*
— Буду поздно, — Чонгук поцеловал своего омегу в уголок губ. Стояло раннее утро и завтракали они на рассвете, хотя давно привыкли вставать на пару часов позже. Хосок сонно клевал носом над своей овсянкой со свежими фруктами и подбирал под себя ноги, напоминая растрепавшегося скворца. Чонгуку хотелось целовать его в тёмную макушку — долго и восхитительно нежно вдыхать шоколадно-цитрусовый запах тёмных волос — и отправить дальше спать, но омега бы запротестовал, потому что совместный завтрак — это их священная традиция. Они практически никогда не обедали вместе, спокойно пропускали ужины из-за разных графиков, нехватки времени или банальной усталости, но первый приём пищи они всегда делили друг с другом, встречая новый день рука об руку. Хосок торопливо варил кофе для двоих. Жарил своему альфе яичницу с беконом и адским количеством приправ, а себе варил постную овсянку, потому что соблюдал дурацкую диету для поддержания балетной формы. Они ели в тишине, изредка обмениваясь новостями или планами. Не до конца проснувшиеся, они сверяли графики и искали окошки, чтобы увидеться хотя бы мельком перед будущим выходным. — Я еду сегодня давать интервью, потом на ещё одно, а вечером на прямой эфир в вечернее шоу, — предупредил Чонгук. — Поэтому можешь не ждать и ложиться спать пораньше. Завтра всё в силе? — Да, — Хосок поймал руку своего альфы и поднёс к губам, целуя на прощание. — Я забронировал ресторан и кино. Если позвонят, то перенаправь их мне. Я всё улажу. — Люблю тебя, — улыбнулся певец и пробежал пальцами по бледному в свете зари лицу возлюбленного. — Уже скучаю. — И я люблю тебя тоже больше всего на свете. Чонгук никогда не спрашивал, почему Хосок всегда настаивал на совместных утренних трапезах, хотя и был любителем поспать подольше. Сонный, омега всегда был ласковым и говорил много разных нежностей перед выходом, целовал пальцы, ладони, костяшки запястья — таким он бывал только во время течек, когда голова переставала работать и хоть как-то обрабатывать информацию: его железный, титановый мужчина превращался в сладостного и уязвимого юношу, — и Чонгук так по-мальчишечьи хотелось его защитить и укрыть от всех напастей, как одеялом. Хосок бы, конечно, это воображаемое одеяло скинул и побежал босиком навстречу новым препятствиям, доказывая самому себе и проверяя при этом, сколько он ещё может выдержать, взвалить на себя и вытянуть на собственных худых плечах (когда Чонгук впервые увидел ключицы Хосока, то он долго молчал и отказывался к ним прикасаться, боясь сломать). Однажды он услышал, как омега делился с Чимином обрывками-воспоминаниями прошлой жизни — Чонгук честно не хотел подслушивать, но сдержать себя не мог, и рассказывал: — Мы с Юнги обычно не завтракали вместе. Последние три года точно. Обычно он был так пьян, что не мог протрезветь даже к обеду. — А что насчёт ужинов? — интересовался второй омега, подливая коллеге чай. — Его ужином была дорожка кокса, или он ещё не сидел тогда. Не помню, — Хосок тогда тяжело вздохнул, и в память почему-то врезался этот тяжёлый вздох. — В общем, мы не ужинали вместе. С тех пор Чонгук невольно стал больше ценить их совместные завтраки, когда сонный омега пересаливал ему яичницу или клал две ложки сахара в кофе, хотя альфа терпеть не мог сладкие напитки.*
