Where the Rabbit Stops to Rest [Где кролик останавливается, чтобы отдохнуть]

      Пятница, 9 марта, — худший день в жизни Рене Уокер. Это многое подтверждает.       Это четвертый год Рене с Лисами, и хотя было непросто… этот год, бесспорно, отличился. Вороны играют бо́льшую роль в жизни Лис, чем когда-либо прежде. Замешана мафия. Это плохо.       А потом, конечно же, Сет умирает.       Если бы Рене свела все ужасное к одному событию, то это было бы оно. Другие люди могли обвинить Нила или даже Кевина, но в глазах Рене они не сделали ничего плохого. Возможно, эти двое разбудили зверя, но они сделали то, что считали правильным, и она не винила их за это.       Однако она действительно нашла кого винить в смерти Сета. Или, скорее, в его убийстве.       Рене уже убивала однажды, когда ее загнали в угол и она поверила, что единственная вещь, которая может помочь ей спасти себя и сестер, начинается и заканчивается ударом ножа — воткнуть и вытащить. Она сделала это в целях самозащиты, и теперь, будучи исправившимся человеком, она не уверена, что сделала бы это снова.       Это было одно. Но убивать кого-то, чтобы вселить страх в сердца других; утолить свою ярость; хуже того, показать, на что ты способен? Это было намного отвратительней.       Рене ненавидела Рико. Она была достаточно хорошей христианкой, чтобы чувствовать себя виноватой из-за этого, но не достаточно хорошей христианкой, чтобы прекратить.       В ее глазах именно тогда все развалилось на части. Горе Эллисон поглотило ее; расстройство пищевого поведения настигло Кевина; монстры были на взводе. Разжигались драки. Они были одной большой раной команды, слишком взволнованной, чтобы когда-либо зажить.       Каким-то образом с этого момента все, казалось, стало только хуже. Рене изо всех сил старалась изображать лучезарную улыбку и держать всех вместе, но она могла сделать не так уж много. Конечно, она не могла закрыть глаза на то, что Ники звонил Эрику при каждом удобном случае, скучая по нему, как по недостающей конечности, и желая только воссоединиться. Она не могла закрыть глаза на то, как Аарон и Эндрю избегали друг друга, будто от них обоих пахло чем-то гнилым, с каким трудом им удавалось находиться в одной комнате. Она не могла игнорировать секреты, которые Нил пытался и не мог скрыть, шрамы и синяки, когда он делал вид, что их нет.       Ничто не было в порядке, и никто не был в безопасности.       Рене делала все, что могла для улучшения ситуации, но ничего не получалось. Она даже обратилась к Жану из команды Воронов, предложив ему утешение и человека, с которым можно поговорить, и на какое-то время это, казалось, помогло. Они постоянно переписывались и даже несколько раз созванивались, когда Жану удавалось улизнуть на несколько минут уединиться. Даже сейчас, когда Рене вспоминает звук его голоса на другом конце провода, по спине бегут мурашки. Ей нравится, как акцент Жана укутывал его слова, словно каждое из них являлось любовным письмом; она любила звук его дыхания, то, как он выдыхал при каждом смешке, то, как она физически слышала изгиб его губ по телефону.       Вполне возможно, что она просто любила Жана в целом. Просто любила его. Хотела его. Нуждалась в нем так же сильно, как он нуждался в ней.       Иногда он говорил вещи, которые предполагали, что он чувствовал то же самое, но они никогда не обсуждали это. Он будет принадлежать Воронам еще два года, и считалось, что он останется с Рико еще дольше. У них не было совместного будущего, и ни один из них не хотел испытывать боль от притворства.       Рене хотела бы притворяться.       В пятницу, 9 марта, состоялась игра Лисов против Панд. В автобусе, который ехал туда, Аарон сидел впереди, а Эндрю — сзади. Это была тяжелая поездка, их сумки скользили по полу, что было единственным звуком в тишине автобуса. Когда Рене встала, чтобы выйти, она заметила телефон у своей ноги и открыла его, чтобы узнать чей он. Последнее сообщение отправлено с неизвестного номера, напечатано только: 0.       — Это телефон Нила? — спросила Дэн.       — Полагаю, что так, — Рене стало интересно, что означает ноль.       Выйдя из автобуса, она дождалась Нила, который вышел предпоследним.       — Вот. Я думаю, это твой?       — О, да. Спасибо.       Рене улыбнулась ему. Он не улыбнулся в ответ. Никто в команде не был особенно счастлив, но Рене не уверена, что когда-либо видела улыбку Нила. Замечала его довольным или спокойным, но не улыбающимся.       Она надеялась, что однажды увидит это.       Игра против Панд была тяжелой. Рене стояла на воротах в первом тайме, и при каждом пропущенном голе ей приходилось сдерживаться, чтобы не ругаться, проклиная собственное имя. Она больше не была злым, склонным к насилию человеком, и она не станет обращать эту жестокость на себя после всего, через что ей пришлось пройти.       К перерыву она была измотана и благодарна Эндрю за то, что тот заменит ее. Выпив бутылку воды в раздевалке, она проверила телефон, на самом деле не ожидая новых сообщений. То, что она увидела, чуть не заставило ее задохнуться. От: Жан Рико в бешенстве. Плохой день. Он ходит и разглагольствует, и мне это очень, очень не нравится. Тэцудзи тоже ушел — некому держать Рико под контролем. Мы только что поссорились из-за моего кулона. Почему он так одержим этой штукой?       Рене знала, о каком кулоне говорил Жан: белый драгоценный камень, который свисал с кожаного ожерелья. Жан носил его большую часть времени; это была одна из немногих вещей, оставшихся у него от семьи. Он рассказал о существующей семейной легенде о том, что артефакт принесет мир и безопасность тому, кто им владеет, но, очевидно, он в это не верил. В его жизни не было ни мира, ни безопасности; и все же он был сентиментален по отношению к кулону.       Рико это не понравилось. Ему не нравилось, когда у людей было то, чего не мог иметь он, и что бы он ни делал и какие бы ультиматумы не ставил, Жан отказывался отдавать его. От: Жан Он просто умчался прочь. Он так зол, Рене — я даже не знаю почему, он просто зол, старается не показывать этого, но я могу сказать, что он кипит от злости. Я думаю, это как-то связано с Тэцудзи. Он разговаривал с ним перед тем, как ушел с похорон. Полагаю, Рико думал, что его пригласят. Черт, он сейчас вернется. Дерьмо. ДЕРЬМО Позови помощь. Сейчас. Я знаю, я уже говорил тебе, что это не сработает, но я действительно думаю, что тебе нужно       На этом сообщение заканчивалось, словно его отправили до того, как оно было закончено.       Сердце Рене бешено колотилось в груди. Жан никогда раньше не просил ее о помощи. Он никогда не был достаточно напуган.       Остальные Лисы разбрелись по раздевалке, потягиваясь и попивая воду. Эндрю был в своей экипировке и ждал, скрестив руки на груди, у двери, ведущей обратно на корт. Он позаботится о ее Лисах, а пока Рене должна позаботиться о Жане.       Она подошла к Эбби, понизив голос. Улыбнулась. Она всегда, всегда улыбалась, даже когда ее сердце бешено колотилось.       — Эбби, привет. Думаю, мне нужно одолжить твою машину. Это срочно.       Она не могла ехать достаточно быстро.       Она не могла ехать достаточно быстро. Она не могла ехать достаточно быстро, и она не могла ехать достаточно быстро, и она не могла ехать достаточно быстро, и…       Жан сообщил ей коды, чтобы попасть в подземный зал, где жили Вороны. Рене ворвалась внутрь и пошла по коридорам, залитых красным, желая убежать, а также желая быть осторожной, но это не имело значения. Это не имело значения. Это не имело значения.       Рико сидел на стуле в гостиной со стаканом виски в руке. В комнате было темно, ее освещали только светильники под шкафом и красные трубы вдоль стен. На земле неподвижно лежала какая-то фигура.       Рико посмотрел на Рене, когда та вошла, но ничего не сказал. Через мгновение он вернулся к своему виски. По его щеке текла красная струйка, и он небрежно вытер лицо плечом, слегка шмыгнув носом.       