ты наконец-то взял выходной? Какой веский повод на этот раз? — Ты говоришь так, будто знаешь хотя бы один из предыдущих, — усмехается и останавливается, — До Нового года неделя осталась, а у меня дома даже елки нет — ты сам видел, — пожав плечами, Сугуру неторопливо возобновляет движение, опуская взгляд, а Сатору бегло осматривается, замечая, что Наоя пропал из виду. Следовать по пятам, несмотря на угрозу раскрыться рядом с Сатору, Наоя, наверное, не будет, он, конечно, не самый умный демон из всех, кого Сатору встречал, однако искать жертв днем в центре города — вариант не самый эффективный. — Да, у тебя так серо и пусто дома, что появляется ощущение, что там никто не живет, — посмеиваясь в ворот куртки, Сатору искоса на Сугуру глядит, а тот голову так и не решается поднять, упорно делая вид, что под ногами картина куда интереснее. — Ну ты же видишь, что живу. Существуешь. Сугуру, исходя из его слов о выходных, всё свое время проводит в храме. Приходит домой, чтобы поесть и поспать, а затем утром снова отправляется работать. Кому такая жизнь понравится? Это и жизнью трудно назвать. — А раньше ты елку не ставил? Обычно же ее просто убирают до следующего года, — Сатору грех так рассуждать, у него на участке живые ели растут и круглый год радуют глаз, — И не только ее, но… — Сколько я живу здесь — ни разу не ставил. Вообще ничего не делал — стыдно признать, — взор подняв, наконец, Сугуру чуть замедляет шаг, — Обычно первого числа всегда брал выходной и отсыпался. Сатору вздыхает, понимая, что вновь, кажется, надавил на больное. Не тянет больше на провокации — Сатору и сам никакие праздники не отмечал на небесах, кроме своего дня рождения, и это был единственный день в году, когда он устраивал настоящее пиршество, привлекая к своей персоне еще больше внимания. А на земле и от этого праздника Сатору отрекся, вселил одноклассникам мысль о том, что его день рождения уже прошел и провел весь день в одиночестве и спокойствии. Ему не нужны подарки — жизнь и так преподнесла достаточно с самого рождения, он столько не заслуживает. Но с годами становится страшно, куда его эта жизнь заведет и что еще сможет преподнести. Сатору молча следует за Сугуру, не возражая и не предлагая какие-то свои варианты, потому что не сомневается в уверенном шаге мимо всех красочных витрин, Сугуру наверняка этот город получше него знает — в воспоминаниях Сатору остались лишь старые размытые картинки родных улиц, когда он возвратился домой, и первое время он был вынужден наматывать круги, упорно не желая пользоваться картами или помощью прохожих, пытаясь вернуть себе человеческое мышление, и даже сейчас Сатору в этом не преуспел — несколько месяцев проживания в родительском доме не сыграли существенной роли. Когда применяешь технику, не выходя из дома, порядком отвыкаешь оттого, что ты до сих пор человек, и тебе нужно морочить голову людскими потребностями, общаться лишь о людских проблемах, вести себя в социуме так, как вел бы себя простой смертный. Словно Сатору заново проходит уже пройденную игру, но теперь у него есть читы, которыми он всё равно пользуется, несмотря на то, что пообещал себе играть честно. Сугуру резко останавливается, заставляя Сатору вылезти из своих мыслей и продолжить совершать отчаянные попытки честной игры. На фасаде здания красуется крупная вывеска, а за стеклянными дверями уже можно разглядеть украшения на любой вкус. Однако Сугуру не обращает на них внимания, сразу шагая к выставленным на всеобщее обозрение елкам разных цветов и размеров. — Тебе, что, кроме елки ничего не нужно? — Сатору рассматривает коробки с гирляндами и елочные игрушки в прозрачных упаковках, ощущая на руках блестки, которые уже успели осыпаться с дешевых шаров. — Остальное — потом, — невозмутимо произносит Сугуру, стоя к собеседнику спиной и не выказывая никакой заинтересованности. Сатору недоволен. Поглядев на светодиодных оленей, огромные хлопушки и гору мишуры, Сатору всё-таки подходит к одной из искусственных елей. Белый цвет пушистых веток, конечно, доверия не внушает, Сатору больше нравятся зеленые, однако Сугуру крутится только около чего-то необычного. Следом стоят елки с белыми концами, дальше — уже темно-зеленые, Сугуру смотрит на самую высокую и, видимо, прикидывает, влезет ли она в его дом. — Ну как? Но Сугуру молча отходит, покачав головой, и заворачивает за высокий стеллаж, Сатору спешит за ним, и перед его глазами предстает настоящий человеческий восторг. Искрящимися