На интервью Юнги предсказуемо опоздал, сверкнув тёмными очками и чёрной футболкой «Уважай своего продюсера», и просидел в гримёрке дольше обычного, пытаясь унять заметную дрожь, пока визажистка пыталась хоть как-то замазать его посиневшие синяки под глазами и вены, проступавшие на осунувшихся щеках. Худоба Юнги не красила, делая его меньше и серее, чем тот был на самом деле. Чонгук смотрел на него и думал, что тот совсем не был похож на себя в начале карьеры — дерзкого и пышущего здоровьем альфу тогда узнали все и не смогли разузнать никогда. Им восхищались подростки, рисовали с ним билборды, покупали футболки с его лицом, просили у мам и пап денег на новые пластинки, бросали дела и бежали на его рэп-баттлы и первые подпольные концерты. Да, когда-то Мин Юнги был настоящим бумом, феноменом, кумиром молодёжи — Чонгук это знал, потому что это знали все, — а сейчас по нему плакал рехаб или хотя бы один захудалый нарколог. Чонгук был одним из подростков, в комнате которого висел плакат с молодым рэпером. Теперь они сидели рядом на интервью после совместного тура и удачно вышедшего альбома. Они стали коллегами, равными по популярности, силе, богатству и влиянию альфы. А ещё Чонгук трахал омегу Юнги. Примечание: бывшую омегу Юнги, — и об этом знали все. Свет. Камера. Мотор. Интервьюер — симпатичный блондинистый омега с бейджиком «Ким Тэхён» — пожал им руки и, не теряя ни минуты драгоценного времени, стал сыпать вопросами. Намджун сидел рядом с режиссёром и одним своим видом напоминал о правилах и предписанных приличиях, о которых они каждый день договаривались заранее, будто продлевая пакт о ненападении. — Давайте узнаем, что хотят спросить пользователи Твиттера, — вежливо улыбаясь, произнёс Тэхён. — Юнги, думал ли ты когда-нибудь о карьере баскетболиста? И на какой позиции ты бы играл? Юнги, сидя со скрещёнными на груди руками и старомодным микрофоном в руках, немного подумал, прежде чем ответить: — Я люблю баскетбол, но играю так себе для профессионального уровня, — мелкие белые пылинки застыли на рукавах его чёрной водолазки. — Мне кажется, я бы просидел всю жизнь на скамейке запасных. — Это же можно считать за позицию, верно? — Тэхён сидел в бежевом костюме и с глупым французским платком на шее. И то, и другое ему шло. Не хватало разве что берета или багета для полноты картины. — Думаю, что да, — Юнги фальшиво рассмеялся, чтобы разбавить обстановку и создать вокруг себя дружелюбную атмосферу. — Мне кажется, что ты был бы отличным запасным, — пошутил Чонгук, и теперь смех пришлось разыгрывать всем троим. Их посадили на фоне каких-то огромных папоротников, обвешанных микрофонами и с тремя слоями косметики на лице и ждали от них дружелюбия, искренности и любви к своей аудитории, которой не было рядом. Под палящим светом ламп, Чонгук думал, что способен дать всё это. Юнги рядом с ним хотел спать, пить и немного умереть. — Была ли у тебя в детстве любимая игрушка? — прочитал вопрос с карточки Тэхён, явно удивлённый таким содержанием. Все эмоции легко читались на его красивом от природы лице. — Ну да, музыкальная шкатулка с балериной, — не тратя времени на размышления, ответил старший альфа. — Мне подарили её в начальных классах, когда я выиграл музыкальный конкурс, и я мог смотреть на неё часами. В этой балерине не было ничего особенного, фигурка как фигурка, мелодия была простая, а я всё глядел на неё перед сном и представлял, что вырасту и женюсь на этой балерине. Серьёзно, она мне даже снилась. — Получается, что твоей первой любовью была игрушечная балерина? Это так мило, — заулыбался омега, игриво качая тонкой ногой, свисающей с высокого стула. — Получается, что так, — согласился Юнги. Даже слой дорогой косметики не мог скрыть его усталость и нежелание здесь находиться. — В следующем сезоне Чон Хосок танцует в «Лебедином озере». Стоит ли ждать тебя на открытии? — спросил Тэхён с такой лёгкостью и непосредственностью, что всем стало смешно. Но никто не смеялся. Студия погрузилась в неловкую тишину. Намджун сверлил взглядом дыру сначала в Тэхёне и в его светлой голове без единой мысли, потом в Юнги, а затем переключился на Чонгука. А тому было банально нечего сказать, потому что не ожидал такой наглости. Он не злился и не