Неудачница

Гермиона Грейнджер — неудачница в любви. Впервые она осознала это в тринадцать, когда отдала свое переполненное первой любовью сердце брату лучшего друга. Зажмурившись, выставила прямо перед собой, желая вручить из рук в руки, ведь ей оно было больше ни к чему. Глупое сердце больше не принадлежало Гермионе, билось в грудной клетке для другого человека. Держи драгоценность, Фред Уизли. Пусть на ней нет надписи «Осторожно, хрупко», но обращаться следует трепетно и внимательно. И, только стоя перед ним в коридоре «Норы» возле их с Джорджем комнаты в ожидании вердикта, Гермиона вдруг осознала, что для него ее дар мог оказаться простой безделушкой. Было страшно видеть, как на безмятежное лицо Фреда после ее признания наползла тень, как она затаилась между бровей и в уголках губ. Они были опущены. Опущены, а она так ждала улыбку, в которую втрескалась по самые уши. Но он так внезапно посерьезнел, что девушка не на шутку испугалась. Она уже собиралась развернуться и убежать от стыда, но внезапно парень взял ее за руки настолько нежно и осторожно, что вся Гермиона — и щеки, и шея, и уши — покрылась румянцем, подалась вперед, даже на носочки привстала, чтобы соответствовать его росту, но.. в следующий миг все внутри скукожилось. Фред скользнул по ее запястьям вниз, и синхронно с этим опустилась на всю стопу и она. Парень сложил ее ладони вместе, осторожно отвел от себя и посмотрел на нее с легким осуждением, будто говоря: «Не раздавай кому попало». Оценил ее дар по достоинству, но не принял.  — Тебе просто кажется, Ми-ми, — сказал Фред даже как-то сочувственно, используя это дурацкое прозвище, которое больше подошло бы кошке. Маленькая мисс. Какая чушь. — Это на фоне Рона я кажусь кем-то особенным, что, к слову, не такое уж достижение. — Вот и кривая улыбка прорезалась на лице, пусть и не озорная, как обычно, а какая-то беспомощная. — Вот подожди, приедешь в Хогвартс, и все сразу встанет на свои места. Он отнесся к ее внезапному признанию со всей осторожностью, на какую только способен пятнадцатилетний парень, но гордая маленькая Гермиона не была способна этого оценить. Да и повзрослевшая тоже не могла. Но тогда она вырвала руки, развернулась на пятках, хлестнув парня по плечу (выше просто не доставала) распущенными волосами, завитыми в красивые волны специально для него, убежала в комнату Джинни, где прорыдала в подушку несколько часов кряду, и даже не спустилась к ужину. Проснувшись поздним вечером и неожиданно осознав, что задремала от слез, она обнаружила кусочек рыбного пирога на прикроватной тумбочке, но с отвращением выбросила его в окно, где лакомство тут же растащили садовые гномы.  В тринадцать нет ничего страшнее, чем быть отвергнутой парнем.  Отражение в зеркале и без того не внушало уверенности: угловатая фигура с острыми коленками и выступающими ребрами, предательские прыщики, слишком яркие веснушки, эти ужасные зубы, по словам Малфоя, как у бобра, — а ее еще и не приняли. Оттолкнули. Пренебрегли. Самооценка Гермионы пострадала, но выдержала удар. Все-таки Фред отнесся к ней довольно снисходительно, не высмеял ее. Девушка стала более взыскательна к себе, замкнулась и с удвоенной силой погрузилась в учебу. Грейнджер считала, что так ведут себя взрослые люди, а она очень хотела повзрослеть, потому что думала, что Фред отверг ее именно по причине того, что видел ее ребенком, а чувства ее — несерьезными. Пройдет пару лет, и он обязательно разглядит ее.. Так ведь? Все свои эмоциональные порывы Гермиона пропускала через сито здравого смысла, и только это помогало выносить вид Фреда, беззастенчиво заигрывающего с Анджелиной. Ревность жгла за ребрами и собиралась под веками, грозя пролиться слезами. Грейнджер со злостью моргала несколько раз, кривилась, громко выдыхала, стиснув край форменной юбки в кулаках, и заставляла себя уставиться в книгу или отвечала Гарри с Роном, обратившим внимание на ее манипуляции между набиванием желудка тыквенным пирогом и запеченной картошкой: «Это от переутомления. Глаза устали. С кем не бывает?» Но взгляд то и дело возвращался к Джонс — высокой, стройной, гибкой, как кошка. Движения ее были наделены природным изяществом и грацией, которых недоставало Гермионе, но вместе с тем в ней не было ни капли жеманства. Это было доподлинно известно девушке, которая не раз оказывалась с Анджелиной в одной компании в факультетской гостиной. Как тяжело было испытывать к ней негатив! Поэтому всю мощь своего гнева Гермиона обрушивала на Фреда. Однако тот как будто совсем позабыл о ее нелепом признании и едва ли останавливал на ней взгляд дважды. Это лучше всего помогало излечиться от детской влюбленности. Прошел буквально месяц с начала учебного года, когда она прекратила фантазировать об их счастливом будущем. Розовые очки больше не туманили глаза Гермионы. Она считала, что стала совсем взрослой. Мудрой. Испарилось светлое чувство, будто не расцветало на протяжении целого лета в «Норе». Девушка убедила себя, что первая любовь и должна быть несчастной, и на восторженный щебет соседок по комнате после первого похода в Хогсмид закатывала глаза: — Тоже мне, предел мечтаний — провести несколько часов в обществе остолопа Финнигана в «Трех метлах», — заявила она сияющей после первого в жизни свидания Парвати и покачала головой: — Хоть бы додумался завести в «Кафе мадам Паддифут».. — Признавайся, слизывала его усы от сливочного пива во время поцелуя, — подначила ее старшая сестра, и девочки захихикали. — В любом случае это веселее, чем зависнуть на все время, что нам выделили для первого похода в Хогсмид, в «Магазине перьев Писарро», — уколола Гермиону Парвати, ничуть не обидевшись. — Я и тебе захватила, — намеренно высокомерно отвечала Грейнджер, но потом косила глаза на девушку: — А на самом деле как все прошло? Все девчонки словно с ума сходили со своими влюбленностями! Но она взирала на них с жалостью. «Вот же дурехи, не понимают, что ничего хорошего из этого не выйдет». И действительно, мало кто из мальчишек