Париж, 24 августа 1572 года
Екатерина
Палец пронзила лёгкая, но неожиданная боль, на белом полотне появилось алое пятно. Екатерина поморщилась. Теперь придется переделывать. Последние несколько дней она только и занималась, что вышивала или подбирала цвета для новых гобеленов, шляп, нарядов и теперь готова была выть от скуки. Раньше Флорентийка любила иголку и пяльца, когда дети болели — а ей оставалось сидеть около их кровати и молиться за то, чтобы жизнь ее ребенка продлилась ещё немного — работа приятно занимала руки. Если попробовать сосредоточиться на каком-то монотонном деле, то становится легче. Хотя бы немного. Карлотта — сегодня красивая как никогда — захлопнула книгу и приблизилась к Екатерине. Не так почтительно, как следовало бы, но королева не поправляла свою любимицу. Не только для мужчин баронесса была особенной. Для Флорентийки тоже, просто в другом смысле. Она была Екатерине гораздо ближе, чем могло бы быть простое оружие против неугодных мужчин. Почти подругой. Но вот именно, что почти! — Ваше величество, вам больно? «Глупые вопросы, девочка! Не ради вежливости ты здесь.» Мадам де Сов, угадав мысли королевы, не продолжала расспрашивать, просто опустилась на подушку у ног Екатерины, подняла голову, пару раз похлопала ресницами. «Неужели девочке не хватает флирта с Беарнцем?» — Расскажи мне о том… о том кабане…— Екатерина провела рукой по волосам фрейлины. Пышные и мягкие, что надо. Заправила выбившийся локон за ухо. Понимала Шарлотта ее с полуслова. Без лишних вопросов запрокинув голову, так чтобы можно было видеть лицо своей королевы отвечает: — Настойчивый. Сильный.— умолкает, закусив губу смотрит в сторону и тихо добавляет.— Очень меня любит. Иголка словно вонзилась не в руку, а в сердце. Глупые, сентиментальные, банальные сравнения. Но такие верные. — Ты уверена? — слишком хрипло — но зато с каким льдом — произнесла Екатерина. Она постаралась, чтобы в голосе не прозвучало ни капельки надежды. Да и вообще никаких эмоций. Просто холодный, чисто функциональный интерес. В комнату зашла девушка. Просто одетая, непримечательной наружности. Служанка. Служанка Шарлотты. «Как ее зовут? Дария? Нет, длиннее. Что-то оканчивающнеся на «ла»… Даниэла? Дариола?» Екатерине почему-то было приятно вспоминать, в сущности совершенно ненужное ей, имя служанки ее фрейлины. — Баронесса… Дариола лёгкими шагами, оправляя юбки, подошла к Шарлотте. Шепнула что-то на ухо, так тихо, что Катрин даже не расслышала, и передала кусочек бумаги. Записку. От него… Это можно было легко понять по радостной светлой улыбке фрейлины. Так смотрят лишь на любовное послание. И стало вдруг горько-горько… Почему так счастлива эта девочка, не страдавшая, как она, которая не может любить как она? «Генрих, ах, Генрих, будет разве девчонка эта страдать ради вас? Даст убить себя ради вас? Кинет к вашим ногам все, что имеет? Нет! А я — да! Просто придите ко мне, скажите: «Забудем то, что было, я вас обожаю!» Я прошу не так много, любовь моя!» Но пока Беарнец тих и молчалив, Екатерина не будет на его стороне. Она примет верное решение. Но какое оно? Не прирезать же во сне добрую половину своих подданных! «Не добрую. Такую же, как и другая. Только вот они — не их с Карлом подданные. Гугеноты верны лишь гугеноту. Этому проклятому Беарнцу.» — Мадам.— Шарлотта грациозно поднялась на ноги, присела в глубоком реверансе. — Иди.— ледяным тоном бросила Екатерина.