смущался — просто чувствовал себя немного ошарашенным, не более того. У них было всего одно табу. Всего одна тема, которую не нужно затрагивать. Одна просьба. Одно требование, которое бесстыжий журналист напрочь проигнорировал то ли из-за собственной глупости и любопытства, то ли ради ещё не набранных просмотров. — Следующий вопрос, — Юнги не потерял самообладания и всё ещё оставался расслабленным, насколько это было возможно в принципе. — Мы это вырежем, простите, — омега напротив них покраснел и прочистил горло. — Не переживай, я попрошу, чтобы тебя не увольняли, — улыбнулся Мин. Кажется, это была его первая настоящая улыбка за долгое время. — Правда? Спасибо, — розовые пятна румянца спускаются под свободный ворот узорчатой рубашки Тэхёна. — Простите, это было… правда непрофессионально с моей стороны. Я прошу прощения. — Давайте продолжим, — предложил наконец Чонгук. Он не испытывал никаких острых эмоций по этому поводу. — Не хочу жаловаться, но у нас сегодня ещё две съёмки.*
Иногда Хосок заглядывал к Чонгуку на работу. Почти всегда в сопровождении Чимина — старой безответной любви Чонгука и неудавшегося сопернику Хосока. Там была не очень длинная, но запутанная история, и когда певец думал об этом, то хотел смеяться от иронии: будто сама судьба велела им быть конкурентами за место под солнцем. И альфам, и омегам. Но Хосок прекрасно ладил с Чимином, а Чимин искренне желал добра своему другу. Они никогда не ругались, даже несмотря на жёсткую конкуренцию в мире балета и неподдельно поддерживали друг друга в самых разных жизненных ситуациях. Именно Чимин познакомил Хосока с Чонгуком, когда никому неизвестный мальчишка бегал по агентствам со своим записанным демо-диском, умирал от безответной любви к танцору и мучался от невозможности реализовать себя. Именно Чимин уговорил Чонгука приударить за Хосоком, чтобы отвлечь его от болезненного расставания и раздувшегося из-за этого скандала в прессе, когда папарацци преследовали и доводили Чона до бешенства и усталых слёз. Именно Чимин уговорил Хосока ответить на чувства Чонгука. Наверное, в первый год их отношения держались исключительно на энтузиазме их общих друзей, а затем уже появились настоящие чувства. В конце концов, Хосок был хорошим омегой и любить его было легко. — Приветик! — Чимин хлопнул дверью студии, где проходила фотосессия для рекламной коллаборации с одной ювелирной фирмой. Шёл третий час съёмок, а сварливому арт-директору всё не нравился результат: он не выпускал Чонгука с площадки, раз за разом приказывая — даже не прося! — вставать в одни и те же позы с одним и тем же выражением лица. Даже опоздавший Юнги смотрел на него с лёгким оттенком сочувствия в равнодушных холодных глазах. Намджун мерил шагами пространство от гримёрки до мониторов и обратно. При виде Чимина продюсер просиял — все знали, что в сердце большого и грозного с виду (но только с виду!) альфы было отдельное место для танцора с очаровательными мультяшными глазами и крохотными ладошками. Хосок называл их Ральф и Кнопка. — Привет, — мягко проговорил сам Чон, балансируя с бумажной подставкой кофе в двух руках. — Купил вам всем попить, чтобы не кисли. Выглядите плохо для такого прекрасного дня! Смех омег заметно оживил студию, и работа пошла легче и лучше. Даже неуживчивый арт-директор немного смягчился после глотка свежего латте с карамельным сиропом и отпустил Чонгука на долгожданный перерыв. — Тоник-эспрессо для тебя, — Хосок подал маленький картонный стаканчик своему альфе. — Несладкий, крепкий. Как ты любишь. Чонгук благодарно поцеловал танцора в уголок рта: — Я скучал. Было сладко и радостно увидеть его вне дома. Живого и полного энергии. — Надеюсь, они не сильно тебя замучили, — омега качнул головой в сторону фотографа и