был способен оценить неумело наложенные чары гламура (разве что для того, чтобы поглумиться), прозрачный блеск, специально для них нанесенный на губы, подкрашенные сурьмой ресницы. Гермиона тоже все это делала, просто для себя. Не для Фреда же старалась, который к Рождеству начал встречаться с Анджелиной. Если кто-то из девочек все-таки собирался с духом и решался признаться, плач потом стоял на все спальни женской половины факультетской башни, а Гермиона была первой, кто приходил утешать. Потому что понимала, каково это. К четвертому курсу Грейнджер окончательно закрепила за собой репутацию зубрилы и любимицы всех учителей. Большую часть времени она проводила с Гарри и Роном, который стал до обидного высоким и рыжим, прямо как его старший брат. Сама Гермиона все еще мечтала дорасти до отметки пяти с половиной футов, но с каждым годом надежда таяла. Ее фигура не выделялась ничем примечательным, однако благодаря вечно серьезному выражению лица девушка действительно выглядела немного взрослее сверстников. Большую часть времени она проводила в библиотеке. Отчасти — из-за Гарри, которому нужно было помогать на Турнире Трех Волшебников, отчасти — из-за того, что она пряталась от разговоров о Святочном бале, начавшихся сразу после прибытия гостей в Хогвартс. Мозг Поттера был занят Чжоу Чанг с Равенкло, на которую он пускал слюни, выглядя точь-в-точь как авгурей, если бы ему на клюв нацепили круглые очки. Рон, далекий от сердечных дрязг друга, посмеивался над ним и злил Гермиону тем, что думать не думал о том, чтобы позвать ее на бал. Это ведь было бы логично, пойди они вместе, разве нет? Но из-за того, что он этого не делал, в девушке просыпалась задремавшая неуверенность. Кроме того, существование в школе омрачал этот хорек Драко Малфой. И дня не проходило, чтобы он не задел Гермиону плечом на выходе из класса или столовой. Словно специально замедлялся, чтобы поравняться с ней и оказаться у дверей одновременно. Кроме того, его рот был настоящей помойкой. И если сама Грейнджер была достаточно разумна, чтобы пропускать его пубертатные колкости мимо ушей, то Рон не упускал случая сцепиться со слизеринцем. Лучше бы на бал ее пригласил, честное слово! Во время одной из таких стычек, перешедшей в дуэль на палочках, Дантисимус, предназначавшийся Уизли, угодил в Гермиону. В Больничное крыло ее вел под руки Фред, отчитывая «двух дебилов, у которых выросло все, кроме мозга», и обещая, что «оттаскает их за уши», а она старалась не замечать свое глупое сердце, которое билось чаще, потому что тепло от его больших ладоней чувствовалось даже через ткань кофты. «Просто переволновалась», — твердила она, позволяя завести себя в лазарет. Мадам Помфри дала ей в руки зеркало и начала уменьшать зубы, попросив остановить, когда они придут в нормальное состояние. Грейнджер схитрила и молчала несколько лишних секунд, прежде чем выпалить звонкое «стоп!». Ее резцы стали немного меньше, но смотрелись на лице более гармонично. Вряд ли кто-либо, кроме самой девушки, видел разницу, но это крошечное изменение вселило в нее такую убежденность в своей привлекательности, что она буквально расцвела. И это не осталось незамеченным. Правда, вовсе не тем, от кого Гермиона ждала внимания. — Не против, если я сяду здесь? — раздался однажды над головой глухой голос с сильным славянским акцентом, и Гермиона вскинула голову от книги.   Виктор Крам, ловец сборной Болгарии по квиддичу, представитель Дурмстранга на Турнире Трех Волшебников и попросту мечта всех девушек от первого до последнего курса смотрел на нее сверху вниз, но при этом словно снизу вверх. Он горбился, хмурил кустистые брови, будто постоянно задавался вопросом, что он здесь делал, и выглядел таким беззащитным, что она не могла не кивнуть на свободный стул напротив себя. — Меня зовут Виктор Крам, — сказал он, словно это не было известно каждому, кто регулярно читал «Ежедневный Пророк». — А ты?.. — Я — Гермиона Грейнджер. — Гермивона Грейнджер, — сосредоточенно повторил он ее имя вслух, чтобы лучше запомнить. Гермиона сдавленно фыркнула, успев удержать смешок ладонью, чего с ней никогда не случалось в таком священном месте, как библиотека, и проговорила по слогам: — Нет. Гер-ми-о-на. Он старался изо всех сил приноровиться к британскому акценту, но так и продолжал звать ее «Гермивона» своим низким глухим, будто из бочки, голосом. Виктор оказался умным, однако немного меланхоличным по характеру парнем, и тормозил во всем, что касалось межличностного общения — настолько же, насколько быстро соображал на поле для квиддича. Гермиона ничуть не удивилась, когда он позвал ее на Святочный бал, потому что Крам не производил впечатления человека, который праздно шатается без дела, переходя от одной фанатки к другой. Это произошло через несколько дней после их знакомства. Гермиона согласилась не без мстительных мотивов по отношению к Рону. Осторожные, но основательные, как и он сам, чувства Виктора сделали с ней то, чего не смогла сделать ее несчастная первая любовь. С каждым днем Гермиона расцветала от внимания болгарина. Конечно, заинтересованность такого молодого человека не могла не льстить. Она чувствовала себя значимой, особенной, и это было настолько приятно, что она тянулась к нему, как цветок тянет свои лепестки к свету, распускаясь только в присутствии солнца. Они проводили вместе все свободное время. И пусть ни разу в его присутствии сердце Грейнджер не замирало, не ускоряло свой бег, в груди ее было тепло и спокойно.   