Рене продолжала идти, подкрадываясь к фигуре на земле. Она прислушивалась к любым резким движениям на случай, если Рико попытается что-то предпринять, но он, похоже, был не в состоянии для этого. Она подкралась ближе и опустилась на колени рядом с телом.       Рядом с Жаном.       Одна сторона его лица была разбита вдребезги. Его глаза были открыты, не моргающие, невидящие. Тело было теплым, но Рене знала, что это временное состояние.       Она закрыла глаза.       — Он был идиотом, — сказал Рико из-за стойки, делая еще один глоток джина. — Не знал, что для него хорошо. Он не отдал мне это, — в этот момент он повертел кулон в руке, — как бы вежливо я ни просил. Так что я подумал, что мы могли бы протестировать кулон. Оказывается, это ничто… всего лишь кусок хлама. Даже не спас его. Не спасет никого из нас. Конечно, черт возьми, не спасет меня, — в этот момент он начал смеяться, хотя его хихиканье быстро стихло. Он сделал последний глоток джина, затем бросил кулон на землю. — Ты могла бы отдать его кому угодно, любому Лису, посмотреть, спасет ли он их. Но это невозможно. Теперь никого не спасти. Даже Нила-Натаниэля, маленького дитя Веснински.       — Нила не нужно спасать, — услышала Рене собственный голос.       Рико фыркнул.       — Да, точно. Думаю, что к этому времени он будет в багажнике машины своего отца ехать в Балтимор. Слишком далеко, чтобы спасти. Слишком рано, чтобы остановиться. Все… все идет ко дну, все исчезает. Я… я иду спать. Делай что хочешь с… с этим, с ним, я не… это не имеет значения. Не имеет.       Он ушел, оставив Рене наедине с кулоном и телом.       Она знала, что больше не должна была плакать. Предполагалось, что она закалится от такой боли, станет сильной и стойкой, чтобы ее никогда не сломили. Но ничего не могла с собой поделать: она заплакала, склонившись над телом Жана и закрыв глаза руками. Через мгновение потянулась за кулоном и стиснула его в руках, сжимая и плача. Так долго это была последняя часть его семьи; теперь это была последняя часть самого Жана.       Плача, она думала не только о Жане, но и обо всем, что потеряла, и обо всем, что еще предстояло потерять. Она подумала о Ниле, одиноком и напуганном по пути в Балтимор; подумала о том, что означал 0. Подумала о своих товарищах по команде, которые любили, теряли и хотели, хотели так много и заслужили также много. Ваймак пообещал им всем второй шанс, а теперь Сет был мертв, Жан был мертв, и Нил умирал, в двух шагах от того, чтобы быть разрезанным на кусочки, Рене не могла этого вынести, просто не могла.       Она родилась Натали Шилдс, девочкой без любви. Когда она переродилась в Рене Уокер, то заново научилась любить, научилась наполнять себя любовью, потому что искренне, по-настоящему верила, что любовь — единственное, что чего-то стоит в этом мире. Она до краев наполнила себя этой чушью, думая и надеясь, что сможет использовать ее для чего-то стоящего, но не смогла. Все было кончено. Все… все было бесполезно.       Ее любовь была бесполезна.       Рене не знала, когда кулон начал светиться. Она долго плакала, рыдая над телом Жана, а в это время кулон постепенно загорался, освещая комнату, все ярче и ярче, и когда Рене снова открыла глаза, она была…       В нигде.       Комната была белой, без стен, потолка и пола. Ее первой мыслью было: неужели это рай? А затем, сразу после этого, неужели это ад?       Ни то, ни другое, подумала она, за исключением того, что это была не ее мысль; скорее, кто-то другой пересадил мысль в ее голову. Итак, она была не на небесах и не в аду; она была где-то в другом месте.       Здесь ничего нет, подумала она. Полагаю, это означает, если я хочу, чтобы что-то было, мне нужно это создать.       Она закрыла глаза и представила себе единственное, чего хотела в этой жизни: безопасность. Безопасность для себя и людей, которых любила.       