Inception

I feel like dreaming a dream I've never seen even in dreams It's too vivid to conclude it as just a dream I draw and draw, it's clear to the ends of the shadow line I long only for the day I see you again Inception | Ateez

Он не звонит. Ни в этот день, ни на следующий, ни через день после. Не только из-за того, что в субботу работает в кофейне, а в воскресенье берёт выходной в магазине вместо пятницы и проводит его в объятиях кровати — разбитым и вымотанным. Просто каждую ночь ему снова снятся сны. Те, яркие и наполненные чьей-то чужой жизнью, которые он впервые видит в свои восемнадцать, но почти не запоминает. Только теперь в них — точно Уён. Танцующий среди неясных теней, смеющийся или плачущий в темноте леса от боли, с приставленным к горлу ножом посреди города или бегущий свободно по залитым неоном улицам. В одном из снов они целуются под звёздным небом в непонятном где-то, и Хонджун просыпается среди ночи почти как от кошмара. С колотящимся сердцем и мокрым от пота. Увидеть Уёна ещё и наяву — слишком. Он злится из-за снов. Так злится, что ссорится из-за душа утром с Кёнмуном, с которым обычно поругаться просто невозможно, и опаздывает в очередной раз на работу, где рушит всё, к чему прикасается. Хонджун перерывает магазин вверх дном, надеясь всё-таки найти браслет там, но его нет, и он взрывается от злости как переполненный воздушный шарик опять. Подаренный старшим братом браслет обязательно нужно вернуть, но Хонджун так и медлит, не звонит Уёну, чей номер телефона теперь хранит в виде фотки своей расписанной руки. И собственная нерешительность его тоже бесит до дрожи. — Так ты позвонил тому парню? — спрашивает его Ёнхван, когда они пьют вместе ледяной кофе во время перерыва. Измучившись прикрикивать на него весь день, он, в итоге, ссылает Хонджуна разбираться с завалами в подсобке, а сам встаёт за кассу, что не делает его добрее. — Чон Уёну. Забрал браслет? Хонджун мычит отрицательно и мотает головой. Говорить об этом вообще не хочется. — А чего? Боишься? — Боюсь, что прибью его, как увижу, — буркает по-детски Хонджун, уставившись на свои разрисованные кеды. Кое-где текстильный маркер уже сильно стёрся. — Помнится, убить его было твоим планом в прошлую пятницу, — смеётся Ёнхван и хлюпает трубочкой в опустевшем стаканчике. — Позвони. Он неплохой малый. — Помнится, твоим планом в прошлую пятницу было отправить его в полицейский участок за преследование, — Хонджун кривляется и фыркает. — А теперь он вдруг — неплохой малый. Так говоришь, будто… — он подозрительно косится на притихшего Ёнхвана и вспыхивает подожженной спичкой, — только не говори мне, что этот мудак был здесь опять! Ёнхван морщится и пинает Хонджуна носком ботинка под подошву. — Бранишься как заправский пират, — он встаёт и потягивается, слышно, как хрустят разом все его тридцатилетние суставы. — Пацан приходил вчера утром. С братом мелким был — лет пять ему, не больше. Прикольный. — Уён? — Младшенький его! Егоза такой, весь извёлся, пока ждал, — Ёнхван замолкает ненадолго с непривычно мягким взглядом, какой появляется у него всякий раз, когда речь заходит о малышах. — А Уён твой приходил извиниться за тот раз. И, по-моему, он расстроился, что ты так и не позвонил. — Я сейчас заплачу, — едко выговаривает Хонджун и трясёт стакан, в котором гремят стремительно тающие кубики льда. — У меня нет времени сейчас. Позвоню, как смогу. Надеюсь, он не сдаст мой браслет в барахолку. День тянется бесконечно долго, покупатели в магазине кажутся сегодня особенно докучливыми, а Ёнхван — придирчивым, ещё и сигареты заканчиваются быстрее обычного, и к вечеру Хонджун кипит так, что только пар из ушей не валит. Даже