Считая себя искушенной в сердечных делах, она решила, что так и должно быть. Что это такое, если не зарождающаяся влюбленность? В конце концов, тот бардак в голове и в чувствах, который она ощущала рядом с Фредом, можно объяснить тем, что она была глупой девчонкой. Сейчас-то Гермиона совсем не такая. Пусть первого свидания у нее не было, да и не целовалась она никогда, в любви она разбиралась. Общение с Виктором захватило ее настолько, что девушка перестала замечать и Малфоя, который не уставал портить ей жизнь, и Фреда с Анджелиной, и даже Рона. Тот ужасно разобиделся, словно Гермиона виновата в том, что он идиот и не подсуетился первым. На каверзные вопросы Паркинсон, пригласил ли кто-нибудь такую зануду, она только загадочно улыбалась. Гермиона и Виктор сблизились еще сильнее во время танцевальных репетиций, во время которых он отдавил ей все пальцы. Жизнь била ключом, увлекая ее все дальше. Она была уверена, что закрыла дверь в прошлое, оставив за ней зубастую костлявую девочку, которую отвергли. Настолько она важничала, что не замечала, что с Виктором они все больше молчат. Не потому, что сказать нечего, просто и так все было понятно. Выбирая платье на бал, Гермиона не знала, кого хотела впечатлить сильнее: Виктора, Рона или.. или всех сразу. Однако розовое шифоново-шелковое великолепие произвело ожидаемый фурор. На балу она чувствовала себя окрыленной и — впервые в жизни — красивой.  Гермиона вздернула подбородок, расправила плечи и несла себя с гордостью. Это поистине был ее звездный час.. ..и Рон испортил его своей глупой ревностью, осознать которую сам был не в состоянии. И вместо того, чтобы кружиться в танце в объятиях парня, в которого она как будто была влюблена, Грейнджер выбежала из празднично украшенного Большого зала, по пути оттолкнув попытавшегося утешить ее Гарри, и безудержно рыдала, сидя на холодной лестнице в тонком платье, ставшем символом очередного любовного разочарования. Гермиона громко всхлипывала, позволяя пустому коридору стать свидетелем ее слабости, и размазывала по щекам горячие слезы. Внезапно на плечи легла атласная ткань мантии, и девушка встрепенулась, вытирая щеки и панически размышляя, как объяснить свое поведение перед Виктором. Накрыло чувство вины, что она испортила вечер, который был важным и для него тоже, своей ссорой с другом. Другом ли?  Но перед ней оказался Фред. Он сел рядом на лестницу, сложил руки между разведенных коленей и молчал. Впервые за долгое время Гермиона оказалась так близко к нему, но почувствовала отторжение. Снова Фред стал свидетелем ее позора, и она ставила это ему в укор. Грейнджер выпрямилась, ожидая, что он скажет что-то вроде «Этот придурок не стоит твоих слез», и готовясь вскочить на ноги, выпалить «Не твое дело!» и унестись в комнату девочек, где можно будет нарыдаться вдоволь, но он вдруг сказал: — Слава Мерлину, это ты. Я уж решил, что Плакса Миртл спустя полвека решила покинуть женский туалет. — Что? — непонимающе заморгала Гермиона — медленно, потому что ресницы отяжелели от слез. Она от растерянности громко шмыгнула носом, звук разнесся по пустому коридору гулким эхом, но она ничуть не смутилась.  — Как, по-твоему, хорошо бы нам пришлось, если бы она бродила по школе и ныла этим своим писклявым голоском? Гермиона захотела ему вмазать. Даже кулаки сжала до побелевших костяшек, опалив гневным взглядом бледное веснушчатое лицо с растрепанными после танцев волосами. Что за чушь Фред нес, когда она так страдала? Злость высушила слезы, и девушка от избытка эмоций вскочила на ноги, собираясь уйти: — Если это все, что ты можешь сказать, я, пожалуй.. Но он не дал ей договорить: схватил за руку, и место соприкосновения их рук будто пронзило током. — Ты в порядке? — серьезно спросил Фред, сканируя ее проникновенным взглядом. — Если нужна какая-то помощь, Ми-ми, я.. — Он запнулся, увидев, какой эффект произвело на нее детское прозвище, но все же продолжил: — Выслушать там или надрать уши братцу, только скажи. Из девушки вырвался хриплый смешок. Да как он мог строить из себя благодетеля, когда сам поступил с ней когда-то ничуть не лучше?  Она вырвала руку, оставив в его ладони перчатку, но ушла не оборачиваясь. И поклялась себе не иметь больше дел с этими рыжими. Кроме, пожалуй, одного, который недовольно ворчал, когда она явилась в комнату девочек и все-таки дала волю чувствам, предварительно наложив заглушающее. Живоглот лег рядом и грел, как маленькая персональная печка, пока Гермиона не провалилась в сон. Отношения с Виктором расстроились, как пианино, к которому не подходили слишком долго. Гермиона избегала его так очевидно, что в какой-то момент обязано было случиться неприятное обсуждение. Она честно сказала, что он заслуживает большего, чем она могла бы предложить. Он решил: влюблена в другого. Любой на его месте подумал бы так после той сцены с Роном на глазах у всей школы. Хотелось смеяться от этого предположения (она? Влюблена в Рона? Ну и нелепость!), но спорить она не стала. Не хотела давать ложных надежд. Сердце Гермионы снова затаилось. Как ей казалось, навсегда. Неудачница в любви — вот какое прозвище ей следовало дать. Никакая не Маленькая мисс. Оно покрылось коркой льда, которую Живоглот хотел растопить, постоянно ложась спать исключительно у нее на груди, и каждое утро девушка просыпалась с полным ртом шерсти. К шестому курсу, вероятно, в башне Гриффиндора началась вторая волна полового созревания, которую Гермиона благополучно пропускала, погрузившись в проблемы мирового масштаба. Тучи над волшебным миром сгущались. Они с Гарри были загружены и морально, и физически, разыскивая пути победы над Волдемортом, и только Рон успевал везде: и играть в квиддич, и пропадать в библиотеке с друзьями, и вылизывать гланды Лаванды Браун. Гермиона смотрела на них, едва сдерживая отвращение, и чувствовала, как под ребрами скребется что-то очень знакомое. Похожие эмоции владели девушкой, когда она видела, как Фред и Анджелина сидели плечом к плечу, склонившись над спортивным журналом. Они с Джорджем со скандалом покинули школу, открыли магазин в Косом переулке и занимались своей жизнью. Никто больше не называл ее Ми-ми. Малфой тоже незаметно самоустранился из жизни Золотого Трио, будоража подозрения в Гарри. Слишком уж резкая перемена. А Гермиона сгорала от ревности, постепенно понимая, что влюблена в своего лучшего друга, у которого мозг от последствий пубертата превратился в вязкий кисель. Умом она понимала: это гормоны. Лаванда была миловидной толстушкой