Продам я душу, слёзы, И чары красоты, И поцелуев розы, И смерть, коль хочешь ты. Найди красу такую — Всё — смех и блеск очей, И смерть продам, целуя По прихоти твоей. — Он не убил меня! — закричала Жиллина, выскочив из своего угла, и, размахивая лютней, запела: И кровь, и ад кромешный Мне снятся в эту ночь… Недаром Евы грешной И Сатаны я дочь! Шарль де Костер, «Легенда об Уленшпигеле»
***
За минувшие годы — с тех самых пор, как Максимилиан впервые вышел в море — Джаниса поразительно легко свыклась со своей новой ролью. Ещё в юности мисс Фокс с лихвой наслушалась от хозяйки лавки, Хайди Брандл, что быть родственницей моряка тяжко, больно и что лучше бы ей, как сестре, отговорить «невозможного мальчишку» от бредовых идей. Правду не скроешь, брат иногда бывал дерзок и горяч, иногда — слишком самоуверен, но такая жизнь, среди океана, полная азарта и риска, пришлась ему по вкусу. Иной доли не желали они оба. Наперекор тому, что кричали им вслед чопорные старухи и каркали горожанки Сомерсета, в своей решимости и любви к Максимилиану Джаниса не раскаивалась никогда. Каждый раз, когда пират очаровательно твердил о своём танце на лезвиях ножей, ей и в голову не приходило вменить в вину брату беспечность — порок пороков. В конце концов, Макс был гораздо хитрей, чем хотел казаться.***
— Так ты знал? Ни капли не сомневался, не проверял? — заплетая несуразные косы в его волосах, спросила Джаниса; движения её были по-дурманному плавны и изящны. — Что миссис Колль предательница? — так же ровно переспросил пират. — Знал, разумеется. Он сглотнул и устало заслонил глаза от зарева свечи. Почему-то всегда, стоило брату заявиться в комнату, пламя начинало яростно шипеть, но в этот раз было до странности тихо. По спальне, казавшейся изящным языческим храмом, гулял сквозняк, бравший истоки от окна, и в немой молитве качались плотные занавеси. — Выходя отсюда и прощаясь с тобой, я уже понимал, на что иду. Но кто-то должен был явиться на встречу с отправительницей писем, если мыслить здраво и не плевать на их содержание. Никого другого на моё место назначить не было возможности, — очень просто сказал капитан, чуть пожав плечами. В его понимании такое решение было чем-то само собой разумеющимся. — А как же Гаррет? — шелестящим шёпотом возразила девушка, прислушиваясь к звукам непогоды. В этот миг во всей фигуре леди Фокс обозначилась кошачья грация, и Максимилиан уже любовался ей, совсем не скрываясь. — По мне, очаровательный молодой ирландец. — О Джани! Да перебери хоть всю команду, подходящих молодцов не найдёшь. Гарри Муррей чудесный человек, кто бы смел спорить, но с любовницей был бы холоден, что мраморная статуя. К тому же его деликатность ещё не синоним этикета. Приходится всё делать самому. Изредка, но приходится. Наши ставки к тому времени были слишком высоки, чтобы отступать, да и бегство обошлось бы вдвое дороже. Однако я забегаю вперёд. Пока мы блуждали в коридорах, запутанных до невозможности, у меня всё-таки проскользнула мыслишка, что они станут миносским лабиринтом чуть позже, в моей собственной судьбе. — Извольте прочесть, мистер Фокс. Я не посмел его вскрыть, — Николас Страйкер, галантный, ловкий и чем-то похожий на ворона, привычно стянул перчатки и подал конверт капитану. Целёхонькая печать сверкала в отсветах камина. Опасность. Это было ясно, как день. На бумаге значилось его собственное имя, и Максимилиан превёл тяжёлый взгляд на квартермейстера. — Утром, близ причалов, один наш дурак целовался с местной девушкой. Она и сунула конверт в карман его куртки, — пояснил Николас, повинно опустив голову. — Моё упущение, сэр. — Брось, тем делу не поможешь. Её, так понимаю, не нашли? — Увы. Когда матрос заметил письмо, той юбки простыл и след. — А пока только и оставалось, что любоваться негодующей сеньорой под боком. Знаю, зрелище столь же красивое, сколь и опасное, но Бог мой! Сознавать, что в твоих руках живьём извивается тарантул и никак не может вцепиться в твою плоть — одна из моих слабостей и ни с чем не сравнимое наслаждение. Пустовала Аппиева дорога, изводились от досады королевские стражи, и я смотрел, как в душе итальянки медленно закипала чёрная злость. Скажу тебе, было очень даже весело и горевать о свершённом как-то не хотелось. И вот, примерно на середине лестницы, где ступени причудливо поворачивали, Арманда резковато дёрнулась, будто оступившись. В тот миг, когда её руки вцепились в перила, кружевной покров, уж не знаю, какими судьбами, поднялся с женского лица, обнажая то самое уродство, что без устали пыталась скрыть вдова. К чему я клоню… Помнишь, дон Родриго приглашал нас с тобой на крестины? Тогда