миска вьетнамской лапши из соседнего ресторанчика не делает его счастливее, скорее наоборот — портит настроение ещё больше из-за звука уведомления о списании средств со счёта. Домой он доезжает ближе к полуночи. Кёнмун к этому времени обычно уже видит седьмой сон, и Хонджун пробирается мимо его закрытой двери на носочках, но всё равно безбожно шумит, сначала споткнувшись о свои собственные ноги, а потом и обрушив с полки в ванной все их шампуни. В душевой кабине Хонджун долго стоит, уткнувшись болящим от тысячи дурацких мыслей лбом в стенку, и слушает шум воды. Когда-то это помогало ему уснуть, но не теперь. Сейчас он уже знает, что проведёт очередную ночь без сна. Хонджун чувствует, как руки его дрожат от перевозбуждения, а под смежёнными веками глазные яблоки продолжают дёргаться, и старается дышать глубже. Можно было бы списать все симптомы на избыток кофеина, но стаканчик айс-латте в обед вряд ли способен вызвать такой эффект. Уже сидя с мокрой головой под вентилятором, он не столько понимает, сколько угадывает, что это всё азарт. Азарт, предвкушение, любопытство и ледышка страха, застрявшая где-то в животе. Это похоже на ощущение, когда на американских горках твой вагончик зависает на самом пике перед тем, как сорваться вниз в неизвестность. Хонджун ненавидит американские горки. Он разлочивает телефон, находит в галерее нужное фото и быстро переписывает с него номер на чистый лист в дневнике, а потом, не раздумывая больше ни секунды, звонит. Хватит с него этих эмоциональных качелей. Трубку долго не снимают, и, слушая длинные гудки, Хонджун ощущает себя пристегнутым ремнями к сидению аттракциона, с которого уже не получится сойти. Когда на той стороне раздаётся наконец хриплое «Алло», его бешено колотящееся сердце вдруг пропускает удар, и Хонджуну кажется, будто только что он сорвался вниз, а все его внутренности остались где-то там наверху и вот-вот шмякнутся ему на голову. — Ты украл мой браслет! — выпаливает он вместо приветствия. — Верни! В ответ — тишина. Хонджун даже смотрит на светящийся экран своего телефона — проверить, не сбросился ли случайно звонок. Но секунды бегут, а Уён всё молчит. — Половина второго ночи, — хрипит тот спустя вечность. Его голос ниже, чем Хонджун помнит, и похож на шелест осенней листвы. — Я не смогу сейчас к тебе приехать. Динамик телефона шуршит как при сильном ветре, откуда-то издалека доносится визг автомобильной сигнализации, что-то противно скрипит. Качели? — Гуляешь? — сам не зная зачем, спрашивает Хонджун. Ему на самом деле всё равно. — Так поздно? — Типа того, — Уён вроде зевает. — Уснул в беседке на лавке. — О, — глупо произносит Хонджун. — Почему не дома? Уён смеётся. Одновременно визгливо и скрипуче, как те качели, раскачиваемые ветром. — Не думаю, что я хоть раз в жизни по-настоящему был дома, — говорит он непонятно и дурацки кряхтит, поднимаясь, наверное, с жёсткой лавки. — У моей семьи частный дом в Кояне, и во дворе есть беседка. Мне нравится здесь лежать летом под звёздами. У тебя видно звёзды, Джуни-хён? Хонджун вздрагивает от того, как Уён произносит его имя — слишком мягко, слишком лично, его так даже мать уже не зовёт — и бросает взгляд за открытое настежь окно. Ночь ясная, но из-за городских огней звёзд всё равно почти не видно. Только яркую жёлтую Венеру и Полярную звезду можно разглядеть, да и то, если знать в какой части неба их искать. — Не очень. — Приезжай как-нибудь, я покажу тебе звёзды. Уён говорит с ним так, словно они миллион лет дружат, а не виделись лишь однажды. От этого неловко почти так же, как и от воспоминаний об утреннем сне. Там, помнится, звёзды тоже были. — Мой браслет, — напоминает Хонджун, пытаясь