глазами Сугуру глядит на объект восхищения, едва заметно улыбнувшись на секунду. Красные искуственные ветви подсвечены холодным светом гирлянды, справа от ели висит желтый ценник в тридцать тысяч, а слева Сугуру стоит каменной статуей, словно врос в бетонный пол, слился воедино и сдвигаться не собирается. Но, проморгавшись и оправившись от потрясения такой находкой, Сугуру берет одну из длинных коробок, лежащих рядом, вертит в руках недолго и разворачивается, чтобы уйти за чем-нибудь еще. — Красная? — Теперь будет не так серо, — припоминая его же слова, Сугуру скользит взором по полкам с елочными шарами и стремительно набирает белые и серебристые, отказавшись от других цветов. Сатору, в свою очередь, хочется напомнить, что от этого его дом пустовать не перестанет, но предлагать свою кандидатуру на устранение данной проблемы он не будет — Сугуру, кажется, уже переварил их прошлый разговор и теперь будет почаще брать выходные. С каких пор вообще взрослый человек слушает советы глупого школьника? Наверное, с таких, когда нашел газету со статьей об аварии. Рано или поздно Сатору дойдет до этой темы, выслушает интереса ради чужие догадки, расскажет правду, чтоб Сугуру не поверил и выставил его за дверь, но пока хочется еще чуть-чуть понаходиться в его компании. Пока Сатору ходил туда-сюда мимо больших светящихся оленей, всё никак не мог оторвать от них взгляд, потому, когда Сугуру направился на кассу, Сатору решил не оставлять себя без покупок после похода в магазин и захватить с собой одного из оленей. — Куда тебе такого? — смеется Сугуру, держа в руках коробку с красной елью. — Будет охранять дом, — Сатору бросает в шутку, до сих пор держа в голове необъяснимую смерть Сукуны, труп которого он чудом не заметил на участке, не говоря уже о сражении. Если к нему продолжат наведываться незваные неземные гости и устраивать на его участке поле битвы, то олень долго не протянет. Легкое ощущение того, что нужно переехать и оставить родителей в покое, рождается в голове и так же быстро угасает, как тусклый огонек под сильным порывом ветра. Сейчас он не может. Насколько странно будет выглядеть, если он съедет в отдельную квартиру в каком-нибудь элитном жилом квартале, продолжая играть роль школьника? Наверное, вполне приемлемо, учитывая, что денег у его семьи достаточно. Но тогда и встреч — случайных и не очень — с Сугуру станет меньше, и поводы, высосанные из пальца, будут еще больше похожи на навязчивость. Сатору хочется играть умного и независимого выпускника, а не прилипчивого бездельника, но, похоже, получается совсем наоборот. И пока Сугуру не против, Сатору будет продолжать. Сатору бы по привычке зашел в кафе на обратном пути, но с наполненными доверху пакетами лучше не сворачивать с дороги домой. Сугуру тоже не горит желанием трястись на холоде дольше, чем планировалось, поэтому Сатору вновь ничего не предлагает и молча идет следом. Некий дискомфорт от безмолвия между ними всё же присутствует, особенно, когда во дворах не слышно гул машин и в ушах застревает только хруст снега под собственными ботинками, потому Сугуру решает тихо, но уверенно разорвать образовавшуюся пелену тишины и завести рассказ о том, как отмечал Новый год, будучи подростком. — …Не сказать, что друзей у меня было много, родители были вечно заняты храмом, поэтому я отмечал обычно в женской компании — с одноклассницей и подругой бабушки, у которой я жил тогда, — Сатору не прерывает, впитывает, как и пообещал однажды, — Меня тогда устраивало. Я даже скучаю иногда по тем временам и жалею, что мы не можем снова собраться таким же составом. — Одноклассница? Девушка твоя? — усмехается Сатору, воображая, что Сугуру скучает по бывшей. Такие откровения — верх, чего можно ожидать от Сугуру. Он же человек принципов, и раз они знакомы так мало, то вряд ли станет по полной программе изливать душу, пускай Сатору и проявил себя в его глазах понимающим человеком. По крайней мере, Сатору надеется, что это так. — Подруга, — хмыкает Сугуру, отводя глаза, — Можешь не верить в дружбу между мужчиной и женщиной, но для меня она никогда не была каким-то любовным интересом, — улыбнувшись, поджимает губы и замолкает на пару секунд. Звучит, как оправдание, но стричь всех под одну гребенку — не дело. Сатору и сам может его понять. В школьные годы Секо была тем, с кем он мог обсудить ораву своих поклонниц, а она в ответ рассказывала о парнях из других классов, которые зовут ее в дорогие рестораны, не удосужившись