Understand Me

Оглядываясь назад можно было сказать, что Леоне Аббаккио на удивление быстро смог признаться в аутизме для человека с таким стигматизированным диагнозом в обществе. Сам он, впрочем, никогда не стеснялся своей особенности. Он не рассказывал о ней раньше, потому что не ощущал в этом необходимости. В любом случае, долго скрывать аутизм от остальных у него вряд ли бы получилось. Леоне был невероятно хреновым лжецом, и попытка солгать рассекретила бы его гораздо быстрее. В первый раз у команды возникли подозрения, что с Леоне было что-то не так, когда они впервые отправились в «Libeccio». Это случилось незадолго до присоединения Джорно Джованны к банде. Наранча издал громкий и протяжный стон: Фуго захотел ним позаниматься, пока они ждали еду, и разложил на столе учебники и тетради. — Фуго, какого черта ты заставляешь меня заниматься математикой? Мы мафиози, блин! В чем смысл? Все прекрасно понимают, что математика не пригодится после школы! А я, как ты знаешь, не учусь в школе! Фуго невозмутимо посмотрел на него. — Во-первых, мы сталкиваемся с математикой в повседневной жизни намного чаще, чем ты можешь себе представить. Во-вторых, школа — это не только аттестат, это еще и… Миста схватил маленькую булочку с тарелки и швырнул в сторону Паннакоты. — Боже мой, да всем насрать, Фуго! Фуго едва увернулся от внезапной атаки. — Ничему я в этой твоей школе не научился. Читать да писать, разве что, — пробормотал он с пренебрежением, разрезая украденную у Наранчи булочку на две части. Свою он использовал не по назначению. — Английский бы пригодился в жизни, — задумчиво сказал Леоне и прищурился, чтобы разглядеть учебники в прозрачных папках, которые Фуго принес в ресторан. Аббаккио по-прежнему побаивались в банде и не осмеливались перечить ему, однако это не означало, что он не страдал от их громких споров каждый день. Сегодняшний день не был исключением. Фуго, похоже, не услышал Леоне. — Смотри: ты по-любому хоть раз задумывался в супермаркете, хватит ли на все денег, и начинал считать общую стоимость покупки. Вот тебе школьная, никому не нужная математика на практике. — Как бы да, но… это все равно не считается! — возразил Миста. — Ха-ха, «не считается»? Математика, и не считается? — посмеялся Наранча над случайно получившимся каламбуром. — Забавно! «Куда делся Буччеллати?» — думал Леоне. Кто-то уже наконец должен навести порядок за обеденным столом. — Да, считается! — парировал Фуго. — Да и с чего бы не считалась! — Потому что… потому что я никогда не считал, сколько денег трачу в супермаркете! — растерянно пожал плечами Миста. — Всегда надеюсь, что все обойдется с Божьей помощью. — А, так мы поэтому нищеброды? — невинно поинтересовался Наранча. — Не думаю, что поэтому, но масла в огонь нашей бедности это добавляет, — хмуро ответил Фуго. Лицо Мисты вдруг просияло огромной радостью, словно он увидел величайшее произведение искусства, а глаза заблести. — Йо-оу! Наша еда! Наконец-то, вашу ж мать! Два официанта средних лет принесли по две пиццы и поставили их на стол. — Простите пожалуйста за ожидание, синьоры, — принес извинения один из официантов. — Меня попросили передать, что синьор Буччеллати, к большому сожалению, задержится на переговорах. Леоне до боли скрутил пальцы под скатертью. Причина, по которой они собрались в тот день в «Libeccio», заключалась в том, что владельцу ресторана было необходимо встретиться с Бруно. Ему не слишком-то и хотелось обращаться за помощью к мафии, — на самом деле, мало кто желает взаимодействовать с ней, — но в его случае это было крайней мерой. Местный бизнесмен предложил выкупить ресторан, чтобы снести его и построить на освободившемся месте роскошный жилой комплекс с квартирами для сдачи в аренду туристам. Местоположение в самом центре Неаполя идеально подходило для этой цели. Владелец ресторана неоднократно и решительно отказывался от предложения. Здание принадлежало его семье более ста пятидесяти лет, и «Libeccio» существовал столько же с постоянным успехом у жителей города. Этот ресторан был обожаемым детищем хозяина, и клиенты любили его не меньше. Владелец не был готов продать его, однако и бизнесмен не собирался мириться с таким положением дел. Вскоре мужчине стали поступать загадочные телефонные