Understand Me

— Команда, просыпаемся! У меня для вас отличные новости! Леоне Аббаккио сразу понял, почему место в кровати рядом с ним пустовало, когда стал слышать стук в дверь каждого члена своей банды. «Еще пять минут», — простонал он про себя. Сон у него был беспокойный: ему удавалось крепко уснуть минут на пятнадцать, прежде чем его будило странное чувство. Не совсем кошмар, но что-то такое же навязчивое. Чувство было скорее осязаемым, словно кто-то прошелся по нему скалкой, а затем скомкал, как тесто для пиццы. И каждый раз, когда это случалось, он открывал глаза только для того, чтобы увидеть рядом спокойно спящего Бруно. Он был почти уверен, что тот спал в одной и той же позе на протяжении всей ночи. Леоне завидовал крепкому сну своего партнера. В дверь постучали, на этот раз более мягко. Бруно показался в проеме. — Лео, твой кофе готов. Пошли, посидим вместе. Или… — заговорил он преувеличенно грустным детским тоном. — …ты оставишь меня завтракать совсем одного? М? Леоне вздохнул в подушку, затем медленно приподнялся на руках. Его лицо скривилось от того, каким все казалось ярким. — Вставай, соня. Леоне зачесал рукой волосы назад, чтобы они не попадали ему в глаза. Он слабо улыбнулся Бруно, поднявшись с кровати. Кто-то на кухне театрально громко изобразил рвотный позыв. Фуго вместе с Мистой, Джорно и Наранчей заметили двоих, когда они спускались вниз, держась за руки. Фуго и Наранча одарили парочку притворной тошнотой еще раз, и Леоне с Бруно наконец обратили внимание на их актерские потуги. — Ух, — схватился за живот Наранча, — не слишком ли рано для чувств на публике? Бруно отпустил ладонь Леоне и обвил руками его плечи, не сводя глаз с Наранчи. — Ох, дитя, — проворковал он, — это просто называется «быть влюбленным». Скажи спасибо, что мы при тебе не делаем ничего выше рейтинга двенадцать плюс. Его расслабленный взгляд, а также инстинктивно обвитые вокруг чужого тела руки придавали ему кошачий вид. — Я не дитя! Мне уже двадцать один год, так что я признан совершеннолетним во всем мире! Леоне, казалось, был немного не в себе. Бруно указал на его кружку с надписью «Самый лучший папа в мире», что стояла на столе и была услужливо закрыта керамической крышкой, дабы ее содержимое не остывало. Если бы все кружки выглядели идентично, надпись помогла бы отличить кружку Леоне от остальных. Бруно, безо всякого сомнения, одинаково любил всех в команде, но такой заботливый жест предназначался только для Леоне, хотя и непреднамеренно. Парни нетерпеливо уставились на Бруно, пока он пододвигал свой персональный стул к столу. — Эй, Буччеллати, как делишки? — пробормотал Миста, пережевывая гору размокших хлопьев. Фуго громко выдохнул. — Миста, блин, ты можешь не говорить с набитым ртом в своем почтенном двадцати двухлетнем возрасте? Джорно многозначительно посмотрел из-за своей кружки сначала на Фуго, затем на Мисту и кивнул в знак согласия. Наверное, возможно, вероятно он не признался бы Мисте в любви, если бы знал, что тот, будучи взрослым, ел, как ребенок, и менять привычки не собирался. Леоне закрыл лицо руками. Было чересчур ярко, и чертов шум раздражал его не меньше. Бруно заметил это, но предпочел пока ничего не делать. Сам бы он почувствовал себя лучше, если бы его успокаивающе погладили по плечу или колену, но еще один раздражитель окончательно бы довел Леоне до ручки. Бруно прочистил горло и встретился взглядом со своей взволнованной аудиторией. — Окей, а теперь слушайте меня все! Помните, я говорил, что подумаю о том, куда мы можем поехать в летний отпуск? Все, включая Леоне, с предвкушением посмотрели на него. — Мы с Джорно поговорили с Ризотто и подумали, что нам стоит немного отдохнуть от Италии и поехать примерно на неделю в Ниццу. В других подразделениях «Passione» есть стэндюзеры, которые в случае чего могут выполнить нашу работу, и они уже проинформированы. Мы не выезжали из Италии уже тысячу л… — Фуго, можешь научить меня определять температуру в градусах Фаренгейта? — внезапно спросил Наранча. Фуго удивленно поднял брови. Его, конечно, обрадовало, что Наранча проявил интерес к чему-то, что требовало синапсов его мозговых клеток, но это было совершенно неожиданно. — Поскольку самая жаркая погода — это примерно сорок