Париж, 18 августа 1572 года
Екатерина
Он был повсюду. На что бы в этом огромном зале не натыкался ее взгляд, среди пар танцующих и в темных уголках; рядом с Маргаритой и в одиночестве — везде Екатерина видела его. Скрывая за кубком вина пылающие щеки, которые были бы куда более присущи юной девочке, она и пыталась отвлечься на что-нибудь другое, и в то же время жадно тянулась к нему, наблюдала за ним. Молодой человек, совсем юноша, с едва пробивающимися черными усиками и хитрым выражением лица. Беарнец. Король Наваррский. И погибель Валуа. Екатерина сжала руку в кулак, так что ногти вонзились в ладонь. Никогда не будет на французском троне Бурбона! Потому что она не допустит. И пусть ей придётся вечно гореть в аду, но королевская династия не падет, Флорентийка отдала ей столько лет жизни и столько сил, что теперь не даст ей стать пеплом, даже если ради этого придется пожертвовать самым дорогим. И королева закусывала губу и кидалась вновь расточать любезности какому-нибудь еретику. К примеру, Конде или Телиньи, не важно, главное ей было показать себя счастливой матерью, выдающей прекраснейшую и любимейшую дочь замуж за достойного человека, а заодно и всего лишь женщиной, которая в силу своей природы счастлива воцарению мира в государстве. Да… Королева. Что для нее в этом слове? Власть, верно, но также и страдание, боль и унижение. Роды, разбитое сердце и необходимость быть для короля всегда второй. Сколько слёз она пролила ночами, скольким людям она клялась отомстить! Нет, не мужу, главному их виновнику, а ведьме-Пуатье, которая, если быть хотя бы с собой честной, не могла отказать своему государю, даже если бы не хотела его любви. Но любви же эта наглая развратница и добивалась! К тому же все браслеты, ожерелья и кольца выигранные на турнирах уходили Диане, а это ранило самолюбие. Но Екатерина безразлично и равнодушно смотрела на супруга оказывающего столь явные знаки внимания любовнице, стараясь не думать о своих душевных терзаниях. Утешение было одно: в отличии от Катрин, Пуатье потеряла честь и репутацию приличной женщина, что значило для чопорной итальянки много. Диана держалась на плаву лишь пока был жив король. А для Екатерины настоящая жизнь и началась только с мужниной смертью! Сколько глупцов мечтают о титуле, сколько надежд обыкновенно возлагают на него! Но все это не важно, потому что ей это не дало ни власти, ни счастья, ни богатства. Только обманутые чувства, да ожидания. Может люди думают, что будучи женой короля можно мнить себя защищённой? Нет. Все зависит лишь от того какая политика у государства, в котором ты живёшь, то есть, что придет в голову твоему мужу. Если ты хочешь несметных богатств — становись банкиршей, власти — королевской любовницей, счастья и покоя — просто тихо живи с любимым человеком. Но не выходи замуж за правителя, это дело проигранное с самого начала. Хотя о ее желании никто не спрашивал. Клемент использовал ее в своих целях, но разве можно его осуждать? Все пытаются так же поступить, только вот теперь она не позволяет никому помыкать собой. И несмотря на все это Флорентийка пробилась и в такой ситуации, только не через мужа, а через детей, стала фактически — ведь Карл — король лишь формально, хотя бы раньше был — править Францией, в казне довольно денег, а враги не вторгаются в королевство. Счастье и любовь — малость, но тут Екатерина не властна. Это лотерея, какой билет вытянешь — так и будет, этому повинуются все от аристократов до простых крестьян. Да это ей и не нужно! Любви ей хватило с головой в первом браке, теперь она понимает, всю глупость грёз, в которых ее уже покойный супруг-король приходил к ней со словами, что она, серая мышка, гораздо лучше красавицы Дианы. Генрих любил эту женщину, сказать что-либо подобное было бы для него чуть ли не богохульством. А Екатерина любила его. До безумия. Только вот не умела ему это объяснить и — что гораздо важнее — показать. Муж не знал о силе ее чувств к нему до конца. Его конца. Что сделано, то сделано, сказать ему что-либо у нее уже не будет возможности никогда, но… быть может это исправило бы ситуацию? Возможно, Генрих хотя бы присмотрелся бы к ней? Нет, чушь! Королева с горькой ухмылкой покачала головой. Он любил Диану, этим все сказано, других женщин для него не было и быть не могло. Либо