Inception

Hey, you can hear my voice, I know it Face my eyes, your eyes Let me take you there, not even once A place you've never seen, so wake up So wake up Wake up Open closed eyes, wake up in hypnosis Wake up | Ateez

Где-то через неделю после их “свидания” в Старбарксе Хонджун неиронично думает о том, чтобы уволиться из магазина, сменить квартиру и номер телефона. Уён ему не звонит, не караулит утром у дома, не приходит больше на работу, но это не значит, что он не видит его за каждым углом. Уровень тревожности вырастает до абсурдных значений, и он начинает обходить рыбный ресторан по широкой дуге, боясь напороться случайно ещё и на Минги, но это всё равно не помогает отвязаться от него во снах, где они постоянно с ним вместе: шатаются по каким-то заброшкам, стреляют по бутылкам в поле и даже внезапно приручают белоснежного козлика. (Ощущение его шерстки на пальцах преследует Хонджуна потом остаток дня). Уён ему тоже снится в те две ночи, что удаётся заснуть. Но теперь это другие сны. Тихие, наполненные запахами сухой травы и горячими прикосновениями ладоней к обнажённой коже, которые не удаётся смыть на утро. Вкупе с хроническим недосыпом это просто сводит Хонджуна с ума. — Мне кажется, тебе нужно сходить на свидание, — комментирует его бесконечное ворчание Ёнхван в воскресенье, — ты какой-то слишком напряжённый последнее время. От тебя только искры не летят, — он игриво толкает его плечом, — не хочешь позвонить Уёну? — Мне кажется, это не твоё дело, хён, — огрызается Хонджун, отдирая приклеенную к стеллажу каким-то придурком жвачку. — И я виделся с ним. Стало только хуже. Больной ублюдок… Контакт «Больной ублюдок» звонит ему по видеосвязи ночью с воскресенья на понедельник. Хонджун не спит. Он смотрит «Мечтателей» Бертолуччи и не может понять от чего его на самом деле тошнит: от кино или дрянного пива, выпитого на голодный желудок (половину пакета солёного попкорна он за еду не считает). Наверное, будь он менее пьяным, то сбросил бы, но две бутылки пива в нём тянут иконку зелёной телефонной трубки по экрану вправо. Приложение глючит и хрустит противно через наушник, мерцающие пиксели нехотя собираются в сидящего в тусклом свете Уёна. Лохматого, одетого в безразмерную белую футболку. Он вроде сидит прямо на полу перед аккуратно застеленной чёрным покрывалом узкой кроватью и что-то перекладывает с места на место. — Приветик, — говорит Уён, когда, наверное, с его стороны тоже налаживается связь. — Я думал, ты не ответишь. Что делаешь? — Смотрю «Мечтателей». Чего тебе? Ночь на дворе, деткам давно пора баиньки. Хонджун ёрзает, вытаскивая из складок одеяла пустую бутылку пива и измятую пачку сигарет. Курить кому-то в ухо — определенно дурной тон, но никто не заставлял Уёна звонить именно тогда, когда ему захотелось подымить, ведь так? Он выбивает из пачки сигарету и дешевенькую зажигалку, какие продают в комбини, высекает яркую в темноте искру и закуривает, слишком глубоко затянувшись. В горле сильно першит, и Хонджун еле-еле подавляет желание хорошо прокашляться. На глазах выступают слёзы. — Бросай курить, — говорит ему Уён насмешливо, определённо точно заметив его конфуз, — а то не вырастешь. Хонджун скептично изгибает бровь. Меньше всего он ожидал получить подобное замечание от такого же полурослика; помнится, сам Уён едва ли выше него — сантиметра на два, не больше. Рисуясь, Хонджун выдыхает в потолок идеально ровное колечко дыма и криво ухмыляется. — Ты куришь? — Не-а, — Уён отрицательно качает головой. Из-за плохой связи кажется, что он застрял в текстурах: его изображение медленно размазывается по экрану. — Ну вот, — с выверенной дозой самодовольства тянет Хонджун. — Не куришь, а не вырос. Уён закатывает глаза и фыркает. Было бы неплохо, сбрось он сейчас звонок, но его, наверное, тоже мало заботит невысокий рост. — Расскажи, что тебе снилось? Так и не поставленный на паузу фильм демонстрирует обнажённую полную грудь Евы Грин во всю диагональ подвешенного на стене телевизора. Хонджун морщится. — Чёрная коза с