звонки. Незнакомцы тяжело дышали в трубку прежде, чем повесить ее, а улицу, на которой располагался ресторан, внезапно наводнили карманники. Кроме того, в ресторане начали появляться люди, которые не оплачивали заказ и сбегали. Владелец ресторана был уверен, что это были проделки бизнесмена, — влиятельному человеку ничего не стоило настроить весь город против него. Он надеялся, что Бруно сможет немного похлопотать и положить конец беспределу. Бруно все еще отсутствовал, поэтому официанты подготовили четыре тарелки, четыре набора столовых приборов и четыре напитка для его четырех подчиненных. — Бля-я-я! Они издеваются! Всего по четыре штуки положили, гады! И что нам теперь делать?! — кричал во всю глотку Миста. Леоне даже не подозревал, что голос человека способен достигать настолько высоких децибелов. — В смысле «что нам делать»? — фыркнул Паннакота, разрезая свою пиццу. — Не втягивай нас в свои проблемы. Никто из нас не собирается уходить или выбрасывать еду просто потому, что тебе не нравится число четыре. Леоне считал фобию Гвидо идиотской, но все же предпринял попытку его успокоить: — Попробуй разрезать свою пиццу на три куска, а не на на четыре. Если куски будут большеваты для твоего рта, то согни их. Одной четверкой меньше. Слова Аббаккио снова остались без внимания. У Мисты что, были проблемы со слухом? Возможно, поэтому он так громко разговаривал? Но ведь его игнорировал не только Миста. Его игнорировали все. Делали ли его коллеги это намеренно, или и вправду оглохли от того, что постоянно кричали друг на друга? В их компании он начинал себя чувствовать слишком маленьким, несмотря на высокий рост и развитую мускулатуру. — Эй, Аббаккио! — пробормотал Наранча с набитым ртом. Леоне вздрогнул от неожиданности, услышав свое имя. — Всем известно, что неаполитанская пицца самая вкусная в мире, а остальные — жалкие пародии на нее. А что насчет пасты? Какая паста твоя любимая? Леоне ненавидел быть в центре внимания. — Ммм, «Феттуччине Альфредо», наверное, — неохотно отозвался он. Ответ слегка озадачил Наранчу, Мисту и Фуго. — А я думал, ты сейчас назовешь неаполитанскую пасту… ну ладно, — немного разочарованно отреагировал Гирга. — Какое-то стереотипное блюдо для туристов, тебе не кажется? — со скептицизмом поинтересовался Гвидо. — Меня спросили, какая моя любимая паста — я ответил. Теперь дайте поесть спокойно, а то пицца остынет, — проворчал Леоне, с остервенением отрезая кусок от своей пиццы «Маргариты». Слава Богу, никто в Неаполе не считал его выбор пиццы поверхностной безвкусицей. — Как бы там ни думали, «Феттуччине Альфредо» — очень достойная паста, коллега, — похвалил предпочтения Леоне Фуго. — К слову, я обожаю пасту «Scialatielli ai frutti di mare». Ммм, вкуснотища! Паннакота мечтательно закатил глаза, очарованный мысленным образом любимого блюда. Леоне давно не видел такого искреннего счастья на его хмуром детском лице. — А ты прав, чертовски вкусная штука! — многозначительно промурлыкал Миста. Леоне чувствовал запах анчоусов на своей пицце и пицце Фуго так, будто они были у него прямо под носом. — Я обожаю спагетти по-путански, — подмигнул Гвидо и послал Паннакоте воздушный поцелуй. Последнего чуть не вывернуло наизнанку от увиденного. — Эй! А меня кто-нибудь спросит про любимую пасту? — возмущенно выпалил Наранча, не успев проглотить еду. Леоне было хорошо знакомо подкатывающее к горлу мерзкое чувство. Он нечасто испытывал его, потому что предпочитал есть в одиночестве. Семья Леоне понимала, что при нем не стоит шуметь, и старалась сделать процесс приема пищи максимально комфортным для него, и то у них не всегда получалось с этим справиться. Сейчас это уже не имело значения: отец Аббаккио запретил ближайшим родственникам с ним общаться. Может, и к лучшему, — он всегда чувствовал себя обузой для них. Аббаккио терял связь с реальностью от переизбытка разнообразных звуков и запахов вокруг него. Голоса Мисты, Фуго и Наранчи смешались в один громкий, монотонный шум, в котором он не мог разобрать ни слова. У анчоусов был специфический тошнотворный запах, который смешивался с остальными запахами этого ресторана: сыром, пузырившемся над свежеиспеченным тестом, эспрессо, которым наслаждались посетители после сытного обеда, и соусами, обволакивающими горы