Баротравма

      — Вы выглядите лучше, — тянет психолог, сидя в своем кресле напротив.       Марк приподнимает бровь. Надо же, а ему кажется, что он должен выглядеть как полное дерьмо, да и его отражение в зеркале подтверждает эти догадки. Как минимум потому что вчера они с Эштоном нажрались, как сволочи и спали часа два от силы. Саммерса Маркус еще не видел, потому что с самого утра должен был явиться под светлые очи чистого человечка, но был уверен, что тот держится молодцом. Сам Марк не чувствует себя таким уж молодцом, но пара таблеток и бутылка минералки немного сглаживают расплату за вчерашнее веселье.       Решение ехать в бар вечером было спонтанным, ехать в бар вечером буднего дня — хреновой идеей. Но Марк ни о чем не жалеет, было весело. А еще он узнал, что перед ним, пьяный и веселый, был его будущий командир. Оказывается, Эш изначально подавался на командирскую должность, и его одобрили, но из-за того, что тому потребовалось быстрее свалить из Англии, руководство пошло навстречу и предложило поработать тренером пару месяцев, пока их нынешний командир дорабатывает контракт. И Марк помнит, что его неслабо перетряхнуло от этой новости.       С одной стороны это было хорошо. Эштон грамотный, уверенный в себе и тот, за кем ты идешь, не задумываясь. Он внушает доверие и уверенность в том, что все будет окей. Маркус наблюдает за ним месяц и абсолютно уверен в том, что такой командир будет им только на пользу. Тренн — хороший мужик, но уж больно зацикленный на протоколах, Эштон куда подвижней и напористей. Это тот человек, который точно будет действовать не по протоколу, но вытащит всех, если будет необходимость.       С другой стороны, в Эше есть что-то такое, от чего скручивает все внутренности, сжимает горло и не дает дышать. В то же время рядом с Эштоном, наоборот, Марк дышит полной грудью, не боясь закашляться на вдохе и задохнуться. Чувство очень странное, но Маркус мальчик умный и, в общем-то, знает, как такое называется, и это еще одно откровение, которое он держит при себе, потому что, господи, это ведь глупость какая-то.       Никогда в своей жизни Марк не смотрел на мужчин, а тут появляется какой-то британец с синими глазами и медалью «За оперативную службу», и ему вышибает мозги. Эш не скрывает, что он гей, совершенно спокойно об этом говорит, но ни взглядом, ни движением не лезет в чужое, его, Марка, личное пространство, не делает никаких намеков, ведет себя так же, как и парни из его группы. Их, уже их, группы. Услышь Марк, например, от Тревора, который обычно прикрывал ему спину, что тот его выебет, если будет косячить, со смехом за стаканом виски, Маркус ответил бы дружеским тычком в плечо и сказал бы так же шутливо, что они еще посмотрят, кто кого.       Но когда это говорит Эш во время рассказа о новой должности, щуря свои дебильные синие глаза и смеясь, что на щеках опять появляются ямочки, у Марка сжимается горло и он автоматически продолжает улыбаться, но забывает, как дышать. И со скрипом выдает такую реакцию, как должен — пихает ржущего еще громче Эштона в плечо и говорит, что они еще посмотрят, кто кого выебет. И добавляет: «нас-то больше», на что Саммерс только громче ржет и отвечает, что он не по групповушкам и предпочитает приватную обстановку. Марк озабочен только тем, чтобы дышать так, как всегда, ровно и спокойно, а не рвано выдыхать, и поэтому прячется в очередном глотке виски.       — Маркус?       Марк моргает. Смотрит на психолога, который вырывает его из воспоминаний вчерашнего вечера вежливым окликом. Встряхивается, как будто придя в себя после беспамятства.       — Извините, задумался.       — О чем?       