огромным выменем, — говорит он и выключает телевизор. Всё равно придётся пересмотреть. — Минги её доил каждое утро, а я продавал молоко на рынке Тондэмун прямо под воротами. В ковбойской шляпе. Уён запрокидывает голову на край кровати и хохочет так, что Хонджуну приходится вытащить наушник, чтобы не оглохнуть от его лисьего визга. — Это ведь был козлик, а не коза! Белый! — выговаривает он, не прекращая хихикать. — Я так и не знаю, откуда он взялся. — Он просто прибился к нам в поле, — выдыхает Хонджун вместе с облачком дыма. Он даже не хочет думать о том, как Уён угадал про белого козла из его сна. — У него глаза прикольные. — Угу, с горизонтальным зрачком. А куда вы с Минги его дели? — Съели. Уён опять смеётся. — Ты это только что придумал? — Как и ты придумал белого козла, — Хонджун пожимает плечами, подбирает с пола бутылку пива и отпивает. Мерзкая горечь растекается на языке, и он кривится. — Я тебе подыграл, ничего такого мне на самом деле не снилось. — Мы завтра уезжаем, — меняет тему ставший серьёзным Уён и демонстрирует полупустой ещё большой рюкзак. — Я и Минги. У нас ежегодный трип. — Бэд-трип? — Нет, — Уён опять закатывает глаза и принимается что-то активно скручивать в упругий ролл. Вроде чёрную толстовку. — С тех пор, как мы с ним встретились, мы путешествуем по стране каждое лето. Ездим в горы или к морю на несколько дней. Хонджун с непроницаемым лицом показывает ему большой палец. — Мне нужно это знать, потому что?.. — Поехали с нами? Он говорит об этом так просто, будто предлагает снова выпить кофе в Старбаксе на районе, а не сорваться чёрт знает куда с чёрт знает с кем на чёрт знает сколько времени. И на хрен пойми какие деньги. Хонджун на самом деле возмущён. (И совсем немного завидует). — Я не могу себе позволить поехать в любой момент куда вздумается. У меня работа и… — И семеро по лавкам? — Уён над ним откровенно смеётся. — Перестань. Ничего не случится, если ты возьмёшь отпуск на пару недель. — Мне не на что будет жить. Не у всех, знаешь ли, есть родители, которые платят за такие капризы, — отрезает Хонджун и тушит дотлевшую до фильтра сигарету о бок пивной бутылки, точно ставя точку в этом разговоре. Рот Уёна кривится, в глазах мелькает что-то похожее на разочарование или даже обиду. — Чужие родители всегда кажутся лучше собственных, — хмыкает Уён и убирает упавшую на глаза чёлку. Он без своей банданы, и волосы постоянно падают ему на лицо. — Мы собираемся куда-нибудь к морю в этот раз. Встречаемся в полдень на Центральном автобусном терминале. — Вы едете к морю не на поезде? — Слишком дорого, — Уён зевает и трёт сонно глаз кулаком, — у нас, к твоему сведению, тоже нет родителей, которые бы за нас везде платили. — Он впихивает в рюкзак серый несессер, хорошенько приминает и решительно застёгивает молнию. — Ты ещё успеешь выспаться и собраться с утра, если ляжешь прямо сейчас. Потом он машет ему рукой на прощание и отключается. Хонджун, как загипнотизированный, ещё долго смотрит на темнеющий медленно экран телефона. Напористость и отбитость Уёна его одновременно пугают и восхищают, он никогда не встречал никого похожего. В его глазах он выглядит тем самым Питером Пеном, каким не получилось у Хонджуна остаться. Ребёнком, живущим в каком-то своём несуществующем, сотканном из розовых снов, мире, где всё происходит по его желанию. Хонджун не ложится спать, он включает фильм и отматывает на самое начало. Он любит кино про революции и движения сопротивлений всем сердцем, но с «Мечтателями» у него не ладится. Наверное, дело в том, что в фильме про майские события 1968 года во Франции — кот наплакал, а сексуальная революция группки подростков его интересует мало. Тема секса в его двадцать с небольшим Хонджуна совсем не волнует: свою собственную сексуальную революцию он уже пережил во всех смыслах и оставил где-то там, далеко в прошлом, куда невозможно уже вернуться. Выключив ноутбук в начале третьего, он честно пытается уснуть. Долго ворочается во влажной духоте, недостаточно пьяный, чтобы его вырубило, и