Будь моим смыслом

Тридцать первое декабря, как ему и полагается, проходит сумбурно: в сплошной суете и спешке. Андрей так и вовсе на извозе, а значит даже простых радостей выпивки лишен, но это только на первый взгляд. На самом деле Андрей вполне готов потерпеть эти неудобства по той простой причине, что в конце всей этой суеты Миша согласился поехать к нему домой. Оно того стоит! Поэтому Князь даже не ворчит, когда сначала они вчетвером едут к Мишиным родителям, потом к родителям самого Андрея, и только после этого оседают наконец в Мишиной квартире. Там сегодня шум и гам. Пришли Мишины друзья из театра и института, а до курантов ещё и Леха с семьей заехали на часок. В общем и целом народ собрался весёлый и колоритный. На удивление, Андрей даже совсем не чувствует себя чужим на этом празднике жизни, хотя и с большинством гостей знаком постольку поскольку. Видно сразу, что от недавних событий отойти никто пока до конца не успел, поэтому разговоры ведутся максимально нейтральные, правильнее сказать безопасные. Да и слава богу, что так! В новогоднюю ночь никому не хочется обсуждать ни Костин косяк с наркотиками и побегом из дома, ни безобразную ссору Миши с отцом, ни Мишин же нервный срыв, закончившийся больницей. Поэтому говорят о премьере, о том, как мальчики успешно сдали зачеты, о внезапном потеплении прямо под праздники, о каких-то смешных случаях с работы (опять-таки игнорируя тот факт, что Андрей мотается в морг по несколько раз на неделю, а тот же Миша со своим трудоголизмом загоняет иногда себя в прямом смысле до потери сознания, а ещё имеет явно нездоровые отношения с едой из-за панической боязни поправиться). Сегодня светлый вечер, и в нём нет места ничему плохому и тяжелому. После курантов всей честной компанией выползают во двор смотреть на салюты. Впрочем, не только смотреть. Андрей с Владом и Шура этим делом заранее озаботились, притом все трое по-отдельности собирались сделать сюрприз. В итоге салют получается царский, на добрые несколько минут беспрерывной стрельбы. От грохота закладывает уши, а в глазах ещё какое-то время стоит цветная рябь. За стол возвращаются раскрасневшиеся, веселые и какие-то совершенно по-детски счастливые. А Андрей и вовсе, на кураже, не стесняясь и не таясь, притягивает к себе Мишу и жадно целует его под аккомпанемент из довольного улюлюканья Анфиски и Балу. Анфиса так и вовсе припечатывает эту сцену протяжным: — Ну слава тебе господи! И года не прошло! Андрей заинтересованно приподнимает фирменным жестом бровь, но заметив Мишино откровенное смущение, приглушает на время свое любопытство. И так уже понятно, что Миша его с подругой активно обсуждал. Другой вопрос — а как давно? Что-то подсказывает Князю, что похоже они оба морозились впустую эти месяцы, при том что симпатия между ними проскользнула сразу. Но с другой стороны… зато у них была возможность узнать друг друга в иных обстоятельствах. Кто знает, не пройди Андрей такую своеобразную проверку на вшивость, доверял бы тогда Миша ему так же сильно? Ох и сложное все-таки это дело — отношения. Никогда не знаешь, а как будет или было бы лучше… Впрочем, совсем скоро Андрею становится не до того. Мысли о поцелуе затмевают всё остальное. О чем вообще можно думать, когда рядом сидит вот такой Миша: с уже немного подстершимся макияжем, растрепавшимися волосами, припухшими от поцелуя губами и слишком уж откровенно мечтательным взглядом. А ещё сегодня на нём какая-то совершенно невозможная бархатная туника, переливающаяся чёрно-красным. Впрочем, вовсе не завораживающей игрой цветов она сводит Андрея с ума весь вечер, а тем, как заманчиво прикрывает сочные бедра в черных скинни, и главное… огромным вырезом на спине: прямо от воротника хомут и до самой поясницы. Вырез этот, а точнее то, как мелькают в нём: бледная нежная кожа, острые грани выпирающих лопаток, гребни позвонков и созвездия