Спутница белых ночей

Поздняя ночь, спустилась синими гроздями царица луна. Под мраморным сиянием её отлива, виднеются фрагменты книжки. Той, что брал у Полины. Я не помню нашу встречу, знакомства, это и не важно. Важно, что я видел. Тусклые фонари освещали дорогу, под ботинками шелестела вязкая грязь, ненавижу скользкие тропинки, приятнее ступать на уже ровный асфальт, этот сброд покрывал меня со всех сторон, и под их « опекой » мы двигались по темным переулкам лагеря, я не вступал в тупорылые диалоги этих мудазвонов, наблюдал, мне говорить не нужно, они по умолчанию будут со мной, их мнение тут роли не играет. Со стороны виднелся главный вход, сегодня кино крутят у нас в корпусе. Это проходит и у Великого дома. Время от времени, когда захочется насытиться. А по людским меркам это – доброта. Но добро от него я не видел, оно бесполезно, существует ли вообще добро, ведь за каждым добром выгода. И если выгоды не будет, не будет и добра. А те, кто делают в ущерб себе, явно хотят доказать о доброте самому морально, смотреть как ними восхищаются за это добро. А если ими не восхищаются, значит совсем мелкие. И перед грязными ступеньками, паршивого кинозала, стояла Полина. Она выглядела потерянной, отпустив муравьев, я остановился понаблюдать, нету ничего интереснее, чем смотреть за такими как она – по коридорам шарахается, боится. Меня боится. Она отходит, пытается убежать, её коралловые губы слегка трясутся , они выглядят очень красиво с фарфоровой кожей. Полинария, поистине – её боль, это исключительный вопрос эстетики. — Не трогай меня В голове замыкается всё гневными прутьями, кто она такая, чтобы говорить мне что-то, одним резким движением снимаю крестик. Глупая, но ясно откуда ноги растут, Лагунов всё угомониться не может. Её горькие всхлипы что-то будоражат внутри, мне приятно лицезреть, как она плачет, её белки покрываются багровым наливом, и это видеть тоже, очень приятно. Нос приобретает кварцевый оттенок, и клянусь, душу продал бы, за такие слёзы, наверное, мне нравится душить в ней огонь упорства. Не стоит сопротивляться, моя Полина, я сделаю из тебя послушную собачку, ты пока не слушаешься меня. Но, это лишь временно. Это лишь пока. Забрать то, единственное, у Лагунова, научу тебя командам, команде – убивать. Жаркий день, солнце печёт мне в спину, убивает всякое спокойствие, с недавних пор я ненавижу дневной свет, он раздражающий, и очень сильный. Слепит в глаза, а мне больше по вкусу тёмная ночь. Всё солнечное, что наверное меня правда волнует это та, светлоголовая, что внизу. С ней интересно, она довольно часто плачет, и только на людях такой непробиваемый камаз. А хватит одной подножки, чтобы вывести из колеи спокойствия, её визг терзает уши, но уже не наслаждением, кривоногая сука. Миловановой бы язык убрать, размахивая во все стороны, она касается её головы, та легко отлетает, и в коей раз удивляюсь, падение как пёрышко. Но мне это не нравится. Ведь, наверное, её лупить могу только я. Ведь, это за дело, у каждой собачки свой хозяин, и второго быть не может. — Ты чё ? — Бекля оглядывается, скептически, провожая меня взглядом. Но честно, не интересует, что он там думает. Авторитет блатных и нищих, пусть всё мнимое оставит при себе. Пепелю взглядом, она даже не поворачивается, с этим присвиснутым на краю, устроившись среди всего сброда, в лёгкой тени, наблюдаю за картиной их общения, влетевший ко мне, Титяпкин тычет, чуть не в лицо, мороженым. Как жаль, что они не те, реальные куклы, которыми называл их Лагунов, и контролировать все мысли, движения я права не имею. Но обязательно его получу. Обязательно. — Лёв, мороженое будешь ? — Дрянное эскимо летает над моей кожей, дотрагивается до щеки, обжигает своим холодом, ну что за уродище, я ненавижу этого козла, всю смену он, доставляет сплошные проблемы, и лучше бы было отдать его, как подарок Великому. Может, за это жертвоприношение, мне хотя бы что-нибудь отстегнули, но такие шавки не нужны, и это даже лестно, Великий, из всех этих выбрал меня. Оно и ясно почему, лидеры всегда видны. А я вечный лидер, сжимаю эскимо, в такие тиски, что оно сыпется под моими руками, по ладоням проходит