вернуть разговор в нужное русло. — Красивый, — сразу же откликается Уён, как будто они играют в ассоциации. — Ты украл его, потому что он красивый?.. — Я взял его в заложники, — хихикает Уён. — Гарантия того, что ты точно позвонишь. — Я мог бы и не позвонить. — Но ты же звонишь. Он вроде бы улыбается. И перед глазами Хонджуна встаёт его лучащееся от самодовольства лицо с приметными ямочками на щеках. Он не уверен, что видел их не во сне прошлой ночью. — Не звонил бы, но это важный браслет, — ворчит Хонджун и тянется за сигаретами, но так и не закуривает. — Я даже готов сам его забрать. Где скажешь. — Не надо, я приеду. Завтра? То есть, уже сегодня. — Я занят, — отвечает он спустя паузу, когда с трудом вспоминает какой день недели. Иногда он думает, что застрял намертво в фильме «День сурка», и никогда уже из него не вырвется. — Тогда я в пятницу украду тебя на часик из «Иденари», — решает Уён за двоих. А то и за троих, если считаться с начальством Хонджуна. — Мне всё равно нужно будет скоротать как-то время. — Людей ты тоже предпочитаешь красть? — цепляется за слова Хонджун, лишь бы зацепиться хоть за что-нибудь, потому что он не успевает за ходом чужих мыслей, и, если честно, его уже немного укачало на этой карусели. — Я не браслет, меня так запросто в карман не положишь. — Проверим? Хонджун только глаза закатывает. — Ты в курсе, что звучишь как психопат? Это не смешно. Не смешно, но Уён всё равно смеется. — Эй, хён, — голос его опять меняется, становится тише и глубже, — я ведь снился тебе раньше? До того, как ты увидел меня в автобусе. — Почему ты спрашиваешь? — Потому что мне ты снишься уже очень давно, Джуни-хён, — выдыхает Уён и куда-то идёт, раздаётся писк электронного замка и приглушённый хлопок двери. — До пятницы? — До пятницы… — растерянно отзывается Хонджун и слышит короткие гудки. По рукам у него ползут мурашки, и он быстро растирает предплечья ладонями. Какого чёрта это сейчас было?.. Позже, выкурив две сигареты прямо в кровати, он вспоминает, что в пятницу у него, вообще-то, выходной. *** Уён звонит ему в пятницу сам. Дважды. Первый звонок Хонджун пропускает, потому что пытается одновременно умыться, найти хоть одно чистое полотенце и проснуться. Он опять почти не спит всю неделю из-за удушливой жары и перманентной взвинченности, и к пятнице жаждет только, чтобы его оставили в покое. Вернувшийся уже с утренней мессы Кёнмун смотрит на него, яростно ползающего по квартире в поисках своих раскиданных за пару недель вещей, с любопытством натуралиста, но под скорую на расправу руку не лезет. Просто молча варит для него крепкий кофе в турке и оставляет чашку на столе рядом с тёплой ещё булкой. Второй звонок застаёт его в прачечной, где Хонджун раз в месяц стирает постельное бельё и все свои двадцать полотенец разом. Пока его телефон настойчиво вибрирует в кармане, он сидит на полу и отсутствующим взглядом разглядывает огромный барабан стиральной машины, в которой среди метров белой ткани болтается его красный носок. Пышная пена неотвратимо окрашивается в нежно розовый цвет, а Хонджун тяжело вздыхает и снимает трубку. Здесь всё равно уже ничего не сделаешь. Жизнерадостный до неприличия голос Уёна врезается в него как неуправляемый автомобиль. За тридцать секунд разговора он успевает пожелать ему доброго утра, напомнить о встрече и рассказать о полосатой кошке, застрявшей на дереве. Его болтовня то и дело перекрывается шумом оживленной улицы. Где-то между вопросом об удобном времени и месте, где бы им посидеть, Хонджун узнаёт доставучую рекламу рыбного ресторана недалеко от остановки, с которой он обычно уезжает на работу, и тормозит тараторящего Уёна на полуфразе. — Что