Баротравма

      Марк смотрит в список и не верит. Его в нем просто нет. Нет его и еще нескольких парней, которые обычно и составляют первую линию или отдельную самостоятельную подгруппу.       Он разворачивается и идет к Эштону в кабинет, заходит без стука, игнорируя таких же недовольных под его дверями. Тот говорит по телефону, а Маркус кипит, как чайник, и вот-вот будет плеваться кипятком.       — Ты охуел, что ли? — рычит Марк. — В смысле ты не берешь меня на рейд?       Эштон, положивший телефон, смотрит устало и тихо вздыхает.       — Марк, не начинай.       — В смысле, блядь, не начинай?!       Эштон снова смотрит устало, но его абсолютно не трогает, что Марка разрывает от несправедливости и, да — тревоги. Потому что если Саммерс, который всегда берет его в состав группы, здесь исключает, значит, что-то там не так ладно.       После праздников все были вялые еще неделю, а потом начали творить херню, как застоявшиеся кони. И сейчас, когда им выдают рейд, Эштон просто не берет его с собой, а оставляет курить в офисе вместе еще с шестерыми. Нонсенс. Да и… какого черта?!       — Марк, ты после ранения, и Джефферсон считает…       — Да в пизду Джефферсона, Эштон, ты капитан и ты утверждаешь фамилии! Какого хера ты оставляешь меня за бортом, если отлично знаешь, что с ногой у меня все в порядке?!       Эштон подходит вплотную, смотрит спокойным, твердым, как камень, взглядом. Синее море сейчас — алмаз в переливах, хуй расколешь, даже если у тебя есть что-нибудь тяжелое.       — Мы на работе. Я тебя прошу, хоть сделай вид, что ты соблюдаешь субординацию, — Эш говорит тихо.       Это немного отрезвляет. Настолько, что Марк прекращает орать, но не прекращает злиться. Эштон прав, к начальству так не заваливаются, хоть сколько у вас неплохие отношения. Потому что это касается исключительно работы, и Марк здесь — подчиненный. Эш не тыкает этим в лицо, но вежливо, по-британски, напоминает, что несколько заходящие за рамки работы отношения они все-таки не афишируют. Маркус выдыхает, потом трет лоб и смотрит на Саммерса зло и мрачно.       — Это несправедливо.       — Марк, — Эштон поджимает уголок губ, — список утвержден. Все. Больше обсуждать я это не буду. И остальным передай, что мое решение окончательное. Теперь мне надо работать.       Он кивает на дверь, недвусмысленно намекая, что аудиенция закончена. Маркусу хочется прижать Эштона к стене и стрясти с него реальную причину, почему тот не берет его с собой, но ему хватает силы воли не творить глупостей дальше и все-таки выйти. Правда, почтовым голубем он не работает и молча уходит курить. Пусть Саммерс сам разбирается с теми, кого он выкинул за борт.       Тревога разливается по груди черным и вязким. Тянется щупальцами, обхватывает плечи и обвивается вокруг шеи. Маркус ходит по островку независимости курящих кругами и покусывает нижнюю губу. Видит, как подъезжает спецбус, откидывает недокуренную сигарету и выходит на площадку, где уже готовые, в полной снаряге, парни грузятся в машину. Эштон оборачивается через правое плечо, смотрит на Марка фирменным нечитаемым взглядом, и Маркус скрипит зубами. Эш ловко запрыгивает в машину, трижды хлопает по ее боку ладонью в перчатке и захлопывает за собой двери.       Бус двигается, а Маркус уходит к своим вещам, чтобы сделать предупредительный выстрел в воздух. Он достает из сумки белую баночку, скручивает крышку и роняет на ладонь две таблетки. Закидывает их в рот и глотает, не запивая.       Марк знает, что этого делать нельзя. У него очень забористые колеса, но сейчас ему нужна почва под ногами, иначе он ебнется. Оказывается, когда Эштон не в поле зрения, это испытание похлеще боев с любыми ублюдками.       