Будь моим смыслом

С того самого дня между ними, вроде как, меняется всё, но в тоже время будто и ничего. Впрочем, вины в этом нет ничьей, кроме, разве что, вины обстоятельств. Из-за аврала на работе у обоих, а в Мишином случае ещё и семейных разборок, которые все-таки неизбежно случаются (и пусть все противоречия в итоге и решаются малой кровью, но всё равно выматывают), им просто не до того сейчас. Так что довольствуются они пока тем, что Андрей теперь, когда может, подвозит Мишу на работу, или домой, и на парковке, при встрече и на прощание, они целуются скромно и трепетно, будто впервые влюбившиеся подростки. Андрей, на удивление, и сам не хочет никуда спешить, и уж тем более не хочет торопить Мишу, заставляя его нервничать лишний раз. Миша вообще оказывается таким уязвимым и даже, можно сказать, невинным во всём, что касается отношений, что Андрей старается обходится с ним как можно бережнее. На самом деле в подобных характеристиках действительно есть смысл. У Миши, как он рассказал сам, не было отношений после неудачного замужества. Тому же уроду Миша действительно достался невинным, доверчивым, наивным, и тот его просто сломал: унижал, издевался, растоптал его чувства, заставил бояться, подорвал доверие к альфам в принципе, чуть не погубил, толкнув на скользкую тропу употребления наркотиков, а потом бросил на произвол судьбы. Хотел бы Андрей быть некромантом: чисто для того, чтобы урода этого оживить и убить самому. Конечно же нет ничего удивительного в том, что у Миши сложности на личном фронте после такого-то опыта. Интрижки не в Мишином характере, это ясно сразу, а для серьёзных отношений видимо не нашлось за все эти годы человека, которого бы Миша не боялся привести в свой дом, в котором живет его ребенок омега. А вдруг тот тоже окажется мудаком, и страдать тогда будет уже не один только Миша, но ещё и Костя. Этого допустить было никак нельзя! Тогда, давно, Миша решил для себя, что его собственное возможное личное счастье не стоит рисков для его ребёнка. А теперь Костя уже взрослый, и Миша позволяет себе воспользоваться шансом на любовь, тем более, что Андрей уже показал, что доверия он достоин. Все-таки далеко не каждый помчался бы посреди ночи искать чужого ребёнка совершенно безвозмездно. Как не каждый бы осмелился вступить в самый эпицентр семейной ссоры, будучи готовым принять удар на себя, даже ради приглянувшегося ему омеги. И в больнице бы часами ждать новостей о самочувствии по сути чужого человека захотелось бы не каждому. И уж тем более мало кто отказался бы от предложенной близости с омегой, в которого влюблен, ради того, чтобы позаботиться о чувствах омеги. Андрей и сейчас подтверждал своё право на доверие, когда не торопил Мишу и не требовал от него большего, чем тот готов предложить здесь и сейчас. ***** Так, в разгребании дедлайнов и домашних хлопотах, незаметно подходит к концу декабрь. До Нового года остаётся два дня, но больше, чем самого Нового года, Андрей ждет назначенной на тридцатое число премьеры Мишиного спектакля, куда сам же Миша его пригласил, протянув в чуть подрагивающей от смущения руке билет с красивым серебрянным тиснением. Одно дело видеть Мишу поющим на видео — и совсем другое наблюдать за выступлением вживую. В день премьеры Андрей нервничает так, будто бы выступать надо будет ему самому. Конечно же он покупает роскошный букет, идеально бреется, и несколько раз меняет образы, пока не останавливается на черной атласной рубашке и подтяжках с черепками. Укладывает гелем волосы и даже перелезает по такому эксклюзивному поводу из своих извечных гадов в классические туфли. Влад, тоже приглашенный, нервничает, конечно, меньше, но всё равно нервничает. Сегодня он тоже паинька, тоже в классическом, чтобы соответствовать Косте, который в этот вечер выглядит непривычно взрослым и каким-то роскошным что-ли: в брюках-кюлотах и небрежно наброшенном поверх полупрозрачной кофты глубокого винного цвета мешковатым черным пиджаком. Влад на него, конечно же, смотрит глазами полными восхищения и обожания. Вьётся вокруг него и едва ли не рычит на всех встречных поперечных