с румянцем во всю щеку, смеялась над его шутками и позволяла себя целовать. Много ли надо подростку, чтобы влюбиться? Но одно дело — понимать, другое — принимать. Однажды глядя на себя в зеркало в полный рост в ванной старост, Грейнджер пыталась объективно оценить свою внешность. У нее красивые глаза — завораживающие, как сказал однажды Виктор в порыве вдохновения. Пухлые губы и — да, черт возьми — ровные зубы. Девушка заставила себя улыбнуться, приподняв уголки пальцами, но, как только отняла руки, улыбка тут же пропала. Густые брови сошлись на переносице. Может, его кончик слишком вздернутый? Как у важной утки, вечно задирающей нос. Взгляд Гермионы опустился ниже, и ладони обхватили полушария небольшой груди, приподняли ее, образуя подобие декольте. Как ни крути, доской ее не назовешь. Руки огладили очертания узкой талии, плоского живота и остановились на выступающих тазовых косточках. «Бедра узковаты, — мрачно отметила девушка. — Но зато ноги стройные». Она вздохнула и привстала на носочки, окинула последним взглядом тонкий силуэт.  Ладно. Ей тоже было что показать. Приближался Хеллоуин, и Гермиона планировала действовать решительно. После празднования в Большом зале намечалась вечеринка в гостиной Гриффиндора. Поскольку вся ее одежда была довольно закрытой, пришлось импровизировать и трансфигурировать топ-корсет из жакета. Никакое ателье мадам Малкин не справилось бы лучше. Бретели красиво подчеркивали острые плечи и ключицы, юбка открывала ноги, а изящные босоножки на каблуках, в которых она стояла чуть пошатываясь, их удлиняли. Увидев ее, Джинни одобрительно присвистнула. Гермиона улыбнулась. Она была довольна собой. Мама назвала бы ее девушкой в стиле «Шанель», если бы одежда чуть больше прикрывала тело, но этого она и добивалась. Больше открытой кожи. Тебе ведь это нужно, Рон? Она видела, как вздернул брови Фред, окинув ее взглядом от макушки до пят, когда Гермиона спустилась из спален, но ничего не сказал. Увидев его, она кивнула издалека, даже подходить не стала. Парень явился к Анджелине, которая училась на седьмом курсе, и был занят только ею. Удивительно, как только ему тогда удалось тайком пробраться в Хогвартс. Наверное, Добби провел. Несмотря на то что наряд был подобран со вкусом, в этих жалких лоскутках твида Гермиона чувствовала себя голой. Постоянно одергивала юбку, краснела, сжималась. А тот, ради кого она вырядилась, даже не заметил. Был занят тем, что засовывал язык в горло Браун.  Расстроенная Гермиона не глядя опрокинула в себя коктейль, который протягивал Дин Томас, и это внезапно помогло. Голова освободилась от гнетущих мыслей, стала пустой, легкой, воздушной. Оставалось только веселье. Пусть Рон на нее не смотрел, воспринимая только как подругу, зато смотрели другие. Она как никогда раскрепощенно танцевала с каждым парнем в гостиной. Чем выше градус алкоголя — тем увереннее держалась на шпильках. Комната кружилась, словно в калейдоскопе, и в какой-то момент девушка обнаружила себя сидящей на коленях Джимми Пикса.  Гермиона будто очнулась. Парень, развязно положив ладонь на талию, водил влажными губами по скулам, щекам и уголкам ее губ. В этом темном уголке они были не единственной парочкой, решившей уединиться, и, осмотревшись по сторонам, она ужаснулась. Ему. Себе. Ситуации. — Что.. что ты делаешь? — сдавленно спросила Гермиона, уткнувшись ладонями Джимми в грудь и не находя сил его оттолкнуть. Сопротивление все еще было вялым, но в ней постепенно появилась осознанность. И это ее первый поцелуй? Стало жаль себя до слез. — Разве тебе не нравится? — выдохнул ей в лицо Джимми, и внезапно запах алкоголя в его дыхании вызвал тошноту. Гермиона дернулась, свалилась на пол, по пути пребольно задев тумбочку локтем, и поспешила выбежать из гостиной. В коридорах Хогвартса гулял сквозняк, было прохладно, а ей — ужасно жарко, несмотря на мурашки. Пряди волос неприятно липли к влажной после танцев коже, в горле рос комок тошноты. Стоило вспомнить о произошедшем, как слезы выступили на глазах и начали литься рекой. Зря она считала Лаванду легкодоступной. Может, она просто не знала, как иначе? Даже такая умница Гермиона оказалась ничем не лучше. Разочарование в себе на вкус хуже, чем привкус губ Пикса на ее собственных. «Я просто устала, — думала она, перебирая негнущимися ногами по дороге к ванной старост, ведомая желанием почистить зубы и смыть с себя прикосновения. — Хотела обмануть себя, но ничего не вышло. Неудачница. Не-у-дач-ни-ца». Как же жестоко она ошибалась, решив, что открытые плечи и юбка покороче могут решить хоть что-нибудь в этом мире. Войдя в гулкое помещение, Гермиона сразу склонилась над туалетом. Будто спусковой крючок сработал, и ее стошнило. Спасибо, что не себе на ноги. Дурман в голове окончательно рассеялся, скрылся в водовороте спущенной воды, и на нее навалилась болезненная действительность. Что подумал бы Рон, оказавшись сейчас рядом с ней? С растрепанными волосами, дикими глазами и трясущимися руками, которые вцепились в край унитаза? Что она мерзкая? Помог бы? О, Гермиона так хотела, чтобы ее пожалели. Она горько плакала, уткнувшись лбом в сложенные на унитазе руки и сетовала, что не захватила Живоглота. Он хоть как-то разбавил бы пустоту и одиночество в ее сердце. Внезапно чья-то заботливая рука провела по волосам, потом исчезла, собирая за спиной в хвост, который завел за бретельку, чтобы не мешался. Другой рукой ей помогли выпрямиться. Гермиона подняла мутный взгляд и увидела Фреда. От этого стало совсем тошно, и взор снова заволокла пелена слез. И как она не слышала его шагов? — Если тебе стало плохо, нужно было позвать кого-нибудь, — отчитывал он, тем не менее обеспокоенно поглядывая в ее сторону все то время, пока наливал воду в стакан.  — Я просто хотела.. просто хотела понравиться ему, — всхлипывала девушка в стакан, совсем размякнув, и сделала несколько глотков, чтобы прополоскать рот. — Мне кажется, ты там всем очень понравилась, — сказал он, коснувшись ее лба влажной рукой. Гермиона прикрыла глаза, наслаждаясь. Стадия опьянения менялась, ее постепенно захватывал озноб: он уже зародился внутри и пробирался к верхним слоям кожи. — Тебе очень идет этот наряд. Но выглядит.. прохладно. — Но я хотела.. Рону, — сказала она, и имя перешло во всхлип, потому что девушка снова вспомнила обо всем. И о Роне, и о Джимми, и даже о Фреде, который отверг ее первым.  — Дурочка ты, Ми-ми, — с доброй насмешкой сказал он, заправляя за ухо влажную прядь волос и даже не морщась от запаха, который наверняка от нее исходил. — Тебе вовсе не нужно так выряжаться, чтобы кому-либо понравиться. Так хотелось почувствовать себя взрослой? — А даже если и так? — спросила Гермиона с вызовом, едва разлепив глаза. — Разве это делает тебя взрослой? — Он многозначительным взглядом обвел ее наряд. Девушка опустила подбородок и увидела, что одна бретелька съехала, открывая бледное плечо. Она почему-то смутилась и потянулась ее поправить. — Нет. — Этот урок она уже усвоила. — Нет, не делает. — Хорошо, что ты это хотя бы понимаешь, — вздохнул он и поднял ее на руки. — Всегда считал тебя умницей. — Я дура, — тонким голоском провыла Гермиона, сжав ткань его свитера. Фред слегка подбросил ее, отчего девушка щелкнула зубами и впечаталась щекой в его плечо, чтобы взять поудобнее. — Осторожно! — Слушаюсь, — отозвался он, направившись к двери. — Нет, ты не дура. Просто человек. Людям свойственно ошибаться. В конце концов, если бы ты всегда поступала разумно, быстро стало бы скучно, не так ли? — спросил парень, но Грейнджер уже задремала. Гермиона больше не пыталась достучаться до Рона. С нее хватит. Она предоставила событиям идти своим чередом и просто была рядом. Начавшаяся вскоре война швырнула их в объятия друг друга. В бегах приходилось существовать в спартанских условиях, там не до влюбленности. В дело вступала инстинктивная привязанность во имя выживания. Первые Гермионы отношения начались на бетонных плитах в Тайной комнате, там же случился настоящий первый поцелуй. Как часто бывает перед лицом смертельной опасности, люди перестают замечать многочисленные «но» и «если» и начинают придерживаться принципа «сейчас или никогда». Однако буря проходит, а противоречия остаются. Гермиона и Рон всегда смотрели в разные стороны. И если в дружбе то, что каждый тянул одеяло в свою сторону, сглаживал Гарри, то в любви ей пришлось отдать Рону все и дрожать от холода.  Ей хотелось разделить свои кошмары, но он зарывался, и волей-неволей девушке приходилось поддерживать целостность иллюзии, в которой волна прошла, но как будто по касательной. Ведь другой семьи у нее больше не было. Рона ломало чувство вины из-за смерти Джорджа, и она не могла стать зеркалом, в котором отражалось его горе, чтобы не делать еще больнее. Гермиона стойко переносила перепады настроения, даже вспышки ярости, пыталась замедлить, но Рон будто спешил жить. В то лето перед восьмым курсом они потеряли девственность, запланировали свадьбу и всерьез выбирали место, где хотели бы обосноваться. Не то чтобы Гермиона видела свою дальнейшую судьбу именно так, но она думала, что это то, в чем нуждался Рон, поэтому подыгрывала. Однако очень скоро ему самому стало тесно в том мирке, который сам же построил, и парень начал рушить его и рваться на волю. Они ссорились, мирились, ссорились, мирились, но Рон никак не мог успокоиться, а она не знала, как с ним совладать. Выходом стала школа авроров.  Встав на собственный путь, он успокоился, а Гермиона.. она единственная осталась в Хогвартсе, где наблюдала за тем, как ниточка, соединявшая ее с Роном, бледнела в ее руках до тех пор, пока не испарилась. Она восприняла это почти как должное и погрузилась в учебу с рвением человека, пережившего крушение корабля и заметившего впереди полосу земли.  Вот только это был всего лишь остров. И на крошечный клочок волею судьбы оказался заброшен еще один человек. Малфой, оправданный Визенгамотом после войны, казался ей жалким. Он тенью бродил по школе, пугая младшеклассников мрачным видом, и вызывал в ней стойкие негативные эмоции вплоть до того момента, пока она едва не за шкирку вытащила его из проема окна на Астрономической башне. Он сидел на подоконнике, подтянув одну ногу, а другую свесив в открытое окно. Когда Гермиона стащила его на пол, Малфой посмотрел на нее как на слабоумную и на вопрос «Что ты здесь делаешь?» ответил просто: — Курю. Вот только никаких сигарет при нем не было. Гермиона привыкла, что в ней нуждаются, и, оставшись наедине с собой, она не знала, куда себя деть. Малфой нуждался в ее помощи. Он пытался топить свои травмы в алкоголе, дымил, как «Хогвартс-экспресс», огрызался и вел беспорядочную половую жизнь, словно стремясь оплевать себя еще сильнее. Однако не был безнадежен. Драко поддавался ее влиянию, словно только и ожидал, что кто-то протянет ему руку. Он был озлоблен на мир, который жестоко перемолол его и выплюнул, но упорно доказывал, что все справедливо. Считал себя достаточно сильным, чтобы принять это. За безупречной внешностью скрывался поломанный человек. Влюбиться в него оказалось несложно. Подобные противоречивые натуры легко привлекали девушек, подобных Гермионе. Он не любил себя, поэтому она решила полюбить его. Они много спорили, не обходя самые острые углы, и ранились о них, однако было в этом что-то.. завораживающее. Стоять против всего света, взявшись за руки. Прямо как она мечтала. Они окончили Хогвартс и поступили в Лондонский магический университет. Грейнджер была полна энергии строить карьеру, а Драко решил, что работа в министерстве поможет ему завоевать доверие магического общества. Будучи баснословно богатым, он не был лишен амбиций. У них были общие интересы, досуг и отличный секс. Вот только не все вещи подлежат починке, люди — тем более. Они выглядели идеальной парой для общественности, и все было так благополучно, что Гермиона закрывала глаза на его измены. «Он не специально. Рано или поздно раны затянутся, и все придет в норму», — говорила она себе, получая сов от