Я угадал за яркой сменой Твоих младенческих забав И море, блещущее пеной, И аромат прибрежных трав. С улыбкой резвой и беспечной Ты подняла свои глаза, А на меня — угрозой вечной Пахнула шумная гроза. И вот теперь, с тобой не споря, Тебя приветствуя без слов, Я слышу дальний ропот моря И крики тонущих пловцов. Валерий Брюсов, "Я угадал за яркой сменой..."
Остаток ночи плавно перетекал в утро, а за высокими окнами бесновалась буря. Заря, задушенная грозой, не озарила Сен-Вицья нежным светом, за что измотанные Фоксы были благодарны ненастью. Под треск небесных громад по отливам стучал дождь, клонились к земле стройные оливы, и мелко дрожал мирт, растущий у дороги. Обычно в такие часы дом затихал, и шум непогоды звучал как далекий и грозный гул океанов. Ступая осторожно, чтоб не потревожить молчание коридоров, в дверном проёме появилась совсем неприметная тень и вдруг замерла, не успев скрыться. — Ты не спишь? — спросила Джаниса слабым шёпотом. В полумраке спальни её дамастовое платье струилось по хрупкой фигуре, словно бы обнимая пенными барашками, и лицо девушки выражало то искреннее удивление, на какое способны лишь дети. — Нет. Не время, — лаконично отзвался Максимилиан и сел на кровати. В его забинтованной руке сверкнул какой-то пузатый футляр и тут же пропал в складках одеяла. — Вот кому бы следовало выспаться, так это тебе. Отчего же моя нимфа ходит по дому, словно приведение? — Ты безнадёжен, — кротко вздохнула англичанка и поправила вибившуюся прядь. — Смеяться будешь и в Аду. Я спала вечером, мне того довольно. Они замолчали, и тишина свернула вокруг обоих змеиные кольца. Было душно, но открыть окно казалось кощунством. Стены, сужаясь всё сильней, нашёптывали что-то мерзкое, и лил дождь, как в день Великого Потопа. Подхватив рукой подол ночного платья, Джаниса переступила порог и села в головах постели. Моряк чуть подвинулся, дабы не стеснять сестру, но в его зажатых плечах и манере, так разительно переменившейся, читались досада и печаль. Он никогда не любил говорить о своих поражениях и просчётах — иной раз Джаниса пощадила бы эту гордость. Однако сегодня было недосказано слишком многое. К тому же… — Ты не хочешь сказать, кого ждёшь? — решившись, спросила англичанка и вдруг резко дёрнула покрывало на себя. Пускай Максимилиан и слыл Лисом где-то там, в своих морях, с истинно женским коварством ему было попросту не сравниться. В узкую белую кисть упали карманные часы с выпуклой крышкой. Мосты сожжены — ни солгать, ни отступить. Манёвр был встречен с таким ошарашенным видом, что Джаниса исподволь залюбовалась. Пожалуй, смеяться у чертей они будут на два голоса. И всё же братец умел брать себя в руки едва ли не в мгновение ока. — До сих пор поражаюсь: тебе просто неведом стыд, — хмыкнул он, пожав плечами. И отчего-то так больно и холодно резанул по сердцу этот взгляд. — Да, я жду своих людей. Ты бы шла спать, Джани, неужто я не справлюсь с делами скучных дней? Всё хорошо, правда. Разумеется, Максимилиан. А на комоде — заряженный мушкет. — Вы помните, как клялись на стилете и крови, дорогой брат? — язвительно ощерилась Джаниса. Как ни крути, ложь задевала, особенно от него. — Или, быть может, память изменяет господину капитану так же, как он изменяет своим женщинам? Тушé, она увидела это почти сразу. Да, неприятно, но ничего не поделаешь — иначе из Фокса не выудить ни слова. — Ты правда хочешь знать? — с ноткой горечи спросил он, всё ещё надеясь на отказ. Не та кровь текла в её венах: пощады не будет. Смуглые пальцы ловко тасовали колоду, и пестроватые рубашки мелькали одна за другой. На столешницу, не раз полосованную ножом мясника, легли четыре карты — вроде как они должны были толковать судьбу. Или нет, и она не так поняла? Маленькая девчонка, сидевшая напротив, подложила под щеку ладонь и поправила съехавшие косы. Самозванный оракул одёрнул бумазейный рукав и заговорил таинственным и одновременно дурацким голосом. Какое счастье, что