слишком дёрганный и нервный из-за неожиданного звонка Уёна. Он сам не понимает, почему так завёлся из-за новостей, что он с Минги уезжает. Его это никак не касается, он даже не хочет с ними ехать, потому что давным давно разучился любить море. Да и поездка в начинающийся сезон дождей кажется ему откровенно глупой: Хонджун не выносит выходить из дома в погоду, которая может его коснуться. За окном занимается рассвет, и надежды выспаться сегодня тают как утренние сумерки. Чернильное небо светлеет у горизонта, загорается медленно, дрожит от летнего жара на границе, похожее скорее на море, которое Хонджун теперь так ненавидит. Красные волны горячо лижут ему босые ступни, шум прибоя оглушает. Всё прибывающая вода больше не пугает его, ему уже не шестнадцать, теперь он знает, что это просто дурной сон, который навещает его иногда, вытеснив собою приключения в сером городе, и никогда не бежит от него. Хонджун старается размеренно дышать, чувствуя, как вода поднимается всё выше и выше, пока волна не кусает зло его за подбородок и не сбивает с ног, выбрасывая обратно на берег. Море тоже ему не радо. Мокрый песок липнет к коже и забивается в волосы и под ногти, обкусанные губы щиплет из-за соли, но Хонджун не поднимается, ждёт конца кошмарного сна. Финал всегда один и тот же, за столько лет он привык к нему и не ощущает себя уже его главным героем — скорее обычным зрителем, никак не влияющим на сюжет. Он считает до десяти и прислушивается к плеску воды, становящемуся всё громче. Стук его сердца так же нарастает, заглушая тревожные крики чаек и грохот волн о высокие прибрежные скалы. Хонджун зажмуривается, когда человек, которого в очередной раз вернуло ему жадное море, холодно касается его руки, а потом резко распахивает глаза, желая только одного — скорее проснуться. Он поворачивает голову, привычно ожидая увидеть напротив свои же глаза, но утыкается взглядом в Уёна. Его смуглая кожа отливает синевой, в длинных волосах запутались водоросли, он не дышит, очевидно очень давно уже не дышит, и ему ничем не помочь. Давно забытое чувство беспомощности захлёстывает с головой, Хонджун захлёбывается своим криком как морской водой — до солёной горечи и боли — и наконец просыпается. *** — Что говорит Библия о снах? Кёнмун, всё ещё не успевший переодеться после похода в церковь, удивлённо оборачивается на Хонджуна, курящего свою третью за утро сигарету. Им нечасто удаётся вот так поболтать на кухне из-за несовпадающих жизненных графиков, и уж тем более они почти никогда не говорят о Библии. Кёнмуну есть чему удивиться сегодня. — Что сны — чушь собачья, — отвечает он, снимая с плиты свою старую керамическую турку. Турка огромная, её объёма как раз хватает на две порции. — Только если ты не праведник, конечно. Тогда в видениях можно искать смыслы. — Он аккуратно разливает кофе по чашкам, садится напротив и отщипывает кусок от тёплой ещё булки, принесённой им из церкви. — Неужели к тебе во снах явились Ангелы Божии, Хонджуни? Под прикрытыми веками вновь вспыхивает картинка подернутых белой плёнкой ничего не видящих глаз Уёна. К горлу подкатывает тошнота. Хонджун не знает точно, как должны выглядеть настоящие Ангелы, но вряд ли настолько мёртвыми. — Скорее наоборот, — выдавливает он кое-как из себя и обхватывает горячую чашку ладонями. — Кошмар какой-то… — Кошмары — от дьявола. Он посылает их, чтобы сбить с пути, — бормочет Кёнмун рассеянно, всыпая в свою чашку сахар ложку за ложкой. — Но тебе-то не о чем беспокоиться. Ты не веруешь ни в Бога, ни в дьявола. Другому я посоветовал бы сходить исповедаться и помолиться, а тебе скажу: забей на это дерьмо. Вот, — он кивает ему на принесённый пакет, — съешь лучше ещё этих мягких церковных булок да выпей кофе. — Ты странный священник, — хмыкает Хонджун и подтягивает к себе шуршащий бумажный пакет в жирных пятнах. Есть не хочется, но хлеб пахнет одуряюще, сложно удержаться от того, чтобы укусить запечённый уголок. — Я младший клирик, а не священник. — Но ты же станешь священником в