ток льда, такая невесомая, алмазная нить, ударяет мне в разум. Адамантовым течением приводит меня к берегам холодной Невы. Там, где также холодно, вечный Север – её глаза. И этому Северу надо что-то, что-то такое же холодное, Сибирско – мёртвое. — Принеси ещё два. Я вспоминаю все фрагменты, лежу в постели, до моих мыслей доносится всякое, я слышал как они выскакивали за пределы, но останавливать не шёл. Мне не хочется, мой жест она уже видела, и чем дальше с этой водой носится, тем больше раздражает. От неё за километр пахнет гадким запахом священной святости, но что-то небесное душу не окрасит, и пусть хоть всю воду из речки вычерпают, срок каждого известен. Но, до этого срока я знаю чем себя занять. Наверное, больше чем Валерка, меня колотит только Поля. Мне кажется, очень правильным уничтожать все её мечты, ведь реализм жизни должен наступить уже сейчас. А она, глупая девочка, такая же глупая как все из их корпуса, я мог бы найти ей замену, в той же Сергушиной, и этим только позлить Валеру, два дела сразу, но в ней нету, той вопиющей гордости, кошмарить Настю – попросту будет скучно. А ещё возиться надо, но вот если бы она меня к ней заревновала, я бы с радостью, а она только обрадуется, посему, насильно либо добровольно, я сохраню её рядом. Добью, и разрешу уже убитой, самостоятельно, надеть ошейник. Став одной – единой, самой верной собачкой. . . . . . Холодная роса встречает ребят, те пробираются через малахитовые чащобы, обратно к лагерю. Всё утро в гостях у Серпа Ивановича, Валерка был какой-то задумчивый, и оставался в своей утопии мыслей, Полина его не тревожила, в её океане плавали вчерашние слова пенсионера, на утро сегодняшнего дня, ветеран сделал вид, что и не встречались они вчера, чем ещё больше завёл в необъятный ступор девочку. Дорожка скользит под ногами, встревоженная и слишком быстрая пионерка падает на землю, издавая визг. Ох, и порадовала бы она сейчас Хлопова, своей неуклюжестью, Лагунов подскакивает к подруге, хватает за хрупкие руки, помогая подняться. — Ты как ? — Светлоголовая отряхивается, молча проклинает всё, что существует в её жизни. А от грозного выражения её лица, мальчик ещё больше нервничает, слаживая руки за своей спиной. — Сильно ушиблась ? — Нет, всё в порядке — Короткий ответ не особо и устраивает собеседника, пионер аккуратными взмахами руки поправляет её неугомонные локоны, с утра она схожа на павлина. И с этим водопадам золота выглядит такой же прекрасной, как и нелепой. — Ты какая-то подавленная, с тобой всё нормально — Валера трепает молочный воротник, изящные женские руки цепляют его руки, чем привлекают всё внимание. Полина выглядит серьезной, и очень собранной. — К тебе такой же вопрос — Лагунов вскидывает брови, в лазурных глазах можно прочитать немой вопрос. Видно, загруженности за собой и вовсе не заметил. Романова отмахивает пряди его чёлки в левую сторону, оставляя лоб открытым. — Может, ты хочешь со мной о чём-то поговорить? Брюнет тупит на месте, вздрагивает, как маленькое дитя, которое застали с поличным, пионер притягивает подругу за руку, отводит к ближней лавочке, в последнее время, это их самое излюбленное место для Советских бесед. — Сегодня утром, Серп Иванович мне кое-что рассказал — Блондинка поджимает губы, неужели что-то связанное с их вчерашним разговором, а может и вправду, раскрыл какой-то важный и для неё секрет. Валерка, оглядывает девочку перед собой, в сапфировых лунах загорается неистовый огонь любопытства. — Когда-то он ловил пиявцев. Романова охает от удивления, не это она ожидала услышать, мальчишка подтягивается ещё ближе, медленно, как река, течёт его рассказ. Под конец которого, весь словарный запас светлоголовой аннулируется, ей нечего ответить, во-первых, потому, что к такой откровенности была не готова, во-вторых, её цепляло совсем не это, и не про это желала она узнать. Хотя, а кому какая разница, что она желала ? Полина как в замедленной съёмке кивает, выдавая, очень неоднозначную для этой ситуации реакцию. — Какой-то непонятный кубарь событий — Пионерка тихо шепчет себе под нос, боясь спугнуть, то ли Валеру, то ли себя саму. Ведь, она точно и не