— Иди, Карлотта. «Иди и молчи! Молчи, не отвечай на вопрос!» Баронесса, будто бы поняла желание — или вернее нежелание — Флорентийки. Но уже у двери обернулась и торопливо проговорила: — Как никогда уверена, мадам. И скрылась за поворотом. Екатерина откинулась на спинку кресла уже окончательно откладывая пяльца. С грустной насмешкой над собой приподняла уголок губ. «Услужливая! А я-то ещё размечталась, что девчонка поняла меня! Да и хорошо, что не поняла, она продала бы меня за тридцать серебряников и следующей ночью в постели с любовником забыла бы об этом.» Впрочем Шарлотта ничего плохого не хотела. Но правда не становилась от этого приятнее. К сожалению. Екатерина резко выпрямилась, устремила взгляд на кучку придворных дам, зевающих за шитьём. — Покиньте меня и вы.— насколько возможно нежным голосом проговорила Флорентийка. Обаятельно улыбнулась, обаятельно, но устало.— Я прилягу. Хочу немного отдохнуть. — Ваше величество, позвольте помочь вам…— сразу сорвалась с места одна из них. Конечно, все отдали бы, пожалуй, даже правую руку, чтобы быть на месте Шарлотты. Может эта подумала, что баронесса де Сов сейчас внемилости? Глупо. Она чересчур полезна Екатерине, лучшая сирена, потому и любимица уже несколько лет. — Не надо, я сама. Флорентийка встала из кресла, зажмурилась, повела плечами, словно бы разминала кости. Потерла ладонью глаза. — Идите же.— уже резче обратилась она к фрейлинам. Молодые женщины цепочкой потянулись к выходу, с торопливыми реверансами, еле заметными шепотками, учтивыми речами, пожеланиями хорошего сна. Когда последняя из них ступила за порог покоев Екатерина заметно оживилась. Осмотревшись вокруг негромко воскликнула: «Прекрасно…», схватила зажженную свечу с комода и бесшумно кинулась к гобелену, казалось бы, ничем не отличающимуся от других, закрывающих стены ее комнат. Но за ним скрывалась потайная дверь, искусно замаскированная под обычную панель, только крошечная замочная скважина выдавала секрет. Королева нащупала на поясе связку ключей, достала нужный, торопливо шагнула в проход. Там, у одной из стен, лежал аккуратно сложенный простой темный плащ с капюшоном. Достаточно теплый, чтобы не замёрзнуть холодными зимними ночами. Опустив на землю подсвечник, привычными движениями королева-мать закутывалась в накидку и высвободив руку так, чтобы можно было легко освещать себе путь Екатерина подняла свечу и двинулась вперёд по тоннелю. Конечно, не забыв накрепко закрыть дверь на замок.Рене
— Мы одни? — тихо и холодно проговорила женщина. Парфюмер ее величества королевы-матери вдрогнул, но обернулся на голос. В дверях — вернее у входа в тайный подземный ход — стояла фигура полностью закутанная в черный плащ. Фигура женщины, прекрасной женщины; его солнца, луны и звезды; хрупкой и тоненькой, чудесной и волшебной — пожалуй, единственного колдовского создания, в которое он верил — его любимой. И его королевы. — Да, ваше величество. — Что же… — Екатерина сняла плащ и ещё раз окинула пытливым взором комнату и вполне удовлетворившись тем, что увидела опустилась на скамью, стоявшую рядом. Недоверчивая всегда и во всем. Даже с ним. — Я пришла узнать свое будущее.— вскинула голову устремила на него свой взгляд. Словно бы немного испуганный, как обыкновенно и бывало. Оно и понятно, ведь по ее мнению здесь совершается какое-то священнодейство. Разговор с духами. Недоверчивая всегда и во всем, кроме его предсказаний. Именно тому, на что полагаться не стоит. — Хорошо, о чем же ваше величество сегодня желает узнать? — Рене напротив говорил спокойно, склонившись в поклоне, не отрывая, впрочем, глаз от нее. От идеала. Объекта его страсти. Любви.