альф, бросающих в сторону его омеги заинтересованные взгляды. Андрей брата прекрасно понимает. Иди рядом с ним сейчас Миша в таком вот виде, сам бы, как собака, бросался на всех, рыча «мой!». Увидеть Мишу в образе, Андрею не терпится страшно. В принципе из всех гостей, включающих, помимо Князевых и Кости, Мишиных друзей и подруг, маму и семью брата, не нервничает, кажется, только Костя. Волнуется в сладком предвкушении, но не нервничает. На лице будто написано прямо-таки, что в мусе своём он на триста процентов уверен. И вот наконец раздаётся долгожданный третий звонок, зал погружается в темноту, чтобы в следующий момент сменить обычный свет на прожектора и подсветить ими сцену с медленно раскрывающимся бархатным занавесом. ***** Из реальности на всё время, пока длится спектакль, Андрей выпадает напрочь. Его завораживает, вводя в подобие транса тревожная гипнотическая музыка. Декорации ледяного дворца и снежной пустоши вокруг так и притягивают взгляд. И конечно же, Мишин голос заколдовывает его с первых же мгновений. Когда Миша появляется впервые на сцене, Андрей и вовсе на какое-то время забывает, как дышать. Миша играет ледяного короля Морфея, короля вечного сна. Его волосы то-ли покрыли краской, то-ли это парик, но теперь они сверкают серебром, на глазах белые линзы, на голове массивная корона. Сочетание цвета и фактуры ткани роскошного костюма с длинным шлейфом создаёт иллюзию того, будто и правда костюм сделан изо льда и снега. В Мишином короле сейчас нет ничего от привычного тёплого и стеснительного Мишки. На сцене он — древнее беспощадное божество, чья магия даже зрителей сейчас заставляет замереть в оцепенении в своих креслах. Король выглядит таким величественным и далёким от всего человеческого, что даже Мишин партнёр по сцене как-то теряется на его фоне, хотя и сам по себе он — здоровенная детина. Настоящий лось. И все же то, как филигранно отыгрывают они дуэтом торжество беспощадной стихии над человеком, который, каким бы сильным ни был сам по себе, беспомощен в своем сопротивлении природе…это не может не впечатлять. Спектакль по меньшей мере можно назвать изобретательным. Поражает здесь все: от костюмов и декораций до хореографии. Буквально каждая деталь чувствуется частью единого механизма. Всё: и звук, и свет, каждый человек в танцевальном ансамбле, каждая пропетая нота, каждый наклон головы артистов — всё играет на общее впечатление, будто художник мазок за мазком выписывает картину. Во время антракта Андрей даже не находит в себе сил выйти из зала. Слишком уж он погружен в водоворот впечатлений. Впрочем, такой он не один. Люди даже обсуждать как-то не решаются пока, что они увидели. Сидят, как замороженные, в своих креслах и «переваривают» эмоции. Начинается второй акт, и переворачивает с ног на голову все впечатления, ожидания и теории, потому что во втором акте рокировка внезапно меняется на сто восемьдесят градусов. Миша больше не Король. Пропал величественный наряд, пропала королевская стать и горделивая грация движений. Теперь он — зашуганный омега, в простой, даже бедной, одежде тусклых цветов. Передвигается по сцене он, крадучись и сутуля плечи, голос его тихий, слабый и робкий, будто полчаса назад это не от него аж в ушах закладывало немного и всё тело прошивало легкой дрожью. И вместо ледяных узоров на щеках у него красуются теперь яркими пятнами синяки. Печальная трансформация, мягко говоря. А вот «полярник» внезапно из жертвы превращается во вполне себе палача. Если в первом акте ему хотелось сочувствовать, то теперь он вызывает едва ли не ненависть. С каждой минутой Андрею становится всё яснее и яснее, что сейчас они смотрят не мрачную сказку, а что-то иное, гораздо больше приближённое к суровой реальности, чем к чему-то сказочному. Догадки эти подтверждаются, когда в какой-то момент, уже ближе к концу, Мишиного персонажа, которому «полярник», как выяснилось, приходится по сюжету супругом, ночью в снегопад вышвыривают полураздетого из дома. Теперь уже «полярник» буквально становится для него «Королем вечного сна» и оплетает паутиной чёрных нитей, пока вокруг так и вьются пестрыми тенями