ты делаешь рядом с моим домом? — Ты живёшь здесь? — игнорирует он легко его вопрос. — Далековато от Мёндона. — Сказал человек, мотающийся в Сеул из Кояна. — Всего лишь раз в неделю, — просто говорит Уён и снова частит, — я отвожу брата на подготовительные курсы утром, а вечером забираю. На каком автобусе отсюда быстрее до тебя доехать? — Я не в «Иденари» сегодня, у меня по пятницам выходной. Воцаряется тишина. Они слушают её по-разному. Хонджун — с кислым привкусом неловкости на языке, Уён — с очевидным недоумением. — И когда ты собирался мне об этом сказать? — Где-то между твоим рассказом о кошке и моим вопросом о том, что ты забыл в этом районе, — защищается Хонджун и встаёт с пола на затёкших ногах. В будний день в прачечной никого нет, и он, не стесняясь, запрыгивает на неработающую сейчас сушильную машину сверху. — Так что ты здесь делаешь? — Встречался с другом, он работает в рыбном ресторане. Где ты? Дома? Хонджун проверяет, сколько осталось времени до конца стирки, и, пожевав губу, сдаётся. Не заставлять же Уёна ждать ещё полтора часа, пока он всё постирает и высушит. — В прачечной. Минут двадцать пешком от ресторана. Уён добирается быстрее, минут за пятнадцать, не больше, стиралка даже не успевает закончить цикл. Хонджун видит его, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу на другой стороне дороги, через большое окно прачечной и ёрзает. Под ложечкой сосёт от неясной тревоги. Всю неделю его не отпускает чувство, что должно произойти что-то важное, что-то, что всё изменит, и теперь, когда Уён почти на пороге, Хонджун готов броситься бежать из прачечной без оглядки. Его накрывает паникой: вдруг его нынешняя жизнь, которую он с таким трудом выстроил, рассыпется? И, в то же время, где-то глубоко внутри его черепа бьётся испуганной птицей навязчивая мысль — а вдруг так ничего и не изменится? И он продолжит бесконечный бег по кругу... — Земля вызывает Хонджуна! Улыбающееся загорелое лицо возникает перед ним внезапно, Уён смотрит на Хонджуна в упор, без стеснения врываясь в пузырь его личного пространства, и активно размахивает руками. Он похож на хиппи со всеми своими фенечками, перехваченными на лбу черной банданой длинными волосами и детскими бусами на смуглой от неровного загара шее. Его светло-голубые джинсы порваны в некоторых местах, но кажется, что это решение не дизайнера, а просто результат неаккуратной носки. — Ты слишком близко, — выговаривает Хонджун с круглыми от удивления глазами, когда выходит из своего оцепенения, и резко сдвигается по гладкой поверхности крышки сушилки к самой стене. — Отойди, мне дышать нечем. — Почему ты выглядишь так, будто боишься, что я тебя укушу? — Уён щурится смешливо и склоняет голову к плечу. (Он и не думает отступать). — Потому что ты выглядишь как человек, который кусает всех подряд, — огрызается Хонджун и угрожающе выставляет ногу подошвой вперёд. — Шаг назад. Уён демонстративно делает ровно один шаг и поднимает свои ободранные ладони в примиряющем жесте. — Приветик? — говорит он и как-то по-девчачьи убирает непослушную прядь волос за ухо. Хонджун цепляется взглядом за его разноцветные серёжки. Миленько. — Ты ел? Я бы выпил с тобой кофе… Раздаётся сигнал окончания стирки. Хонджун спрыгивает на пол и, неловко повозившись с заклинившей дверцей стиралки, быстро перебрасывает нежно-розовое теперь бельё в сушилку (проштрафившийся вылинявший носок безжалостно отправляется в мусорную корзину) и ставит таймер на максимум, отмеряя себе 90 минут для кармического урока силы и терпения. На улице июньское пекло, и почти никого нет — все сидят по офисам или лежат дома под кондиционером, — не новые, но опрятные пятиэтажки