— С помощью чего хотите, чтобы я вам сказал, что ждёт ваше величество в будущем? — Нет, не сейчас, пока хочу просто посидеть с вами, милый друг. Грустная усмешка на ее губах ранила сердце не хуже ножа. О, что бы он отдал, только бы была она счастлива! Только бы беззаботно смеялась, как ее дочь! Все говорили, о том, как они похожи, но словно бы один лишь Рене видел разительные отличия между ними. Лицо… У Екатерины оно — несмотря на то, что очень красивое — будто состоит из горя, безысходности, слез, а Маргарита даже когда чем-нибудь омрачена остаётся веселой красавицей-принцессой. — Для меня это честь, мадам.— Рене вновь поклонился и присел рядом с ней. — Нет никакой чести в том, чтобы выслушивать мою боль, Рене.— горечь пропитывала голос Екатерины. Впрочем не только голос, но и всю ее. — Забудь о формальностях и этикете. Мы знаем друг друга слишком давно, чтобы ты думал об этом. Ты видел чересчур много проявлений моих чувств. — прикрыла глаза и прошептала. — Осведомлен слишком хорошо о моих страхах… Любого другого эти слова напугали бы, но не его. Погибнуть от рук любимой — не такая уж страшная участь. Тем более она не хочет его убивать. — Для меня честь и то, что вы сейчас здесь, что позволяете мне сидеть рядом с вами, мадам.— Рене отвечал тихо, смотря куда-то в пол. — Ты мне верен, милый друг? — необычно порывисто для себя Екатерина схватила его за руку, заглянула в глаза. — Как я могу… Она нетерпеливо перебила его: — Нет, просто скажи верен или нет? — потрясла за плечи. — Ну же, Рене, отвечай! — Я ваш душой и телом, мадам. — И всегда будешь? Не откажешься? Не предашь? Что бы я не сделала? «Любимого человека не предашь, моя королева. Вы знаете это не хуже меня.» Что-то ее волнует. Она принимает какое-то сложное решение, вероятно, о чьей-нибудь казни. Какого-то из главарей гугенотов, возможно. Колиньи? Конде? Теленьи? — К чему эти распросы, я допустил какую-то ошибку? Разве мог я так неоправдать доверие вашего величества, что вы засомневались в моей любви к вам? Она не поймёт. Подумает, что это всего лишь требование вежливости придворного. — Нет-нет, Рене. Мне просто хотелось, чтобы ты мне это сказал. Екатерина запустила прекрасные тонкие пальцы в черные кудри цвета воронова крыла. Расхохоталась, но и это с ноткой горечи. — Вот теперь погадайте мне по руке. — натянуто улыбнулась.— Как раньше.Флоренция, 1533 год
Рене продолжал ремесло отца. Предсказывал будущее. Конечно, уж кто-то, а они знали, что все эти пророчества — ничто иное, как обман. Умелый или же не очень. Рано оставшись сиротой ему пришлось побывать и лекарем, и немного изготавливать косметику, и порой не только ее, но и снадобья поопасней, когда богатым флорентийкам надоедали мужья — а ведь так порой бывает — они шли к Рене и просили верного средства. Но денег все это приносило немного, жил он в крошечной и дряхлой лачуге почти впроголодь. «Предсказания» его зачастую исполнялись, удивительно, но хорошо зная людей можно хоть и расплывчато, но угадать что с ними произойдет. Только вот не все будущее радужное. Поэтому Флорентиец очень удивился, когда на пороге появилась дама довольно богатая и вероятно знатная, видно это было по тканям из которых был сшит добротный плащ скрывающий всю ее фигурку. — Я пришла узнать будущее.— это молодая девушка, почти девочка, понятно по голосу. Рене молчал. Ждал пока она пояснит. — Ваше имя Рене? — голосок был звонкий, в нем прослеживалось недоверие и, кажется, страх.