градусов по Цельсию, я хочу знать, как ощущаются 69 градусов по Фаренгейту. И тогда я смогу сказать: «В Ницце 69 градусов!» Фуго никогда в жизни не вздыхал так громко и тяжко. Бруно и Джорно сначала смущенно посмотрели друг на друга, затем на Леоне, который, как бы сильно ни любил Наранчу из всей банды, и как бы, пусть и втайне, ни считал смешными шутки про число 69 в зрелом двадцатипятилетнем возрасте, старался сохранять хладнокровное спокойствие среди балагана. Обычно завтрак был для него сакральным ритуалом: рано, но не слишком рано, и либо в одиночестве, либо с Бруно, что заставляло их чувствовать, будто они остались наедине с миром. Джорно тоже вставал рано, но предпочитал не беспокоить их, в особенности, Леоне, пока они морально не подготовятся к очередному рабочему дню. Даже Бруно не беспокоил его в первые десять минут их совместного ритуала — вместо этого уходил за газетой и пролистывал ее. Тем временем Леоне погружался в книгу или оперу перед телевизором. Как бы он не решал провести время только наедине с собой, эти несколько минут определяли его настрой на день. Хотя Леоне казался совой, по большей части он был жаворонком. И если по каким-то причинам он упускал минуты, которые помогали ему собраться с мыслями, он чувствовал, как мир вокруг него терял равновесие. Сейчас мир вокруг него постепенно выходил из равновесия. — В любом случае, — протянул Фуго. — Ты уже забронировал отель? На какие даты? — Ох, я думал, ты уже и не спросишь, — съязвил Бруно, удовлетворенно сцепив руки в замок. Он внезапно посерьезнел и заговорил тоном, который его коллеги по команде прозвали «тоном капо»: — Я разбудил вас так рано потому, что сегодня мы уезжаем в Ниццу. Мы отправляемся через несколько минут, чтобы добраться до туда к обеду. Бегите паковать чемоданы. Сейчас же! На самом деле, он не спешил уезжать так рано, но решил, что стоит попытаться наверстать минуты одиночества с Леоне на кухне. Джорно окинул Аббаккио, зарывшегося пальцами в волосы и слегка расслабившего лицо, понимающим взглядом. Тот не ответил взаимностью: его глаза были открыты, но смотрели куда-то сквозь пространство. Буччеллати мягко улыбнулся ему вместо Леоне. Прекрасно отреставрированный дворец, доставшийся банде от Дьяволо, гудел от болтовни и стука шагов по деревянным половицам. — Фуго, не забудь санскрин для своей белой задницы! — Во-первых, Миста, он уже в моем рюкзаке, во-вторых, солнцезащитный крем нужен не только мне! Твоя смуглая кожа — это не оправдание не носить санскрин! Ты тоже можешь заболеть раком кожи! — А кто говорил, что я не взял с собой санкрин? И вообще… В самый разгар их пререканий Наранча выскочил из своей спальни, и теперь, запыхавшийся, стоял между комнатами Мисты и Фуго. — Никто из вас случайно не видел мои гребаные карты «Уно»?! — Ты не пробовал для начала убраться в своей комнате? — вклинился четвертый невнятный голос. Это был Джорно. Он шагал по коридору, чистя зубы. — Разве мы не играли в последний раз в «Уно» у «Ля Сквадры»? — Иллюзо тогда обыграл нас, как несмышленных детишек, — ответил Миста, пытаясь застегнуть молнию на забитой до отказа спортивной сумке. — Ох уж этот засранец со своей способностью залезать в любые отражающиеся поверхности! Фуго вышел из комнаты, чтобы отнести свой маленький чемодан к выходу. Он остановился перед дверью в спальню Мисты, чтобы не кричать ему в ответ. — Это было много лет назад, когда у нас было свободное время, — почесал Фуго затылок, — а теперь мы нужны всей Италии даже летом, Боже мой. Чемодан Фуго издавал ужасный лязгающий звук, когда колеса ударялись по многочисленным ступенькам. В последние четыре года ему неоднократно говорили, что он или кто-то другой за него должен нести чемодан, но он был слишком горд и не хотел признавать, что его мышечная масса едва ли превышала мышечную массу четырнадцатилетнего подростка. Звук заставил Джорно содрогнуться. — Фуго! — крикнул он над лестницей. — Ты уже забыл, о чем мы говорили? — Да, конечно, я помню, прости, — извинился Фуго, сгорбившись. — Но я пока не вижу новых царапин на полу… — Все в порядке, царапины меня не сильно беспокоят, — солгал Джорно, а затем понизил голос до шепота. — У меня есть чувство, что Аббаккио сегодня в особенно плохом настроении из-за