она, либо никто. А жаль, было бы интересно увидеть на хорошеньком личике Пуатье те чувства, которые Екатерине приходилось скрывать долгие годы. День, когда она овдовела изменил ее. Не было больше любви всей ее жизни, как, впрочем, и самой большой цепи удерживавшей ее. Она вышла из своей темницы на свободу, но не сразу остановившись долго ещё пыталась вернуться в прошлое. Зачем-то мстила виконту д'Эксмесу — она так и не привыкла к его новому имени графа Монтгомери — строила из себя безутешную вдову, старалась расквитаться с Дианой де Пуатье. Первое и последнее особенно низко, ведь Габриэль и дал ей возможность стать той, кем она сейчас является, а в случае бывшей любовницы покойного короля можно только сказать, что добивать лежачего — последнее дело. Но теперь ее волнует другое. В последние пару месяцев все чуть ли не идёт крахом. Самое страшное из всего этого — Карл, который, кажется, решил стать настоящим королем и править самостоятельно, без ее помощи, или… Или сын хочет того, чего и она. Но… О, Екатерина пока не уверена, что знает, чего она хочет! Пока что нет... И подумает она об этом на холодную голову, уж точно не сейчас, когда вино дурманит разум. Завтра, вероятно. И если надо, убедит сына в том, в чём ей нужно. Возьмёт с собой какого-нибудь сильного союзника в помощь. Екатерина обвела зал глазами. Например, Гиза. Верно, он подойдёт на эту роль, тем более… Тем более он рьяный католик. Полезно. Точки, на которые нужно надавить, чтобы получить желаемый результат, найти легко, главное не быть чересчур самоуверенной, его семья всегда хотели и хотят власти, а отец этого мальчика плёл интриги не хуже её. А тогда она, ещё довольно неопытная, смогла победить лишь из-за непроходимой глупости — или необычайной любви — этой шотландки Марии. Гизами можно воспользоваться лишь, не давая ничего взамен, иначе это обойдется так дорого, что воспользуются уже тобой. Но это все не сейчас. Потом. Тем временем от больших золоченых дверей послышались возгласы восхищения, они пронеслись по зале, шепот восторгов, хвалебных замечаний о платье, и о самой красавице. Флорентийка едва заметно ухмыльнулась. Шарлотта всегда умела привлечь внимание. За это Екатерина ее и любила, хоть подругой, разумеется, развратная баронесса ей не могла быть. Но зато мадам де Сов была своей королеве верной соратницей, ее лучшей сиреной, а это уже дорогого стоило. Заслужить благосклонность Медичи было нелегко. Настоящую благосклонность, конечно же. Шарлотта явно застала Беарнца врасплох своим появлением. Ее ход с болезнью был довольно ловок, Екатерина с радостью ей в этом подыграла. Королева скривилась, разглядывая, как Генриха словно магнитом притянуло к ее фрейлине, это при том, что о Маргарите он с того момента, как с ней обвенчался, казалось, напрочь забыл. Было немного — да что немного, даже очень! — обидно за дочь. Она же была — хотя бы в детстве — идеалом принцессы, взяла все самое лучшее от своих матери и отца. Красивая, умная, образованная... Какую партию бы ей удалось найти! И то, и другое, и третье при ней до сих пор, но теперь вокруг Марго ходят слухи, грязные сплетни. Глупые романы бросили тень на ее саму, да и те две вещи, что проклятая д'Альбре на беду свою узнала, тоже... Медичи, впол уха слушая дурацкий лепет своих куриц — зато каких красивых куриц! — старалась понять о чём беседуют Беарнец и Карлотта. Ей удавалось иногда немного читать по губам, но хорошо бы, конечно, уметь это делать лучше. Она улыбнулась, когда поняла, что наваррский глупец зовёт фрейлину "милочкой". «Если этим обращением можно было купить какую-нибудь крестьянку из окрестностей По, мальчик, это ещё не значит, что то же самое произойдет и с парижской бестией, привычной к самым изысканным комплиментам.» Но мадам де Сов, видимо, ему подыграла, а это говорил взгляд, словно бы невзначай, брошенный ею в сторону своей госпожи. И судя по тому, каким довольным Беарнец возвращался от неё, свидание, которого он без сомнения добивался, все же наконец было назначено. Бесцельно скользя, как обычно, ничего не выражающим взглядом темных глаз по толпе Екатерина вдруг резко напряглась. Что дочь говорит Гизу, этому мерзкому проныре, такому же как его отец? Королева-мать прищурилась разглядывая, как Маргарита и ее бывший — хотя бы Флорентийка на