Черное, липкое и холодное все еще в груди, на плечах и шее, но он в состоянии держать себя в руках. У него достаточно сил, чтобы давить тошнотворные приступы паники и не терять ни зрения, ни слуха. Пачка сигарет неизменно подходит к концу, потому что Марк, кажется, занят трамбовкой гоночного трека для мышей, наворачивающего круги в месте для курения. Он даже холода не чувствует, хотя пальцы вот-вот онемеют, и зайти в здание его заставляет так же несправедливо оставленный Тревор, который хлопает по плечу и зовет с собой.       Маркуса размазывает от всего и сразу, когда он садится в кресло, и кто-то пихает ему в руки чашку с чаем, а потом горячая жидкость попадает в организм. От тепла после нескольких часов на январском воздухе Нью-Йорка, от превышенной вдвое дозы таблеток, от общего нервного напряжения, черной тучей сгустившегося над ним. У него, наверное, такой вид, что парни даже не говорят ничего, вообще не трогают, потому что Марк медленно превращается из человека в оголенный комок нервов, пульсирующий при малейшем движении воздуха. Он все еще держит себя в руках, но у него в голове искрит неисправный разъем, дергая порванными проводами в предсмертной конвульсии.       Что хорошо — он вполне уверенно держится и не проваливается в распахнутую пасть отвратительно пахнущего ужаса.       Время тикает в голове Марка, меняясь с цифры на цифру, и по его прикидкам группа уже должна была вернуться. Никто не идет домой, хотя рабочий день давно закончен: таково негласное правило, с которым ни у кого даже не возникает мысли спорить; ждут возвращения тех, с кем ты плечо к плечу встречаешь пули. Это почти как армия, но не такой глубины, и, тем не менее, все сидят и ждут, пока дверь распахнется и зайдет заебанный Эштон, а за ним — парни, потрепанные, но довольные проделанной работой.       Дверь действительно распахивается, но вместо Саммерса заходит Джефферсон, чуть мрачный и куда более собранный. И это ох какая хуевая новость, ему даже не надо открывать рот, чтобы озвучить, что новость действительно хуевая. В комнате воздух стал настолько плотным, что можно было повесить топор и он отлично бы держался; каждый из присутствующих подобрался, хмуря брови, а Марк так и вовсе забыл, как дышать.       — Задачи выполнены, — сухо говорит Джефферсон. — О’Лири, Хейнс и Купер в больнице, у них ранения средней тяжести.       — А Саммерс? — голос свой Марк не узнает, потому что он сиплый и ниже обычного.       — Саммерс в реанимации.       Этого достаточно, чтобы Маркус встал с кресла, ухватил куртку и сумку, краем глаза замечая, что то же самое делают и остальные.       — Какой госпиталь?       Джефферсон кидает ответ уже в спину, они выходят на улицу и рассаживаются по машинам, а потом берут курс на медицинское учреждение, паркуются, как последние олени и заходят в здание больницы.       Своих они видят практически сразу: парни только поснимали броники и оставили оружие, но они все еще в форме, даже кровью заляпаны, кто-то с пластырем на половину рожи, кто-то с перевязанными руками — царапины, но и тем не менее, и все дружно наседают на несчастных врачей, требуя ответов.       Врачи стонут, когда видят, что к невменяемым оперативникам приходит подкрепление. Они, наверное, ненавидят лечить служивых, потому что у всех, кто служит в любых силовых службах, отлично развит стадный инстинкт. И теперь это стадо рычит и требует пустить дальше, а у Марка так и вовсе падает шторка, обнажая совершенно несимпатичную тревогу, застрявшую в горле костью, из-за которой дышать нихуя не получается.       — Так, — рявкает появившийся из-за поворота врач.       