шума и готов убивать, так что будь осторожен. — Ох черт! — прошептал Фуго. Все были взволнованы предстоящей поездкой. Четыре дня — совсем недолго для отпуска, но пребывание вдали от Италии, вдали от набивших оскомину мест, работы, политиков, которых нужно защищать и с которыми нужно вести переговоры, в любом случае давало облегчение. Им даже не придется беспокоиться о телефонных звонках, поскольку звонить и принимать звонки из отеля будет очень непрактично. Ах, больше никаких криков Прошутто на том конце провода. Хотя по тону его голоса и выражению лица это было незаметно, Леоне тоже с нетерпением ждал выходных. Враги без стэндов не были для него проблемой, но враги-стэндюзеры, с которыми они столкнулись за последний год, действительно измотали его, пусть и не так сильно, как встреча с Дьяволо, чуть не отправившая его на тот свет. Однако во всем можно было найти плюсы. Во время восстановления ему почти не приходилось общаться с кем-то, кроме своего физиотерапевта (и Бруно, конечно же), и бо́льшую часть времени он провел либо под обезболивающими, либо в блаженной тишине, выздоравливая. Теперь, конечно, ему не нужно было торчать два месяца в больнице, чтобы излечить раны, с которыми бы не справился Gold Experience Джованны, но он все равно чувствовал, как его мозг буквально трещит по швам. Несмотря на то, что он продолжал бороться с пожизненным комплексом неполноценности, он не отрицал свои навыки и сильные стороны. Они делали его куда более многогранной личностью, чем он мог желать. Moody Blues не был боевым стэндом, потому что прекрасная физическая форма Леоне позволяла ему самому постоять за себя, однако ему требовалось много когнитивной энергии, чтобы воспроизводить действия людей. У Аббаккио была поистине сверхчеловеческая память, которая облегчала работу его стэнда по воссозданию событий, свидетелем которых он был, но чтобы заставить Moody Blues воспроизвести то, чего он никогда не видел, требовалась энергия, которой в тот момент у него не было от слова совсем. Когда они закончили складывать багаж в фургон, Наранча задал Леоне вопрос, которого последний боялся годами. Аббаккио всегда вызывался таскать тяжелые сумки без чьей-либо помощи: он должен был быть настолько полезным для команды, чтобы безмолвно убедить остальных даже не задумываться просить его о чем-то еще. Но Наранча почему-то задумался и решил озвучить свою мысль: — Окей, кто будет сегодня вести машину? О, точно, я знаю! Аббаккио! — А я тебя когда-нибудь видел за рулем? — задал вопрос Миста скорее себе, чем Леоне. — Аббаккио, ты хоть знаешь, как водить? — не унимался Наранча. — У тебя есть водительские права? Тебе же точно надо было уметь водить, чтобы поступить в академию полицейских-ублюдков, не так ли? — Или, — заговорил Миста с американским акцентом, — ты девственник, который не умеет водить? По правде говоря, я знаю, что ты не девственник, и думаю, что все присутствующие без проблем со слухом со мной согласятся, тем не менее… Хотя Бруно бросил на него свирепый взгляд, означавший, что он сделает с ним то же, что Чокколата сделал с беднягой Сорбетом, Миста и Наранча были уверены, что именно Леоне разразится сейчас гневной тирадой и оскорблениями, но тот просто покраснел. — Да что?! Вы никогда не смотрели «Бестолковых»? Леоне уставился в пол и отчаянно пытался придумать, как сказать правду так, чтобы не выдать ее полностью и не ничего не разъяснять. — Я… эмм… я умею водить. Он понятия не имел, что должен говорить дальше. Все вздрогнули от излишне эмоциональной реакции Наранчи. — Я знал! Я знал! Парни подошли к Леоне ближе, словно ожидали, что он расскажет им жуткую страшилку у костра. — Мне просто не нравится вождение… И вы уже много раз проверяли мой характер на прочность, чтобы понять: был бы я вашим водителем, мы бы давно улетели в кювет и погибли. Так что не осуждайте меня и будьте благодарны Фуго, что он нас еще не сбросил с обрыва. Фуго закатил глаза, пока остальные, включая Бруно, смеялись. — И вообще, не хочу я быть обузой для наших миссий, и все. Теперь довольны? Леоне искренне надеялся, что это поставит точку в их разговоре. Ему не приходилось врать до этого момента и не слишком хотелось врать только ради того, чтобы коллеги отстали от него. — Ты