Маркус смотрит на мужчину и понимает, что не хочет отвечать. Не хочет отвечать, что, кажется, влип в другого мужика (а если еще не влип, то вот-вот влипнет, хуйня осталась), и это точно никак не связано с внезапно открывшейся новой стороной, а потому что это кажется… неправильным. Неправильным будет делиться подобными вещами с психологом на работе. Возможно, в частном порядке он бы еще говорил, но не здесь.       — Хорошо, — быстро смекнув о причине заминки, говорит психолог, — ваши мысли были как-то связаны с нашей работой?       — Нет, — отвечает Марк, — они личного характера, и я хотел бы оставить это при себе.       — У вас появились отношения с кем-либо?       Его хочется удавить. Марк поджимает уголок губ, но жажда убийства в его глазах то ли не отражается, то ли их штатный специалист шатал эти условности. Часто, наверное, его хотят придушить.       — Это неправильная формулировка, но мыслите верно, док.       Психолог кивает и меняет тему, больше не лезет в то, что его действительно не касается. И хотя бы за это Маркус ему благодарен впервые за хренову тучу времени. Задает стандартные вопросы, и пока Марк отвечает, внезапно ловит себя на мысли, что за эти четыре недели он почти не видел кошмаров. Почти не просыпался по ночам. Да и за эти четыре недели его ни разу не накрыло хотя бы тревожностью. Даже вчера, когда он нажрался до такого состояния, что даже не помнил, как они с Эшем доползли домой — к нему домой, ближе было, хотя уже оттуда Эш вызвал себе такси, — его ни разу не вмазало, даже руки не дрожали.       Маркус опасается пить. И обычно, даже если пьет, то всегда строго дозирует сколько и что, потому что знает, как легко его накрывает при потере контроля. Обычно это какая-нибудь одна банка пива под фильм или футбол или, максимум, грамм сто виски с парнями в баре. Понимание, что пить нельзя, пришло практически сразу же, как Марк вернулся на гражданку и попытался жить так, как всегда. Он знает, что это распространенная история, но быть одним из тех, кто напивается и не знает, куда себя деть, отказался еще в самом начале. Он всегда топит за осознанность и соблюдает этот принцип и в собственной жизни.       Тогда какого хера произошло вчера?       Марк вскидывает взгляд и смотрит на психолога почти что удивленно. Внезапное озарение приходит только сейчас. Его не было вчера, не было утром, когда он встал с трещащей головой, как когда-то в сопливые годы после буйных тусовок, не было, пока ехал в офис. А теперь снисходит, как ангел с небес в дешевой комедии, в окружении хора, солнечных лучей и крылатых младенчиков с арфами. Психоаналитик кивает, отвечая на невысказанный вопрос и одновременно подтверждая, что сам сделал тот же вывод, к которому пришел Маркус. Только, видимо, раньше. И молчит, как будто ожидая, что Марк сейчас что-то скажет. Что, наверное, озарение таки пришло и он теперь точно нихера не понимает. Но Марк не говорит, только тупо моргает, смотря даже не на специалиста, а сквозь него, и когда секунды отупения проходят, он не дает себе уйти в очередную рефлексию. Подумает об этом как-нибудь потом.       — Так что, допустите меня до работы, док? — интересуется Маркус, стряхивая с себя оцепенение.       — Думаю, да, — кивает психоаналитик. — Уж не знаю, что произошло, но эта передышка точно пошла вам на пользу, мистер Грэм. И еще, вы сказали, что были у своего психиатра. Есть изменения по препаратам?       — Нет, — качнул головой Маркус. — Мисс Донован сказала мне почти то же самое, что и вы, и добавила, что пока не видит смысла менять препараты.       — Что конкретно сказала?       — Что я лучше выгляжу.       Психолог снова кивает все с тем же каменным лицом, что-то отмечает в своем планшете. Потом смотрит на наручные часы, снова кивает и поднимает голову, смотрит на Марка такими же, как и всегда, спокойными глазами.       — Встретимся через две недели, — говорит он. — Я передам мистеру Джефферсону, что вы можете вернуться в группу. И постарайтесь не думать слишком много, Маркус. Что бы ни происходило в вашей жизни, вам это явно на пользу.       Марк тупо кивает и поднимается.       — Спасибо, док. До встречи.       Он выходит из кабинета и идет вниз, к скамейкам, стоящим под гордой табличкой «место для курения», отстоявшей свои права у всей остальной территории некурящих, как американцы в Войне за Независимость.       Скамейки не пустуют.       Там какого-то хрена сидит Эштон и курит с закрытыми глазами, растекаясь по уличной мебели так, как будто вот-вот сдохнет. Какого хрена он делает здесь, а не в центре, который вообще-то в другом блоке, Марк не знает, но даже радуется этому. Эш бледноват, и ему, кажется, действительно хреново, потому что когда Маркус садится рядом и достает из неизменно помятой пачки сигарету, он открывает один синий глаз и косит им на Марка.       — Блядь, если я еще раз решу после вискаря ебнуть абсента, пристрели меня, — голос у Эштона хрипит сильнее, чем обычно, он стонет и откидывается руками и затылком назад на скамейку, зажимая сигарету зубами.       — К тому моменту, как твою голову посетила эта мысль, я был уже в говно, — философски откликается Марк. — Так что мне это казалось нормальной идеей. Наверное. Я не помню.       Эштон отвечает негромким смешком, снова открывает тот же глаз и наблюдает за тем, как Марк ищет зажигалку по карманам и, конечно, не находит. Эта херня продолжается уже несколько лет, но вечно потерянная зажигалка — это его визитная карточка. Маркус поворачивает голову, чтобы спросить эту зажигалку у Эштона, и тот тоже поворачивает голову и перекидывает сигарету в зубах слева направо, приподнимает верхнюю губу, предлагая закуривать так. Марка как током прошибает, перетряхивает, и ладони сразу потеют, как у сопливого школьника, частит сердце, подпрыгивая к самому горлу. Провокация элементарная, на уровне тех самых школьников, но Марк ведется, как идиот.       Эш открывает второй глаз и, пока Марк прикуривает от его сигареты, смотрит долгим, внимательным взглядом, в котором хер что прочитаешь (кроме, конечно, чудесного исцеления от похмелья, случившегося в секунду или суперспособности собираться из говна и палок в человека за те же секунды), а Маркус, придурок, смотрит в ответ. И готов поклясться на Библии, Конституции или еще какой-нибудь очень важной книжке, что чувствует, как тяжелеет воздух вокруг. Настолько, что вот-вот заискрит.       Напряжение отпускает, как уходящая волна, после того, как Марк распрямляется, берет сигарету в руку, отворачивается, делает затяжку и две одновременных струйки табачного дыма вырываются в воздух.       «Блядь», — проносится в голове.       Блядь.       От неуместной волны неловкости спасают какие-то мужики, появившиеся в гордом месте для курения. Они здороваются кивком, садятся на скамейку напротив и обсуждают кибербезопасность. Марку похую на кибербезопасность, а на снова превратившегося в желе Эштона, который еще две минуты назад сконцентрировал вокруг себя какое-то ебучее магнитное поле, или хуй его знает, что это было, — нет. Мысли у Марка разбегаются по разным углам, и слава Богу, Эш молчит, лениво курит и даже блядские свои глаза закрыл, и ему удается взять себя в руки тогда, когда подошедшая к концу сигарета начинает жечь пальцы.       Эштон тоже докуривает, хлопает Марка по плечу.       — Ну что, погнали?       — Идем, — говорит Маркус и встает следом за Эшем, чтобы вместе с ним, даже похожим на человека, пойти в корпус ссылки повышения квалификации. Еще пару дней ему здесь находиться.       