его любовниц, даже с колдографиями. Малфой умел выбирать совершенно несносных девиц, которые стремились ткнуть Гермиону носом в вымышленность ее идеальных отношений. В конечном счете она была ничуть не лучше. Драко не изменял в открытую, но и не пытался оградить ее от этих знаний. Ему и не нужно было: Гермиона сама отворачивалась, не желая видеть то, что разворачивалось у нее под носом. Даже Живоглот, мордочка которого к этому времени успела поседеть, не выдержал и сбежал, как только они поселились с Малфоем в одной квартире. Потеря полукниззла ударила по Гермионе сильнее, чем она могла предположить. Словно чаша горестей, которые она была способна выдержать, перелилась через край. Никогда она не чувствовала себя настолько потерянной. Вынести еще и расставание, которое наверняка окажется крайне изматывающим, она бы не смогла. Порой Гермионе казалось, что Драко специально стремился вызвать в ней ненависть к себе. После получения почты заглядывал в лицо, стремясь найти следы каких-то эмоций, но она была сдержана. Потому что в ее голове все было по полочкам: «Он травмирован, а я.. неудачница. Все так, как должно быть». В конце концов, он ее любил. В этом она была убеждена. Просто так, как умел. Грейнджер стала самой молодой главой Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними. Ей нравилось рыться в статутах и добиваться поправок в законы, защищающие животных, а вот управление давалось тяжело. Ее отдушиной стал маленький Альбус Северус Поттер, в котором души не чаяло все семейство Уизли — и Гермиона вместе с ними. Сама она и думать не хотела о детях, но со своим юным другом отдыхала душой. Однажды после посещения «У Фортескью», когда от съеденного мороженого Гермиона едва могла дышать, они забрели во «Всевозможные волшебные вредилки». Казалось бы, чистая случайность, но девушка видела, как во время прогулки Альбус словно невзначай подводил ее к магазину своего дяди. После смерти брата Фред один управлял их бизнесом. Несмотря на то что он постоянно находился среди людей, Грейнджер он напоминал отшельника, потому что, расточая вокруг себя шутки и веселье, держался особняком. Казалось, его душа всегда была нараспашку, но, если хорошенько присмотреться, границы, за которые он позволял зайти, пролегали довольно далеко от него самого. Те же правила распространялись на личную жизнь. Фред расстался с Анджелиной, кажется, еще до финальной битвы, и Джинни постоянно ворчала на его новых подружек, ни лиц, ни имен которых было невозможно запомнить, так часто они менялись. Но это больше не задевало Гермиону. Каждый справлялся как мог, верно? Ей просто нравилось заходить в гости к Фреду вместе с крошкой Альбусом. Их отношения были.. умеренно теплыми. — Придешь на воскресный обед в «Нору»? В прошлый раз тебе понравился меренговый рулет, и мама обещала приготовить его снова, — спросил он, присев на корточки и протягивая в сложенных лодочкой ладонях карликового пушистика, поскольку трехлетний Альбус не дотягивался до витрины. — Не знаю, — честно ответила Гермиона. Она любила проводить время среди Уизли, но не хотела бросать Драко вторые выходные подряд. В прошлые они отмечали день рождения Гарри, а в этот раз планировался обычный семейный обед. Словно поняв ее затруднения, парень внезапно сказал: — Ты можешь привести с собой Малфоя. Не думаю, что обед перерастет в кровопролитие, — сказал он, кивнув головой на Альбуса и как бы говоря: «Не при детях точно». Фред явно имел в виду Рона, которого до сих пор трясло от ярости, когда имена Гермионы и Драко стояли рядом в одном предложении, не говоря о них самих.   Девушка улыбнулась и покачала головой: — Я подумаю. На какие только уловки ей ни пришлось пойти, чтобы уговорить его. Неожиданно для себя Гермиона загорелась этой идеей, потому что казалось, если она введет Драко в общество людей, которые так важны и дороги, что-то между ними изменится. Она отчаянно нуждалась в закреплении их связи, желала расставить маячки, потому что на ментальном уровне их давно разнесло на разные концы планеты. Результат взрывного начала отношений, не иначе. Поскольку Малфой, несмотря на все его недостатки, довольно хорошо ее понимал, он согласился. Нельзя сказать, что атмосфера за столом была дружелюбной, однако никто не пытался никого убить. Гермиона чувствовала себя почти счастливой, когда Рон сквозь стиснутые зубы ответил на какой-то вопрос Драко по поводу квиддича. После десерта она, Альбус, Гарри и Фред вышли во двор, чтобы покормить зерном цыплят, которых разводила Молли. Малфой остался на крыльце покурить. Зажав во рту сигарету, он многозначительно вскинул брови, бросив взгляд в сторону ее наручных часов. Девушка пообещала не задерживаться. Они смеялись над тем, как мальчик пытался гнать потерявшегося птенца к сородичам, когда со стороны Лондона прибыл громовещатель. Сердце Гермионы замерло от неприятного предчувствия, когда письмо остановилось прямо перед ней. Это могло быть срочное сообщение с работы, но вместо того, чтобы успокоить себя этой мыслью, она почему-то подумала: «Слава Мерлину, не за столом». Бумага сложилась в подобие зубастого рта и заверещала высоким голосом Астории Гринграсс: — Думаешь, победила, Грейнджер? Спешу тебя огорчить. Уже завтра колдо того, как я скачу на члене твоего парня, будут в светских хрониках всех известных газет страны. Со спины, естественно. Не хочу портить репутацию семьи. Только твою. Все, кого следует узнать, будут узнаваемы, я тебя уверяю. Ты посмела забрать его у меня, а я заберу.. Фред сжег письмо с помощью Инсендио раньше, чем Астория успела пересказать всю историю своей несчастной любви. Гермиона медленно прикрыла глаза, умоляя себя дышать. Мерлин, какой позор.. — Гермиона. — Гарри осторожно коснулся ее напряженного плеча, и девушка едва сдержалась, чтобы не сбросить его руку. Она чувствовала на себе взгляд Фреда, наверняка осуждающий, и желала только одного: провалиться сквозь землю. Почему-то наедине с собой Гермиона не казалась себе настолько жалкой, но все стало выглядеть иначе, когда убогая изнанка стала достоянием общественности. Она стояла и обтекала помоями, которые вылила на нее Гринграсс, и чувствовала дикий стыд. Не за Драко, а за себя. Он изменял, но терпела-то она. — Пап? — раздался испуганный голос Альбуса, и ее будто окатило ведром ледяной воды.   