шутишь? Нет, конечно! — заныл Наранча. — Мне очень интересно узнать, как ты водишь! Ну пожалуйста-а-а, всего один разочек! Мы же все равно не на задании! Он изо всех сил старался сделать печальный и умоляющий взгляд кота в сапогах, который бы мог растопить сердце Леоне. — Мы будем сидеть тише воды, ниже травы! — вмешался Фуго, припоминая, сколько шума наделал сегодня его чемодан. — Серьезно, мы не хотим попасть в аварию. «Возможно, они правы, и все будет в порядке? Мои лекарства прекрасно действовали, когда у меня не было выбора не водить машину, так почему сейчас они должны дать сбой?» — обдумывал их слова Леоне. Это иногда происходило с ним и в пассажирском кресле, но пока никто из них ничего не заметил. «И слава Богу! За это бывает до ужаса стыдно! Быть может, в этот раз все будет нормально, если я как следует сфокусируюсь на дороге?» — Ладно, ваша взяла. Я поведу, но при условии, что Бруно застегнет вам рты без предупреждения, если будете меня отвлекать. Усекли? Наранча, Фуго, Джорно и Миста с энтузиазмом закивали. Первый час поездки прошел даже лучше, чем Бруно с Леоне изначально предполагали. Запрет на шум распространялся на всех, но в основном касался Мисты и Наранчи. Каждый был обязан молчать или разговаривать вполголоса. С другой стороны, было бы совсем несправедливо заставлять ребят сидеть в тишине, как и Леоне — в шуме, поэтому младшие в команде решили побаловать Аббаккио игрой, которая была бы для него комфортной и даже доставляла бы ему удовольствие. Им казалось, что такая позитивная атмосфера значительно облегчит дорогу до Франции. Так как Леоне не слишком охотно общался с остальными, потребовалось немало месяцев пожить и поработать с ним бок о бок, чтобы понять, что он был образованным человеком и знал много интересных фактов. Казалось, итальянское искусство и классическая музыка были его специальностью, но спроси его о Формуле-1, Евровидении, модельерах или авиакатастрофах, он все равно найдет, что ответить на этот счет. У него также была отличная визуальная память — неудивительно, что он получил стэнд, связанный с воспроизведением событий из прошлого. Например, он мог взглянуть на картину или этикетку один раз и спустя годы помнить малейшие детали и незначительную информацию. Джорно очень любил эту его особенность и хотел говорить с ним чаще об искусстве («Почему никому больше не нравятся ботанические иллюстрации? Или этот жанр все еще живет в пародиях на стиль мастеров золотой эпохи?»), но Леоне по-прежнему неохотно шел на контакт. Аббаккио был немногословным человеком. А до шести лет не говорил совсем. Он рос в двуязычной семье, поэтому родителей не беспокоила эта проблема в первые два года его жизни. Они думали, что мальчик изо всех сил пытался понять два разных языка, которые слышал каждый день дома. Отец Леоне был из Италии, а мать из Нидерландов — поэтому Леоне был таким высоким и выиграл лотерею, родившись со светлыми волосами, которые даже не нужно было обесцвечивать, чтобы покрасить в благородный серебристый цвет. Ежедневное рисование бровей перед зеркалом было небольшой ценой, которую пришлось заплатить за эту природную роскошь. К трем годам стало ясно, что Леоне прекрасно понимал каждый язык, поскольку он использовал одинаковые знаки и жесты для двух разных слов, имеющих в итальянском и нидерландском идентичное значение, но не говорил их вслух. Также у него не было проблем с чтением. Он читал книги гораздо сложнее тех, что предназначались для его возраста, не только на итальянском и нидерландском, но и английском языке. К пяти годам он успел выучить огромное количество латинских слов из книжек с картинками о Помпеях и Древнем Риме, которые читал в школе. Больше всего ему нравилось проводить кончиками пальцев по древним словам, высеченным на камнях, во время школьных экскурсий в погребенный под пеплом вулкана город. Леоне исполнилось шесть лет, но он по-прежнему молчал. Родители не знали причину такой длительной задержки речи и списывали все на лень ребенка. Причина стала понятна только после семейной поездки в галерею Уффици во Флоренции. Ему никогда не были чужды туристы, однако Неаполю их доставалось значительно меньше, чем Флоренции. В какой-то степени он понимал и принимал огромные толпы