подмигивают открытыми настежь окнами, на лавочках сидят сонные голуби. Хонджуну нравится этот район, здесь никогда ничего не происходит и очень тихо (не считая моментов, когда грохочут церковные колокола), но по-настоящему он его не знает. Он привык ходить по одним и тем же коротким маршрутам в одни и те же места, и теперь, идя в ближайший Старбакс за Уёном другой дорогой, с удивлением разглядывает магазины и рестораны, в которых никогда не был. Хонджун чувствует себя пришлым, пока Уён, подставляя и так обгоревший миллион раз нос под солнце, безошибочно ведёт его переулками с крутыми подъёмами, и напевает что-то легкомысленное. — Нам налево! — хихикает он, когда Хонджун в очередной раз пытается свернуть не туда, и тянет его за край футболки. — Недавно здесь живёшь? — Нет, просто не так часто здесь гуляю. В крошечном Старбаксе пахнет кофейно, пряно и сладко, под потолком тихонько бормочут колонки и гудит кондиционер, за кассой с ноги на ногу лениво переминается заскучавший бариста — какой-то студент с ярко-красными волосами. Уён выбирает местечко в самом углу за узорчатой перегородкой, швыряет на стул свой рюкзак и уносится к стойке нарушать чужое спокойствие. Он заполняет собою всё пространство, его голос касается каждого уголка кофейни, когда он делает свой заказ. Хочется сделать вид, что они не знакомы, но Уён называет его по имени и вслух пытается угадать, что Хонджун будет пить, будто они постоянно зависающие вместе друзья. Это неловко, и Хонджун выбирает первое, на что падает его взгляд (он редко ходит в Старбакс, и у него нет предпочтений), и быстро оплачивает весь заказ своей картой, игнорируя протестующие вопли Уёна. Кофе обещают готовить долго, и Хонджун не знает, куда себя деть от разглядывающего его Уёна. Он смотрит на него так, как никто никогда не смотрел до этого: как на мечту, как на исполнившееся желание, загаданное на день рождения. Не встреться они чуть ли не впервые, можно было бы подумать, что Уён влюблён в него. Бестолково и беспричинно, как влюбляются в американских ромкомах старшеклассники. Хонджун чувствует себя в западне и постоянно смотрит на часы. До того, как сушилка отключится, остаётся ещё один час и восемь минут. — Мой браслет, — пытается он сбить Уёну “прицел”, — верни, — и, чуть помедлив, всё-таки добавляет рафинированным тоном, — пожалуйста. Сидящий напротив Уён роется немного в рюкзаке и выуживается откуда-то из глубин коробочку, в которой обычно хранят кольца. Бархатную, тёмно-синюю. Он открывает её и осторожно вынимает цепочку с украшенным голубыми топазами маленьким штурвалом корабля. Хонджун протягивает за браслетом руку, рассчитывая, что Уён просто вложит его ему в раскрытую ладонь, но он перехватывает его запястье и цепляет на него браслет, помучившись немного с хитрым замком. У него широкие грубоватые ладони и узловатые пальцы с крупными ногтевыми пластинами. Руки человека, не чурающегося тяжелой работы. На его фоне светлые ладони Хонджуна — холёные, с накрашенным синим лаком аккуратным ногтем — кажутся едва ли не девичьими. Уён оглаживает большим пальцем просвечивающие сквозь кожу голубые вены, и это щекотно и почему-то очень знакомо. Бариста за стойкой зовёт забрать заказ, и сбитый с толку Хонджун отдёргивает руку и под этим предлогом сбегает, чуть не убившись через свою же сумку, оставленную на полу. Это всё слишком. К стойке приходится ходить дважды, потому что кто-то из них, наверное, очень голодный. Кроме пары монструозных стаканов холодного кофе, на двух подносах оказываются фирменные сэндвичи, несколько капкейков и хрустящее печенье. Уён встречает еду с детским восторгом, он ловко отделяет свой заказ и молниеносно надкусывает всё