— Мне сказали, что вы живёте здесь. — Верно, Рене — это я. — О! Вы умеете говорить! Я-то уж засомневалась! — девочка рассмеялась. А зубки уже прорезались! Он внимательно оглядел ее. Невысокая, юная и богатая. Хочет узнать будущее. Наверное, ей предстоит что-то важное и, конечно, хочется понять, будет ли на ее стороне удача. В жизни такой девочки это вероятнее всего замужество. — Желаете, чтобы я сказал вам, что ждёт вас в браке? Вернее всего впечатлить клиентов с порога. Цену можно тогда набить побольше. — Откуда вы знаете, что я выхожу замуж? — Вы пришли к предсказателю, сеньорина. Чему удивляться, что он знает будущее? Она было открыла рот, чтобы продолжить, но Рене ее прервал: — Если хотите узнать что-нибудь ещё, то деньги вперёд. — Часто обманывают? — он был готов поклясться, что незнакомка приподняла бровь, с такой иронией было это сказано.— Берите. Высвободила тонкую белую ручку из-под плаща, и передала ему внушительного размера кошелек. — Полагаю этого хватит, если вы хотите больше, то скажите — я не пожалею ничего, чтобы узнать свою судьбу. Но поражен Рене был не невиданной щедростью девушки, а гербом на ее платье. Медичи! Сама наследница Медичи, Екатерина, пожаловала к нему! И очень красивая наследница если личико соответствует ручке. Но Рене скрыл свой интерес к наряду и принял кошелек с преувеличенными благодарностями. — Полноте! — отвечала она, словно бы немного засмущавшись, но — он был уверен, хотя и не видел точно — на ее губах расцвела довольная улыбка. — Это пустяки! Скажите мне правду о моем будущем — вот лучшая благодарность! — Как вы желаете узнать его? Какой способ предсказания выбирете? — Какой хотите! Только бы истину узнать! — воскликнула юная Екатерина Медичи. — Тогда мне будет удобнее по руке. Гораздо лучше, когда можно телесно контактировать с клиентом, ведь волнение выдаст ее, если Рене подберется к правде. — Хорошо.— Екатерина с готовностью протянула ему руку. — Прежде всего мне будет удобнее, моя синьорина, если вы откинете капюшон. Она тряхнула головой и Рене пропал. Такой красавицы он никогда ещё не видел… Прекрасный хрупкий цветок, с чудесным тонким стебельком-талией, как Флорентиец заметил, когда Екатерина передавала ему плату. — Довольны? — О да…— прошептал он, словно заворожённый глядя в ее темные колдовские глаза. — Так что же меня ждёт? Говорите, я должна знать. — Вы выйдете замуж.— Рене гладил нежную кожу руки девушки, пока надо потянуть время, сейчас сконсентрироваться он не сможет, когда вблизи такая красавица… — И? Буду ли я в этом браке счастлива? Полюбит ли меня муж? Рожу ли ему детей? — Екатерина нетерпеливо закидывала его вопросами, даже попыталась вырвать ладонь. — Перестаньте меня так трогать! Мне неприятно, да и это неприлично! — Прошу прощения, моя сеньорина, увлёкся… Если верить слухам, то выдают Екатерину Медичи замуж во Францию, за тамошнего дофина. Но несмотря на юный возраст у него уже есть любимая женщина, Диана де Пуатье. — Вы уедете из места, где выросли, будете жить чудесном городе, я вижу чу́дный собор и роскошный дворец… — Дальше! Дальше! — на ее щеках выступил нездоровый румянец, глаза загорелись лихорадочным блеском. — Постойте, сеньорина. Вы станете женой принца Генриха… — Все так! Говорите, о говорите! Что же будет потом?! — Прошу не перебивайте меня, сеньорина, это может помешать процессу предвидения. — Рене сжал ручку девушки почти до боли, делая вид, что что-то видит кроме чудесной благоуханной кожи. Когда Екатерина поспешно закивала, Флорентиец продолжил: — Но он не полюбит вас. У него уже есть любовница, которую ваш муж будет обожать. — А дети? — дрожащим голоском пролепетала она. — Сначала вам не удастся родить ему здорового наследника. Грудь у нее слишком мала, сама Екатерина чересчур хрупкая, Рене, как лекарь, знал — ей будет