разговаривающего с ним Намджуна. Выглядел тот, как мафиози, вымогающий деньги у несчастного. — В последнее время тот мрачнее тучи. — Работы много, — певец размял шею двумя лёгкими движениями. — Я заметил, — Хосок фыркнул от смеха. — Даже Чимин по тебе соскучился. Серьёзно, он мне плешь проел со своим «Где наш малыш Гуки? Когда мы увидимся с ним? Он ни разу не прислал мне огонька в инстаграм». — Может, если бы он почаще выкладывал фотографии с тобой, то я слал бы ему больше реакций. — Брось, — танцор махнул рукой в кокетливом жесте. — Смущаешь. Хосок не смущался, но Чонгуку был приятен такой флирт. Любые знаки от возлюбленного были усладой для души — Чон на самом деле умел поддерживать мягко и бережно, одним своим появлением делая день альфы в тысячу раз лучше, как долгожданное солнце после пасмурного дня. — Пойду отнесу кофе вашей главной проблеме, — омега поцеловал Чонгука на прощание. — Отдыхай. И направился в сторону скучающего Юнги, который пытался слиться с маленьким кожаным диваном и притвориться то ли элементом декора, то ли просто спящим. Получалось у него откровенно плохо. — Хэй, — мягко произнёс Хосок, присаживаясь рядом. — Я купил тебе кофе. Юнги приоткрыл один глаз: — Не стоило. В последний раз они разговаривали года три назад, кажется, и разговор этот был не самым приятным. Хосок вспоминал его только на сессиях с психологом и в приступе пьяных истерик на первых порах, пытаясь заполнить горе хоть чем-нибудь. Юнги делал вид, что ничего не помнил, и при людях, и наедине с собой. — Разве ты скажешь «нет» сладкому американо? — омега протянул стаканчик альфе. Отказов он не принимал. — Арабика? — Колумбия. — Помнишь мой любимый кофе, Хоби? — Юнги криво ухмыльнулся, но напиток взял, хоть и морозился пару секунд. Чон чуть было не дёрнулся от старого прозвища, которым давно никто не пользовался. Намджун повзрослел, сестра вовсе забыла, Чимин менял ласковые имена, как перчатки, а Чонгук… Чонгук не знал. Незачем. Были вещи, которые омега отчаянно хотел оставить при себе, как зубную щётку или личный дневник из детства с глупыми секретами и мечтами о чём-то несбыточном. В своём дневнике Хосок когда-то написал: «Я хочу стать балериной из твоей шкатулки. Я так хочу, так отчаянно хочу, чтобы ты полюбил меня, чтобы рассматривал меня часами, чтобы мечтал обо мне. Хочу пойти с тобой под венец, связать с тобой жизнь, потому что ты — тот самый человек, в котором я вижу продолжение себя и в котором я никогда не разочаруюсь», — а после спрятал этот дневник так надёжно, закопал его так глубоко, что сам забыл, куда же пропала эта глупая тетрадка, исписанная стихами. О нём. Сидящем на одном диване, но живущим совершенно другой жизнью. — Намджун попросил меня, — Хосок сложил руки в замок, а замок положил на колени в широких джинсах с модными прорезями. — Ложись в рехаб, Юнги. Все волнуются за тебя. — Ты для этого приехал? — альфа поправил чуть вьющуюся чёрную прядку своих волос. — Намджун правда думает, что я побегу в дурдом, потому что ты так сказал? Что ещё мне сделать? Набить татуировку «За ЗОЖ» и уйти в монахи, а? — Я думаю, он испробовал все методы, раз ему пришлось обратиться ко мне, — Чон пожал плечами, вдруг почувствовав себя беспомощным. Он долго силился, чтобы прийти к этому разговору и наконец решиться переступить через себя и свои страхи. — Юнги. Август. Шуга. — Не называй меня так. — Три года прошло, — Хосок вцепился пальцами в собственные пальцы, чтобы не начать чесаться по старой привычке. — Повзрослей и отпусти. Я не хочу, чтобы ты враждовал с Чонгуком. — Мы не враждуем, — Юнги кинул взгляд на Чонгука, который косился на них с другой стороны площадки. — Просто твой щеночек ненавидит меня из-за твоих омежьих соплей и сплетен. Окей, не будем о твоих похождениях. Мне уже пора на фотосессию. Отвратительный кофе, кстати, зря старался. Могу отдать тебе наличкой, если тебе всё так же задерживают плату за твои потанцульки. Хосок лишь тяжело вздохнул, как всегда вздыхал, когда речь шла о Юнги, и проводил взглядом равнодушную спину альфы. Хотелось курить и биться головой об стену.*