людей, собравшихся около величественного полотна Боттичелли «Рождение Венеры». Леоне было невыносимо больно. Он очень сильно хотел увидеть Венеру, но не знал, как выразить родителям свое желание так, чтобы они его поняли. Его смущала уверенность мамы и папы в том, что он их не слышал, будто заперся от них в комнате со звуконепроницаемыми стенами. Напротив, Леоне их слышал и прекрасно понимал. Он принялся махать руками. Для него было вполне очевидно, что взмах руками означал что-то волнующее, то, что невозможно сдержать в себе. Разве прекрасная Венера Боттичелли не заставляет всех чувствовать себя подобным образом? (Двадцатипятилетний Леоне научился до боли скручивать пальцы каждый раз, когда у него возникало застарелое желание помахать руками) Похоже, его родители не были с ним согласны. Проходя мимо охраны, Леоне почувствовал, как кто-то схватил его за правое запястье, и оно зависло в воздухе между ним и его матерью. — Перестань, Лео, — строго приказала мама. «Почему ты просишь меня перестать? Я пытаюсь сказать тебе, что очень хочу увидеть Венеру. Я пытаюсь сказать тебе это уже несколько часов!» — возразил маленький Леоне. В конце концов ему удалось высвободиться из хватки матери, когда она пошла за аудиогидом. Понимая, что ни мать, ни отец, ни старшая сестра даже не пытались понять, что ему было нужно, Леоне помчался сквозь толпу к схеме галереи, на которой нашел местоположение шедевра Боттичелли. Из-за людей, стоявших около картины, было видно лишь небольшой обрывок — правый верхний угол. Большинство людей вряд ли узнает картину по такому маленькому фрагменту, но Венера намертво отпечаталась в его памяти, когда он заметил ее в книге. Леоне знал эту картину так, словно его мозг был наделенным разумом холстом. Он мог чувствовать, с каким нажимом рисовал Боттичелли, как его кисть скользила по поверхности, создавая новый мир. Но как бы хорошо Леоне не помнил детали, ему отчаянно хотелось насладиться картиной целиком. Тот день выдался особенно жарким, и люди укрывались от беспощадного солнца в прохладной галерее Уффици. И, будто назло, все они решили столпиться около любимой картины Леоне, на которую он мечтал посмотреть в живую. Люди, в отличие от него, относились к полотну без должного трепета и почтения. Они стояли на цыпочках и возвышались над Леоне, подобно деревья. Большинство из них имело при себе громоздкие, неуклюжие фотокамеры, освещавшие зал ярким белым светом, несмотря на запрет музея снимать со вспышкой. Леоне раздражало, когда люди отказывались следовать правилам. Честно говоря, он понятия не имел, почему вспышка вредила картинам, но от нее нее он страдал не меньше. Она оглушала, ослепляла, прожигала кожу. Леоне хотелось, чтобы этот кошмар как можно скорее прекратился. Он попытался пробраться в первый ряд толпы, окружавшей картину, но суетившиеся посетители не спешили пропускать его и отбрасывали назад к исходному положению. Он упал на колени. «Что нужно говорить людям, стоящим на твоем пути?» «Нужно говорить: “Извините”. “Извините меня”. Только почему эти слова застревают комом в горле и не могут вырваться наружу? Как мне это побороть?» Он взмахнул руками. Не так легко и беззаботно, как в прошлый раз, скорее, хаотично, рвано. «Вау, теперь я вижу больше!» Картина была огромной даже для необычно высокого шестилетнего Леоне. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что после долгих мучений он наконец-то оказался в середине первого ряда желавших посмотреть на «Рождение Венеры». Он не верил своим глазам: та самая Венера стояла прямо перед ним. «Наверняка такой ее и представляли себе древние римляне!» Если бы он коснулся кожи ее белых, гладких ног, то точно бы понял картину лучше, как латинские слова на древних камнях в Помпеях, по которым водил кончиком указательного пальца туда и обратно. — Ага, попался! Мальчик, здесь нельзя трогать картины! Высокий рост сыграл с Леоне злую шутку. Замечание охранника не звучало бы так строго, если бы он знал, что Леоне исполнилось всего шесть три месяца назад. Не прошло и минуты с того момента, как охранник отвел не такого уж и маленького Леоне на безопасное расстояние от картины, как он снова прилип к ней, отслеживая пальцем направление длинного мазка на раковине моллюска, на котором