это надеялась — любовник перемолвились парой слов и разошлись. Не собирается ли Марго продолжить крутить свой беспутный романчик с этим мальчишкой? Наверняка, новоиспечённая королева Наваррская думает, что он — любовь всей ее жизни и разрывать с ним отношения нельзя, хотя бы потому что мир потеряет трогательную историю о страсти пронесённой через всю жизнь. Она верит, что о прекрасной французской принцессе и ее верном горячо любимом герцоге будут слогать баллады и пение бродячих певцов заполнит и деревни полные голодных крестьян, и города, большие и малые. Но ничего, дочь моя, этого не будет. И когда разочарование настигнет тебя, моя дорогая, тебе будет уже не мил белый свет, никакая любовь не воскресит тебя прежнюю. Не будет ничего взамен чувств, даже власти, ты потеряешь все, но если ты забудешь свои мечты уже сейчас, родишь мужу наследника, то дело изменится. Ты сможешь править, образование и ум у тебя есть, а большего для этого и не надо. Оттягивать момент разговора с Беарнцем было уже невозможно, Екатерина поняла это в очередной раз поспешно отворачиваясь после того, как он снова бросил на нее — хотя бы как ей казалось — наглый, вопрошающий о причине такой заинтересованности, взгляд. Был уже разгар вечера, придворные дамы королевы все как-то медленно и — насколько возможно — незаметно разбежались по своим делам. Несколько все ещё остались при ней, но это были самыми глупыми из всех, раз не смогли, как остальные, разбрестись по любовникам. Они ничего не слышат и не видят, потому Екатерина добролась до новоявленного зятя без какого-либо страха.Генрих
— Сын мой, — королева-мать склоняет голову в знак приветствия. Убийца его матери! Это убийца его матери. Святая пятница! До чего же он докатился! Ему следовало бы, как примерному сыну, воткнуть этой женщине нож в сердце, а не беседовать с ней. Но этой мести не будет. Хотя бы пока. — Милая матушка! — одно обращение это предательство памяти покойной, но Генрих с показным простодушием улыбается. Потому что так надо. Потому что он обещал матери остаться в живых. Беарнец на мгновение прикрывает глаза и сразу вспоминает события, произошедшие два месяца назад. Тот самый переломный момент. Он опять был в темной душной комнате, попахшей сладкими, как мед, духа́ми и смертью. А на кровати лежала женщина. Длинные когда-то, прекрасные волосы теперь выпадали целыми клоками. Лицо принадлежало, казалось дряхлой карге, а не в сущности все ещё не старой женщине. — Живи... — мать еле шевельнула губами выговаривая, кажется, такое простое слово, но даже оно далось ей с трудом. Из ее горла вырвалась не человеческая речь, а хрип. Хрип умирающей. Генрих крепче сжимает ее руку. Такую ледяную, уже холодную руку! Господи, как много всего невысказанного! Как много всего того, что он не успел у нее узнать! О скольком не смогли — и уже больше никогда не смогут — они теперь поговорить! — Матушка, вы... — его душили слезы. Он постарался незаметно утиреть их рукавом. Так, чтобы она не увидела. — Вы выздоровеете. Мы оба будем жить... — Обещай мне, что выживешь... — Жанна д'Альбре перевела дыхание, — и не будешь лезть нарожон... Обещай мне это, Генрих... — Обещаю... — он шептал дрожащим голосом, хоть и старался не плакать, не беспокоить умирающую... — И сохрани веру... Нашу веру! — Как могу я поступить иначе? Генрих не желал говорить сейчас об этом. После смерти отца религия — единственное, что поддерживало Жанну, но это отнимало ее у Беарнца и, как он ни старался, не мог ее понять. — И держись подальше от... — мать взглотнула, — при... принцессы Маргариты... Она... порочна... Очень порочна... — Да... Да... Матушка! Генриха сотрясали рыдания. Нет... Этого не может быть, мать не может погибнуть... — Не плачь... — она приподняла отяжелевшие, словно свинцовые веки и посмотрела на него. Нежно, с любовью. Как в детстве. — Улыбнись... — Хорошо... — Генрих постарался исполнить ее просьбу, сквозь слёзы растянул губы в довольно горькую усмешку. — Матушка... — Ч-ш-ш... — мать провела пальцем по его руке утешая. Успокаивая. — Мне хорошо... Уже почти хорошо... Ты так на него похож... — с блаженной улыбкой прошептала она. — Похож на Антуана... Потом последняя предсмертная судорога и королевы наваррской Жанны д'Альбре не стало. А из покоев уже мертвой матери вышел новый