Будь моим смыслом

Просыпается Андрей в одиночестве и, натянув торопливо штаны, тянется скорее на кухню, откуда доносится тихо немного фальшивое пение радио, что-то из бессмертной рождественской классики. Фрэнк Синатра, если Андрея не подводит память. Но это не так и важно. Вместе с музыкой доносится и манящий аромат чего-то вкусного, а еще Мишин запах. Последний манит Андрея сильнее всего и он, заскочив быстренько в ванную, чтобы почистить торопливо зубы и умыться, почти бегом влетает на кухню. Вот только на пороге невидимая сила тормозит его, примагничивая к полу, и он остаётся стоять в дверях, завороженно наблюдая открывшуюся ему картину. Из маленькой кастрюльки на плите доносится аромат вина, гвоздики и меда, видимо Миша варит глинтвейн, а ещё орудует ловко сковородкой, на соседней комфорке выпекая тоненькие блинчики с идеальной хрустящей корочкой. Но суть вовсе не в этом. Суть в том, КАК он это делает. Кажется, сильнее восхищаться человеком уже невозможно, но раз за разом Андрей берёт новые высоты. Вот и сейчас, глядя на Мишу, он чувствует себя до безобразия влюбленным и счастливым. И как ещё ему чувствовать себя, когда его любимый готовит ему завтрак, одетый в одну лишь его собственную рубашку и белье, то самое кружевное, и всё это после умопомрачительной ночи, что разделили они на двоих в это праздничное утро, как бы оно не звучало. Да тут от одного только вида можно сойти с ума. Миша его то-ли не замечает, то-ли притворяется, что не замечает, ведя какую-то свою омежью игру. Подпевая тихонько Синатре, он пританцовывает плавно, и кончик заплетенной небрежно косы скользит заманчиво над самой поясницей, едва касаясь кромки тонкого кружева. Поддавшись воле желаний, Андрей подкрадывается и легонько дергает его за косу, как в школе. — Как вам не стыдно, Князев, обижать омегу? — спрашивает Миша, повернувшись, наигранно строгим учительским тоном, но всё же не удерживается и тихонько смеётся, кокетливо поправляя чёлку. Андрей залипает потемневшим от желания взглядом сначала на глубоком вырезе, а потом на стройных, но при этом сочных бёдрах, расцвеченных алыми следами его ночной жадной страсти. Даже не верится самому, что ему могло достаться такое сокровище. Слишком уж это похоже на сказку. — Какой же ты красивый! — полушепчет Андрей с придыханием. Безграничным обожанием в его глазах сейчас, если запечатлеть его на фото, можно, по методу Кашпировского, лечить разбитые сердца и низкую самооценку. Миша под этим взглядом тает свечой и даже прикрывает смущенно глаза, очаровательно алея щеками. И это — последняя капля. В конце концов Андрей совсем не железный. Когда его ловят вдруг в крепкие объятия и начинают бесцеремонно зацеловывать жадно везде, куда дотянутся, Миша взвизгивает забавно от неожиданности и только и успевает, что выключить плиту, прежде чем его окончательно берут без боя в плен. — Дюш, ну куда ты на стол-то? — бормочет он смущенно, когда Андрей, подхватив легко под бедра, усаживает его на столешницу. Хлипкий старый стол от таких манипуляций опасно покачивается, и Андрей решает, что такие игры они пожалуй оставят на потом, для более безопасных мест, но чтобы не капитулировать сразу, опустившись рядом на колени, он еще несколько минут старательно зацеловывает роскошные Мишины бедра, устроив их на своих плечах. Миша в ответ дрожит и тихонько всхлипывает время от времени, выгибая ломко спину. В спальню Андрей несёт его колечком. Бравада, конечно, потому что очень уж оно неудобно, на самом деле, но оно того стоит. В этот раз спешить некуда, поэтому поиграть можно подольше, чем Андрей беззастенчиво пользуется. На кровати они садятся друг напротив друга, соприкасаясь бедрами, и Князь нарочно занимает такое положение, чтобы своими коленями раздвинуть чужие ножки пошире. Одной рукой он нежно, но в тоже время властно притягивает Мишу за шею для поцелуя, а другой накрывает мягко и пока ненавязчиво его промежность. Нужно всего лишь ещё немного шире раздвинуть колени, чтобы заставить омегу сесть на его ладонь уже основательно, что Андрей и делает. Повлажневшее кружево приятно щекочет руку, когда Миша, поскуливая, ерзает на ней, пытаясь то-ли отстраниться, то-ли наоборот получить больше ласки. Кто Андрей такой, чтобы долго ему в этом отказывать? И вновь белье их славную компанию покидает быстро. А вот рубашку Андрей решает оставить. Уж слишком горячо она смотрится сейчас, на фарфоровом гибком обнаженном теле, бесстыдно расстегнутая почти до пупка, особенно когда соскальзывает в какой-то момент с острого плеча, открывая трогательно розовый сосочек. Андрей тут-же накрывает жадно маленькую твёрдую горошину губами и, чуть посасывая и щекоча кончиком языка, одновременно с