знает, что со всем этим делать, да, теперь у них появился ещё один союзник, союзник, что вроде участия принимать и не хочет. А это, пугает ещё сильнее, Лагунов размахивает руками, хмуря брови. А вот он решил уже всё. — Да что тут непонятного, есть определенный план действий, мы этот пистолет у него заберём, и дальше со всеми этими выродками и разберёмся — Мальчик машет рукой, напрягая мышцы, жестом показывая свою мощь, не только моральную, но и физическую естественно. Блондинка закатывает глаза, недовольно цокая. — А ты я вижу, уже решил сесть конкретно. Валера, я из лагеря домой уехать хочу, а не в детскую колонию. Проявление вандализма, карается жестокими последствиями — Лагунов складывает руки в карманы, царственно задирает свой острый подбородок. Его нижняя оттопыренная губа, говорит лишь о том, что с мнением такого плана мириться он не собирается. — А кусать людей, это не вандализм ? — Романова упирается локтем в скамейку, придерживая ладонью щеку. Расстояние между ними ничтожно малое, но какое расстояние между их мнениями, на разных сторонах Волги, что не переплыть, ведь никто не хочет. — А это, наукой не доказано — Валерка крякает себе под нос, вытягивает голову вперёд, так он делает при гневе, можно сказать, это первый раз когда он вообще злится на Полину. А злость ли это ? Скорее, да чем нет, но в чём эта злость проявляется, в общем недопонимании. Брюнет сжимает челюсть, и своим поведением ещё больше подбешивает девочку. — А что доказано, что доказано, Полин ? Хорошо, давай подождем когда из нас тоже тушек сделают, так ведь лучше будет. О безопасности я погляжу, ты вообще не думаешь. — Голубоглазая невольно рыкает, воспломинаясь, а так ведь явно нельзя, двое упёртых барана. Никто доказать правоту не сможет. Но пионеров, это волнует в последнюю очередь. Девочка слаживает руки на груди, приобретая больше ярости. — Как раз и думаю, ты знаешь чем нам может обойтись подобная штука, это пистолет. Ни крестик, ни святая водичка, пистолет. — Лагунов хватает собеседницу за плечи, трясёт во все стороны, его терпение сдаёт на нет. А блондинка на этот жест, лишь рыпается в сторону, не позволяя больше трогать себя. — Пистолет мера безопасности сейчас, Полина, я клянусь, возьмём его на время, а потом вернём назад, он нужен сейчас, крайне нужен — Брюнет взмаливается, делает все попытки в убеждении. Но Романова гордо встаёт со скамейки, отряхивает небесные штаны, воздушные, как и она сама. Полным молчанием даёт понять, разговор окончен. А на долгие взгляды друга мотает головой. Она непреклонна. — Нет. . . . . Бледные пальцы сплетаются с чужими перчатками, в округе сотни людей, но мой взгляд на нём единственном, на нём, и этого мужчину я уже видела. В вальсе мы кружим без остановки, ах серо – еловые, узнаю везде, огни с люстр сочатся райским светом, оркестр играет мелодии, что я и вовек отыграть не смогу, что тут говорить, профессионалы. Цепляюсь за его руку, и кружусь в долгом тайфуне, моя пышная юбка взлетает вверх, такая разная, которых у нас вовсе и нет, не то что в городе. Во всём союзе, такая давняя, кремового оттенка, с просветами топазового. И мои тёмные кудри взлетают, наверное, она, та в теле которой я нахожусь, очень красивая. Как фея, по мраморной коже всё видно, жаль, со стороны я не сумею посмотреть. Мужчина прижимает меня к себе ближе, через толпы незнакомых как и он уводит в тёмные коридоры, и только приглушённые свечи наши свидетели. Кусает губы, я чувствую запах коньяка, на языке остаётся привкус сигарет, заводит свои пальцы в мои пышные волосы, трепая, при этом нехило причёску. Горячее дыхание вызывает у меня смущение, и если бы я могла, то точно от него отвернулась. Губы становятся скользкими, обкусаннами, он приближается к моей шее, но на удивление не трогает, взбирается выше оттягивает мочку уха. Его горячее дыхание согревает покрепче самого тёплого чая зимой. — Патриция. . . . . Девочка вскакивает, оставаясь в сидячем положении, сглатывает вязкую слюну, каждой клеточкой тела может почувствовать, то как сильно бьётся её сердце. По фарфоровой коже стекают капли пота, вот и докажи, что не взаправду. Фрагменты странных событий, ворохом