король. Генрих Наваррский. Он исполнит предсмертные мольбы матери. Он выживет. Станет французским королем. Обязательно. А до этого будет улыбаться и до своей молодой и прекрасной жены даже не дотронется. И заняв трон сделает всю страну гугенотами! Генрих вновь открыл глаза. Прошло, самое большее, несколько секунд, но королева Екатерина уже внимательно разглядывала его. Словно бы с беспокойством. — Поздравляю вас... — как-то слишком задумчиво протянула она. — Сын мой. — Благодарю, милая матушка! — говорил он легко и непринужденно, даже чуть развязно, но это даже лучше, так он вызовет меньше подозрений. — Маргарита так красива! И вы тоже красивы. Безумно. До ужаса. Он не должен так думать. Не должен считать королеву Екатерину красавицей. Но он не властен над своими чувствами. Да и кто может изменить то, что заложено в тебе Богом? К тому же это ведь правда. Только вот упаси Господь от такой красоты! — Верно, — шепчет королева-мать оглядывая его внимательно. Оценивающе. — Верно, сын мой, — повторяет уже громче. — Она прелестна. Боюсь, у вас даже будут соперники за ее сердце. Екатерина слегка приподнимает уголки губ немного ухмыляясь. Змея! Все же какая змея! Даже улыбка у нее не как у людей! — О, я был бы в отчаянии, если бы она предпочла мне кого-нибудь ещё! — воскликнул Генрих, может даже с преувеличенной горячностью. На абсолютно белых до того щеках его собеседницы вспыхнул какой-то, будто бы нездоровый, горячечный румянец. — Так не приходите же в отчаяние, — выдохнула она подойдя чуть ближе, чем положено этикетом — он смог учуять в полной мере пряный аромат ее духов — серьезно заглядывая ему в глаза. — Будьте очень внимательны в этом вопросе. И гордо развернувшись направилась куда-то ещё. А ещё когда она уходила Генрих Наваррский, кажется расслышал тихие слова: — Будьте очень внимательны, Генрих. Он выдохнул. Зачем королева Екатерина к нему пришла он не знал, это ему ещё предстоит выяснить, но уж точно не ради тех любезностей, которыми они обменялись. И что значили эти ее речи о внимательности. Ведь не могла же она его так предупредить! Тем более главный враг его здесь, при дворе, именно она, так что же коварная Флорентийка решила себе же навредить? А ещё Беарнец поймал себя на мысли, что она всё ещё красива. Ещё раз поймал. Чудесная, бумажно-бледная кожа, темные глаза, рыжие кудри, аккуратный нос, изящные ручки с длинными тонкими пальцами и крошечные ножки, что иногда выглядывали из под черного, траурного платья. Через чур худа правда, но это даже придает ей какой-то особый шарм... Миниатюрная итальянка. Недурно. Если бы это не была она, то он бы с удовольствием покрутил бы роман с такой женщиной. Если бы не испугался ее. Потому что было что-то в лице ее, что настораживало. Вызывало ужас. Но даже одни мысли подобного рода — оскорбление памяти матери. Как ненавидели они, эти две королевы, друг друга и вот, всего через несколько месяцев после смерти одной из них, он, Генрих Наваррский, начнет любовную интригу с другой? Нет, никогда, он же не такой! А Маргарита ведь очень похожа на свою мать. Генрих посмотрел на жену. Формально жену. Да, определённо. Те же выразительные карие омуты-глаза, та же бархатная кожа, разве что у принцессы Валуа волосы были черные, как смоль. Да и Марго — как называл ее брат новобрачной, король Карл — обладала более женственной фигурой, не такая тоненькая и хрупкая, как королева Екатерина. Божественно прекрасная и такая смертоносто опасная. Как впрочем и все дамы здесь. Генрих не знал наверняка ничего, попроси его предъявить доказательства — он не сможет. Но он чувствовал, что погубит его роман с любой из них. Неважно жена это будет, красавица баронесса, или та же Флорентийка, Екатерина Медичи. Что же, если выбирать из заведомо проигрышных вариантов, то стоит попробовать получить как можно больше удовольствия. И не нарушить клятвы, данной умирающей женщине. Его умирающей матери. Шарлотта — прелестная крошка, его к ней тянет, так в чем же дело? Почему он сейчас не прыгает от счастья? Дело в том, что это все ещё не любовь. А как же все эти его мечты, что погибнет он — чего Наваррцу очень не хотелось, но все же если погибнет — за любимую женщину, прекрасную даму, защищая ее? Глупости! Он не погибнет, будет жить! Станет французским королем. Он не рыцарь, прекрасных чисто-непорочных дев нет сейчас и в помине. Да и времена те давно прошли. И к тому же ничего из этого ему не нужно! Генрих будет счастлив с прекрасной Шарлоттой, если сейчас пока не чувствует любви, так полюбит ее позже! И она станет потом любовницей французского короля, короля Генриха, который исполнит все свои клятвы, что бы сейчас о нем не говорили. И он выполнит даже свое обещание этой девочке, Дариоле. Но прежде всего клятвы, данные матери. Прежде всего.Карл