это сложно. — А потом? — Вы произведете на свет много сыновей и дочерей. А ещё станете французской королевой. — А эти сыновья и дочери? Будут ли они королями и королевами? Фантазия Рене разыгралась, да и лицо этой девушки было такое, словно она несёт в себе всю боль мира. Хотя сколько ей лет? Четырнадцать? Пятнадцать? Он поднял голову, посмотрел ей в глаза и проговорил: — Ваши дети станут королями, но все они погибнут в раннем возрасте. Династия прервется. Екатерина вскочила вырвала руку. — Ты врешь! — заголосила она. — Лжец-лжец-лжец! Такого не может быть! — Но вы будете править. Вы станете великой королевой.— тихо произнес Рене. Это было не предсказание. Пожелание. — Не нужна мне власть, если любимых я переживу! — обернулась сверкнула застланными слезами глазами и выскочила за порог. С той поры Рене не мог думать ни о чем, кроме нее. Кроме ее черных кудрей и темных глаз, белых ручек, нежной кожи, тонкого стана... Он хотел найти ее и рассказать обо всем. А потом за ним пришли люди Екатерины. Юная Медичи взяла его к себе в свиту. И сказала ему перед отъездом: — Если ты соврал мне, то останешься без головы, Рене. Коротко и хлёстко. О! Как бы он хотел оказаться неправым! Но, увы, предсказания сбывались одно за другим. Рене дивился этому, но поверить в прорицание все ещё не мог.Париж, 24 августа 1572 года
Флорентиец сдвинув брови нагнулся над такой знакомой ладонью. Крошечная, переходящая в хрупкое запястье, уже испещренная следами то ли от ожогов, то ли порезами. Но ясно, что получила обладательница ручки их не на кухне. От ядов. — Что ваше величество желает узнать? — спросил он все не отрываясь от созерцания, якобы “линий жизни”. — Мое ближайшее будущее!— Екатерина отвечала быстро с придыханием, видимо ощущала волнение. Который раз Рене рассматривает ее руку, который раз ей не по себе. Он всегда изумлялся, до чего доходит суеверие любимой. И его королевы. — Вам предстоит совершить тяжёлый выбор.— проговорил он прищуриваясь, словно бы пытается разглядеть что-то находящееся в отдалении. — Что ты видишь? — В одном из случаев кровь заполнит Париж, она будет течь по всем его улицам и переулкам... — А в другом? Он же есть?— Екатерина с надеждой заглядывала ему в глаза. — Солнце не засияет и тогда.— он поднял голову, на краткий миг задержался взором на королеве-матери и отвернулся. — Это все?— в голосе проскальзывало недовольство. — Я ничего больше не вижу, мадам. — Флорентиец виновато потупил глаза. Он услышал, как зло зашуршав юбками Екатерина резко поднялась. Украдкой бросив на нее взгляд Рене увидел, как она оперлась руками о стол, находившийся там же, и зажмурилась. — Почему все так сложно, Рене?— прошипела Медичи все ещё не смотря на него. — Прорицание — искусство тонкое, мадам, вашему величеству столь сведующей в кобалистике это должно быть известно, как никому. Он видел, как Екатерина в бессилии прикусила губу. Флорентиец шагнул к ней осторожно коснулся ее плеча: — Мадам, что вы готовите? Кого ждёт смерть? — Тебя это не касается!— резко, сурово, зло. Ещё раз окинув его уже более спокойным взглядом, взглядом, где не прослеживалось безумия, она произнесла гораздо мягче: — Прости, милый друг, этого я не могу сказать даже тебе. Она зашагала по комнате, заламывая тонкие руки, обернулась к нему и быстро проговорила, словно оправдываясь: — Нет-нет, я доверяю тебе, доверяю больше, чем даже родным детям, я сама не знаю...— закрыв лицо руками Екатерина, как подкошенная рухнула на скамью, почти простонала.