обносят голову, Полина резко пятится назад, когда её предплечье сталкивается с чем-то позади себя. Звонкий крик бежит по всем чащобам, около края реки, а за ним хриплый смех. Её сапфирам предстаёт он. Хлопов. Придерживая ладонь у губ, вовсе не скрывает смех, оперевшись на одну руку с огоньками во взгляде он наблюдает за ней. Романова морщит лицо, пытаясь прийти в себя. — Ты целовал меня? — Она выдаёт первое, что только приходит на ум. Привычка говорить всё, не всегда естественно, когда голова холодная, то и дело это другое. Но сейчас, прямолинейность берёт вверх. Мальчик застывает с каким-то немым вопросом в глазах, даже такого как Лёва, эта великодушная пионерка с длинным языком, успевает удивить. Тот, на тройку минут удивляется, и всякая ядовитая ухмылка сползает с его губ, ну, а после летит ещё одна орава смеха, только сильнее. Полина прячет глаза, анализируя выше сказанные слова. Холод проходит по её открытым ногам. Возвращение в лагерь становится болезненным, ведь снова всё по кругу, сегодня кино крутят у Серпа Ивановича, а они только недавно оттуда, и ей совсем не хотелось туда возвращаться. Да и плюсом, с Валеркой поссорились, после её отказа он сам не свой. И пусть, святая вода есть, она справится. Хоть и терять с ним эту связь до жути не хотелось, а ещё больше не хотелось быть девочкой на побегушках, поэтому и отказалась. Уснув у самого края реки, одна, теперь оказывается в компании. Мальчишка щёлкает пальцами, оглядывает её снизу до головы. — А хотела бы ? — Девочка воровато осматривает юнца, обхватывает руками коленки. Поджимает, тем самым их ближе. Лёва кошачьим взором ведёт по ней, рисует невидимые узоры, как дети на замёрзшем окне. Эти ахроматические зеркала души убивают свое чарующей красотой, и от этого Полина предпочла бы не смотреть в них вовсе. Иначе, останешься по ту сторону, умирать, и плакать. А этого ей и здесь хватает. — Нет, вдруг ещё укусишь — Лёва усмехается, постукивает пальцами по мягкой траве, его чёлка сползает вниз, касаясь ресниц. Романова оглядывается по сторонам, в надежде выискать ещё хоть одну живую душу, но нет. На берегу матушки – Волги их двое, что ещё больше разрывает её. К этому всему прибавить, что она без святой воды, один ужас, хотя, спасение находится не так далеко от её пяток. А значит, паника бессмысленная, главное сидеть здесь и держаться. Хлопов приподнимается с травы, поправляет свою парадную рубашку, с аленьким цветочком на шее. — Значит, проблема только в этом — Золотые ленты её волос бьют в лицо, и как волны океана плескаются по ветру. Мальчик подхватывает одну из них, наматывает на алебастровые фаланги, аквамариновые озёра холодеют. Как под толстым льдом Нева, и вправду Нева. Их взгляды сплетаются в один, она не боится, и даже позволяет приподнять себе подбородок, шевелиться и больше не хочет плакать. Её взор падает на лотосы, их Полина обожает, белые сетью, что растут неподалёку, влекут к себе, зазывая. Они напоминают ей о маме, та всегда их дочке приносила, самой нравились пионы. Дорогие, шикарные, вечно красили их обеденный стол по праздникам. Блондинка кусает губы, сдерживает грусть, что душу рвёт. Мама — Цветочки нравятся? Романова моментально переносит свой взгляд на пионера, тот всё также играется с её волосами, и даже не причиняет им вреда, с полной лёгкостью смотрит ей в глаза, а такое ощущение, что он не враг, а её самый лучший дружок. Что за непонятные повадки, но наверное, это Лёва, и пора к такому привыкнуть. Голубоглазая кивает, потягиваясь. — Они мне по нраву — Хлопов отпускает её платиновую копну, скользит медленно ниже, проводит линию её фигуры, и до самых ног. Девочка старается не реагировать, двигается назад, но его настойчивая хватка за ногу просит остановиться, и во избежание синяков пионерка остаётся на месте. Даже без всяких вопросов, зачем пришёл, для чего искал, что хочет. Пусть, сейчас, после всего ей плевать.Орава подбежавших мальчиков разрушает всякую беседу, их блондинка узнаёт не сразу, те самые. Из отряда Валеры, смельчак выступает ближе к своему командиру, переводит дыхание, указывая в сторону дома Серпа Ивановича. — Там, Валерку щас походу отметелят.