крошечных родинок… Андрею всё это крышу срывает напрочь. Каждый раз, как Миша к нему поворачивается спиной, он себя человеком не чувствует от того, как сильно хочется ему здесь и сейчас запустить руки под ткань, словно за занавес в театре заглянуть украдкой, и оценить всё великолепие, что там спрятано. Хочется провести с нажимом по позвонкам от шеи вниз к самой кромке штанов, огладить ладонями узкую талию, ощутить, как поднимается мерно под рукой в такт дыханию мягкий, чуть впалый живот, пересчитать пальцами ребра… Дальше Андрей себе думать не позволяет. Не хочется сидеть за столом при толпе гостей и младшем брате с красными ушами и стояком. Его и так перетряхивает всего каждый раз, когда из-под мягкой ткани проглядывают очертания сосков. Миша такой чувствительный, Андрей это уже знает и заранее сходит с ума от предвкушения того, какими восхитительными звуками Мишенька наградит его, когда он как следует приласкает губами и языком крошечные розовые горошины… Поэтому, как бы хорошо им не праздновалось, и какими бы замечательными не были гости, Андрею хочется, чтобы всё это закончилось уже как можно скорее. Что-то закончилось, а что-то началось. Это «что-то», каким бы оно не оказалось, даже если в итоге они просто лягут спать в одной постели, нацеловавшись до саднящих губ, Андрей заранее считает главным своим подарком. Хотя получить от Миши набор потрясающего качества акварели ручной работы тоже было безумно приятно, и как художнику, и как человеку, которому подарили что-то, что действительно ему очень по душе, заморочились ради него с поисками, учли его увлечения, а значит дарили с душой. Как и сам он заморочился с Мишиной подвеской. Мог ведь просто подарить какую-нибудь золотую безделушку, но нет, хотелось впечатлить, искренне порадовать. В этом в целом и заключалось главное отличие нынешних отношений от всех тех, в которых он состоял раньше. Впервые Андрей был готов поставить чужие чувства и желания в приоритет над своими. И это пугало и вдохновляло в равной степени. ***** Расходятся наконец по домам гости примерно к трем часам утра. По хитрым лицам видно, что они бы ещё очень долго могли продолжать посиделки, но решили дать наконец разобравшимся в своих чувствах влюбленным возможность провести время наедине. Их великодушие так велико, что они даже помогают убрать со стола и загрузить посудомойку, так что Андрею с Мишей из важных дел остается только снабдить кому сына, кому брата, а потом и обоих разом нотациями о важности предохранения, информацией о том, чем и как можно быстро реанимировать себя в случае похмелья, если таковое будет, инструкцией о том, что обязательно нужно не забыть выключить перед сном, а что включить, и прочими бытовыми мелочами. Мальчишки на всё кивают послушными болванчиками, пока, устав от нотаций, не выставляют старших за дверь, тараторя поздравления с наступившим, пожелания отлично провести время и заверения в том, что точно не умрут за предстоящие сутки и не разнесут к их возвращению квартиру. Взрослые уже… Андрея даже пронимает на миг сентиментальной дрожью от этой мысли. Мишу, кажется, тоже. Ему и вовсе становится потом как-то неловко. Невольно в голову лезут мысли о том, что ему стоило бы поговорить с Костиком о том, как вообще тот к происходящему относится. Понятно, конечно, что ещё пара лет, и он сам помчится на поиски самостоятельной жизни, возможно даже уже и замуж выйти успеет, но пока что всё равно складывается ситуация непростая. Как он отнесётся к тому, что Андрей, как вариант, будет жить с ними? Или если сам Миша съедет жить к Андрею. И к самому Андрею как Костя вообще относится? Не осуждает ли своего мусю за то, что тот связался с таким молодым альфой? «Господи! — думается ему. — А ведь Костя узнает, все будут знать, что было этой ночью, и родители, и брат, все!» — и вроде бы всё нормально, но от мысли этой Мише делается почему-то