спагетти. Запахи еды, возможно, не так волновали бы его, если бы не переплетались с ароматами, которые приносили с собой люди: табака, оседающего на пальцах и одежде, тяжелых духов на женских волосах и резкого нафталина от старой одежды. Его разум застилала пелена звуков и запахов. Ноги налились свинцом, все тело болело и ныло, а воздуха категорически не хватало. — Извините, — коротко бросил Леоне и сорвался с места. Ему уже было все равно, услышали его остальные члены банды или нет, хотя в этот раз они определенно все слышали. Выражение лица Аббаккио было нечитаемым, и для всех осталось загадкой, какие эмоции он испытывал в тот момент. Они искренне не понимали, на что так внезапно обиделся Леоне. Неужели его взбесило замечание Наранчи? Может, Гирге не стоило принуждать Аббаккио быть патриотом неаполитанской кухни? Правила общения всегда были для него темным лесом. Взгляд Леоне ни на чем не мог сфокусироваться. Он бешено метался в поисках туалета и случайно задел кого-то плечом. Этим человеком оказался владелец ресторана, который спустился в зал, чтобы извиниться перед бандой за то, что он задерживал их лидера у себя слишком долго, и предупредить, что переговоры закончатся через несколько минут. — Ох, простите меня пожалуй… — Отвали! — прошипел Леоне, глядя сквозь него. Казалось, он уставился на что-то вдалеке и снова сорвался вперед. Когда Аббаккио нашел туалет, то немедленно заперся в одной из кабинок. Он попытался сесть, подтянув колени к груди, но ботинки на платформе не давали ему этого сделать. Мир не так сильно сводил его с ума в этой кабинке, но белый, будто больничный, свет причинял его глазам и коже такую же боль, как освещение галереи Уффици в детстве. Леоне устроил локти на коленях и скрестил руки. Он уткнулся лбом в верхнюю часть правого предплечья и заплакал. Странный импульс вызвал у него желание вцепиться в кожу до крови, но он сдержался и начал вместо этого мягко раскачивать свое тело. Взад-вперед, взад-вперед, как лодку в стоячей воде. Аббаккио не видел чужих ног за кабинкой и никто после него не заходил в уборную, поэтому он позволил себе всхлипнуть. «Когда Буччеллати вернется?» Он ни с кем не чувствовал себя так легко и непринужденно, как с Буччеллати, но еще не рассказывал ему о своем аутизме. Он поклялся себе, что обязательно признается ему до конца дня, чего бы это ему не стоило. Неожиданно Леоне услышал твердые, быстрые и подозрительно знакомые шаги. Неужели он так отчаянно жаждал увидеть Бруно, что умудрился силой мысли призвать его в туалет? Да, Аббаккио действительно хотел этого, но не сейчас, когда выглядел так жалко. — Аббаккио, ты здесь? Аббакк… Буччеллати мгновенно понял, кому принадлежали всхлипывания. — Аббаккио, в чем дело? Тебе плохо? — Бруно прилагал все возможные усилия, чтобы звучать спокойно. — Тебе что-то сказали мальчишки? Я с ними пог… — Нет, все в порядке. Не беспокойся обо мне, — Леоне лгал, стискивая зубы, и прекрасно осознавал это. — Позволь мне помочь тебе. Открой дверь, Леоне, — тон голоса Бруно немного смягчился, — это приказ. Его смутило, что Буччеллати обратился к нему по имени, а не по фамилии. Открывать дверь не очень-то и хотелось, но приказ есть приказ. Он отпер щеколду и оставил дверцу слегка приоткрытой. — Ты понял мой приказ слишком буквально, — сказал Бруно с улыбкой. — Леоне, я могу увидеть тебя? Мне все равно, если у тебя потекла тушь, честное слово. «Твою мать! Он что, уже все знает? С чего он взял, что я иногда воспринимаю слова слишком буквально?» Леоне протянул длинные пальцы к дверце и толкнул ее вперед, но не сдвинулся с места. Он все еще прятал лицо в темной ткани рукавов. Бруно опустился перед ним на колени и оказался на уровне его глаз. — Леоне, посмотри на меня. Я обещаю, что все будет в порядке. Это останется между нами. «А может, и не знает, иначе не просил бы смотреть ему в глаза», — с облегчением подумал он. Леоне собрал всю смелость в кулак и посмотрел в глаза Бруно. Буччеллати мог чувствовать в воздухе страх, исходивший от Аббаккио. — Ой, совсем забыл, что некоторых людей пугают мои слишком голубые глаза, прости. Но я не кусаюсь! — Не в этом дело, — полушепотом сказал Леоне. «Почему у меня не получается нормально общаться с людьми и не устраивать из этого цирк? Я просто… просто