— Не знаю, Рене! — Я понимаю, ваше величество на распутье,— Флорентиец опустился рядом с ней, отнял дрожащие ладони от лица, — но будьте сильной. Вы примете верное решение. — Только какое оно?— горько ухмыльнувшись с тяжёлым вздохом выдохнула королева и повторила сказанные прежде слова.— Почему все сложно, Рене? Он ничего не ответил. Да и что на такое можно сказать? Екатерине не стоило соваться в политику, но если взаимности от любимого мужчины получить было невозможно, то как могла она отказаться ещё и от власти? Жестоко упрекать ее в этом. — Скажи мне, Рене, — она прислонилась спиной к стене, машинально накручивала на палец черный локон, — как поступил бы ты: убил бы нескольких чужих тебе людей или поставил бы под удар своих родных? — Любой бы выбрал первое. — А ты? — Я никогда бы не смог бы спокойно жить если бы стал причиной гибели дорогой мне женщины. Отвечал Рене совершенно честно, но несмотря на это в груди зашевелилось неприятное чувство тревоги. Екатерина же оживилась. — Ты убил бы ради нее? «Уже убивал много раз, мадам! Сколько уже грехов на моей душе по ее прихоти? Но разве важно это теперь? За один ее нежный взгляд готов я сгореть в адском огне!» — Я ее люблю,— Рене поглядел ей в глаза.— Конечно. — Хорошо...— прошептала королева-мать, а в глубине темных глаз итальянки плескалось то безумие которого Рене так боялся и с которым боролся уже лет тринадцать, со дня смерти ее обожаемого муженька.— Хорошо же. Она медленно облизнула губы и поднялась с жёсткого сиденья. Уже у самой двери остановилась и требовательно протянула руку: — Ты изготовил те капли? Они закончились. — Да, мадам.— кивнул он и передал крошечный флакончик с прозрачной жидкостью. «Конечно, изготовил. Не исполнить твою просьбу, моя королева, я не мог. Особенно, если она идёт тебе на пользу.» Дверь затворилась, а Рене Флорентиец вернулся к смешеванию эфирного масла лаванды и спирта. Это во много раз лучше постоянной лжи и изготовления отравы.Карл
Свеча медленно догорала. Меланхолично наблюдать за этим, развалившись в кресле было приятно по-своему. Мадлон несколько раз заглядывала в комнату, где сидел ее воспитаник, но Шарль делал вид, что не замечает ее. А кормилица и не приставала к нему, зная, что порой умнее оставить молодого короля в покое, не докучать лишними распросами. Так он, почти совсем не шевелясь, провёл уже несколько часов, но заботило это Карла мало. В голове до сих пор не укладывались сегодняшние события. Он что столь легко отдал приказ об убийстве — ведь как иначе это назовешь? — стольких невинных людей? Больше того, своего зятя, мужа сестры? Даже при том, что сестричка Марго им любима — это немыслимо, если ты, конечно, не бессердечная тварь, как мать, и не мстительный фанатик, вроде Гиза! Что может Шарль сделать, чтобы оправдать себя для начала лишь перед самим собой? Как полюбить этот ужас, все эти реки крови? Может ему стало бы проще, осознай он цель, которую преследует мать, ради которой и творятся все эти злодеяния? «Мама, почему ты не объяснишь мне всего, матушка, почему? Мне страшно, но я просто хочу понять, чего ты хочешь? Неужто думаешь ты, что я, твой сын, не сохраню эту тайну, не спрячу на дне своего сердца? Может быть ты думаешь, что я — простой болтун?!» Веки все тяжелели, становясь свинцовыми, просто неподъемными, слишком много ночей он не смыкал глаз проводя то в мечтах о Маргарите, то в догадках — порой ужасных! — о планах матери. И видит Бог, Карл старался не спать, разве имеет он право на это после приступного приказа? Король, давший согласие на эту бойню, должен хотя бы досмотреть это представление до конца. Представление... Какое ужасное слово, так неподходящее к ситуации. На кону жизни многих людей, это настоящая резня, жестокая, та, к которой в глубине его чёрной души, оттягощенной всеми его грехами, поднимается отвращение, а к горлу подступает тошнота от одной мысли сколько крови сегодня ночью прольётся. Но сон накатил на него довольно неожиданно. Не предупреждая и не спрашивая его на это позволения.***