Он старался на нее не смотреть. Старательно отводил взгляд, искал в толпе любую другую женщину: его старшую сестру, Клод Лотарингскую; эту развратную любимицу матери, баронессу де Сов; герцогиню Неверскую, ее подругу. И всегда приходил к исходной точке его размышлений. К Марго. Его сестричке Марго. Когда он прикрывал глаза видел ее же. Когда пытался завязать разговор с кем-нибудь рядом, она проскальзывала прекрасным, но таким нереальным видением в их беседе. В тот вечер французский король до крови искусал тонкие бледные губы. Маргарита. Простое, кажется, имя, а какое значение оно для него имеет! Марго. Черные пышные кудри, такие мягкие, пахнут какими-то до умопомрачения прекрасными духами, он не вникал какими; нежная кожа, приятная на ощупь, жемчужно-белая, почти прозрачная, о которой грезили все красотки Парижа, да и мужчины тоже, только в немного другом смысле, в порочном смысле; большие, выразительные глаза цвета темного янтаря, изменчивые, словно бурное море и такие глубокие, что в них можно утонуть. Кажется, это все принадлежит обычной, хоть и чудно красивой, женщине, но разве может человек вызывать такие чувства? Яркие и сильные. Такие, что совладать с ними в конце концов становится невозможно? Нет. Обычный человек не может. Может только Марго. Колдовская, демонически прекрасная сейчас, а раньше, до того, как ее совратил этот мерзкий Гиз, милая и кроткая. Но всегда высокая, стройная, грациозная. И такая идеальная. А Карл посмел этот идеал полюбить и даже потребовать взаимности. Но так нельзя. Только когда сама Маргарита позовет можно ничего не требуя, а только прося — словно паломник ее любви, нижайший подданый Марго, королевы, уже, к сожалению, не только его сердца, но и Наварры — как самую великую святыню. А звала к себе кого-нибудь она редко. Но это не мешает ему ревновать к сестре каждого мужчину в этой чертовой роскошно украшенной – словно праздник это, а не их, его и Маргариты, похороны – зале. Странно, сколько людей хотели ее любви, но почти никто ее, кажется, не добивался. Слухи о Марго ходили, конечно, прескверные, но в них не было и капли правды, Карл это знал наверняка! Его сестричка такая милая, такая хорошая, неужто люди действительно думали, что могла она еще до своего совершеннолетия обзавестись уже двумя любовниками, а потом затащить в свою постель и своих трех братьев?! Может братья этого и желали, но какой-либо более-менее понятный намек со стороны Анжу или Алансона был бы ею моментально пресечен! Если так приключилось даже с ним, с ее любимым братцем. Тяжело ли было ему, доброму католика — хотя бы как всегда он думал! — смириться с тем, что он любит свою сестру, любит греховной страстью, страстью, которую запрещает церковь? Конечно. Он метался по покоям, иногда вскрикивая словно, раненный зверь. А обессилев от этой беготни падал в изнеможении на постель и забывался беспокойным сном. Но разве можно этим успокоить чувства, один раз уже вспыхнувшее пламя он не может затушить, Карл это понял довольно быстро. Весь двор в то время гудел за его спиной обсуждая, что с королем? Он же стал тогда довольно строг к Маргарите. Балы устраивал неохотно, старался, чтобы Марго на них не появлялась, а она наивно не понимала, почему братец не даёт ей развлекаться. Несколько раз Шарль думал поговорить с ней, но быстро отказывался от этой идеи. Они тогда оба погубят друг друга. Утянут на дно. Так продолжалось, кажется несколько лет, хотя отметить точный день, когда он полюбил сестру Шарль не мог. А потом, незадолго до этого брака с наваррским королем, произошел один случай... Все было до смешного просто и тоже до смешного – хотя в пору ему было бы сейчас плакать – неправильно. Марго всего лишь пришла в очередной раз просить не выдавать ее замуж. Только попала не в тот момент. До того у него уже побывала мать, хитрая