ещё на обратной дороге всем вместе пришлось прикинуться паломниками и зайти в монастырь. — Ну и что? — слегка подыгрывая, поторопила леди Фокс и прижада руку к груди. Хоть капитан и не любил её склонности к лицедейству, театральности им обоим было не занимать. — Лицо моей сеньоры оказалось почти что прекрасным и обворожительным, — без промедления откликнулся Максимилиан. — Грёза поэта, мечта художников! Но Дьявол кроется в мелочах… Как и обещал, о нечисти. Помнишь роспись Испанской капеллы, что мы видели в гостях у Родриго? Худое лицо итальянки в момент излишнего напряжения складывалось в ту самую гримаску, какая запечатлелась у рыжего беса, — доверительно и очень печально сообщил пират. — Но я же образец истинного джентльмена, не так ли? Пришлось найти пустяковый повод, чтобы отвлечь внимание любовницы и заодно вернуть себе приличествующее хладнокровие. Я громко щёлкнул крышкой часов и сказал, что недоволен легкомыслием Арманды. Даже такой пустяковой уловки хватило, чтобы расстроить её планы. Уж не знаю, как там было на самом деле, но я подозревал, что горная козочка неспроста спотыкается на ровном месте. Вероятней всего, она искала повод, чтобы подобраться к ограждению и подать знак сообщникам из слуг. Она отвлеклась, в ответ припомнила мою собственную выходку с дорогой и спросила, кого я больше ценю: Монтеверди или остальное человечество. Намёк не очень тонкий, но, думаю, ей было не до словесных форм в тот момент. Приходите же смело, сеньор Фокс. Я приглашаю вас, как хозяйка, хоть траур и не велит мне звать в дом мужчин. — Я сразу бросил двусмысленное — «музыку чту больше жизни» — чем и пригасил дешёвую южную перепалку. На следующем этаже нас, ожидаемо, встречали; спасибо, хоть не стража. Какая-то женщина неопределённых лет гортанно поздоровалась, присев в реверансе, и вызвалась проводить нас до мест. Пока эта грустная служительница оперы бормотала речь, я бросил испытующий взгляд на свою спутницу. Если судить по одному только виду, она была стоически спокойна. Клянусь честью и её остатками, тогда я едва не решил драть когти, не дожидаясь облавы. Однако в походке сеньоры очень слабо, но всё же читалась нервозность. Колль ловко скрывала это, отдаю должное: не будь я тем, кем являюсь и поныне, не заострил бы внимания на таких мелочах. Что? Я опять нахваливаю Арманду? Пожалуй, ты права. Забудем. Признáюсь, вы разожгли моё любопытство, мою страсть. Видите, сеньор? Я честна с вами до конца, и вверяю судьбу свою в вашу власть. — Словом, хоть и не сразу, мне стало ясно, что со своими подручными миледи пересечься так и не смогла, что наша проводница не имела к готовящейся ловушке никакого отношения, и на душе стало самую малость спокойней. Правда, знал бы, что всё так повернётся, строил из себя жуткого ревнивца и брал закрытые ложи! Но что было, то прошло. С бельэтажа, как, впрочем, и всегда, открывался чудеснейший вид не на одну только сцену, но и на ряды зрителей. Серж не врал мне, когда обещал полупустой амфитеатр к началу действа. Сегодня на собственном опыте довелось убедиться, что пунктуальность в Италии сродни грехам и порокам. Итак, мы вошли в ложу, где уже царил приятный полумрак. Служащие загасили последние свечи, после чего были выпроважены в коридор моими матросами. Сеньора Колль грациозно опустилась на своё место, собрав рукою шуршащие юбки. Я же встал чуть позади и положил руку на хрупкое плечо, чтобы обозначить вдове и всем присутствующим серьёзность своих намерений. Она заметно вздрогнула, но опять промолчала. В этот миг упал тяжёлый занавес, и хор пронзительных голосов воззвал к Тесею, проклиная, моля и поминая всех чудовищ.***
— Скажу тебе, это было очень трогательно, и я искренно жалею, что не смог побыть там до конца. Маленькие оркестры, какие собирают в Риме, всегда звучат проникновенно — особенно их скрипки. Певцы стояли на узкой сцене, в окружении подсвеченных статуй, как будто причащаясь великолепию Олимпа, а я опять занялся расчётами. Во-первых, когда мне довелось щёлкнуть часами, было без четверти одиннадцать. Если бы от места встречи мы двинулись согласно желанию Арманды Колль и притом не запаздывали, то на дороге оказались ровно к одиннадцати. Ещё минут десять, скрепя сердце, можно было заложить на то, что засаду поставили подальше от города. У меня всегда есть две мерки для таких ситуаций: испанские алькальды как лучший исход и стража лондонского Сити в качестве худшего. Со здешними законниками мне встречаться не доводилось, поэтому я выбрал нечто среднее. Выходило, что без риска для себя я мог задержаться до начала «Дафны», идущей сразу за плачами. Конечно, если бы всё