гротескные образы из предсмертных галлюцинаций. Когда бедняжка наконец засыпает, в действительности просто замерзая насмерть прямо около порога своего дома, Андрей чувствует, как глаза его горят от злых слез. Он не уверен, что понял верно Мишин замысел: история ли это про возмездие, про муки совести, про домашнее насилие, на самом деле трактовок может быть множество. Для самого Андрея это такая почти рабочая история о том, как важно увидеть всю ситуацию полностью, и о том, как просто сделать неверный вывод и обвинить жертву, если знать лишь половину правды. Финал превращает белое в черное, а черное в белое. Герой, храбро боровшийся со стихией, оказывается подлецом, чей жестокий конец — заслуженная расплата, назначенная ему судьбой за то, что он совершил. Друзья, пытавшиеся его спасти — не храбрые и честные товарищи, а молчаливые свидетели — считай соучастники чужого преступления. Король — не жестокое чудовище, а лишь плод предсмертного бреда, вызванного угрызениями совести. И даже трон Короля в какой-то момент рассыпается на осколки и превращается в остов старого колодца, в котором, испугавшись суда, «полярник» прячет тело. Такая вот ужасная в своей почти обыденности история. Когда занавес закрывается, в зале еще с минуту, наверное, царит гробовая тишина, а потом он тонет в громогласных аплодисментах. Цветов на сцену летит столько, что ассистенты едва успевают их убирать, чтобы артисты не спотыкались об них, выходя на поклоны. Дарят букеты и из рук в руки, поэтому уже совсем скоро Мише некуда уже даже их брать, и так стоит с огромной тяжёлой охапкой. Андрей, глядя на это, благодарит мысленно Костика за то, что тот посоветовал ему дарить цветы уже в гримёрке. Так будет приятнее, интимнее что-ли, ну и Миша действительно запомнит, кто ему конкретно этот букет подарил. Собственно так в итоге и оказывается. Гримёрка Мишина, куда их с Владом проводит все тот же Костя, буквально утопает в цветах. Андрей знает уже, что часть Миша заберёт домой, чтобы радовали глаз и обоняние, часть оставит здесь, а то, что останется, раздаст девочкам из танцевального ансамбля, гримерам, костюмерам и многим другим героям невидимого фронта. Тоже касается и всевозможных сладостей. Сам Миша сладкоежка, но слишком следит за фигурой, поэтому щедро делится вкусностями с коллегами. А вот особые подарки, вроде рисунков, он забирает себе однозначно и бережно хранит в специально под это отведенном серванте в гостинной. Такое он любит и ценит. Андрей, зная об этом, изначально подумывал о том, чтобы подарить ему портрет, но в итоге от мысли этой отказался. Как-то неловко стало, в контексте их изменившихся отношений, будто он не альфа влюблённый, а фанат какой. Нет, как-бы невзначай он и так уже Мишу рисовал каждый раз, как за карандаш или кисть брался, но это было другое… Миша был для него музой. Миша и вне всяких влюбленностей обладал такой интересной внешностью, что за право писать с него натуру, в художке Андрей бы дрался с другими желающими, коих нашлось бы немало. Такие вот дела… Но без подарка идти нельзя. Не потому, что Андрея кто принуждает, просто самому хочется очень порадовать Мишу хоть немного. Хочется подарить что-то особенное. Поэтому сейчас же в кармане пиджака у Андрея лежит бархатный тонкий футляр с серебряной цепочкой и кулоном в виде звезды анархии, будто распятой на кресте и окруженной терновым венцом. Сама буква «А» усыпана, словно капельками крови, рубинами. Эскиз для украшения Андрей рисовал сам, отчасти вдохновляясь Мишиными татуировками, а воплотил в жизнь его знакомый ювелир, нехило накинув сверху к стоимости за срочность. Впрочем, Андрей ни о чем не жалеет. ***** В гримёрке своей Миша сидит на диване в халате поверх основы костюма, счастливый, но уставший и какой-то растерянный. Грим наполовину смыт, оставляя под глазами драматично-комичные потеки от теней и туши, на ногах махровые тапочки, тонкие пальцы левой руки барабанят нервно по коленке, в правой открытая бутылочка мицеллярки, опасно накренившаяся к полу. Андрей смотрит на него, и думает о том, что Миша, кажется, сейчас хочет побыть немного в тишине. И если