узнать, что она предпочитает выпить в баре несколько кружек пива. Сатору в такие моменты никогда не ощущал ревности, и пускай в голову Секо он пробраться не мог, но был уверен, что она тоже считает его лишь хорошим другом. Она поначалу училась в параллели, но когда они начали поддерживать общение и вне школы, перейдя эту ощутимую черту школьных знакомых, она перевелась в класс Сатору. Секо так же, как и Сатору, с детства не нуждалась в деньгах, а ее отец был одним из партнеров его отца, и именно тем человеком, который посоветовал главе семьи Годжо отправить сына в эту школу. Уже позже, на небесах, Сатору понял, что это было сделано в целях обеспечения партнерства двух наследников. Быть может, их родители даже надеялись на их отношения, но дальше дружбы Сатору бы не зашел. Восседая на вершине небес, Сатору часто винил себя за то, что не рискует вернуться на землю повидаться с Секо, потому что она с детства была нелюдимым ребенком и без Сатору ей наверняка было трудно. Ее отец прекрасно видел ее замкнутость, потому и подстроил так, чтобы они с Сатору начали общаться. Они были похожи, и общих тем для разговора было хоть отбавляй, но Секо никогда не хотела унаследовать компанию своего отца, в отличие от Сатору, который даже не задумывался о других вариантах. На той почве у них часто случались мелкие ссоры, Сатору говорил, что она упускает свой шанс, а Секо, в свою очередь, твердила, что хочет подняться самостоятельно и заниматься тем, что будет ей нравиться, чтобы не преисполниться ненавистью к своей работе. Сатору так и не ощутил на себе прелести ненависти отцовского бизнеса, а вот по какому пути пошла Секо — он не знает. Ничего не знает, и в который раз хочется обвинить себя в расточительстве и высокомерии, потому что именно власть и сила на небесах, затмив его детский рассудок, не дала ему шанса спускаться на землю периодически и видеться с Секо. Хотя бы исподтишка за ней присматривать или помочь чем-то, что простому смертному не под силу. — Я верю, — Сатору кивает своим словам и принимается слушать дальнейший рассказ о воспоминаниях Сугуру. — Она, знаешь, была на тебя похожа, — нахмурившись, Сатору изрядно напрягается и замедляет шаг, — Она приходила в квартиру, где я тогда жил, и говорила каждый раз, что не хватает ремонта. Даже помощь свою предлагала, и речь не только о деньгах, — вздыхает Сугуру, оборачиваясь на слегка отставшего Сатору, — Но я говорил, что она обязательно будет пить пиво во время ремонта и будет позорить меня перед подругой бабушки, — закусив губу, Сугуру останавливает свое повествование, замечая, что с Сатору что-то не так. — Пиво? А сколько вам тогда было? — Ну, она была старше месяца на три, лет шестнадцать-семнадцать… — призадумавшись, Сугуру поднимает взор спустя несколько секунд, — У нее день рождения в ноябре был, да, я всё шутил тогда, что три месяца разницы погоды не сделают, — шумно выдохнув, Сугуру замирает и осматривается, — Мы через эти дворы всегда к ней домой ходили, она говорила, что так короче, в итоге оказалось, что ей просто не нравятся скопления людей. Сатору пялится на окружающие их высотки белого цвета и обращает внимание на выход со двора, через который виднеется соседняя улица, где находятся многоэтажки из красного кирпича. В них Сатору всегда не нравились просторные подъезды, потому что на стенах висели странные абстрактные картины и часто не работал лифт. Сами же квартиры отличались большим метражом и удобной планировкой, и пускай в них не было излюбленных Сатору панорамных окон, дневного света в комнатах всегда хватало. Именно в одной и таких квартир жила Секо. Она часто оставалась одна дома, потому что отец был в разъездах, а мать тусовалась с подругами, и Сатору в такие дни всегда приходил на ночевку, чтобы и ей скучно не было, и он сам не гнил в одиночестве. Они шли сразу от школы, и Секо каждый раз коротала путь во дворах, не желая пересекаться с другими одноклассниками, которые могли подслушать их с Сатору сплетни. А еще Сатору всегда противился ее старшинству, тоже указывая на несущественную разницу ровно в месяц. Секо, правда, всё равно жаловалась, что ей приходится просить знакомых постарше купить ей пива, тем самым подтверждая, что даже месяц их разницы не дает ей особого преимущества. — Не, мы не похожи, — с нечитаемым сомнением отвечает Сатору, ухмыляясь. — Ты бы не стал скрываться от людей во дворах, да. — Нет, — отрезает Сатору, — В отличие от Секо, я всегда хотел быть наследником бизнеса.