Шарль поднялся с кровати от того, что чуткий в последнее время его слух уловил едва заметное потрескивание, словно бы от огня. И сразу в ужасе закричал. Точнее попытался. В Лувре, в его дворце, бушевал ужасный пожар. Ошарашенно глядя на пламя подбирающееся уже к пологу его кровати Карл слабо подумал, что надо бы как-то выбраться из этого огненного кольца иначе ему предстоит сгореть заживо. Затушить? Невозможно! Шарль сейчас один, у него просто не хватит на это сил! Значит нужно отсюда просто уйти. Это тоже казалось, хотя бы затруднительным, но встав с постели он заметил, что языки пламени перед ним расступаются, даже словно бы кланяясь. Короля пламя не обжигало, но, видимо, лишь его, потому что идя по галерее, Карл заметил несколько обугленных тел в одном из которых он узнал Колиньи, своего “отца”! Ужас хоть и сковывал его, но отступил перед страхом за родных. А особенно за Марго и Мадлон. Шарль почти бежал по коридорам замка, заглядывая почти в каждую дверь, но находил лишь огонь и не видел ни следа сестрички и кормилицы, ни живых, ни мертвых... Повсюду лежали трупы погибших в этом огне, а Карл, кидаясь почти в сердце бушующего пламени, теперь жаждал тоже сгореть, но этого ему не было позволено, дар Судьбы стал Ее проклятием. Вдали он заметил двери в тронный зал, раскрытые двери. Шарль бежал вперёд не имея цели, уже давно не надеялся найти любимых и дорогих ему людей, как вдруг оттуда услышал тихий крик, разносимый будто бы эхом, звавший его по имени. — Шарло! Шарло! Шарль!— это была Марго узнать те нежные нотки, которые так часто звучали в ее голосе и раньше, и в детстве не составляло труда. В зале бушевало пламя столь неукротимое какого он ещё не видел ни здесь, ни где-либо ещё. А в нескольких шагах от него стояла сестричка. Вокруг нее взметались вверх огненные языки, а шелковая юбка ярко-алого платья развивалась вокруг стройных ножек. — Марго! Пойдем со мной!— Шарль шагнул к ней, загораживаясь от огня рукой, этот все же источал жар, да такой, что на лбу выступили капельки пота. — Пойдем!— крикнул ещё раз, а она быстро отступила назад и поманила его за собой. — Не время для игр, сестричка! Но Шарль все равно сначала пошел за ней, а потом и побежал. Маргарите же, кажется, только того и хотелось, она закружилась в бешеном ритме какого-то танца — явно не придворного, уличного — все время от него ускользая. Платье начало тлеть, вскоре и вовсе загорелось, но на коже сестры не было заметно волдырей, да и боли она, кажется, не чувствовала. А вокруг слышались какие-то слова — обвиняющие слова — сложенные в рифмованные строки. И в тот миг, когда Марго предстала перед ним обнаженная всё затихло. А потом огонь сомкнулся вокруг него.***
В удобном кресле перед почти догоревшей свечой король Карл IX проснулся в холодном поту. — Сон... Это был только сон,— простонал Шарль, далее, бросив взгляд за окно, где уже совсем стемнело, крикнул.— Таван! Приведите ко мне короля Наваррского!— почти прошептал.— Если, конечно, он у себя в комнатах... И кинулся записывать те стихи, что он услышал в своем кошмаре... Между тем на колокольне Сен-Жермен-Л’Озеруа пробило одиннадцать часов вечера. «Посмотри на Париж, город в огне...» Действительно в огне. В жутком огне...