дурновато: неловко и стыдно. Он заранее даже представляет себе, как нахмурится, принюхиваясь, Костик, как отец прищурится осуждающе из-под стекол очков, как будут перешептываться за спиной студенты и коллеги в театре и в институте. А ведь к его запаху, лишенному любых примесей, как белоснежный лист, все привыкли, он был неизменным много лет, и если он изменится… Да, это будет более чем очевидно. Наверняка найдутся те, кто посмеется, что на старости лет его понесло вдруг с кем-то крутить шашни, будут шутить гадко про то, что он начал трахаться и сразу подобрел, кто-то просто будет молча осуждать за спиной, а кто-то не молча… От таких мыслей Мишу пробирает мурашками и начинает подташнивать. Честно говоря, когда он о таком думает, ему уже не хочется ничего. А как бы просто было всё, будь он женщиной бетой. Никаких тебе запахов, никаких лишних свидетелей личной жизни. Да даже будь он моложе хотя бы лет на пять, всё было бы проще. Но нет, Мише тридцать семь, у него есть совершеннолетний сын, и любовник, который его моложе на девять лет. По правде говоря, Мише страшно. Очень. Вот вроде и сомневаться в себе Андрей повода не давал пока, а вроде и сложно, ужасно сложно довериться ему до конца. Молодой, шебутной, вниманием омег явно не обделен, да и сам от внимания этого никогда не бегал. Все-таки опыт жизненный у Миши имеется, и в достаточном количестве для того, чтобы понять с первого взгляда, что Андрей — тот ещё Казанова. Молодой, красивый, кровь кипит, в самом деле почему бы ему и не быть таким? И вроде то, что Андрей в него без памяти влюблен, тоже очевидно, но всё равно страшно, безумно страшно ему довериться. А вдруг наиграется, как с чем-то экзотическим (не каждый день ведь удается закрутить роман со звездой) и бросит, вдруг поймёт, что с Мишей, уже остепенившимся, ему не по пути, опять-таки и Миша ведь — совсем не подарок: у него тараканья ферма в голове, так еще и здоровье барахлит. Вдруг… Да слишком много этих «вдруг» может быть, как говорится — на любой вкус и цвет. И чем больше Миша об этом думает, тем сильнее ему хочется просто позорно сбежать. Вот только он более чем отчётливо осознаёт, что если сделает это, то ненавидеть себя будет до конца дней своих за упущенный шанс на счастье. Но как же все-таки сложно… Андрей, будто почуяв чужие сомнения, приобнимает его крепче за плечи, смазано целуя куда-то в шею, и подталкивает вперед, призывая идти. Так легче. Даже эта крошечная ответственность, переложенная на чужие плечи, позволяет дышать свободнее. Не гора с плеч, конечно, но булыжник порядочный. Миша в своих сомнениях и страхах тонет, ему нужно за что-то, кого-то, точнее говоря, зацепиться. Без чужой помощи ему на плаву не удержаться. В машине разговор не клеится, поэтому едут молча. Андрей тоже нервничает, и его нервозность Мишу пугает ещё больше. А вдруг Андрей не хочет, чтобы между ними сегодня что-то было? А вдруг он сам не готов пока к близости, а Миша уже всё за них обоих решил? От таких мыслей горят стыдливым огнем щеки, и кожа под ремешками подвязок и кружевом чулок горит, кажется, не меньше, особенно когда Андрей, заметив его метания, кладёт руку ему на колено в попытке успокоить. Хочется провалиться сквозь землю, а ещё лучше пойти нырять в Неву, даже не с целью утопиться, а чисто чтобы остудить голову. В квартире, едва щёлкает за ними дверной замок, Андрей прямо в коридоре прижимает его спиной к стене и жадно целует. Все мысли в этот момент отходят на второй план. Думать о чём-то сейчас не то что сложно — невозможно практически. Предательски кружится голова и подкашиваются ноги. А еще в пальто так жарко сейчас, что кажется, что ещё немного и станет дурно. Спасибо Андрею за то, что он понимает, ну или просто его тоже это беспокоит. Торопливо и немного неловко он помогает стянуть пальто, бережно вешая его на крючок. Свою куртку бросает на тумбочку, так