склочница, и успела надоесть своими попытками им манипулировать ещё пуще, чем бесчеловечно жестокими указами. Карл понять никогда не мог: неужели она думает, что он, ее сын, так глуп, что не понимает этого? Хотя вероятнее всего королева Екатерина никогда об этом не задумывалась. А если и задумывалась, то очень, очень давно. Сестра в тот день была особенно прекрасна в платье из темно-зеленой, почти черной, парчи, расшитым золотом и темными локонами, струившимися по оголенным плечам. И слишком похожа на мать. Карл все ещё не забыл, как его матушка в годы, когда он был просто Шарлем-Максимильеном, не королем Карлом, приходила к нему, наскоро целовала и бежала прочь по каким-то своим делам. И глаза у нее всегда были на мокром месте. Это было, вероятно, единственные подлинные чувства матери, которые она ему когда-либо показывала. А теперь любимая сестричка расхаживала перед ним, развалившимся в кресле, чуть ли не со слезами рассказывая о том, как она будет в этом браке несчастна. — Ты не можешь, Шарль! — восклицала Марго, в сотый, кажется, раз взмахнув тяжелыми юбками, под которые желали забраться все мужчины, когда-либо бывавшие при французском дворе и видевшие хотя бы мельком Маргариту Валуа. – Ты не можешь! Ты же не причинишь мне, твоей сестре, такие страдания, не отдашь же меня этому неотесанному мужлану, этой деревенщине! Вопреки мне, вопреки моей любви! Самое разумное было бы ответить ей: “Это политический союз, сестричка. Ради мира и покоя в королевстве ты должна смириться.” Далеко не таким разумным, но хотя бы приемлемым было бы вскричать: “Вопреки твоей любви?! А моя любовь?! Мои чувства?! Неужто ты думаешь, что твой брак с принцем Беарнским – предел моих мечтаний?! Неужели полагаешь, что представлять тебя в постели с ним мне будет легче, чем с твоим Гизом?! Мне, тому, который так тебя любит?! Да вопреки! Но вопреки и моей!” Тогда бы у Карла быть может все ещё была бы надежда. Но вместо всего этого он вскочил со своего места и дрожа от ярости прошипел: — Молчи! Марго не ожидавшая такой необычной в отношении нее, его милой сестрички, вспышки гнева сначала резко остановилась, недоумевающе глядя на него, словно бы, не понимая с чего бы это, потом с глазами полными животного ужаса — такие бывают у загнанного зверя, он много раз видел на охоте — начала пятиться к выходу. — Не с места! — грозно прокричал Карл протягивая к ней руку, а другой опираясь на письменный стол. — Если попробуешь ты ещё хоть раз спорить со мной, если будешь ты продолжать обвинять меня движениями, глазами, всем поведением твоим, то, смерть чертям, я клянусь тебе, он, твой проклятый любовник, Генрих де Гиз, умрет! И умрет он не завтра и не в день твоей свадьбы, а сегодня, сейчас! — Шарль! Он сразу притих, при первом же возгласе Маргариты. Имела сестра все же на него власть. Хоть какую-то. — Генрих… он... он здесь ни при чем, он ни в чем невиновен! — лепетала сестра, заламывая руки. “Генрих”… Как она произнесла это имя! Не шепнула даже, а выдохнула, словно легкий весенний ветерок подул. И с такой любовью. Злость только улегшись, вспыхнула с новой силой. — Довольно! — как-то слишком визгливо вскрикнул он. — Довольно… — повторил Шарль, утирая пот, выступивший на лбу, и снова опускаясь в кресло. — Никогда не говори при мне о нем. Никогда. Марго несколько осмелев подошла к нему и опустилась перед ним на колени, взяв его руки в свои. — Прошу, что угодно, Шарль, — почти прошептала Маргарита, прикладывая его ладонь к своей щеке, — только не выдавай меня замуж. И игриво, но одновременно даже как-то по-детски невинно, чмокнула Карла в костяшки пальцев. Вот тогда-то он и совершил самую страшную свою ошибку. Поднял ее на ноги и прижался к сестриным нежным алым губам-лепесткам. И всякому, кто посмотрел бы на них стало бы ясно, что поцелуй был совсем не братский, а глубокий и чувственный. Но вот только Марго не отвечала. Стояла каменным изваянием, не отталкивала, но и не поощряла. А когда он уже понял было поздно. Как только Карл ее отпустил, сестра убежала. Словно испарилась в темноте коридора. Мать, когда узнала, примчалась к нему, как на крыльях. Что за птичка ей нашептала об этом — неизвестно. — Сын мой, как допустили вы такую неосторожность?! — задыхаясь — видно всю дорогу бежала — воскликнула Екатерина и почти упала рядом с ним на пол, он тогда кормил собак. Схватила его за плечи. Порывисто затрясла, стараясь заглянуть в глаза и змеей прошипела. — Я не буду говорить о кровосмесительной связи, но как могли вы, сир, совершить с сестрою вашей тот грех не закрыв дверей, не задернув накрепко гардины, как бы узнал тогда наутро об этом двор! Все осталось бы между вами! А теперь... — Греха не было, матушка. К тому же о сестричке Марго злые языки говорили многое и до этого.