пошло по плану, в который никоим образом не входили подручные Арманды из оперы. Всё остальное я предусмотрел: сбежать отсюда и предупредить ищеек никто не мог, слуги сеньоры были под присмотром моих людей, за кучером следил Серж. Для чистой работы оставалось взять власть над единственным обстоятельством. Я намеренно пристроил пристроил руку на плечо Колль, слегка касаясь её шеи. Стоило мне чуть пошевелить костяшками, и под моими пальцами запульсировала вена. Так что, прогляди я тайный знак, каким вдова могла обменяться с ищейками, всё равно бы почувствовал перемену. Людей обмануть сравнительно легко, но биение сердец тебе не соврёт никогда. Поверьте, вам нечего бояться: уста мои и впредь будут немы перед законом. Я не враг вам, но прошу — не оставляйте моё приглашение без ответа. — Мы так и оставались на месте, точно греческие изваяния, соединив свои объятья; Арманда прижалась затылком ко мне, или, вернее сказать, к моему мушкету за отворотом камзола. Забавно, очень забавно. Пока звучало бесподобнейшее пятиголосье, я сумел хорошенько рассмотреть всех зрителей от партера до занятых ярусов. Может, я уже был слишком насторожен и предвзят, но никто в должной степени не интересовался оперой. Суета не прекращалась ни на мгновение; римские аристократы поминутно наносили визиты друг другу; женщины игриво и томно помахивали веерами, как пёстрыми крылышками. Прибывали и их опоздавшие кавалеры, в расшитых камзолах, с массивными тростями в руках. Уследить за рьяной толпой было сложно, но вскоре моё внимание привлёк один старичок из амфитеатра, фигура очень смешная и несуразная. Он носил берет с затасканным плюмажем, добротный жилет, и дорогое, но пожелтелое кружево торчало из-под его рукавов совершенно небрежно. Инкрустированные ножны, постоянный атрибут здешней знати, составляли едва не весь его рост: оттого казалось, что это сам старик прицеплен к шпаге. Я волей-неволей задержал на нём свой взгляд, и встретил такой же взгляд в ответ. Пару секунд царило молчание. Я выжидал, не зная, что это могло значить. Просто случайность? Происки Арманды? Рано или поздно любопытство меня сгубит, но на сей раз выручило. Старик махнул мне и начал одновременно косить на левое плечо, постукивая рукой по карманным часам. Словом, таинственный любитель оперы намекал на время и на мою спутницу, сидевшую левее меня. Но ты не подумай, что хвастаю, это я сейчас такой умный и догадливый, а тогда было невдомёк, чего хотел итальянец со своими ужимками. Такое поведение, по меньшей мере, вызывает настороженность. Сначала я уверил себя, что началось славное и хлопотное развлечение, именуемое погоней, но никакого подозрительного движения в проходах не заметил. А потом сеньора Колль слегка повернула голову, потому как ранее глядела в сторону певцов, и старичок принял прежний, благопристойный вид, будто ничего и не случалось. Сиё представление имело место раза два, после чего загадочный человек, по-видимому, отчаялся и подозвал служащего. Колль приметила их разговор, но даже не дёрнулась — я был в замешательстве. Взяв что-то из рук незнакомца, итальянец в ливрее скользнул за ширму, скрывавшую дверь. Мне совсем не нравилось то, как пошли дела. К тому же Лейлёр предупреждающе коснулся моего плеча и жестом указал на старикашку. Но я медлил, непростительно медлил, подозревая нечто неизведанное и неясное. На свой верный экипаж я мог да и сейчас могу положиться в любых обстоятельствах. Двое офицеров, мягко говоря, недолюбливающих оперу, остались рядом с ложей за караульных, а простые матросы, чьи лики не были украшены клеймом и шрамами, рассыпались по всему коридору на этаже. Ниже по опере спускаться они не стали — я счёл излишним. Хлипкая дверь отворилась, и мне с мрачным видом протянули визитку. Беднягу служащего не подпустили к ложе вовсе: тень беспокойства уже витала в воздухе. Ты, разумеется, знаешь, что твой брат ничерта не смыслит в здешнем языке. Всю жизнь как-то обходился, да и Серж с Берто постоянно подвязывались переводить. В общем, очередное моё упущение… Мне принесли несчастную карточку, залитую маслами, и оттого хранившую сладковатый душок. Вместо имени не красовалось ничего — только исцарапанная бумага. И угол. Загнутый так, будто мне сообщали о смерти. В этот раз моей собственной. Очень скверная шутка, — слегка поморщился Максимилиан, но мягкий рукав платья играючи прошёлся по его лбу, и через мгновение на красивом лице сияла прежняя безмятежность. — Арманда подобралась, заметив предмет моего любопытства. Я повертел визитку меж пальцев, и увидел грубо нацарапанное, одно-единственное слово: «traditore». И время — четверть двенадцатого.