будущем. — Возможно, — пожимает плечами Кёнмун, — но, в любом случае, позволь мне сегодня больше не читать святых текстов. Особенно для кого-то вроде тебя. — Он молчит немного, разглядывая Хонджуна поверх своей дымящейся чашки, а потом говорит мягче: — Тебе не священник нужен, а отдых. Твоё тело просит о помощи, а ты только и делаешь, что пичкаешь его сигаретами и кофе. — Я взял выходной, — хвалится Хонджун с кислой миной. После бессонной ночи и кошмарного во всех смыслах утра он не рискует идти в магазин, а сразу звонит Ёнхвану. Тот соглашается на его отгул, но как-то неохотно, будто запуская параллельно обратный отсчёт для и так неважно работающего последние несколько недель Хонджуна. Никто не любит вечно болеющих сотрудников. — Твой выходной — мёртвому припарка, — фырчит скептически Кёнмун. — Бери уже нормальный отпуск, сгоняй к морю или к родителям на пару недель. Хонджун поджимает губы и отворачивается к окну. Он не видел своих родителей с тех пор, как в последний момент выбежал из самолёта до Лос-Анджелеса почти уже пять лет назад. Они с родителями в тот год разошлись как в море корабли, и до них не доходят сигналы бедствия, которые Хонджун подаёт в пустоту. — Не говори ерунды, — морщит он нос, — я по миру пойду, если возьму отпуск. Будешь платить за квартиру один. — Это квартира моего отца, я вообще за неё не плачу, — произносит Кёнмун тем тоном, которым обычно говорят «Я же тебе говорил!» нерадивому слушателю, — и он переживёт, если пару месяцев ты не будешь платить. Хотя, сомневаюсь, что ты настолько на мели. Ты же ничем не занимаешься, кроме как работаешь, и Ёнхван-хён неплохо тебе платит. Не на мели, но Хонджун предпочёл бы побыстрее закрыть свой кредит, который безрассудно взял сразу после школы, чтобы оплатить семестр в Университете Искусств. Если не сбавлять темп, то он закроет долг уже к следующему лету. И это всё, чем он живёт последние два года. — У тебя звонит телефон, — кивает Кёнмун на ползущий по столу из-за вибрации телефон Хонджуна. Хонджун бросает взгляд на незнакомый номер, высветившийся на экране, и решительно сбрасывает: он никогда не отвечает на чужие звонки, от них не бывает ничего хорошего. Но телефон начинает трезвонить сразу же снова. — Возьмёшь? — Я не знаю, кто это, — качает головой Хонджун и опять тычет пальцем на кнопку «Отмена». Но отвергнутый собеседник не сдаётся. — Какой упрямый… На третьем круге этой забавы Хонджун, уже достаточно раздражённый, принимает всё-таки звонок и рычит в трубку без приветствий: — Что нужно?! — Где тебя носит?! — орут на него в ответ. — Уже половина первого! Хонджун от удивления даже перестаёт злиться. Он смотрит на часы (и правда половина первого) и растерянно отчитывается: — Я дома. Он не может узнать искаженный динамиком телефона голос. Звучит знакомо скрипуче, но это вряд ли кто-то, с кем Хонджун видится часто. И уж точно он не должен был сегодня встретиться с обладателем этого голоса. Всё важное у него всегда вбито в календарь с напоминалками. — Ты кто? — спрашивает он в недоумении. — Откуда у тебя мой номер? — Это Минги, — ворчит тот недовольно. — Уён мне дал твой номер. Он никуда не хочет ехать без тебя, а я хочу попасть к чёртову морю до вечера. — Но я не соглашался никуда с ним ехать! — Он сказал, что ты едешь с нами! — упрямится Минги и, судя по звуку, пинает лавку, а потом сразу же перед кем-то извиняется сконфуженно. — Мы пропустили два автобуса уже. Этот мелкий говнюк с места не сдвинется, пока ты не явишься, хён. Уж поверь мне, я его знаю. Это просто какой-то бред. Хонджун круглыми глазами глядит на ничего непонимающего Кёнмуна напротив, потом на свой телефон и ещё раз на Кёнмуна, будто надеясь, что тот избавит его от этого разговора. Но ему до Хонджуна с его проблемами с коммуникацией и дела нет. Он деловито стирает со стола крошки ладонью, сгружает свою чашку в раковину и оставляет Хонджуна на крохотной кухне одного. — Приедь, пожалуйста, — ноет Минги, застрявший по чужой воле где-то на центральном автовокзале, — и пошли этого фантазёра нахрен лично, а