же небрежно, как запинывает куда-то в угол свои гады. Мишины ботинки расшнуровывает осторожно, присев рядом на корточки, стягивает их поочерёдно, придерживая мягко за лодыжки. Миша шумно дышит и пытается вяло протестовать, мол не маленький, мог бы и сам справится. Андрей на это только усмехается тихонько и целует его в острую коленку. От обуви на пол успели натечь лужицы талого снега. Андрей прыгает через них нелепо, стараясь не замочить носки, а Мишу и вовсе подхватывает на руки. Сейчас нет ни сил ни настроения искать для гостя тапочки. Сейчас вообще сложно сконцентрироваться на чём-то, кроме друг друга. В спальне Андрей на кровать садится первым и тянет Мишу на себя. Тот послушно устраивается у него на коленях и замирает неловко. Даже руки не знает, куда деть, складывает их так трогательно и до болезненного уязвимо на груди в замок, будто молиться. Андрей разжимает чужие пальцы осторожно, мягко, целуя каждый по очереди, и сам Мишины руки пристраивает на своих плечах. Миша шумно дышит, неосознанно ерзает, дразня и без того уже заведенного до предела альфу, цепляется длинными сильными пальцами за чужую рубашку, словно боится, что кто-то его сейчас от Андрея может забрать. Хрен там Андрей кому позволит! О чем молча, но оттого не менее решительно заявляет, по-хозяйски оглаживая ладонями сначала поясницу, а потом и бедра. Руки живут своей жизнью, уже не подчиняясь мозгу. На мгновение они жадно сжимаются на чужой упругой заднице, которая у Миши, что надо. Это Андрей подметил в первую же встречу, когда, капая слюной, смотрел, как заманчиво покачивается прямо над ней по центру хвостик косы. Жаль у него нет глаз на руках, чтобы сейчас оценить, как оно выглядит со спины. Вне всяких сомнений бомбезно. Миша снова ерзает, как-то особенно чувственно в этот раз, и Андрей не отказывает себе в удовольствии осуществить ту фантазию, что мучила его весь сегодняшний вечер. Насколько позволяет вырез на спине, он запускает руки под ткань, бодро обследуя новые доступные территории. Всё там оказывается именно таким, как он и мечтал, и даже лучше. Прохладная, как шелк нежная кожа под его ладонями будто начинает пылать при каждом прикосновении, и уже так скоро этого становится мало. Ужасно мало. Андрей подцепляет край туники одеревеневшими от волнения пальцами и тянет ее неумолимо наверх. Миша, в ответ на такие манипуляции «мяукает» пронзительно-жалобно и прогибается в спине почти до хруста, когда грубый шов на подоле «царапает» припухшие от возбуждения соски. Этим он решает свою участь, потому что долго раздумывать Андрей не собирается и сразу накрывает жадно губами розовую горошину, мягко сжимая вторую пальцами. Мишу выламывает снова. Андрей чувствует, как чужие бедра, сводимые сладкой судорогой, сжимают тисками его собственные. Миша прогибается в пояснице до предела, трется животом о его стояк сквозь жесткую ткань брюк и скулит высоко, на одной ноте, отзываясь благодарно на то, что Андрей вытворяет с его сосками. Ещё пара минут, и туника, став окончательно ненужной, летит куда-то на стул, Миша хнычет от нетерпения и, царапаясь легонько, старается избавить Андрея от рубашки. Ему тоже хочется большего. Как минимум больше прикосновений кожа к коже. В конце концов нечестно, что раздевают в этой комнате пока только его. Андрей шикарный. Господи, ну какой же шикарный! Мишу перетряхивает от одного только вида. Про таких людей говорят обычно, что их «бог не обидел». И правда, фигура у Княже завидная: плечи широкие, сильная спина, сам он крепкий, мышцатый, но не сухой, как вобла, а красиво, естестественно подкачанный, мясистый и большой. И бицухи у него большие тоже — вдвое, если не втрое больше Мишиных тощих рук. Кровь с молоком, как говорится. Мише даже как-то неловко становится, что вот он со своими диетами, на фоне Андрюхи, как подросток какой-то, не просто доска даже, а доска для стирки с этими