— спокойно промолвил Карл, невозмутимо кидая Актеону очередной кусок мяса. — Не думаю я, что это имеет теперь большее значение, чем обыкновенно. Конечно, он так не думал. Если бы муки раскаяния могли бы убивать, то Шарль давно упал бы замертво. Но матери ведь надо было что-то отвечать, это почти вошло в привычку, спорить с ней. Во всем. На миг мать застыла на месте, словно соляным столбом, обомлела видно от его слов — он бы тоже на ее месте стал бы каменным изваянием — но быстро взяла себя в руки. — Ошибаетесь, сын мой! — королева-мать решила, вероятно, пропустить мимо ушей слова о том, был грех или же нет. — Теперь у них есть доказательства! Ах, сын мой... Флорентийка хотела, наверное, многое еще сказать, но Карл не дал ей договорить. — Тихо! — он обратил к ней свое лицо, искаженное злостью так, что мать вздрогнула. — Прошли те времена, матушка, когда могли вы меня отчитать, но теперь я - король. Вы часто говорили мне, что ваше горячее желание повиноваться королю, служить Франции, а значит и мне, так вот я приказываю вам немедля покинуть меня. И Карл взмахнул кистью руки по направлению к выходу. Екатерина послушалась, хотя и неохотно. А потом он узнал, что сразу после этого она помчалась в покои Марго. Что говорила королева-мать никто не знал, но вышла она из комнат дочери все ещё дрожа от гнева, а его сестричка осталась там до конца дня. С наступлением следующего утра Марго заперлась в своей молельне и ходила все время, как в воду опущенная. На его вопрос, не сильно ли ей досталось и не держит ли она на него зла, Маргарита ответила, что все в порядке. Но и дураку было ясно — а Шарль все же дураком не был — что нет, держит. Односложные ответы, сухие приветствия. Сегодня, когда он ввел ее под руку в залу ее ладонь дрожала как осиновый лист. «Глупенькая, чего же ты боишься? Могу разве я причинить тебе хоть какой-нибудь вред? Я готов ползать на коленях, вымаливая твое прощение! Если хочешь — ударь меня, только не отвергай, дай мне быть рядом, любить тебя!» Но ничего этого никогда не будет. Потому что Марго — самая прекрасная, умная, честная и глубокая женщина, какую Шарль когда-нибудь знал. И отнюдь не потаскушка, как называют ее в тавернах. И выпадает на ее долю и так очень много. Не нужно ей брать на себя ещё и ношу любви короля. И не нужно отягчять душу новыми грехами. Грехами из-за него.Маргарита
— Жийона!— Марго подозвала свою прислужницу-подругу слишком резко. Слова звучат, как удар хлыста. Неправильно. Бедная девушка ни в чем не виновата. — Прости, Жийона.— насколько возможно мягко говорит Маргарита, опускаясь на кровать, запускает пальцы в черные кудри и начинает массировать виски.— Я...— прикрывает глаза,— дурной день. Прости... Конечно, дурной день! Как может свадьба с постылым принести счастье! Хотя надо отдать должное мужу, он не так плох, как мог бы быть. — Может сходите завтра к королю, ваше величество?— осмеливается верная девушка задать вопрос, который должен по ее мнению помочь королеве. Маргарита в ответ только грустно улыбается. — К какому? Королю Наварры? Ты видишь дела до меня ему мало. Да, только до моей ему помощи. — Нет, к вашему брату... — Нет!— Марго вскрикивает, немного дёргается.— Нет, невозможно! «Нет-нет-нет! Только не к Шарлю!— думает молодая королева дрожа всем телом.» От него ведь она и бежит уже который день! Его и боится. — Ваше величество, простите...— шепчет испуганная Жийона. — О нет!— останавливает Марго ее торопливые извинения.