Она открыла рот, собираясь успокоить всех и сразу, но Фред внезапно сорвался с места, преодолел оставшееся до веранды расстояние за несколько больших шагов, перемахнул через ограждение и ударил Малфоя в челюсть, чего тот никак не ожидал. Гермиона так и замерла с открытым ртом, наблюдая, как Драко пошатнулся, впечатался плечом в стену, но удержался на ногах. Тлеющая сигарета упала в траву. Он медленно вскинул руку, не отрывая взгляда от Фреда, и ощупал подбородок, проверяя наличие вывиха. Губа треснула от удара, из нее сочилась кровь. — Поскольку в моей цепочке «импульс — действие» присутствует элемент сознательности, прежде чем ответить тебе, я все же спрошу: какого черта это было? Грейнджер подбежала к ним и встала перед Малфоем; Гарри подбежал к тяжело дышащему Фреду, который буравил Драко ненавидящим взглядом. Его губы побелели, отчего на них выступили веснушки, на лбу пульсировала от напряжения вена, черты лица обострились. Впервые Гермиона видела Фреда таким рассерженным и почему-то испугалась. — Это не твое дело, Фред, — твердо сказала она, насколько это было возможно подрагивающим голосом, и тут же замолчала, потому что испугалась, что вот это он точно ей не простит. Но парень быстро посмотрел на нее, с такой жалостью, что Гермиона почувствовала себя самым пропащим человеком на земле. — Да что здесь, блять, происходит? — По голосу Драко было слышно, что терпение его подходит к концу. Судя по направлению взгляда Фреда, они буравили друг друга глазами. — Гермиона? — Ничего, — ответила она, потянув его в сторону входной двери, чтобы добраться до камина. Там как раз скрылись Альбус и Джинни, бросающие на них взгляды: любопытно-испуганный и любопытно-осуждающий. — Пойдем, нам пора.. Но Малфой не сдвинулся с места. — Нет, позволь. Хочу знать, за что получил по морде. — Ни к чему устраивать здесь сцены, — строго сказала она, обращаясь к обоим. — За Гермиону, — коротко ответил Фред, и она сверкнула на него глазами, чувствуя, как предплечье Драко под ее рукой превратилось в камень. Она посмотрела на него, но он сверлил глазами Уизли. Потом кивнул. И Гермиона ничуть не удивилась, когда он молча направился в дом, чтобы уйти через камин. По части принятия наказаний Малфою не было равных. Не то чтобы Грейнджер сомневалась, что он мог отстоять себя, будь то дуэль или драка. Или хотела, чтобы они друг друга поубивали. Нет. Но этот его изощренный мазохизм, направленный на саморазрушение, сидел у нее в печенках. Гарри пошел его проводить, и они с Фредом остались на веранде вдвоем. Хуже не придумаешь. — Гермиона, что с тобой стало, черт возьми? — выпалил он, хватая ее за плечи и разворачивая к себе. — Ты совсем себя не ценишь? Я предположить не мог, что он такой мудила, если бы знал.. — Что бы ты сделал? — перебила она с неожиданной злостью. Он открыл рот, набрав побольше воздуха, но тут же захлопнул. Что он мог сказать? «Я бы избил его до полусмерти?» Какая нелепость. — Прости. Мне не следовало лезть не в свое дело, — наконец сказал Уизли. — Верно, — кивнула девушка. — Но я ни о чем не жалею, — продолжил он безапелляционным тоном. — Зачем ты терпишь его? — Я не терплю, — процедила Гермиона, буквально выталкивая эти слова откуда-то изнутри — оттуда, где они сидели столько времени, не давая дышать полной грудью. — Я люблю его. — Разве это любовь? — сощурился Фред, будто не веря, что она могла произнести подобное. — Он тебя унижает своим поведением. Ты заслуживаешь большего, Ми-ми, — невольно повторил он те самые слова, которые она когда-то говорила Виктору. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. — Так помоги мне понять. — В его голосе звучало искреннее участие, которое не могло не коснуться ее глупого сердца. Девушка замотала головой. — Не могу. И это действительно было так. Гермиона не чувствовала себя униженной Драко, она чувствовала себя униженной собой. Сколько раз она закрывала глаза на свои желания и потребности? Девушка чувствовала себя так, словно спала двенадцать часов вместо обычных семи и вот ее разбудили, грубо тряхнув за плечо. Голова гудит, день прошел зря, жаль потерянного времени, но тем не менее хочется завалиться обратно в постель. Ведь спать было хорошо. Это только просыпаться неприятно. Вот и ей с Малфоем было хо-ро-шо. Ни больше ни меньше. Зачем все это? Чтобы не остаться одной? Это было так нелепо, учитывая, насколько Гермиона самодостаточна. Откуда, откуда в ней взялось это желание угодить?.. Она подняла голову и заглянула в глаза Фреда, который выглядел одновременно разозленным и растерянным. Он склонился к ней, и лицо находилось так близко, что она могла видеть, как на бледной коже пробивается щетина. Рыжая. Когда Гермиона впервые задалась вопросом, что с ней не так, она была гладкой. Теперь он мужчина. А она все та же девочка, которая доверила самое сокровенное и была отвергнута. — Я боюсь остаться одна, — прошептала она на грани слышимости, когда он уже отчаялся дождаться ответа. — Но ты не одна, — с готовностью возразил Фред, нахмурившись. — У тебя есть я, Рон, Гарри, Джинни, Альбус.. Но прежде всего — ты сама. — Этого недостаточно, — сказала она, услышав только последнее. «И в этом убедил меня ты», — ныла обиженная тринадцатилетняя Гермиона откуда-то из дальнего уголка сознания, куда ее выгнали, чтобы не мешалась под ногами. — Этого более чем достаточно, — убежденно сказал он. Тогда она, конечно, не поверила. Но это было зернышко, которое, посаженное садоводом, ставшим гораздо более опытным и заботливым со времен своих пятнадцати, не могло не дать всходы. Любовь не более чем еще одна привычка. Порой привычки бывают довольно вредными, поэтому любые отношения, даже самые плохие, сложно прекратить. Так устроена