хочу вырвать себе мозг и сжечь его…» Он не мог сопротивляться импульсам и громко взвыл, впившись ногтями в кожу головы. У него не было никаких сил сдерживаться, к тому же, он уже показал себя во всей красе перед своим командиром. — Все хорошо, Леоне. Все хорошо. Дыши вместе со мной. Тебе не нужно смотреть на меня, если ты чувствуешь, что не можешь этого делать, — успокаивающе проговорил Буччеллати, накрыв ладонь Аббаккио своей, а затем дважды глубоко вдохнул и выдохнул. Леоне немного успокоился благодаря импровизированной дыхательной гимнастике. — Не спеши, у тебя масса времени. Я разрешил ребятам заказывать столько десертов, сколько они захотят, и потом разойтись по домам. Аббаккио чувствовал, как в нем разгоралась непоколебимая уверенность и желание во всем признаться. Вот прямо сейчас. — Буччеллати, я… я… — Я же говорил тебе. Зови меня Бруно. Мне, эм… так комфортнее, — смущенно произнес он и осекся. Нет, ему не следовало прерывать сейчас Леоне. Аббаккио приготовился и выпалил на одном дыхании правду своей жизни: — Бруно, у меня аутизм. Я аутист. Я в аутическом спектре… называй это, к-как тебе удобно, я не говорил до шести лет, а ещ-ще шум, меня сильно нервирует шум и запахи, я знаю, что выгляжу угрожающе, и из-за этого мне сходит с рук мое ебанутое поведение, но я, блять, заебался неправильно понимать людей, я правда не понимаю, когда кто-то шутит или говорит серьезно, а ебучий шум заставляет меня уничтожить все вокруг и потом себя и… и… Он снова заплакал, и Бруно утер кончиком большого пальца слезу под его правым глазом. Тушь Леоне по каким-то причинам все еще выглядела безупречно. — Спасибо, что доверяешь мне, Леоне. Твой секрет будет в безопасности, я — могила. Буччеллати отпустил руку Аббаккио и пригладил его волосы. Он заправил прядь волос Леоне за ухо и осторожно погладил его острую скулу. В тот вечер, после того, как остальная часть банды разошлась по своим делам, Буччеллати и Аббаккио решили немного прогуляться вдвоем. Пара шла по улице, держась за руки. Они уже какое-то время нравились другу другу, но Леоне стеснялся демонстрировать Бруно все стороны своей личности. — Ты знаешь людей с аутическими расстройствами? Или у тебя есть знакомые, которые воспитывают детей с аутизмом? Ты… «Ты просто понимаешь меня, как никто другой. Будто всегда знаешь, что нужно сказать или сделать». Вот, что он имел в виду. — Вряд ли. Меня даже в детстве не заботило, если кто-то из ровесников вел себя немного по-другому, — он усмехнулся, вспомнив что-то. — И о каком детстве может идти речь? Я вступил в «Passione» в двенадцать и больше не водился с детьми своего возраста. Я часто вижу одиноких детей на улице и переживаю за них. По возможности стараюсь присматривать за ними как можно дольше. Они молча потерли большими пальцами тыльную сторону ладоней друг друга. — Меня редко когда выпускали на улицу… — задумчиво проговорил Леоне, наблюдая за бесконечным звездным небом, и вдруг спохватился. — Блин, как стремно это звучит! Как будто меня семья в заложниках держала. Они оба искренне, от души рассмеялись. — Не заморачивайся, я понял, о чем ты, — с каждым следующим словом голос Бруно становился все тише и тише, — ты такой милый, когда воспринимаешь что-то буквально. Он тоже отвел взгляд в сторону. Аббаккио продолжил свой рассказ, по-видимому, пропустив мимо ушей признание Буччеллати. — Что-то мне подсказывает, что если бы родители выпускали меня гулять одного, я бы погиб еще в раннем детстве, так и не познав мир. Он приложил оставшиеся силы, чтобы смолчать и не говорить, как ему было жаль, что он не умер в детстве, ведь из-за него произошло столько дерьма. Это был шанс сблизиться с Бруно, о котором он мечтал, но ужасно боялся им воспользоваться, ведь запросто мог все испортить. Часть его личности, одержимая логикой и стремлением к правде, понимала, что сейчас было не время для шуток о суициде. Спасибо огромному опыту пусть и фальшивого, но общения в его недолгой жизни. Однако Бруно давно осознал, что на самом деле испытывал к Леоне, и каждая минута, проведенная с ним, только усиливала это чувство. Аббаккио заговорил вновь: — Я думаю, что не мог заговорить так долго потому, что моему мозгу было очень тяжело обрабатывать происходящее вокруг меня, и энергии на речь уже не