стояла Венера. — Эй, мальчик? Я тебе что говорил?! Охранник взял ребенка под мышки и поднял вверх, чтобы его заметили. Несмотря на то, что лицо мужчины находилось в нескольких сантиметрах от Леоне, ему казалось, что он кричал прямо ему в ухо. — Чей это ребенок? Леоне было слишком жарко в осеннем пиджаке. Пусть его приятная бархатистая текстура и вселяла в него уверенность, но на дворе стоял июнь. Место, в котором он находился, причиняло ему не меньший дискомфорт. Глаза по-прежнему слезились от вспышек фотокамер, а голова гудела от сотни возбужденных голосов, отражавшихся от высоких стен галереи. Боль причиняли даже люди, пытавшиеся заглянуть в глаза маленькому преступнику, который посмел посягнуть грязными руками на самое святое — оригинальную картину Боттичелли. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем объявилась его семья. Мозг Леоне рухнул, как плотина, под шквалом новой информации, и больше не мог нормально функционировать. Мальчик яростно замахал руками. Когда охранник усилил хватку, крепко сжав ребра Леоне, он что есть сил вцепился зубами в его левую руку. Нападение было настолько внезапным для мужчины, что он рефлекторно опустил ребенка на пол. Вместо того, чтобы побежать к родителям, Леоне сел на пол, подтянув колени к груди, и принялся бить себя кулаками по голове, крича в складки брюк. — Хватит, хватит, хватит, хватит, — повторял он, как заведенный. — ХВАТИТ! Родители и сестра, следовавшая за отцом, не могли поверить, что слова исходили от Леоне. В шок их повергло и отчаянное сопротивление, которое он оказывал, пока его оттаскивали от толпы людей. Внимание зевак было полностью сфокусировано на нем, и до картины уже никому не было дела. Аббаккио не смог помахать Венере на прощание. Несколько дней спустя мужчина в белом медицинском халате наблюдал, как Леоне расставлял пластиковые фигурки животных в ровный и аккуратный ряд по возрастанию. «Почему меня заставляют играть? Я совсем не хочу этого делать. Дяденька злится, думает, что я занимаюсь ерундой, но я играю!» — рассуждал мальчик. Он удовлетворенно отметил, с какой легкостью его рука поднялась вверх, когда он закончил. Его немного раздражало, что пропорции некоторых животных не совпадали с пропорциями их реальных аналогов. Разве кошки и свиньи имеют одинаковый рост? Леоне не мог прочитать выражение лица доктора, но надеялся, что ему было достаточно увиденного. Через некоторое время Леоне попросили что-нибудь нарисовать. — Рисуй все, что хочешь, — подбодрил его мужчина в белом халате. Сердце Аббаккио до сих пор тосковало по Венере. Он отдал бы все, чтобы вернуться в Уффици и целый день изучать каждый квадратный миллиметр этой замечательной картины. Леоне постарался вспомнить как можно больше деталей, увиденных в галерее, и принялся за работу. Мужчина сдержанно ахнул, увидев перед собой репродукцию картины Боттичелли, сделанную размашистой детской рукой. — Какой замечательный рисунок, Леоне! Не мог ты рассказать о нем поподробнее? Леоне посчитал, что от него ожидают услышать описание того, что было на рисунке, а не описание чувств, которые он испытывал к нарисованному. И неожиданно оказался прав. — Знаете, доктор Ганс Аспергер описывал в своих трудах детей, похожих на него. «Маленькие профессора́», вот, как он их называл. По выражению лиц родителей Леоне было понятно, что они не восприняли слова доктора как комплимент. — У него аутизм. Да, я понимаю, что это относительно новое понятие в детской психиатрии, но я уверен в правильности диагноза. В кабинете повисла гробовая тишина. — Как правило, дети с аутизмом имеют ограниченный круг интересов в течение длительного времени. Но поверьте: он будет узнавать много нового не только о Древнем Риме и Эпохе Ренессанса, а его речевые навыки улучшатся в будущем. Ему уготована судьба выдающегося лектора! Отец Леоне был немного расстроен. Он надеялся, что сын пойдет по его стопам и станет полицейским. Однако надежда разгорелась в нем вновь, когда он услышал, что дети с аутизмом очень не любят несоблюдение правил должным образом. — Откуда, черт побери, ты их знаешь? — недоумевал Фуго. Ему с трудом верилось, что Леоне знал столицы всех бывших советских республик. — Подождите-подождите, сейчас предскажу его ответ, — Миста