Он старше тех, кто держит оборону отделений интенсивной терапии и, дальше — реанимации. У него лицо человека, который повидал столько дерьма в жизни, что готов померяться с кем угодно, но этого делать он не будет — просто потому что он видел уже все, что только можно. Да и одет он как человек, только что вышедший из операционной. Значит, коллеги позвали арту, чтобы угомонить сумасшедших мужиков.       Невменяемые опера встряхиваются, как служебные собаки, услышавшие выстрел.       — Сели! — команда четкая, громкая, твердая.       И все послушно рассаживаются по пластиковым сидениям и лавкам у стен, только ручки не складывают на коленках, как в школе. На врача, сурово блестящим в ярком свете больницы линзами строгих очков, смотрит почти двадцать пар чуть растерянных и ожидающих глаз.       — Итак, господа, — уже спокойней говорит медик, берет у ассистентки планшет с записями, — Александр О’Лири и Томас Купер — стабильны, жизни ничего не угрожает, сегодня остаются в отделении интенсивной терапии, завтра будут готовы к посещениям, но еще какое-то время побудут у нас. Часы посещения — с десяти утра до часу дня и с трех до семи вечера. Кевин Хейнс — стабилен, жизни ничего не угрожает, через час можно будет к нему зайти ненадолго, но сегодня оставим для профилактики. Если все будет хорошо, завтра отправится домой.       Он делает паузу, а потом смотрит почему-то на Марка, опускает глаза в планшет, читает и снова смотрит туда же.       — За жизнь Эштона Саммерса мы боремся. Прогнозов нет.       Облегченные выдохи обрываются и повисает тишина. «Прогнозов нет» звучит для Марка примерно так же, как выстрел в упор.       — А теперь, господа, будьте так любезны не шуметь и не устраивать свалку на моем этаже. А я вернусь в операционную. Не заставляйте меня собирать охрану по всей больнице и просить вас вывести или, прости господи, вызывать полицию.       В больнице наконец-то наступает покой, потому что стая диких волков сидит на сидениях и лавках, погруженных в мрачное молчание. Потом часть поднимается и идет на перекур, Марк — тоже, двигаясь, как сомнамбула. Уже на улице он немного приходит в себя, чувствуя только всепожирающую пустоту, берет у Криса протянутую зажигалку.       — Что вообще, блядь, произошло?       Он смотрит на Кристиана и снова не узнает свой голос. У Криса длинная царапина на скуле, справа, ближе к уголку губ, борода склеилась в неприглядный клок от спекшийся крови.       — По нам ебанули из сто тридцать шестой эм-ки, — морщится Крис, а Марк закрывает глаза. — Мы вообще не ожидали, что там может быть эта хуйня. Эш заметил этого ублюдка раньше всех, но снять его никто не успел. Никто вообще нихуя не успел сделать. Он дает по нам, а мы врассыпную, и тут как ебанет, пиздец, Марк, эта халупа чуть на воздух не взлетела. Потолок обваливается, попадает еще в блядские коммуникации, все горит, нас раскидало, как котят.       Кристиан затягивается долго и длинно. Маркус трет бровь пальцами. Эштон знал, что там может быть что-то такое. Точно знал или хотя бы догадывался. И, видимо, они с Джефферсоном где-то не досчитались, где-то что-то проебали. Такое бывает, вот бывает и все, нихрена ты с этим не поделаешь. Если бы все всегда шло по тому, что написано на бумаге, войны бы всегда были выверенными, рейды — чистенькими, но по факту все выходит совсем по-другому.       — И все это на заброшенном складе в тридцати километрах от города, — Крис выдыхает дым.       — Эти ебанутые завалили не только нас, но и самих себя, — мрачно добавляет Эдвард, — то ли чувак не умеет управляться с ручкой, то ли, блядь, я не знаю, но эта хуйня попадает не четко в нас, а выше. Эш был рядом со мной, он меня так швырнул себе за спину, что я летел дальше, чем видел. Сам снаряд был осколочный, они или знали, что мы придем, или догадывались, но точно были готовы.       — Короче, кто подняться смог — тот работу доделал. Они еще пытались по нам стрелять, но это уже ерунда была, потом главное было их догнать, потому что петли начали наворачивать нормально, когда поняли, что большинство на ногах, — Крис сплевывает. В слюне видна кровь. — Потом давай искать наших. Тому ногу сломало обломком, он еще словил два осколка, но его броник спас, Алексу в голову прилетело, шлем пробило почти, а Кевину ноги посекло, но там неглубоко.       — Эштона прибило куском потолка, — Эд морщится. — Мы этот кусок убираем, а он весь, блядь, в крови. Весь. У него лицо залито, руки, ноги, его как будто тупо макнули в чан с кровью, ебануться, везде осколки. Я давай пульс щупать — есть, он дышит. Он тупо принял основную тычку на себя. Еще, прикинь, перед заходом говорит держать дистанцию между ним и нами в десять метров. Блядь, Марк, я думал, мы его не довезем. Это пиздец. Медики на подхвате, но…       Он качает головой. У Марка руки холодные, и душу, если она есть, заметает осколками пурги. У него внутри холодно, как на девятом кругу по Данте, он вмерзает в ледяной Коцит рядом с Иудой и Брутом, потому что ощущение такое, как будто он должен был настоять на своем участии. Сделать что угодно, лишь бы не случилось такой хуйни. А он не сделал. Подчинился.       Докуривают молча, поднимаются — и смена меняется, теперь курить идет вторая группа. Через час пускают к Кевину, они пятнадцать минут зависают у него, но больше молчат. Вестей из операционной все еще нет, когда появляется Джефферсон, смотрит на парней хмуро, мрачно и тяжело.       — Езжайте домой. Как будут новости — я сообщу.       Многие колеблются, но потом все-таки встают и уходят. Неподвижными остаются Маркус и Эдвард, и Джефферсон смотрит мрачно, неодобрительно, но не повторяет указаний. Марк и Эд ходят курить по одному, чтобы не пропустить приход врача. В голове у Маркуса пусто, а внутри все сжато, как пружина, но ничего с этим сделать не получается. Может, таблетки действуют, может, он просто заканчивается на сегодня, кто знает. Бриарей, Антей и Эльфиальт сверлят его взглядами, но Марку похуй — в этом озере утонуть невозможно, а очень бы хотелось.       Через три часа к ним выходит девушка, вряд ли уже квалифицированный врач, уж скорее ассистент. Она уставшая, и по лицу ее сказать ничего не получается. Смотрит на Джефферсона, справедливо рассудив, что тот старший, значит — главный.       — Вы начальник мистера Саммерса?       — Да. Это двое его коллег.       Коллег, блядь. Марк молчит, хотя на Джефферсона хочется рявкнуть.       — Мы сделали все, что смогли, — говорит девушка, паузы не делает, не давая сердцу Марка ухнуть вниз, — но мистер Саммерс все еще в критическом состоянии. Для его повреждений ему очень повезло, все жизненно важные органы целы, не считая разрыва селезенки с вовлечением сегментарных сосудов. У мистера Саммерса тяжелая черепно-мозговая травма, несколько серьезных переломов. Это не считая осколочных ранений, а их достаточно. Он потерял много крови.       Она все-таки делает паузу, вдыхает.       — Сегодняшняя ночь будет решающей. Если он выкарабкается, мы, скорее всего, сможем его стабилизировать, но это не значит, что все будет в порядке с гарантией. Так или иначе, сейчас нам нужен донор крови для него, потому что наши запасы мы уже исчерпали.       — Какая у него группа? — одновременно спрашивают Марк и Эдвард.       — Вторая положительная.       — У меня такая же, — говорит Маркус.       Эдвард открывает рот, но девушка жестом показывает не говорить.       — Одного пока что будет достаточно. Плюс вы тоже пострадали, мы не можем подвергать и ваш организм ослаблению. Мистер…       — Грэм.       Она уточняет, когда был последний прием пищи, пил ли он в последние сорок восемь часов или пил ли таблетки. Таблетки — пил. Слыша название препарата, девушка хмурится, потом говорит, что не стоит, и Марк дергает бровью.       — Донора мы найдем, — говорит Джефферсон. — Что еще нам стоит знать?       — Нам нужно сообщить родственникам. Кто-нибудь из вас знаком с его близкими?       Марк дергается. Джефферсон открывает рот, но Маркус успевает раньше.       — Я сообщу.       Начальник смотрит на Марка изумленно, но не говорит ничего по этому поводу, решив, видимо, оставить этот разговор на потом. К этому моменту появляется врач, который двумя словами усадил группу оперативников. Он тоже уставший, но взгляд у него цепкий. Он жмет руку Джефферсону, потом качает головой, смотрит на Марка и Эдварда, ждет кивка от их начальника, мол, можно, говори и при них.       — Фил, — голос у врача хрипит, — если твой парень выживет, оперативником ему уже не быть. В призрачные шансы восстановления я не верю. Ему повезло, но люди обычно не приходят в себя до конца после таких травм. Это я уже молчу о том, что приходить в норму он будет очень долго. И все это — при условии, что он выживет, а я бы не слишком надеялся.       Маркус дергается снова, переглядывается с Эдвардом, у которого в глазах настоящая паника. Марк смотрит на низко опустившего голову Джефферсона, начальник трет руками лицо.       — Джери, выпусти его отсюда живым, — говорит мужчина, — главное — пусть выживет. С остальным будем разбираться потом.       Марк согласен с Джефферсоном на все сто процентов. Но он молчит, потому что они плохо знают Эштона. Саммерс умеет удивлять. Он сам — как баротравма, бьет по ушам так, что ты не успеваешь понять, что произошло, глушит и ослепляет самым неожиданным способом, когда никто не ждет. Эштон сильный, и сильный не только физически, он боец внутри, тот самый, который идет до самого конца. Поэтому все у него получится, он придет в норму. Главное — чтобы выжил, и Марк готов вспомнить полузабытые с войны молитвы.       — Я сделал все, что мог, Фил. Дальше все зависит только от парня. И да поможет ему Бог.       Врач кивает, бросает быстрый взгляд на Марка и Эдварда, а потом уходит. Джефферсон молчит, смотря в пол, потом берет себя в руки и поднимает глаза, смотрит на двух оперативников.       — Езжайте домой. От того, что мы будем здесь сидеть, ничего не поменяется, мистера Эмерсона вы слышали. И держите рот на замке, пока ситуация не решится. Поняли меня? — кивок. — Грэм, задержись на минуту.       Как только Эд, поколебавшись еще минуту, уходит, хлопнув Марка по плечу, Джефферсон упирается колким взглядом в Маркуса, как будто пытается найти в нем что-то, чего он не знает. Но, даже если находит, не говорит об этом, а Марк не спешит делиться. Потом протягивает небольшой рабочий рюкзак Эша, который Маркус просто не заметил.       — Там его телефон и вещи. Раз уж ты решил быть горевестником, то разгребай. А я пока найду донора. Езжай.       — Он выживет, мистер Джефферсон. Как будто вы не знаете Эша.       Начальник делает неопределенный жест руками. Марк закидывает рюкзак себе на плечо, оборачивается на практически пустой коридор и идет вниз, из больницы, чувствуя себя абсолютно неправильно. Не так это все должно быть. Не должен Эштон бороться за собственную жизнь. Как будто мало ему было… Маркусу хочется сесть и завыть, но он только сцепляет зубы. Нет уж. Эш борется, он в этом уверен, потому что Саммерс не умеет сдаваться.       И он будет. До самого конца.