не по телефону. От дома до Центрального автобусного терминала Хонджун добирается час, не меньше. На улице самое пекло, в автобусе куча людей, и совсем нечем дышать из-за плохо работающего кондиционера. Хонджун ёрзает на горячем сидении и малодушно надеется, что Уён с Минги всё-таки уехали в своё дорожное путешествие, а не болтаются по зданию вокзала до сих пор. Добравшись до терминала, Хонджун не пытается найти в толпе уезжающих мелкого Уёна, он, взобравшись на одно из кресел в зале ожидания, высматривает светлую макушку Минги, молясь про себя, чтобы его не оказалось в зале. Но он есть. Торчит башней у цифрового табло с перечнем отходящих в ближайшие полчаса рейсов, и даже так, издалека, заметно, насколько он возмущён таким бесполезным простоем. — Хонджуни-хён! — раздаётся радостный вопль на весь вокзал. — Ты приехал! Уён несётся к нему откуда-то со стороны туалетов. Неотвратимый и неудержимый, как скоростной поезд до Пусана, он рассекает людской поток, не видя ничего на своём пути, и тормозит только уже перед самым Хонджуном, неловко спустившимся с кресла. Все вокруг смотрят на них, особо впечатлительные тётки даже вслух кудахчут. — Я же сказал тебе, что никуда не поеду! — моментально переходит в режим агрессии Хонджун. Ему жарко, он устал и вообще не планировал сегодня выходить из дома. Он имеет все права злиться. — И какого хрена ты дал мой номер Минги? — Я не давал! — смеётся Уён и поворачивает свою черную кепку козырьком назад, чтобы тень от него не скрывала лицо. — Представления не имею, о чём ты. Он выглядит ужасно довольным собой и беспричинно счастливым. Это всё ещё ненормально, и очень бесит, но и одновременно делает Хонджуна беспомощным перед ним. Потому что, на самом деле, ему иррационально нравится, что Уён рад его видеть. Глядя на его солнечную улыбку, гнев внутри Хонджуна затихает понемногу, оставляя после себя лишь лёгкую досаду и чувство дискомфорта, отдалённо напоминающее смущение или стыд. — Я никуда не поеду. — Тогда мы тоже никуда не поедем, — Уён с крайне упёртым видом снимает с плеча свой туго набитый рюкзак и роняет его на пол. — Потому что это не имеет никакого смысла. Мы должны ехать вместе. Я знаю. На фоне трагично стонет Минги. — Бро, хватит. Давай просто поедем уже куда-нибудь! — Не поедем. — Да ты шутишь!.. — пыхтит Минги и, пнув его рюкзак, разражается руганью. — Я хочу на море! Я запланировал поездку! Не порть мне лето. — Он в каком-то глухом отчаянии поворачивается к Хонджуну. — Хён, скажи ему! Неожиданно свалившаяся на него ответственность за чужое счастье неприятно давит на плечи. Хонджун морщится. Как же глупо. Уён, демонстративно надувшийся и обиженный, напоминает ему себя десятилетнего, когда он тоже закатывал такие “концерты” всей семье чисто из вредности. Его старший брат, помнится, всегда брал основной удар на себя, уступая если и не во всём, то хотя бы наполовину. Хонджун вздыхает. — Так, — он касается пальцами своей переносицы и часто-часто моргает, — мы сейчас сядем в автобус и доедем до моря. А вечером я вернусь в Сеул, мне завтра на работу. Идёт? — Да, — тут же энергично кивает ему Уён, — куда едем? — А куда вы собирались? — округляет глаза Хонджун. — Вы же планировали?.. — Вообще, у нас есть список городов, в которых мы ещё не были, — пожимает Минги плечами. Он выглядит теперь чуть менее напряженным, но всё ещё настороже. Кажется, Хонджун только что опустился в его ранге адекватности на несколько пунктов вниз, приблизившись к Уёну. — В этом году мы просто собрались к морю. Тин спирит и это вот всё, понимаешь? — Думаю, будет справедливо, если Хонджуни-хён в этот раз выберет нам направление. Как Капитан. — Вряд ли я… — Просто выбери уже что-нибудь, — закатывает глаза Минги, — и погнали. Хонджун пытается вспомнить хоть один город у моря, но в голове, как назло, пусто. Ничего, кроме проклятого Чеджу и Пусана, где все и так наверняка уже сотню раз были. Он оборачивается на цифровое табло, ища помощи у белых строчек на чёрном фоне, лихорадочно читает названия городов, в