понизил тон голоса, чтобы спародировать Леоне, и даже немного нахмурился для максимальной убедительности. — «Я прочитал это в какой-то книге, когда был ребенком». — Вообще-то, нет. После развала Советского Союза в нашем классе повесили новую карту мира. Я обрадовался, что на карте появилось больше столиц, и быстро запомнил их, — задумчиво пробормотал Леоне, смотря куда-то вверх. Он всегда смотрел вверх, вспоминая какое-то событие из прошлого. Не с тоской, скорее, как библиотекарь, перелистывающий картотеку. — А откуда ты знаешь, как произносить название города… как его там, Господи… Ти… Тьби… — казалось, что Наранча сейчас случайно забрызгает кого-нибудь слюной. — Тбилиси, что ли? — Джорно сообразил гораздо быстрее Наранчи, что тот имел в виду. — Да-да, оно! Как ты запоминаешь такие слова, Аббаккио? — Сложные слова запоминаются легче именно потому, что они сложные. Сказанное практически не имело смысла для Наранчи. Глаза, полные замешательства, требовали объяснения, но неужели было так трудно понять, что сложные вещи кажутся особенными и уникальными, и поэтому проще запоминаются? Иногда Леоне не осознавал, что его ответы могут быть довольно неоднозначными, и далеко не всем понятен ход его мыслей. Сам он был уверен, что следует простой логике и здравому смыслу. К тому же, он никогда не брал в расчет, как грубо звучал безжизненный тон его низкого голоса, который магически трансформировался в красивый и мелодичный баритон в ду́ше. Он часто получал за свою мрачную интонацию легкие тычки в ребро от Бруно, когда они находились среди плохо знакомых людей, но, несмотря на это, все в команде любили Аббаккио таким, как он есть. Напускная грубость была всего лишь частью его характера. Ребята коротали время в долгой поездке до Франции, тестируя знания Леоне в той или иной области, в которой больше всего разбирались. Их не заботило, что некоторые вещи были действительно нишевыми, и о них практически никто не слышал. Изначально они хотели поиграть в «Я шпионю», однако игра пошла не по плану. — Я шпионю маленьким глазком за чем-то, начинающимся на букву «н», — Джорно загадал слово «небо». Он был уверен, что это слово отгадают за долю секунды, но ошибался. Игра забуксовала, и банда откровенно скучала. — За недоумком? — пошутил Миста, указав на Фуго. Так Гвидо хотел отомстить Паннакоте за высмеивание его страсти к «бабским фильмам». Между ними давно назревала перепалка. Бруно шутку не оценил. Он одарил Мисту леденящим душу взглядом и жестом показал, что сейчас застегнет ему рот. — Гвидо Миста, Паннакотта Фуго. Вы обещали вести себя нормально, пока Аббаккио ведет машину, но, как вижу, обещания вы не держите, поэтому выбирайте — рот на молнию до конца поездки или пешком до Ниццы. Время пошло! Фуго и Миста сгорбились, как пристыженные щенята, и пробормотали извинения. Джорно и Наранча смущенно переглянулись. Было решено, что куда безопаснее для их ртов будет расспрашивать Леоне обо всем на свете. — Окей, теперь моя очередь, — слишком воодушевленно для человека, сидевшего в жестком автомобильном кресле с шести утра, произнес Джорно. Джорно был таким же любознательным, как и Леоне. Он жеманно ухмыльнулся, представляя, как один из его каверзных вопросов наконец сразит непобедимого водителя-интеллектуала, который с легкостью отвечал на любые вопросы ребят. Джованна блестяще разбирался в том, что интересовало его больше всего, — биология, зоология, анатомия и искусство, и был достойным соперником для Леоне, если соревнование заключалось в быстром поиске ответов на трудные вопросы. Сегодня он смиренно молчал. Леоне оказал им огромную услугу, сев за руль, и его не стоило раздражать. На самом деле, Джорно не понимал, почему вождение было для него непосильной ношей, ведь по сравнению с Фуго или Наранчей у него это получалось в разы аккуратнее. Джованна не смог удержаться и захотел напомнить Аббаккио, кто был боссом этой игры и «Passione». — Аббаккио, насколько хороши твои знания в медицине? — Игра так не работает, сопляк. Ты задаешь конкретный вопрос — я на него отвечаю. Джорно начал ощущать легкую головную боль от обезвоживания. Хотя они взяли еду и напитки в поездку, он сомневался, что у них найдется время где-то остановиться, чтобы сходить в