выдаются летние грозы, и тогда лавка миссис Брандл не работает! Девчонка слушала вполуха, не придавая значения ни замку царственной Акаши, ни пугающей Книге Мёртвых. Она просто любила слушать, а он — говорить. Впрочем, одна из открытых картинок приглянулась ей больше остальных: златовласая леди, в красивом зелёном платье и венке из роз, закрывала пасть льву. «Сила», — пояснил предсказатель отчего-то недовольным тоном. Фокс зажёг пару свечей и всё же приоткрыл ссохшуюся раму, подперев её книгой. Теперь таинственные язычки света лизали полумрак спальни, и по потолку расползались неясные тени. Совсем рядом шумела стена дождя, и в подсвечник скапывал раскалённый воск. Опустив перебинтованную кисть на штору, англичанин долго всматривался куда-то в темноту двора, а затем вышколенным движением стряхнул пепел с сигары и задёрнул плотный драп. Зазвучал его голос, вкрадчивый и убаюкивающий: — Джани, я предупреждал не единожды: если спрашиваешь у меня про дела, будь готова услышать ответ. История — мерзская и по-человечьи грязная. — Можешь не продолжать, не отступлюсь, — возразила девушка, и кошачьим манером растянулась на перине. Брат оглядел это действо спокойно и слегка ухмыльнулся. — Как угодно, миледи. Начиналось всё, как в старой сказке…***
— Мы подъехали к дому, что допрежь указала сеньора Колль, едва ли не с придворным лоском. В ряд стояли три моих экипажа, с дверьми чёрного дерева; и затейливый рисунок, что-то навроде золотистых переплетённых трав, заменял нам герб. По такому случаю я велел ребятам пройтись по лавкам и цирюльникам, чтоб привести себя в порядок, так что на местах кучеров сидели вылитые франты, а по затихшему городу стелилось благоухание роз. За день до того, ты знаешь, я сам отправился бродить по здешним площадям и между делом приценивался. Вчера на рассвете мне доставили лучших лошадей, каких только смогли найти в Риме. Клянусь тебе, Джани, дьяволы, не кони! Чистая арабская масть и пара игреневых жеребцов — для пущей важности. Мои люди собрались на удивление скоро, поэтому было решено отправляться сразу же и не тянуть время. Думаешь, успели, сестрёнка? Черта-с-два! Всей этой кавалькадой мы зачем-то прокатились по дальней дороге (Серж уверял меня, будто знает, какой путь быстрее), миновали Колизей, прогнали слишком бойкого чичероне, увязавшегося следом, и лишь потом отыскали проклятую пьяцца. Я с тяжелым сердцем высказал Канделарии про его короткие дороги и приказал остановиться, как и было условлено: подальше от домов и любопытных зевак, чуть скрывшись за дубовой аллеей. — А что твоя Арманда? Пришла одна или с ищейками в подоле? — саркастически бросила англичанка, перебирая пальцами цепочку часов. Ощерившись, как дворовый кот, Максимилиан недовольно повёл плечом и попросил не лезть вперед рассказа. Самолюбие всё-таки больно кольнуло под ребро. Он присел на край постели, поставил ногу в ботинке на простынь и продолжил, глядя на шаткое пламя свечи. — По моим скромным меркам, мы петляли в дивных переулках с полсклянки, и столько же пришлось прождать, отгоняя любопытных мальчишек. Словом, по опозданиям с сеньорой Колль я всё-таки сравнялся. Делать было решительно нечего, но едва мы с Лейлёром разложили бридж, с кóзел свесился наш кающийся итальянец и сообщил, что подозрительный кэб ожидает на углу улицы. В её письме, пропитанном духами, как и полагается, о таких вещах — ни слова. Я и Лейлёр посовещались с карточными противниками: решили, что риск — удел благородных. Пошли проверять вчетвером. Миссис Колль тоже имела понимание и предусмотрительность, потому как на подножке экипажа теснились двое чутких слуг, и под их ливреями я разглядел силуэты револьверов. А дальше сон и явь смешались воедино. Моя сеньора, оказывается, тоже любила театральность: представь, словно раскрывается вход в тайные покои царицы Савской, и из-за тёмных штор возникает рука в бархатной перчатке… Belissimo! Я был очарован. — Ну и как, хороша была