поздравления от родных и друзей он принимает с улыбкой, хотя и кряхтит с наигранным недовольством, когда тот же Костик, навалившись, слишком крепко стискивает его в объятиях, или Шура ерошит его только что расчесанные волосы, вновь превращая их в подобие гнезда, но вот когда в гримерку просачиваются журналисты и кем-то проведенные фанаты, Миша заметно сникает. Он на автомате улыбается, раздаёт автографы, отвечает на дежурные вопросы журналистов, такие банальные, что их скучно слушать даже Андрею, и то и дело поглядывает как-то тоскливо в сторону самого Андрея, будто пытаясь что-то сказать ему одними глазами. Князю всё происходящее напоминает типичную ситуацию на вечеринке, когда вы с симпатичной омегой хотите уединиться, но ваши безмозглые друзья в упор не замечают того, что в комнате они лишние. Так они переглядываются, вздыхая тяжело, почти час, пока наконец уже режиссёр и другие театралы не гонят взашей разошедшихся служителей пера и уже начинающих наглеть от счастья поклонников. Пора бы и честь знать. А про честь некоторые особы забывают довольно быстро, когда начинают приставать с расспросами уже не только к Мише, но и к Косте, ещё и косят камерами в сторону Влада и самого Андрея. Вопросы эти, как нетрудно догадаться, о личной жизни. Миша, видимо наученный уже горьким опытом, скрипит зубами и, нарочито вежливо улыбаясь, уклоняется от ответов. И всё равно завтра наверняка не обойдётся без сплетен в жёлтых газетках и журналах. Но с этим ничего не поделаешь уже, остаётся только смириться. Журналистов наконец изгоняют. Театралы и семья пёстрой шумной стайкой удаляются в танцевальный зал, где сегодня накрыли столы для гулянки. Можно было бы отметить в ресторане, но под новый год найти где-то свободное место для такой толпы — задача из разряда нереальных. Да и печень сильно гробить уже сейчас желающих немного. Впереди праздники. Ещё успеется. А вот дел на тридцать первое число у половины — вагон и маленькая тележка. Убрать, что не убрано, к приходу гостей. Нарезать салаты. Запечь и зажарить горячее. Одним словом — суета. А суетиться на трезвую голову сподручнее, чем с похмелья. Да и выспаться перед бессонной ночью лишним не будет. Поэтому надолго затягивать с праздником не будут, и Андрей этому рад. Ему хочется побыть с Мишей, если не наедине, то хотя бы не при толпе, где каждый второй пытается пристать к Мише с каким-нибудь глупым разговором. Последние дни Миша в театре пропадал едва ли не сутками, и Андрей страшно по нему соскучился. Так соскучился, что рад сейчас даже тем нескольким минутам, что есть у них двоих, пока Миша будет смывать грим и переодеваться. Когда за последним посторонним человеком захлопывается дверь, Андрей выжидает для верности секунд двадцать, вслушиваясь в звук удаляющихся шагов, а потом пулей подлетает к сидящему на диване Мише, который, щурясь, ватным диском размазывает по щеке остатки туши, и почти падает на колени рядом, обхватывая руками чужие острые колени. Миша от такого напора как-то теряется даже. Смотрит смущенно и, отложив флакон в сторону, кладет влажную холодную ладонь на чужую щеку. Улыбается робко, очаровательно краснея сквозь остатки белого грима. — Андрюш, — зовёт он тихо, и это «Андрюша» таким теплом отзывается в груди, что Князь улыбается во весь рот, как дурак. — Мишенька, Миша, Мишка, чудо ты моё! — лопочет Андрей, захлебываясь затопившей его бескрайней какой-то нежностью. — Какое же ты чудо! Настоящее чудо! Ты нереальный просто! Сказочный! Мне даже страшно иногда, что ты только в моих фантазиях существуешь, такой ты невероятный! Кажется, такого чуда в жизни существовать не может! Миша в ответ совсем уж заливается краской, беззвучно шевелит губами, не находя, что сказать, и только и может, что гладить нежно и растерянно чужую горячую щеку. Андрей перехватывает его за руки и смыкает осторожно, будто боясь сломать, пальцы на чужих запястьях. Запястья у Миши тонкие, как птичьи кости, с выпирающими трогательно костяшками и синичками-венками под парафиновой кожей. В груди отдаётся уже знакомым теплом от зрелища того, как на контрасте с его собственной загорелой