«Я совсем не писатель и даже не поэт, но когда Август рядом, то мне хочется петь и сочинять стихи. Он такой странный, знаешь. Задумчивый, вдумчивый, думающий. Он просто смотрит куда-то в окно на уроке, а я гляжу на него и гадаю: «Что же у него на уме? О чём он фантазирует и мечтает?» Я, наверное, никогда не узнаю. Он провожает меня до балетной школы. Смотрит, как я танцую, не отрываясь. Я чувствую спиной каждый его взгляд, как будто по коже бьёт октябрьский ливень, а мне учительница говорит не отвлекаться и не тратить своё внимание на глупых альф. Но какой же он глупый? А если глупый, то чего она не выгонит его из кабинета? Я спросил её как-то об этом, она ответила, что когда он рядом, то я лучше танцую. После балета он провожает меня до дома. За руки мы не держимся, но знаю, что он хочет, и он знает, что я хочу. Но мне кажется, что если я сделаю хоть что-то, то мой язык распухнет, голова станет деревянной, а мозг совсем ватным, как бывает раз в несколько месяцев. Август, Август, Август. Август Ди. На самом деле он никакой не Август, но он мне разрешил называть его так. Иногда я зову его Шуга. Иногда я зову его Юнги. Он откликается на любое имя, и я тоже готов откликнуться на каждое прозвище, которое он мне даст. Август говорит, что мне нужен хороший учитель, если я хочу танцевать балет профессионально, а то вечно просижу на скамейке запасных, не дождавшись своего звёздного часа. Он говорит, что однажды заработает целую гору золота и увезет нас подальше отсюда, к морю, к песчаным пляжам. Он ненавидит бедность так же сильно, как ненавижу её я. Мы с ним в этом похожи. Похожи по простой и дешёвой одежде, по простой и дешёвой еде у нас в холодильниках, по простым и дешёвым съёмных квартирам. По дешёвым сигаретам, которые мы курим вместе, и пиву на детских площадках после уроков; по нашим простым мечтам и разговорам о чём-то важном. Всегда шёпотом. Мы лежим с Августом на кровати в его комнате с ситцевыми занавесками, а на улице хлещет дождь. Я говорю: «Мне нужно идти, мама будет ругаться». А он говорит: «Нет, погоди, останься». Он шепчет: «Я никуда не пущу тебя в такую непогоду». Я отвечаю: «Меня будут искать». Он провожает меня до подъездной двери. Мы оба мокрые. У нас нет зонтов. Он говорит: «Свой первый альбом я посвящу тебе. Я тебе каждый альбом посвящу». Я говорю: «Когда я буду танцевать в «Лебедином озере», приходи. Я тебя поцелую после концерта». Он улыбается. И я думаю тогда, что необязательно ждать балета. Я просто целую его у подъезда, пока люди курят на балконах и пьют от тоски в одиноких кухнях. Август. Август. Август Ди. От тебя пахнет апельсиновыми леденцами от кашля. Твои губы на вкус, как сироп и самая сладкая микстура — и я болен, болен, болен. Я хочу стать балериной из твоей шкатулки. Ты мне о ней рассказал, когда я спросил, для чего ты ходишь за мной по пятам до балетной школы и обратно. Я так хочу, так отчаянно хочу, чтобы ты полюбил меня, чтобы рассматривал меня часами, чтобы мечтал обо мне. Хочу пойти с тобой под венец, связать с тобой жизнь, потому что ты — тот самый человек, в котором я вижу продолжение себя и в котором я никогда не разочаруюсь. Я хочу быть с тобой. Хочу лежать на кровати в твоей комнате, хочу танцевать для тебя в балетном классе, хочу молча восхищаться твоими стихами. Хочу чувствовать твои поцелуи, хочу твои руки на своих бёдрах, хочу прикасаться к твоему шраме на животе. Я хочу тебя. Юнги. Август. Шуга».