этим гладит ловкими пальцами горячую нежную влажность между чужих ног. Ни в одной порнухе пожалуй он не слышал столько восхитительных звуков, сколько выдаёт Мишенька в ответ на такие довольно бесхитростные ласки. Стонет он сладко до дрожи, до мурашек и томительной лёгкой боли внизу живота. Член стоит колом, и в какой-то момент Андрей понимает, что если он хочет продолжения банкета, а не кончить сейчас вот так, даже не прикасаясь к себе, то ему стоит поторопиться и перейти уже к основному блюду. Когда Андрей вскрывает квадратик с презиком, руки у него предательски трясутся. Миша, опустившись обессиленно на локти, наблюдает затуманенным похотью взглядом из-под полуприкрытых век за тем, как он торопливо и неуклюже, словно прыщавый подросток, натягивает резинку, и нервно улыбается. Глаза у него шалые, поплывшие, грудь рвано вздымается, а молочные бедра с маками свежих засосов, уже разведённые призывно, в полузабытьи покачиваются ритмично вверх-вниз. Ну какой же он все-таки потрясающе красивый! Андрей всерьёз опасается, что долго ему под гнетом чужого неприличного великолепия не устоять, и есть вполне реальный риск стыдно кончить за пару минут от переизбытка эмоций. И всё же, при том состоянии, когда от возбуждения уже плавятся мозги, а членом можно забивать гвозди, Андрей помнит про осторожность. Размер у него довольно ощутимо побольше среднего, а у Миши секса полноценного не было уже очень давно (всё же простенькие игрушки и собственные пальцы не в счёт). Поэтому Андрей осторожен, хотя здесь лучше бы подошло слово бережен максимально. Прежде чем войти самому, он ласкает довольно долго своего омегу пальцами, скользкими от щедрой порции смазки, до тех пор, пока тот не расслабляется наконец достаточно, и только потом входит медленно и осторожно. Экспериментировать и рисковать они будут после, когда привыкнут к телам друг к друга, узнают лучше, где для кого проходит грань между удовольствием и чем-то неловким или даже неприятным, а сейчас, в их первый раз, важно всё сделать правильно. Мишину реакцию поначалу считать сложно. Слишком много всего написано на его лице. Темные выразительные брови заломлены страдальчески, влажные бездонные глаза широко раскрыты, губа прикушена томно, прилипли к высокому лбу пряди волос, голова запрокинута беззащитно, а руки сцеплены на груди в замок, будто он в самом деле молится. С него бы сейчас только святых мучеников писать художникам Ренессанса, ей-богу. Ожившее искусство, не иначе! Андрей двигается медленно и глубоко, едва сдерживаясь, и поцелуями выплескивает переполняющую его страсть на подставленную доверчиво чужую шею, на напряженные худые руки с бугрящимся узором вен под фарфоровой кожей, до тех пор, пока не раскрывается замок, и эти самые руки не хватаются заполошно за его плечи. Разумеется, не обделяет Андрей вниманием и чувствительную грудь с набухшими темными сосками. На этом этапе толчки становятся быстрее и беспорядочнее, потому что им обоим слишком хорошо, и Миша уже сам подаётся нетерпеливо навстречу, выдавая трель таких сладких хнычущих звуков, что Андрея от них аж потряхивает, расстреливая волнами душного вязкого возбуждения, почти болезненно раскрывающегося спиралью где-то в паху. Выгибается Миша, как кошка, так, что кромка ребер над впалым животом поднимается волной. Андрей, не удержавшись, чуть прикусывает выпирающую кость и языком проходится щекотно по бороздкам между торчащих ребер. Трётся по-кошачьи щеками об них и об такие-же острые ключицы. От укуса за ключицу Миша болезненно мычит и Андрей, извиняясь, тут же зацеловывает невесомо алый след. Раньше он за собой не замечал этой жадности, но видимо раньше ему никого и не хотелось сделать своим, а Мишу хочется присвоить целиком и полностью, поэтому помечает Андрей его, не щадя и не сдерживаясь. Единственная красная линия пока — метка. Это все-таки дело серьезное, очень серьезное, и если уж они на это решатся, то тут уже всё надо сделать по-человечески. Купить кольцо, отвести в ЗАГС, а после свадьбы уже позволить себе разгуляться. А пока… не то чтобы Андрей в чувствах своих или Мишиных сомневается, ну или намерений серьёзных не имеет, нет конечно, но пока официально их с Мишей отношения не закреплены, компрометировать Мишу ему кажется подлым. Все-таки тот — личность публичная, а все эти грязные толки, что могут пойти, ему точно не нужны. Поэтому, хотя и бесится альфа внутри него ревниво от вида бледного шрама, оставленного Мише его мужем-подонком, а всё-же Князь себя сдерживает. Что до Миши, то он давно уже в чувствах и ощущениях потерялся напрочь. После всех этих долгих лет, когда ласкали его лишь собственные руки, и то по пуритански: под одеялом в темноте и без лишних