которые никогда не ездил и о которых ни черта не знает, и выбирает наугад. Автобус в Пхохан отходит через пятнадцать минут. Этого хватит, чтобы купить билеты через терминал и найти стоянку. — Поехали в Пхохан, — произносит он неуверенно. — Отправление туда ждать меньше всего. — Но там нет моря, — разочарованно тянет Минги, — а я хочу на пляж. — Там есть море, — не соглашается с ним Уён. — И пляж Сондо. И мы туда ещё не ездили. — Пляж с видом на металлургический завод, — Минги закатывает глаза, — Пхохан — промышленный центр, там порт. — Так выбирай сам! — закипает Хонджун. Он вообще никуда не собирался ехать ещё утром. — Мы едем в Пхохан, — решительно произносит Уён, игнорируя недовольную гримасу Минги. — Оттуда можно на пароме добраться до Уллындо. Когда бы мы ещё попали на Уллындо? Из-за упоминания парома внутри всё переворачивается, Хонджун замирает на мгновение, но сам же себя одёргивает. Его с ними не будет уже сегодня вечером. Он едет только до Пхохана, а потом почти сразу обратно. Хонджун покупает в терминале билеты на всех, чтобы сократить время ожидания, и со всех ног бежит к стоянке, забитой междугородними автобусами: до отправления остаётся всего минут пять, а никто толком не знает, где нужная им платформа №8. Уён несётся впереди, его огромный рюкзак с цветными нашивками и значками бьёт его по спине, он неловко придерживает его рукой с замотанным чёрной банданой запястьем и смеётся своим дурацким визжащим смехом на всё здание вокзала. Хонджун вдруг чувствует себя младше лет на десять. Они вваливаются в автобус за мгновение до того, как тот, подобно киту, захлопывающему свою пасть за мелкой рыбёшкой, безжалостно закрывает двери за их взмыленными спинами. На них все пялятся, когда они, загнанно дыша, пробираются в самый хвост покачивающегося как корабль на волнах автобуса, где остались свободные места, и идущий перед Хонджуном Минги под этими взглядами даже немного съёживается, словно пытаясь стать меньше и незаметнее. Манёвр этот мало ему помогает: он всё ещё слишком высокий, чтобы никто не обратил на него внимание. Уён привычно пропускает Минги к окну, потом почти насильно усаживает Хонджуна около него, и сам обрушивается на сидение рядом. Хонджун оказывается зажатым между ними двумя как в тисках: острый локоть Минги упирается ему в бок, а коленка Уёна то и дело бьётся о его собственное торчащее сквозь дыру на джинсах колено. Неприятно. Хонджун думает, что Уён и Минги будут шуметь все четыре часа поездки, как делают студенты во время экскурсий, но те даже не пытаются переговариваться через него. Минги, повозившись немного из-за толком не помещающихся ног между сидениями, занимает максимально удобную позицию, затыкает уши наушниками и просто глядит в окно, а Уён, кажется, читает про достопримечательности Пхохана на своём телефоне. Стоило Хонджуну сесть с ними в автобус, он присмирел и успокоился, совсем как капризный ребёнок, получивший желанную игрушку. В будний день платная дорога в направлении Пхохана совсем свободная, и автобус едет без остановок до самого Мунгёна, где находится первая стоянка для отдыха. Хонджуну скучно. Он бережёт заряд аккумулятора на телефоне, чтобы не остаться без связи на обратном пути, и без музыки и Ютуба не знает чем себя занять. Последний раз он ездит куда-то на междугородном автобусе ещё в школе — кажется, на экскурсию в природный заповедник недалеко от Кояна, — и поездка в набитом перевозбужденными подростками автобусе сильно отличается от путешествия в компании сеульских тётушек и сонных студентов, которые, наверное, едут навестить свою пхоханскую родню. Как минимум, в салоне очень тихо. За окном тоже особо ничего интересного не происходит: неспешно пролетают зелёные холмы, рисовые поля, похожие больше на болота, и дорожные отбойники, изредка параллельно дороге топает какой-нибудь одинокий путник в соломенной шляпе, гружёный мешком с сухой травой. Идиллические пейзажи усыпляют своей однообразностью, и Хонджун, немного наконец расслабившись, растекается в кресле настолько, насколько