своими торчащими рёбрами. Но опять-таки даже для самоуничижительных мыслей сейчас не остаётся сил. Миша прижимается к чужой широкой груди, и в полуэкстазе трется сосками о чужие ключицы. Андрей в ответ больно кусает его за плечо и тут же невесомо зацеловывает, извиняясь. Одной рукой он при этом прижимает к себе Мишу за поясницу так крепко, будто переломить надвое хочет, а другой стягивает резинку с его косы и прядь за прядью распускает осторожно волосы, пока они не рассыпаются по спине мерцающим темным шелком. Миша с его белой кожей, тонкой фигуркой, волосами этими роскошными, и совершенно запретно прекрасными огромными чёрными глазами-омутами выглядит волшебным, чу́дным созданием прямиком из сказок и легенд. Такой красивый, что Андрею кажется на мгновение, что это сон. Мише Андрей в этом холодном промозглом городе кажется ожившим летом: от него разит жаром, волосы золотятся, как спелая пшеница, в глазах плещется теплая озерная синева, и румянец его на щеках горит, словно рассветное небо. Красивый! — Андрюш! — скулит Миша жалобно и в тоже время требовательно. Подставляет под поцелуи длинную шею и притирается ближе, как можно ближе. — Приподнимись, — просит Андрей, но потом, видя, что собеседник его не особо понимает сейчас, сам падает спиной на постель и тянет Мишу за собой, так, чтобы омега оказался нависшим над ним на четвереньках. Сам же он расстегивает пуговицу и ширинку на чужих брюках и пытается стянуть их вниз. Не особо успешно. Все-таки брюки узкие, а бедра Мишины разведены широко. Благо Миша понимает, чего от него хотят. Немного неуклюже сползает с Андрея, задев при этом острой коленкой его член, что сука и больно и приятно одновременно. Сам он со штанами расправляется быстро, видимо сказывается опыт быстрых переодеваний в гримёрке. А дальше Андрей и вовсе теряет рассудок, потому что на Мише чулки. Черные кружевные, мать его, чулки с поясом и подвязками, и в комплекте с ними кружевное же полупрозрачное белье. Белье Мишино, впрочем, надолго в этом ансамбле не задерживается. Андрей лично прилагает к этому все усилия. Миша тоже в общем-то времени даром не теряет и возвращает услугу, стягивая одним махом до колен чужие штаны вместе с боксерами. Андрей стонет и тянет его ближе, сначала усаживая к себе на живот, а потом выше, до тех пор, пока Миша, осознав, чего от него хотят, не пытается вырваться, внезапно засмущавшись. На животе, в ложбинке пупка, остается лужица смазки. — Не надо! Андрюш, не надо! — протестует омега вяло, но Андрей не слушает. А вот тот потрясающий звук, который Миша выдаёт, когда чувствует, как проникает в него чужой юркий язык, Князь слушать готов до бесконечности. Миша скулит, всхлипывает громко, рвано от каждого движения. Весь дрожит, а руки, на которые он опирается, и вовсе трясутся лихорадочно, готовые подломится в любой момент, хорошо хоть Андрей придерживает его за бедра. К моменту окончания этой сладкой пытки, Миша пребывает в состоянии близком к истерике. Судороги такие сильные, что он уже не скулит, кричит, выгибается до хруста, и, кажется, в самом деле рыдает навзрыд. Слишком много ощущений, а ведь это только начало. Андрей помогает ему улечься к себе на грудь, гладит успокаивающе по голове и ловит жадно телом отголоски чужих оргазмических конвульсий. Член стоит по стойке смирно, хоть гвозди заколачивай, готовый к продолжению. Нет, Андрей, конечно, не зверь. Если с Миши на сегодня достаточно, он готов, как говорится, взять дело в свои руки, уж точно не требуя от омеги большего, чем тот готов сейчас дать, но Миша решает иначе. Придя в себя, он сползает вниз, к паху, устраиваясь между чужих бедер с вполне конкретными намерениями. Андрею очень хочется, чтобы всё случилось, но сомнения не дают ему отдаться моменту целиком и полностью. — Миш, — зовёт он охрипшим голосом, — ты ведь знаешь, что не должен ничего делать, если тебе не хочется? Это