— Это я сегодня сама не своя, мне стоит просить у тебя прощения. — Мадам, быть может вы могли бы мне открыться? Маргарита грустно покачала головой. — Дело не в тебе, в преданности твоей я не сомневаюсь. Просто... Просто это не поможет. Сейчас Маргарите уже ничем не поможешь. С рождения не поможешь. Лучше бы была бы она уродиной, чтобы не привлекать никого. Чтобы быть всем отвратительной! А что не вышла бы замуж, так это не беда! Марго смогла бы прекрасно обойтись Плутархом и Аристотелем, вместе с книгами чувствовала она себя всего спокойнее! Но возможно появился бы какой-нибудь хороший человек, честный и благородный, сказал бы что любит. А может он появится и сейчас? Приедет и скажет, что она не грешница, что невиновна и что влюблен до безумия. Полюбит. Не потащит в постель, а именно полюбит. Да нет... Чушь! Она же потаскушка Марго! — Помоги мне раздеться.— натянуто улыбаясь, тихо говорит Маргарита. Жийона беспрекословно подчинилась. Пока ей снимали платье, расшнурововали корсет, вынимали булавки с жемчужинами на концах — подарок Карла — из прически, королева Наваррская неподвижно стояла мраморной статуей. Только когда Жийона хотела натянуть на свою госпожу белую ночную сорочку из тончайшего батиста, Марго остановила её: — Благодарю. Дальше я сама. Иди теперь спать, Жийона. После того, как ее приказ был исполнен, королева — уже королева — Маргарита тяжело вздохнула. Вот и всё. Вот она, ее первая брачная ночь. И все неправильно. И она не невинная девушка-овечка, и мужчины рядом с ней в помине нет. Ни любовника, ни мужа. Ни Гиза, ни короля Наваррского. И ни кого другого. Но никто из них ей и не нужен! Марго идет к зеркалу. Совершенно нагая. Без ничего. И смотрит на свое отражение. Что же такого в ней, в Маргарите Валуа, что все хотят провести с ней свои ночи? Обычная же! Совершенно обычная женщина! Может и красивая, может фигура у нее и женственная, может глаза сверкают порою каким-то особенным огнем, но и только! Чёрные кудри пышные, но ничего необыкновенного. У ее матери такие же, как были так и есть, но разве воспевали ее поэты? Сравнивали с Авророй? Нет, взгляды все направлены были на фаворитку отца Маргариты, прелестную Диану де Пуатье. Так значит ли это, что на кого король обратил свое благосклонное внимание, та и становится первой красавицей? Но когда же все тогда узнали о Карле, точнее, о том, что он влюблен в нее, в собственную свою сестру? Как проглядела это Маргарита? Как не заметила? Неужели уже так давно вместо чистой, святой братско-сестринской любви появилась эта грязная страсть! Когда стала она из милой сестрички Марго и для него тоже потаскушкой? Ведь как уважать тогда он ее может, если не спрашивая ее целует, да еще так страстно? Будто прямо здесь и сейчас юбки ее поднимет? Хотя так ее никто не целовал, хотя придаться с нею любовным утехам хотели многие. Целовали ее всего трое мужчин. Один дворянин, ее первая любовь, герцог Генрих де Гиз и он, ее братец. Дворянина Марго сама попросила ее поцеловать. А он, хоть к тринадцатилетней девочке и не чувствовал ничего, повиновался. Тогда Маргарите это очень не понравилось, и боялась она, что ее выдадут замуж ещё долго. Потом в восемнадцать в ней вспыхнула любовь к Гизу. И ей захотелось, чтобы ее целовали. Чтобы он ее целовал. Марго долгое время не знала, как к нему подступиться, а потом в высшей степени, кажется, светской беседе намекнула ему. В тот же вечер Генрих затащил ее за угол, в нишу, закрытую гобеленом, и с грубыми поцелуями без лишних разговоров просто залез под юбку. Тогда Марго была ещё слишком невинной и милой девочкой, была слишком глупой. Поразилась, но если так надо, чтобы ее любили, то она будет терпеть эту боль. Но плохо ей было лишь в первый раз. Потом Маргарита даже, возможно, слегка увлеклась страстью. И вот результат. Она потеряла репутацию честной женщины, как ей любезно напомнила ее мать. И кроме дурака-Беарнца никто не возьмёт ее замуж. Даже ее любовник. «Но вот только в отношении ума моего супруга, вы, матушка ошиблись. Он совсем не дурак, он очень хитёр. Опаснее Жанны Наваррской.» Но это все неважно. Маргарита выпрямилась. Плотской любви у нее больше не будет. Если бы нашелся и для нее рыцарь было бы чудно. Но если этого не будет она не расстроится. Теперь она королева Марго. И всем с этим придется смириться. Она станет игроком в этой дворцовой игре на смерть. И спасет своего мужа. Окажет такую услугу, что Генрих Наваррский от нее не откажется. Так что муж по гроб жизни благодарен ей будет. И Марго станет полноправной правительницей. Не при нём, а рядом с ним. И Маргарита наконец одевая ночную одежду идёт в кровать. Отдыхать перед возможной битвой.