Эштон, впрочем, ведет себя, как осторожный зверь. Он не подъебывает на дорожке и увеличивает дистанцию аккуратно, но уверенно. В спарринги назначает других, сам не лезет, и не прерывает контакт, но как будто делает шаг назад, следит внимательно и вдумчиво, оценивает. Маркус злится, потому что чувствует потребность в более тесном взаимодействии. И когда ловит себя на этой мысли, сначала охуевает, потому что мозг или его братан по имени бессознательное подкидывает десяток вариантов этого взаимодействия, которые вообще не ограничиваются спаррингами или дружескими хлопками по плечам, а потом как-то очень быстро смиряется с реальностью.       Ладно, окей, он вмазался в мужика. Он, в конечном итоге, не гомофоб и никогда им не был, служил в свое время с геями и точно не чувствовал себя некомфортно в их присутствии. Как-то всегда все оценивали человека не по ориентации. Может, ему просто везет дрейфовать на островке адекватности. Марк не уверен, что он гей или бисексуал, потому что его все еще не интересуют никакие мужики, кроме одного конкретного, так что оставшиеся два дня пребывания в исправительной колонии имени повышения квалификации он просто принимает тот факт, что запаяло его именно на гребаном Саммерсе. И запаяло конкретно. То ли из-за синих глаз, то ли из-за того, что с Эштоном Марк чувствует ту свободу, которой не было уже очень давно.       Как будто не было за плечами ада, разбросанных конечностей, звуков взрывов, запаха горелой плоти и крови, не было всего этого пиздеца, где он был в самом эпицентре. Не было рева истребителей, не было очередей пулеметов и потерь, которые снились ему почти что каждую ночь. Не было стекающего по лбу пота и крови, не было металлического привкуса во рту, не было ступора после. Не было всего этого, что потом вылилось в диагноз на чистой белой бумаге, отпечатанный аккуратным четырнадцатым Таймс Нью Роман. Печатей, подписей. Не было всепоглощающего одиночества и разрывающего грудь ощущения бессилия, подсвеченного неоновыми вывесками Большого Яблока. Не было сочувствующих взглядов — так смотрят на больных животных, которым вроде как дают шанс, но шепотом приговаривают: «эвтаназия будет милосердней».       Эштон появляется тогда, когда черная всепоглощающая волна вот-вот захлестнет с головой, паника застревает прямо в горле. Когда в ушах начинает звенеть и шуметь, как будто рядом швырнули гранату. Он крепко держит за плечо, чуть встряхивает. И когда только подошел?       — Грэм, посмотри на меня, — голос у Эштона твердый, отдающий металлом. — Ты меня слышишь? Посмотри на меня.       Марк осоловело подчиняется, переводит взгляд на Эша, но почти не видит его. В ушах гудит, свистит, он слышит, как кровь шумит в венах.       — Сожми мою руку. Я сжимаю твое плечо, чувствуешь? Давай, сожми, — и Марк снова подчиняется, сжимает. Расплывчатые черты лица становятся четче, он как будто выныривает и хватает ртом воздух. Сжимает руку, которая лежит у него на плече. — Хорошо. Я тут, с тобой, и никуда не пойду. Где ты?       — На тренировочном полигоне, — хрипло отвечает Марк.       — Где работаешь?       — В Бюро, — снова хрипит Маркус.       — Кто твой командир?       — Тренн. Джеймс Тренн.       — Хорошо, — отвечает Эштон. — Вставай.       У Марка ощущение, что его ударили по затылку. Но он встает, ухватившись за руку Эштона, еще несколько секунд тратит на то, чтобы прийти в себя. Сознание возвращается медленно, все встает на свои места. Эш смотрит серьезно, сосредоточенно, но в его взгляде — ни капли привычного сочувствия. Только твердое намерение вытянуть утопающего за руку. И у него получается. Когда способность мыслить возвращается и взгляд становится осознанным, Маркус смотрит на Эштона другими глазами, тот медленно кивает. Протокол отработан на сотню из десяти. Он, конечно, тоже с ним хорошо знаком, ведь сам не раз и не два вытаскивал своих бойцов из подобного состояния.       — Ты нормально?       — Нормально, — выдыхает Маркус. — Перекурю.       Эштон идет следом за ним, объявив десятиминутный перекур. В этот раз не развлекается и просто протягивает зажигалку, и Марк затягивается с удовольствием. Сейчас он чувствует себя выжатым и разбитым, но знает, что это состояние пройдет спустя какое-то время. Нужно просто заняться делом.       — У тебя ПТСР? — спрашивает Эштон. Хотя он больше утверждает, чем спрашивает.       Маркус угукает. Он знал, что такой разговор будет, но развивать его желания нет.       — Акубаротравма?       Марк опять угукает. И не одна. Эштон кивает, сквозь зубы выпуская дым. Когда он приподнимает верхнюю губу, виден ровный ряд белых зубов и чуть удлиненные клыки. Прямо как у вампира, мать его. Косметику делал, что ли? Как у людей могут не стесываться клыки к его возрасту?       — Лечишься?       — На колесах.       — А терапия?       Марк морщится, и Эштон принимает и этот ответ тоже. Тоже затягивается, какое-то время молчит, а потом поворачивается и смотрит серьезно.       — Я буду рядом, — говорит он твердо и уверенно. — Я тебя с этой хуйней не оставлю. Но если ты хочешь нормально жить, иди в терапию, Марк. Колеса это только половина дела. И это я тебе говорю не как командир, а как чувак, который уже через это прошел.       Маркус снова морщится. Он знает, что Эштон прав. Но это надо шагнуть в гребаную пропасть, которая только и ждет, распахнув черную, бездонную пасть. Она может сожрать и не заметить. Даже зная, что он может в один прекрасный день выпасть из обоймы, Марк не чувствует внутренней готовности шагнуть в черное ничто. Может, стоит. Вот так присядешь водички попить — и начинается. И ведь не факт, что рядом будет Саммерс, который реагирует так, как положено командиру — еще до того, как беда уже случилась.       И когда сигарета заканчивается, Марк чувствует, что опять обрел почву. Теперь точно можно было сказать, что он твердо встал на ноги и выдохнул, вернувшись к нормальному состоянию. Эштон тоже докуривает, выкидывает окурок, но прежде, чем уйти, разворачивается и смотрит на Марка задумчиво.       — Ты гей, Марк?       Вопрос элементарный. Но обретенную только что почву под ногами Саммерс играючи выбивает. Маркус чувствует, как его кидает в холодный пот. Это не имеет ничего общего с его диагнозом, но перетряхивает его знатно. Почему с Эштоном он чувствует себя, как гребаный школьник, у которого секса никогда в жизни не было, а при слове «хуй» он позорно краснеет?       — Нет, — во рту сухо, как в Сахаре, но ему хватает сил ответить.       Эштон смотрит долгим, внимательным, изучающим взглядом. Ждет объяснений. Он же не слепой, должен видеть, как Марк на нем залипает. Но Маркус только пожимает плечами и разводит руками, мол, я не знаю, что тебе сказать. Он и правда не знает. Не знает, что сказать этому британцу, от которого у него мозги лопаются и превращаются в желе, размазываются ровным слоем по поверхности и радостно булькают.       — Тогда, — негромко тянет Эш, — завязывай, Грэм. Потому что я-то — да, и я могу неправильно понять.       Марк только тупо кивает. Он понимает, что Эштон снова прав, и садится обратно на лавку, берет у Эша протянутую зажигалку и прикуривает, оставаясь один, потому что его будущий командир уходит обратно на дорожку. Закрывает глаза, матерится про себя и на себя, проводит рукой по лицу.       Ну что, пиздец. Это самый настоящий пиздец. И Марку придется выбираться из этого пиздеца самому, и желательно не снести никого в процессе. Он отупело смотрит на струйку сизого дыма и думает о том, что жизнь его к такой хуйне точно не готовила.