фантазий, Андрей с его пылким жадным напором — для него это не просто много, а слишком много. Поэтому мечется под ним на постели Миша, как в лихорадочном бреду. Дрожит, выгибается судорожно, конвульсивно вскидывает бедра, и как бы не пытался сдерживаться, стонет совершенно неприлично. Андрей срывается на совсем беспорядочный темп, очевидно, что надолго его уже не хватит. Впрочем, Миша всё-равно финиширует раньше: напрягается вдруг резко, сжимаясь до искр из глаз, выгибается дугой, вставая на локти и запрокидывая голову, и воет протяжно сиреной на одной ноте, самой потрясающей ноте, какую Андрей в своей жизни слышал. Тем не менее, кончает тут же следом он вовсе не от любви к искусству. До невыносимого хочется вцепиться зудящими клыками в запрокинутую Мишину шею, поверх старого бледного следа, вцепиться посильнее, так, чтобы метка осталась крупной и четкой, но каким-то чудом Андрей себя сдерживает, и кончает, носом зарывшись в мягкие волосы на чужой макушке. Приходить в себя не спешат оба. Андрея хватает только на то, чтобы, избавившись от резинки, лечь рядом и обмякшего безвольного Мишу притянуть спиной к груди в крепких согревающих объятиях. Им бы не помешало укрыться, но тянуться за одеялом лень. Хорошо, что, проснувшись, он не додумался открыть форточку на проветривание, и в комнате довольно тепло. Нежности так много, что она перелилась уже через край, от счастья дышится невероятно легко, в голове звенит блаженная пустота, тело кажется бескостным, и только расцарапанная спина саднит немного, Миша себя тоже не особо сдерживал. — Как ты? — все-таки спрашивает Андрей, когда его начинает попускать. Внезапно становится немного тревожно. А вдруг Мише не понравилось? Вдруг он сделал что-то не так? Обидел чем, или даже боль причинил, уже не ту, что только заводит сильнее, а настоящую. Миша вместо ответа ворочается так, чтобы повернуться к нему лицом и, чмокнув неуклюже куда-то в подбородок, устраивается уютно головой на его груди. ***** Выходные на новый год, с его-то работой — слишком большая роскошь, чтобы длится дольше двух дней, поэтому утром второго января Андрея уже вызывают на работу. Ранний подъем, после того, как они провели в постели почти весь вчерашний день, даётся хотя бы не так мучительно, как обычно. Миша даже успевает приготовить простенький завтрак, который они делят на двоих, а потом Андрей завозит его домой по дороге на работу, и прежде чем выйти из машины, они целуются, не так страстно, как в постели, но как-то по особому уютно. Утро светлое от снега и умиротворяюще тихое. Уже у парадной, Миша, передумав, поворачивает назад и идёт в ближайший магазин. Наверняка мальчишки доели уже то, что осталось с новогоднего стола, а то, что не доели, уже пора бы проверить на съедобность, поэтому закупиться едой сейчас не помешает, тем более что позже выползти их дома ему будет лень, а мальчишки первой электричкой умотали с Андреевыми родителями на дачу. Магазин к его появлению едва успевает открыться. Посетителей, кроме него, пара человек, таких же сонных, как продавцы. Обратно на свежий воздух выходит Миша с полным пакетом, и даже то, что он довольно тяжёлый, не мешает ему идти неспешным шагом и самой долгой дорогой. Свежий белый ещё снег хрустит под подошвой, как сочное яблоко, лёгкий морозец щиплет щеки, и на душе так спокойно и хорошо, что хочется побежать вприпрыжку, как в детстве, или упасть в снег и поваляться в нём вдоволь, делая ангела, но он сдерживается, даже не думая о том, что редкие встречные люди, уныло бредущие куда-то, и так уже его считают дураком из-за широкой счастливой улыбки, не сходящей с лица. Настроение у Миши настолько прекрасное, что даже когда он встречает около лифта свою вечно чем-то недовольную соседку и та, принюхавшись, бормочет себе под нос что-то явно не самое лестное, Миша только улыбается шире и поздравляет её с наступившим. Уже в лифте, привалившись к стене кабинки и глядя на своё такое непривычное отражение, он думает вдруг о то, что был последним дураком, когда готов был отказаться от возможного счастья для них с Андреем, только потому, что зачем-то обращал внимание на чье-то осуждение. А ведь все равно его и так уже осуждали и шептались за спиной о всяком, и жил же он как-то с этим. На груди поблескивает красиво серебром и гранями камушков подвеска. Это первая вещь у Миши, которая ему нравится целиком и полностью настолько, что это почти влюблённость. Каждая линия здесь словно взята прямиком из его головы, будто бы Андрей взял и мысли его заключил в материальную форму. Миша улыбается шире, сжимает кулон в ладони и, подмигнув собственному отражению, внезапно с абсолютной уверенностью думает о том, что всё у них будет хорошо.