не услуга за услугу! — Не услуга, — Миша трясёт головой. — Я хочу сделать тебе приятно. И… о да! Он делает. Теперь уже кайфом ломает Андрея, да так, что ему едва удаётся удерживать себя от желания вцепиться рукой в потрясающие Мишины волосы, намотать их на кулак, и двигаться навстречу резче, жестче, быстрее, вбиваться глубже, контролировать, властвовать… Вместо этого всё, на что он осмеливается — это перебирать осторожно пальцами взмокшие пряди и шептать беспорядочно то, какой Миша чудесный, какой хороший, красивый, потрясающий и так почти до бесконечности, до тех пор, пока внизу живота не взрывается фейерверком удовольствие. На губах у Миши смазовшаяся помада и капли спермы. Равнодушным от такого зрелища остаться сложно. У Андрея точно шансов нет никаких, да он даже и не собирается пытаться. Зачем тратить время на такие глупости, если вместо этого можно сейчас притянуть этого невозможного омегу к себе и поцеловать одновременно со страстью, благодарностью и заботой. До душа доползти у них едва хватает сил. Миша, сонный и капризный, жмётся кошкой под бок, морщась и пища что-то на недовольном из-за того, что вода кажется ему недостаточно горячей. Андрей повышает градус, и даже то, что по ощущениям он скоро сварится живьём, стоит того, чтобы слышать уже довольное Мишино мурчание. В спальню они возвращаются, не особо обременяя себя одеждой. Андрей ограничивается трусами, а Миша Андреевым халатом. Халат этот Князь и не носил никогда, его подарили на работе на новый год, кажется, сто лет назад. Слишком уж бабским он смотрелся. А вот на Мише это шёлковое недоразумение с закосом под кимоно смотрится более чем хорошо. Без него, конечно, лучше, но Миша, как ни крути, нуждается в чём-то, что сохранит подобие его приличия. Может не сейчас, но когда он проснётся точно. В комнате уже светло. Утро пусть и неуверенно, но вступает в свои права, такое непривычно тихое, особенно на контрасте с ночной шумихой. Сегодня все отсыпаются, и они тоже не исключение. Даже Андрея рубит против воли в сон, как бы сильно ему не хотелось подольше понаблюдать за таким Мишей, мирно посапывающим сейчас у него под боком, доверчиво пристроив голову на его плече. Во сне Миша выглядит мягче и моложе, совсем юным, будто Костику своему не муся, а брат. А ещё он такой красивый, что Андрей снова ловит себя на том, что едва может поверить в реальность происходящего, слишком уж она хороша. Слишком хорош Миша, окутанный его, Андрея, запахом, пригревшийся в его объятиях. Можно сойти с ума от того, какой же он красивый. Сказочный. Спит спокойно, мерно дыша и улыбаясь едва заметно во сне. Халат на нём задрался, обнажая худые бёдра, сполз с плеча, открывая часть груди. Одновременно так развратно и так невинно. И, конечно же, очень красиво, как истинное искусство. Андрей уже знает, что обязательно запечатлит навеки в памяти этот образ и для надёжности перенесет его на холст, со всем своим мастерством и всеми своими нежностью, страстью и восхищением, которых так много, что, кажется, они скоро перельются через край. Сколько бы не ушло у него на это часов, Андрей напишет все настолько же совершенно, насколько оно есть в реальности. И это мягкое выражение лица выпишет до каждой родинки, каждой реснички, и кожу его жасминово бледную постарается написать так, чтобы передать ощущение того, как в полумраке комнаты она будто светится теплым жемчугом, нежным, как лунный свет. Не нужно даже особо приглядываться, чтобы увидеть, как струятся под ней прозрачной синевой узоры вен, и Андрей прорисует каждую. И даже старые растяжки, проступившие местами на бедрах белесыми трещинками не оставит без внимания, как и выстроившиеся лесенкой давно зажившие шрамы от бритвы. Потому что это всё тоже часть Миши, а Андрей его любит целиком и полностью. Любит, и очень боится по неосторожности потерять, поэтому прижимает к себе как можно крепче.