туалет. Изнуряющая июльская жара ощущалась еще хуже в накалившейся машине. Как ни странно, боль от этой жары, пронзающая голову насквозь, вдохновила Джорно на вопрос, который мог бы озадачить Леоне. — Хммм… итак. В девятнадцатом веке один американский строитель получил тяжелое ранение при прокладке железной дороги. Огромный металлический стержень прошел через его череп, но он оправился от травмы и прожил после этого много лет. Он прищурился и слегка вытянул шею, пытаясь установить зрительный контакт с Леоне через зеркало, пусть и без толку. Он прекрасно знал, что Леоне Аббаккио никому не смотрел в глаза просто так. Он делал это только в случае, если хотел кого-то запугать. — Как звали этого строителя? — Финеас Гейдж, — не задумываясь, отчеканил Леоне. — Откуда ты узнал про него? — Да так, читал медицинские учебники, чтобы улучшить целительные навыки своего Gold Experience. Иногда я не совсем понимаю, что должен делать с некоторыми травмами. Я ведь не просто лечу поврежденные органы волшебной палочкой, как некоторым может показаться. Леоне нахмурился. Он скорее пробил бы себе череп металлическим стержнем, чем стал бы читать медицинские учебники ради развлечения, но понимал, что имел в виду Джованна. В их работе было важно не только поддержание хорошей физической формы, но и совершенствование возможностей стэнда. Леоне регулярно тренировал память, запоминая огромное количество картин и фотографий, и иногда просил Наранчу или Бруно проверить, насколько хорошо он запомнил то или иное изображение. Аббаккио нравилось развлекать их своими феноменальными способностями, но он надеялся, что это занятие положительно влияло и на Moody Blues. — Ты помнишь, что мы сделали с Иллюзо, не так ли? — продолжил Джованна. — Ага. Еще бы он не помнил миссию, которая происходила в одном из его самых любимых мест в мире. Они тогда оставили от этого Иллюзо мокрое место, замечательное было зрелище. Правда, Леоне в тот день чуть не лишился кисти руки и страдал от ужасной боли, но это мелочи. — Когда Requiem воскресил всю банду «Ля Сквадры», я удивился, что его тело вернулось к первоначальному состоянию. А что, если все было бы по-другому? Если бы, например, его мозг был все еще поврежден? Тогда-то я и задумался, как правильно лечить мозг. Это очень сложный орган. Он состоит из нескольких долей, и каждая выполняет разную функцию. Некоторые считают, что в какой-то из долей находится душа. А ты как узнал про Финеаса Гейджа, кстати? Леоне почувствовал, как кровь приливает к его лицу обжигающей волной. — Я… эмм… — Я эмм что? — …я мечтал о лоботомии, когда был подростком, — это было правдой только наполовину. — Как ты уже сказал, каждая доля мозга выполняет разную функцию. Случай Гейджа помог доказать ученым, что потеря тех или иных мозговых функций во многом зависит от того, какая доля была повреждена. При лоботомии отделяют уже поврежденные, как считалось, доли мозга от здоровых. Или вообще иссекают. Мне казалось, что я идеальный кандидат для такой операции. Леоне криво усмехнулся. Миста наклонился вперед и изумленно уставился на него. — Это ебануто слышать даже от тебя, Аббаккио. Что за хуйню ты несешь? Леоне пристально смотрел на дорогу и выглядел отстраненным, но его волнение выдавали напрягшиеся руки и плечи. Буччеллати успокаивающе положил руку на правое плечо Аббаккио. Его сердце обливалось кровью, когда он думал, что могло заставить Леоне хотеть сделать с собой что-то настолько ужасное. — Хорошо, что лоботомию запретили еще в конце шестидесятых, — вклинился в разговор Фуго. — Медикаментозное лечение стали рассматривать как менее вредную для здоровья альтернативу. «Химическая лоботомия», что-то вроде того. Джорно согласно кивнул. — И все же, — воскликнул Миста громче, чем следовало, — Аббаккио, нахера это тебе было надо? — Услышанное было слишком сложным для твоего недалекого ума? — хмыкнул Леоне. Миста перевел взгляд на коллег по банде, проверяя, был ли он единственным, кто ничего не понял из слов Аббаккио, и расслабился: все, кроме Бруно, также были в замешательстве. Буччеллати резко скривился, словно его пронзила сильная боль. Ему было известно немного больше о жизни Аббаккио, поэтому он быстрее остальных сообразил, в чем было дело. — У меня аутизм, придурок.