оставалось. Даже физически не получалось что-то выдавить из себя: голосовые связки будто отказывались мне повиноваться. Но как только я заговорил, то постепенно привык к этому. Леоне снова посмотрел на небо. Огоньки заблестели в его светлых глазах. — Никто из людей не понимал, что я пытаюсь с ними общаться, пока я не перешел к словам. До этого были жесты, и я был уверен, что понять их не составляет труда. Однако я ошибался. Люди видели, как я махаю руками, и думали: «Непонятно, но очень интересно», — пренебрежительно сказал он. — А ты помнишь свое первое слово? Или место, где ты в первый раз заговорил? — сочувственно поинтересовался Бруно. Леоне прежде не улавливал сочувствие в чужом голосе. — Я сказал его в галерее Уффици. Я мечтал увидеть «Венеру» Боттичелли и просигнализировал родителям, что очень хочу пойти к этой картине, — он осторожно замахал руками, изображая этот сигнал. — Они как всегда ничего не поняли, поэтому я пошел один, пробрался через огромную толпу и даже потрогал картину. Дважды! Аббаккио ухмыльнулся и перевел взгляд на Буччеллати. Бруно заинтересованно смотрел на него в ответ, побуждая его говорить дальше. «Ему действительно интересно меня слушать!» — Охраннику это естественно не понравилось, но для меня водить пальцами, осязать форму, текстуру — способ узнать что-то лучше. Я очень тактильный человек. «Боже! Притворимся, что я этого не говорил» Бруно старался сохранять невозмутимое выражение лица. Ему, честно говоря, не терпелось дать Леоне узнать себя лучше. — К чему я это… Я не мог смириться с тем, что меня сильно ругали в такой ответственный момент. Охранник схватил меня, поднял над толпой и закричал: «Чей это ребенок?» Затем вся галерея уставилась на меня, лампочки стали еще ближе ко мне, а шум — еще громче. Тогда у меня сорвало крышу. Я укусил охранника, потому что понятия не имел, как заставить его меня отпустить, и вместо того, чтобы побежать к отцу, который подзывал меня к себе, я сел на пол и начал бить себя по голове. Буччеллати ждал объяснения этого действия, хотя примерно представлял, почему такое могло произойти. — Ты пытался так заглушить шум? — предположил он. — Да! Именно! — глаза Леоне расширились и засияли. — Потом… потом я сказал свое первое слово — «хватит». И повторил его несколько раз. Бруно застыл на месте. Он отказывался верить, что первое слово ребенка — отчаянная просьба остановиться. — Леоне… это ужасно. — Мне поставили диагноз через неделю после этого, — заключил Леоне. Аббаккио не придал значения ответу Буччеллати, как и Буччеллати не придал значения его последней фразе. Однако, если приглядеться, сухие ответы Леоне содержали больше эмоций, чем могло показаться. Вскоре они дошли до дома, который арендовал для банды Польпо. В нем было шесть комнат, и одна из них пустовала. — Леоне, — сказал Бруно, открывая дверь ключом, — у тебя же скоро день рождения? — Да, двадцать пятого числа. А что? «В смысле “а что?”», — недоуменно подумал про себя Буччеллати. — У тебя есть наушники? Добротные такие, накладные? Леоне не понял, какая связь была между наушниками и его днем рождения. — Нет, у меня обычные вкладыши. В них музыку как следует не послушаешь, они пропускают шум. «Бинго», — Бруно удовлетворенно улыбнулся. — Да, есть такое. В канун двадцать пятого апреля 2001 года Буччеллати позвал трех своих молодых подчиненных на серьезный разговор. Более старший подчиненный Аббаккио в это время где-то отсутствовал. Наранчу, Мисту и Фуго уже давно просили не шуметь то Леоне в агрессивной манере, то Бруно в более сдержанной и вежливой, но те никак не успокаивались. Буччеллати обратился к ребятам в строгом приказном тоне, которым пользовался в основном на миссиях: — Довожу до вашего сведения: с завтрашнего дня я разрешаю Аббаккио носить наушники за обеденным столом. Дома, в ресторане, где-то еще — неважно. В глазах Бруно проблестел недобрый огонек. — Если кто-то посмеет хоть немного разозлить Аббаккио — перережу глотку. Пощады не ждите. Трое парней испуганно переглянулись. — Хорошо! — хором пропищали они. — Хорошо! — жалобно добавил Наранча. — Хорошо-хорошо, — примирительно подхватил Миста. После своего двадцать первого дня рождения Леоне Аббаккио перестал прятаться в комнате, когда подходило время завтрака, обеда или ужина.