кожей, Мишина белая кожа словно светится. И отдельно греет душу то, как легко его пальцы смыкаются на Мишиных руках в кольцо. От Миши пахнет его собственным горько-сладким запахом и бальзамом «Звёздочка». Несколько минут назад он им растирал шею и грудную клетку, ныряя заманчиво ладонью под глубокий острый вырез трикотажной кофты. Ему сейчас нужно скорее закутаться в тепло шерстяной водолазки, чтобы не простыть. Как бы сильно не хотелось Андрею его раздеть, приходится наоборот укутывать в сто одежек. Как же тяжело разжать руки… Когда Миша стягивает лосины, Андрей и вовсе тактично отворачивается. Разумеется, вовсе не потому, что ему не хочется посмотреть. Да Княже и не помнит, чего и когда в последний раз ему хотелось столь же сильно, как, словно новогодний подарок, распаковать Мишу из всех его одежек и любоваться им, как шедевром живописи, как античной скульптурой, а ещё лучше — не просто глядеть, но и прикасаться, покрывая каждый сантиметр фарфоровой кожи благоговейными поцелуями. Но нельзя. Пока нет. — Андрюша, — зовут его мягко. Конечно же Князь не может не откликнуться. Когда он поворачивается обратно, Миша стоит рядом уже полностью одетый. На нём тонкая водолазка из ангоры темного изумрудного цвета и такие же, как на Костике, брюки, похожие на юбку. Тонкость талии подчеркивает широкий ремень. Статуэтка. Ей богу статуэтка! Даже трогать страшно, а не трогать почти физически больно, так сильно этого хочется. — У меня для тебя подарок, — хриплым голосом бормочет Андрей, разрывая неловкую тишину, и достаёт из кармана футляр. Миша открывает его с очевидным любопытством, почти детским, а потом замирает, глядя на подвеску распахнутыми широко глазами. Он так долго молчит, что Андрей уже начинает нервничать. Неужели не угадал? — Не нравится? — пытается спросить Князь как можно беззаботнее, словно о погоде. На самом деле в горле сжимается болезненный ком. Черт! Неужели правда облажался?! — Дюш, — начинает Миша, и по тону его пока невозможно понять совсем, что он скажет, слишком он сложный какой-то, — как ты…? — Миша не договаривает, качает головой, подбирая старательно слова. — Как? — снова неловкая пауза. — Ты словно из головы моей это взял, — говорит он наконец отчего-то дрожащим голосом. — Вот это, как я Бога понимаю и анархию, будто мысли мои собрал вместе да и в одно целое оформил. Спасибо! — к Андрею он прижимается, обнимая, резко, бьётся об него грудью, и Князю только и остаётся, что прижать его крепче, вжимаясь ладонями в острые гребни торчащих позвонков. — Меня никто и никогда ТАК не понимал! — шепчет Миша, и Андрей замирает, вслушиваясь с восторгом в то, как заполошно бьётся птичкой чужое сердце, будто уставший путник, стучась в его, Андрюхину, грудь сквозь плоть и одежду, как в дверь. Конечно же эта дверь для Миши всегда открыта. Будь, как дома… — Поможешь? — спрашивает Миша, отстранившись. Его длинные пальцы играют с тонкой цепочкой. — Конечно! — выходит слишком уж громко, зато в том, что сделает он это с превеликим удовольствием, сомневаться не приходится. Чужих волос, прохладных, мягких и гладких, как шелк, Андрей касается с каким-то особым благоговением. Осторожно обхватывает их пальцами, собирая в пучок, и отводит на грудь, чтобы потом беспрепятственно заключить в плен цепочки лебединую чужую шею. Как же сильно хочется её поцеловать, там, где бьётся жилка под тонкой кожей. Да хотя бы уткнуться носом в неё, пьянея от чужого манящего аромата, уже было бы достаточно для счастья, но сейчас не время и не место для всего этого. Впрочем, когда Миша, перед тем как поманить за собой прочь из комнаты, целует его сам, всё ещё невинно, но ТАК, что Андрея аж пробирает всего дрожью с головы до ног, Князь уже не может ни о чем сожалеть. С Мишей он научился наслаждаться моментом. Он может подождать ещё, столько, сколько Мише будет нужно. Тем более теперь, когда он вдруг осознаёт с небывалой ранее отчетливостью, что да, спешить им некуда, потому что вместе они надолго. Андрей обычно не особо любит слово «навсегда», даже боится его, но сейчас это «навсегда» ему очень хочется вписать в книгу жизни рядом с их «вместе»…