Рене представила себе убежище, где все было в порядке. Место, где Мясник не мог прикоснуться к Нилу; место, где Кевин мог исцелиться; место, где Ники и Эрик могли быть вместе; место, где Эндрю и Аарон могли сблизиться. Она представила себе место, где Сет и Жан были живы, дергая за ниточки времени и жизни, сплетая их в то, что выглядело почти реальным. Честно говоря, Рене не понимала, что делает. Ей казалось, что она просто грезит наяву. Но в конце концов почувствовала, что засыпает, а когда проснулась, то оказалась там, где никогда раньше не была: в постели, в бревенчатой хижине, в летнем лагере. Девушка со светлыми волосами, собранными в хвост, сидела у кровати и смотрела на нее, когда она открыла глаза.       — О, хорошо, ты проснулась. Доброе утро, Рене. Добро пожаловать в лагерь полукровок.       (И дело было вот в чем: Рене никогда не хотела никому навредить. Она никогда не собиралась никого убивать.)       (Но она это сделала. Потому что, когда она наложила заклинание — а это было именно заклинание, — когда она наложила заклинание, то создала две новые жизни для Сета и Жана. Но жизнь не может возникнуть из ниоткуда. Жизнь может исходить только из жизни.)       (Сама того не желая, Рене взяла жизненные линии двух сильнейших духов этого мира, Перси и Нико, и оборвала их, используя их сущности, чтобы восстановить то, что потеряла.)       (Она никогда этого не хотела. Она никогда не хотела никого обидеть.)       (Но она это сделала.)       (И когда через несколько дней после пребывания в лагере она осознала, что натворила.)       (Что ж. Было слишком поздно. В тот момент она не собиралась возвращать все обратно.)       (Не тогда, когда у нее было все, чего она когда-либо хотела.)       (Ее люди были в безопасности.)       (Жан был жив.)       (Даже если Жан не принадлежал ей. Потому что Рене не могла сделать его своим; она не могла отнять у него свободу и сделать его своим волшебным, воскресшим парнем, как бы сильно она этого ни хотела. Она не могла принудить его к этому без его согласия.)       (Так что вместо этого она любила его издалека. Она любила его дружбу. Она любила его жизнь.)       (Она позволила ему исцелиться без нее, позволила ему быть братом Кевина. В любом случае, это было все, чего они оба когда-либо хотели.)       (Она была счастлива.)       (И скорбь Аннабет о собственной потере ее не тронула.)       (Потому что в кои-то веки, наконец, все в жизни Рене были в безопасности. Все должно было быть в порядке.)

***

      — Итак, если мы не полубоги, тогда почему мы здесь? Почему мы не в штате Пальметто? Кто забрал нас оттуда… кому было не все равно, кто издевался над нашими воспоминаниями, заставлял нас забывать, пытался скрыть правду?       Нил покачал головой.       — Я не знаю. Я просто… как звали того парня? Тот злой?       Лицо Эндрю на мгновение стало пустым, прежде чем он предложил:       — Рико!       — Да, Рико! Это он сделал с нами?       — Нет, — вмешался новый голос, и они оба резко обернулись. Там стояла Рене, глаза у нее все еще были красными, но в остальном она была спокойна. — Это был не Рико. Нил, я думаю, у тебя есть кое-что мое, и я хотела бы получить это обратно.       — Рене, — многозначительно произнес Эндрю.       — Я не отдам его обратно, — настаивал Нил, крепко сжимая драгоценный камень. Рене задалась вопросом, чувствует ли он, насколько он теплый. Он всегда был теплым на ее коже, иногда даже горячим, что казалось, вот-вот обожжет ее. — Рене, расскажи нам, что происходит. Что ты скрывала от нас?       Нил собирался умереть в той, другой вселенной. Рене спасла их. Она спасла их всех.              — Ты не захочешь узнавать. Тебе лучше не знать.       — Предоставь это решать нам, — сказал Нил, перебирая кулон в пальцах. — Мы с Эндрю знаем, что что-то не так. Скажи нам что.       Рене старалась быть великодушной.       — Тебе легче увидеть ложь, потому что ты так много пережил в своем прошлом. Но ты должен верить мне, когда я говорю, что лучше не знать правды.       — Как мы можем доверять той, кого даже не знаем? — спросил Эндрю.       Нил посмотрел на него, и они, казалось, поговорили глазами. Затем он поднял кулон и, прежде чем Рене успела что-то сказать, разбил его о камни. Он разлетелся на миллион осколков, и протестующий крик Рене потонул в том, как взорвался мир.