подряд (даже печеньки!), точно метит, боясь, что отнимут. Это выглядит так забавно, что Хонджун, брезгливо откладывая свой случайно купленный вегетарианский сэндвич, над ним смеётся. — У тебя, должно быть, большая семья. Жующий что-то Уён на секунду замирает, сделавшись каким-то беззащитным и уязвлённым, и криво ухмыляется. В его ухмылке таится какой-то подтекст. — Типа того. Хонджун скромно хрустит печеньем и запивает слишком сладким кофе, пока Уён с остервенением уничтожает и сэндвич, и кекс, и печенье. Крошки летят во все стороны, но его это совсем не смущает, он только жмурится от удовольствия и сыто вздыхает. Даже завидки берут такому аппетиту. Сам Хонджун ест так же плохо, как и спит, его чувство голода давным давно безнадёжно утоплено в литрах кофе и похоронено под горьким дымом сигарет. — Тебе нравятся корабли? — спрашивает вдруг Уён, проглотив последний кусок кекса, и кивает на браслет. — Штурвал. И я заметил вышивку пиратского фрегата на сумке. Раздражающе тикают часы (Хонджун абсолютно точно не должен их слышать за музыкой, но он слышит). Часов на кирпичной стене кофейни несколько, и каждые показывают своё время — время в Лондоне, в Сеуле, в Нью-Йорке, — но все они говорят, что до конца сушки его полинявшего постельного белья остаётся ещё сорок минут, и Хонджун сцепляет пальцы в плотный замок. — Мой старший брат любит море, — говорит он честно, хотя мог бы и наврать что-нибудь. Уён всё равно никогда бы не узнал об этом. — Браслет — его подарок, а фрегат я сам вышил. Для него. Давно ещё, когда был мелким. — Но носишь сумку сам? — Так получилось, — Хонджун скованно пожимает плечами и наклоняется немного, чтобы зацепиться губами за соломинку и отпить кофе. Невозможная дрянь. И курить хочется ужасно. — Спасибо, что не выкинул браслет. — Он отставляет почти полный стакан совсем, подхватывает сумку с пола и встаёт. — Я пойду. — Но… — Уён растерянно глядит на него со своего места, — но мы даже не поговорили! Подожди, у нас же ещё минут сорок! Хонджун не слушает его, он обходит пустующие столы и быстро идёт к выходу. Сумка бьёт его по бедру и сползает с плеча, он отвлекается на то, чтобы поправить перекрученную лямку, и влетаёт лбом в чьё-то плечо прямо как в тот столб на перекрёстке неделю назад. Перед глазами темнеет от удара, Хонджун выругивается, схватившись за лицо, позади начинает причитать Уён, противно скрипят по кафельному полу ножки его стула, откуда-то сверху слышен удивлённый вздох. — Охренеть… Ты и правда нашёл Капитана! Хонджун каменеет. Он узнает голос ещё до того, как поднимает взгляд вверх. Низкий, чуть громче, чем нужно, скрипучий. Он не слышал его раньше, но почему-то знает, на затылке волосы встают дыбом, а картинка перед глазами раздваивается и немного расплывается, прежде чем собраться обратно в обтянутое белой футболкой плечо. В нос ударяет запах жаренной рыбы, и Хонджун морщится. — Ты в порядке? — спрашивает Уён откуда-то из-за спины и разворачивает его к себе рывком, оглядывает внимательно, — сильно ушибся? Шишка, наверное, будет… — частит он озабоченно, а потом налетает петухом на парня, о которого Хонджун так неудачно споткнулся, — Манги, ты ослеп?! «Манги» смотрит на них двоих с высоты своего немаленького роста без какого-либо чувства вины. У него стрёмно окрашенные в блонд сухие волосы, тяжёлый взгляд из-за нависших век и родинка под глазом, похожая на ту, что есть у Уёна. Хонджун думает, что ему не хватает ковбойской шляпы, но не понимает откуда взялась эта ассоциация в его гудящей голове. К горлу подкатывает тошнота, он глубоко вдыхает носом, пытаясь согнать поднявшийся ком тревоги обратно в желудок, и хрипит: — Мне надо на воздух… Он пулей