психика. Однако с того дня Гермиона не могла остаться прежней. Странное онемение, которое владело ею годами, уходило из ее тела со слезами и душевной болью. Драко Малфой не тот человек, который просто отпускал то, что считал своим. Вместе их провернуло через настоящую мясорубку. Однако Гермиона смогла собрать себя по частям. Она не растеряла ни одну из них, даже пройдя через войну, а Драко оставил важную деталь на Астрономической башне. Наверное, его душа все-таки сбросилась с нее в тот вечер, когда Гермиона спасла его. Думала, что спасла. Она была достаточно самонадеянна, думая, что сможет направить на истинный путь другого человека. Вот только Рон нашел свою дорогу самостоятельно, а Драко с их первой встречи находился на обочине той, которую избрала для себя Гермиона. Она попыталась втянуть его, но в итоге сама едва не оказалась на краю. Грейнджер четко усвоила: не в ее силах спасти тех, кто этого не хочет. Но помочь тем, кто не может, она могла. Когда в министерстве появились слухи, что ей предложат перейти в Отдел международного магического сотрудничества, никто не удивился. Повышение было ожидаемым, ведь Гермиона так усердно работала, пытаясь скрыться от неурядиц в личной жизни. Однако когда глава департамента позвал ее на чашечку кофе, чтобы прощупать почву, она мягко, но решительно отказалась. Благодаря слаженной работе ее отдела в Великобритании заработала программа защиты гиппогрифов, а по программе обмена в страну привезли первых зуву, и это было лишь начало. Она училась прислушиваться к себе и с восторгом осознавала, что внутри целая безграничная вселенная с миллионами звезд и планет. Не хватало только одного. В ее новой квартире недалеко от министерства было слишком тихо. Поэтому в одну из традиционных субботних встреч с Альбусом, который успел стать старшим братом и очень этим гордился, она повела его в «Волшебный зверинец». Хотелось бы, конечно, книззла. В идеале — рыжего. Но они не смогли пройти мимо спаниеля с дурацкой кличкой Ушастик, смотревшего так жалостливо, что захотелось переписать на него все свое имущество. Гермиона слышала, что котов заводят люди, которые хотят любить, а собак — те, кто хочет, чтобы любили их. Что же, это подходило ей. Приятно знать, что на свете живет существо, для которого ты — центр вселенной. И уже невозможно считать себя неудачницей в любви. — Пойдем покажем его Фреду? — воодушевленно спросил Альбус; на его плечи легли все покупки, которые Грейнджер сделала для питомца. Они прошли по булыжнику Косого переулка, собирая благосклонные взгляды всех проходящих мимо волшебников благодаря сидевшему на руках девушки Ушастику, и вскоре оказались во «Всевозможных магических вредилках». Тот взирал на всех со своего места, чувствуя себя абсолютно счастливым, потому что его, обычного щенка, заметили среди всех этих сов и жаб. — Это еще что за клоп? — по-доброму удивился Фред, когда они подошли к прилавку. Детишки, которых он консультировал, тут же сгрудились вокруг щенка, вилявшего хвостом с такой скоростью, что его крошечное тельце ходило ходуном. — Как его зовут? — Ушастик, — сообщил Альбус. — Какое оригинальное имя, — фыркнул Уизли, облокотившись о стойку. — Почему не Шерстяной? Или, не знаю, Хвостатый? — Придумай что-нибудь получше, — закатила глаза Гермиона, которую тоже не устраивало это шаблонное имя. Оно было каким-то.. детским. Прямо как ее давнее прозвище, данное Фредом. — Ну.. Щенок? — предложил тот. — Шутишь? Его все собаки засмеют, когда мы будем гулять. — Собаки не могут смеяться, — важно заметил Альбус и шиканьем отогнал какого-то слишком активного малыша, тянувшего Ушастика за уши, которые и без того были слишком длинными. — Ну а над ним посмеются, — сказала девушка. — Вот настолько это глупая кличка. — Тогда Собака, — выдвинул новую идею Фред и наклонился, чтобы потрепать щенка по голове. Тот тявкнул и попытался цапнуть протянутую к нему руку. — Видишь, ему нравится.  — Думаю назвать его Фред, — небрежно заметила Гермиона, надеясь, что он распознает шутку, но вместо этого он ее подхватил: — Чтобы у тебя дома был хоть какой-нибудь Фред? Могла бы просто позвать в гости, — сказал он, а потом все-таки выцепил щенка из толпы окруживших его детей и взял на руки. — На самом деле я рад, что ты решилась. Вот теперь я точно могу сказать, что ты взрослая.   — Потому что завела щенка? Низкого же ты мнения о моих способностях. Я и не на такое способна, вообще-то. — Не сомневаюсь, Ми-ми, — улыбнулся он, и вместо привычного раздражения внутри разлилось тепло. Она отлично помнила этот разговор в ванной старост. Уже тогда девушка чувствовала, что совершила ошибку, но не могла понять, где просчиталась. В какой-то момент она была уверена, что быть взрослой — значит вести себя серьезно и степенно. Потом — делать те вещи, которые подростки называют «взрослыми». А с войной пришло понимание, что вырасти — значит не согнуться под весом свалившейся на плечи ответственности. Понадобилось еще очень много времени, чтобы осознать, что не вся ответственность достойна того, чтобы ее нести. И понимание этого открыло для нее новый мир, который поначалу пугал, как и все неизведанное, а потом стал привычным.  Теперь-то Гермиона точно знала, что взрослых не существует в природе. Они показываются в необходимые моменты, а потом прячутся, являя вместо себя детей, которые просто хотят делать то, что хотят. Признаться в симпатии. Или отвергнуть признание, испугавшись пылкости чужих чувств. Завести щенка и назвать его Собака.  В конце концов, планета от этого не остановится? Гермиона на себе проверила и готова была убеждать каждого, что она вращается даже у тех, кто называет себя неудачницами в любви. Да и не неудачницы они вовсе. Просто более взыскательны. Готовы терпеть сбитые коленки на пути, состоящем из проб и ошибок, ведущем к чему-то настоящему и важному, чтобы однажды понять: оно не впереди. Не позади. В этот самый момент оно в руках мужчины, от улыбки которого последняя бабочка в ее животе затрепетала крыльями.