твоя Арманда Колль? Может, лицом сравнится со мною? — игриво передразнила Джаниса, словно наваждение, шаловливый ребёнок. Подумав с пару мгновений, Максимилиан лёг на спину, сцепил руки под головой и обернулся к сестре. — Оглядываясь назад, в прошлое, могу тебя уверить: кони, которых я купил, и те были краше, — честно ответил англичанин и потёр переносицу драконьим перстнем. — Я поднялся к этой шельме южных кровей, кивнул ребятам, опять потолковал с ней, запечатлев приветственный поцелуй на устах. В итоге пересел в её экипаж, и так двинулись к опере. Что? Не смотри на меня так, Джаниса! Я был осторожен, и к тому же Лейлёр сменил одного из слуг Колль. Прости меня, я не совсем из ума выжил, чтоб покорным агнцем класть голову на гильотину, или что тут у них полагается за мои грехи? И был при шпаге и мушкетах, — несколько оскорблённо добавил пират, но нежные женские руки уже поправили ему воротник и приложили платок к ране на виске, как бы в извиняющемся жесте. — От места нашей встречи до пьяцца Морньо ехать было недалеко, и я вовсю предался созерцанию. Лицо моей сеньоры было наполовину сокрыто вуалью, приколотой к маленькой шляпке — кажется, я такие видел на Сицилии. Что ещё сказать? Каюсь, Арманда на деле была дурна собой, но сознавала это и с изыском выходила из положения. На её кистях (по мне, слишком широких для женщины) красовались те самые бархатные перчатки с врезкой — золотая ящерица поднималась по её руке к локтю. Под цвет этой же вышивки у Арманды был кулон, как-то очень удачно приходившийся на ложбинку между ключиц — он всякий раз резко вздымался, стоило хозяйке заговорить. Я сидел перед ней, точно Мерлин с чаровницей Морганой, и никто не смел делить с нами крытый экипаж. Ах, Джани, она была так соблазнительна, так близка! Я всё норовил податься вперёд, чтобы задеть щекой эти каштановые кудри, Арманда же дразнила, будто ненароком отдаляясь. Мой воротник давно уже трепал ветер, нагло втиснувшийся в щели возле дверцы, и похож я был на котёнка с бантом на шее. Наряд же моей спутницы оставался безупречен: от таких сентиментальностей, как цветы и щёгольские перья, Далила благоразумно предпочла отказаться. Максимилиан тоскливо вздохнул, зажмурившись. — Сеньора Колль знала свою власть, чем и пользовалась ежеминутно. Не так и давно мы тронулись, а меховая накидка уже сползла с её алебастровых плеч, и край платья опасно скользнул по высокой груди. Эта ведьма умудрялась подумать обо всём загодя, и даже одежду выбрала по случаю — такие финты можно было творить только в шёлковых нарядах. Мы дурили друг другу головы со знанием дела, и с каждым мигом хмелели от азарта. Пока Арманда пыталась втолковать мне какую-то светскую мысль, а я от сердца врал про тяготы торговой жизни, наши души возносились к сиятельным вершинам. А, в пасть к морским чертям эти сравнения! Понимаешь, мне давно не было так легко и хорошо. Сеньорита Колль перевела тему непринуждённо, как ей и полагалось. Из-под чёрного кружева сверкнули томные глаза, и рукой она изобразила нечто вроде взмаха крылом, вот так. И говорит, мол, не боитесь, сеньор Фокс, вести вдову в оперу? Рим — город маленький, а слухи цепки, как репей. Я пробормотал нечто дерзкое, но весьма подходящее к случаю, вновь поднеся её руку к губам. На том и успокоился. Дурак, разве с этим поспоришь? Вот тут-то кошечка и попробовала выпустить свои коготки. Прежняя её игривость истаяла в моих руках, уступив место столь желанной податливости. Всё бы ничего, но только я слишком хорошо знал ваш род, чтобы повестись. Не знаю, как объяснить это тебе, просто иногда чувствуется фальшь, какой-то нелепый штришок, царапающий твоё внимание. Не в привычках женщин, подобных Арманде, так сразу сдавать занятые бастионы. А в моё плечо уже уперся острый подбородок, и Колль зашептала негромко, но страстно: «Давайте прокатимся по Аппиевой дороге, не солидно нам с вами являться к началу». Нет, ты подумай, звать меня, меня! проехаться