вылетает из кофейни и сворачивает в первый же переулок, бежит вверх мимо заросших декоративным виноградом стен и никак не может отделаться от ощущения, что это очередной кошмар, который сотрётся из его памяти с рассветом. Ноги быстро начинают болеть из-за крутого подъёма и идти становится тяжело, Хонджун слышит, как позади Уён окликает его по имени, и пытается поднажать, но бежать быстрее не получается, и он, задыхаясь, просто садится на дорогу и упирается в свои колени лбом. Очень хочется проснуться. — Хонджун-хён, — кричит Уён ещё раз, уже совсем близко, — подожди! Он подбегает к нему и присаживается на корточки напротив. На его видавшие виды кеды прицеплен значок в виде пиратского флага, Хонджун смотрит на него немного и зажмуривается. — Это только дурной сон… — шепчет он. — Мне просто нужно проснуться, как обычно. — Ты ведь видел меня раньше во сне, — говорит Уён спокойно и щипает его больно за предплечье. — И на прошлой неделе узнал в автобусе. А теперь вспомнил Минги. Так? — Он щипает его ещё раз. — Открой глаза уже, Капитан, ты не спишь, нет ничего сейчас реальнее, чем я. Хонджун распахивает глаза. В узком переулке мало света, но солнечный луч попадает Уёну точно на левую щеку, усыпанную веснушками и мелкими оспинками, какие остаются от ветрянки. Сам Хонджун никогда не болел, но у его брата были такие же шрамы. Странно, что Хонджун помнит их, но почти не помнит его лицо. — Никто никогда не звал меня капитаном кроме старшего брата. — Мы тоже зовём тебя капитаном. Там, в наших снах, — произносит Уён с тёплой улыбкой, — правда, Манги? — Ну, если ты так говоришь… — отзывается сухо Манги-Минги, которого Хонджун даже и не заметил (хотя, казалось бы, сложно не заметить такую каланчу). — По-моему, ты напугал его. Эй, хён, порядок? Не слушай его, он просто псих, придумавший себе красивую сказочку. — Но ты тоже видишь эти сны, — раздражённо, будто в тысячный раз возражает ему Уён и пихает его кулаком под колено. — Хватит делать вид, что их не существует! Минги садится с ним рядом, вытягивая свои длинные ноги вперёд. Ему на вид лет двадцать, его джинсы коротковаты и тоже сильно изношены, а ещё он одет в форменную футболку того самого рыбного ресторана с идиотской рекламой. Это к нему, выходит, ездил Уён с утра. — Я смотрю эти же сны, потому что слушаю о них с детства, — он закатывает глаза. — Мой мозг просто не может уже сопротивляться твоим бредням. Представляешь, хён, он мне даже как-то презентацию проводил. С картинками! Про город без эмоций рассказывал, про девочку без голоса и песочные часы, которые могут между мирами перемещать. «Кронос» называются. — Кромер, — поправляет машинально его Хонджун и лезет в сумку за сигаретами. — Кронос — это титан из мифов греческих, он ещё детей своих жрал. — Они всё-таки тебе снятся! — с ликованием выкрикивает Уён и набрасывается на него с объятиями. Он опрокидывает его спиной прямо на тротуар, и Хонджун, погребённый заживо под тяжёлым телом, стонет трагично. Он чувствует заботливо подставленную ладонь под своим затылком и горячее дыхание над ухом. — Знаешь, я искал тебя всю жизнь… — Бро, остынь, — гудит Минги и стаскивает Уёна за шкирку как котёнка, — и отвали от него уже. Он видит тебя впервые. Хонджун остаётся лежать распластанным на тёплом асфальте. По небу быстро плывёт похожее на белку с пышным хвостом белое облако. В голове вдруг становится совсем пусто и тихо, как было всегда до того, как в его размеренную жизнь ворвался ураганом Уён. — В третий раз, — выдыхает он и рывком садится, шарит рукой вслепую, ища свою сумку, и поднимается на ноги, избегая смотреть на этих двоих. Ухо горит огнём. — И это на три раза больше, чем мне бы хотелось.