по разбойничьей дороге, когда над всей Италией расстелился чёрный покров ночи. Шутовство, и только… А она тем временем драматично бросилась мне на шею и вцепилась в камзол. Здесь Максимилиан замолчал с тем скорбным выражением, с каким и начал историю. Воспоминание ещё жгло изнутри, как раскалённая дага, и проворачивалось с каждым новым словом. — Вопреки всем ухищрениям сеньоры Колль, — со вздохом продолжил он, — четвёрка наших экипажей подкатила к зданию оперы вовремя. Широкий бульвар, окруженный тисами, подставлял их стройные алебарды к горлу пьяцца. Там было почти что пусто, если не считать редких парочек и таких же эксцентричных сумасбродов, что приходили ради музыки — само собой, мне это было на руку. Быстро оглядев мощёную дорогу, я первым соскочил с подножки и, как истинный джентльмен, подал даме руку. Нет, ты только представь: в отместку за то, что я отчаянно жить хотел и шкуру свою спасал, как мог, эта гадюка оскорбилась и лишила меня всех былых привилегий! Изящно ступив на отсыревшую плитку, она едва ли не напоказ поравнялась со мной, выказывая недовольство, и бросила пару колких замечаний. Парфянские стрелы, mon ange, самое отвратительное, что есть на свете. Чести они не делают никому. Но ведь я тоже кое-чего соображаю в любовной войне, потому подошёл поближе, усмехнулся нехорошо, по-наглому, и сомкнул руки прямиком на её талии. Тогда-то она совсем немного, но смешалась и вырываться не стала. Мы оказались у главного входа, смотрящего на пьяцца. Старое здание оперы горделиво нависало над нами и вызывало то трепетное чувство, каким бывают овеяны брошенные причалы. Кстати, вечером, когда за ужином зашёл разговор о деле, Сержио Канделария как-то вскользь помянул местную легенду, хочешь послушать? По его словам, эту оперу выстроили всего за год, а деньги пожертвовал таинтсвенный флорентиец, искавший в искусстве своё утешение. Об этой загадочной личности ходило много противоречивых слухов, однако мне мой дорогой лейтенант рассказал тот, который был ему ближе: поскольку ни одна живая душа, даже личные слуги, не видела незнакомца без бархатной маски, между делом поговаривали, будто сам Лоренцо презрел смерть и тлен, чтобы жить и меценатствовать на своей родной Италии. Словом, флорентиец исчез так же странно, как и появился, а память осталась навека. Впрочем, как и опера на Морньо, изящная и чарующая. Хотя, на мой скромный взгляд, мы с тобой видели сотни таких же в Париже, Марселе, Флоренции, Неаполе и Лондоне. — Расскажи, — незамедлительно прозвучал приказ, но пират неопределённо пожал плечами. — Максимилиан, — не то злобно, не то просяще повторила Джаниса, потормошив брата за плечо. — Почему ты вечно замолкаешь на чём-то стоящем? — Ага, значит, до твоих зданий всё шутка? Понял, — поддел Фокс, и тут же белые пальцы легонько дёрнули его за волосы. Корсар лишь рассмеялся. — Ладно, ладно, закрой глаза и слушай. В свете стенных фонарей фигуры атлантов, позеленевшие от мха и вечных ливней, казались мне языческими божками, сбежавшими с лугов и полей — так были хороши. По верхам барельефов тянулись узорно украшенные отливы, и за решётчатыми окнами то и дело мелькали чьи-то тени, как будто представление просочилось со сцен на улицы Италии. Как верный жрец, под узкой аркой страждущих ждал старый привратник. В его глубоко посаженных глазах не отразилось даже отблеска удивления. Он молча распахнул перед нашей процессией двери в святилище муз и про себя, готов биться, наслал проклятье на мою голову. За службу, видите ли, у них причиталось подаяние. Терпеть не могу воров и попрошаек! А внутри слуги обступили нас со всех сторон, надеясь на щедрые чаевые. Если просят за дело, я ещё понимаю, тогда и отдать не жалко, но просто так? Уволь, не понимаю этого, сколько ни бейся. Немые и мрачные, мои мальчики шли вглубь анфилад, а я залюбовался расписным потолком. Наверно, слишком беспечно для того, кто принял в объятья змею и позволил вести себя к западне.