это возможно в такой тесноте. Вряд ли он заснёт, но прикрыть зудящие глаза — само по себе приятно. В таком томно-дремотном состоянии он остаётся до самой остановки. Ближе к трём часам, свернув с асфальта на шуршащий гравий, автобус тормозит на автозаправке, оборудованной кафешкой, местами для отдыха и туалетами, куда сразу же собирается приличная очередь. Где-то там, в самом начале вереницы людей, нетерпеливо переминается с ноги на ногу Минги. Он выбегает на улицу едва ли не первый, оттоптав походя Хонджуну кеды, и, прежде чем встать в очередь, очень буднично бросает Уёну «Возьми мне кимпаб и кофе». Хонджун выбирается последним, долго разминает затёкшую спину, жадно курит. Ему бы тоже отлить, но от одного названия «Общественный туалет» и вида бесконечной очереди туда его нос сам собой брезгливо морщится. Перед глазами встаёт картинка со всякими мерзостями, всегда, по его мнению, сопровождающими что-то с пометками «Для общего пользования» и «Бесплатный». Ничто хорошее в мире не может быть фо фри. Крутящийся рядом с ним Уён тоже с некоторым недоверием глядит в сторону кабинок и уходит строго в противоположную сторону, туда, где возвышается небольшая закусочная с едой на вынос. Хонджун решает, что он пошёл за кимпабом для Минги, но тот огибает зачем-то здание и скрывается ненадолго за ним, а потом выходит как ни в чём не бывало и действительно ныряет в занавешенный выстиранной шторкой дверной проём. Минги всё не идёт, и Уён не возвращается, застряв где-то внутри — в кафешке тоже толпятся оголодавшие путешественники. Хонджун делает круг почёта по стоянке, покупает в автомате кислый кофе и сразу же выливает его на плохо стриженный газон. Солнце жарит невыносимо. Отстой. Его выходной — полный отстой. — Где Уён? — спрашивает Минги, вернувшись. По его рябому лицу и вороту футболки стекает вода. Он трясет головой как невоспитанная псина, и во все стороны летят брызги. — Автобус отходит через десять минут. Хонджун кривится. И от попавших на него капель, и от туалетной вони, пропитавшей одежду Минги за то время, что тот провёл в уборной. — Покупает тебе поесть, наверное. — Эй, Уёни! — орёт Минги прямо так, не заходя в кафе. — Если не поторопишься, не успеешь поссать! Вперившиеся в них взгляды ощущаются как нечто физическое, щекочущее затылок, и Хонджун хочет провалиться сквозь землю. А лучше никогда не выходить сегодня из дома и не садиться в этот чёртов автобус. Он не заслуживает такого унижения. Так стыдно ему не было с тех пор, как его мама узнала, что он соврал в саду, чтобы получить у воспитательницы две конфеты вместо одной. Уён вываливается из-за шторки кафе почти сразу же. В руках у него пакет с чем-то, что он успел купить, и стаканчик с кофе. Он лыбится довольно, подходя к ним вразвалочку, и, отдав Минги кофе, говорит: — Я уже поссал. Минги сначала удивлённо приподнимает брови (на стоянке точно нет больше туалетов кроме тех, куда он отстоял очередь), а потом закатывает глаза и кривит рот брезгливо. — Ты опять где-то нагадил? Бро, ты отвратителен! Кончай метить территорию везде, где мы бываем! Уён смеётся, глядя на Хонджуна, чья челюсть, кажется, только что упала ему под ноги. — Ты помочился на стену кафе, где только что купил поесть? — спрашивает Хонджун вполголоса, округляя глаза. — Ты вообще нормальный?.. — Это быстрее, чем торчать в очереди вечность, — пожимает плечами Уён, запрятав ладони глубоко в карманы. — Всем советую. — Ты просто больной на голову, — выдыхает Хонджун и разворачивается резко на пятках в сторону автобуса. — И мерзкий. — Да ладно тебе, хён, что за чистоплюйство! — кричит ему в спину Уён и вроде бросается следом. Подошвы его кед шуршат по щебню. — Я бы не успел купить нам обед, стой я ещё и в сортир! — Я не приму от тебя ничего! — бурчит Хонджун, взбегая по ступенькам в автобус. — Думать даже не хочу о том, где были твои руки… Он пробирается до их мест в самом конце и машинально усаживается в кресло у окна. Автобус уже нетерпеливо пыхтит, дожидаясь последних загулявших пассажиров, вибрация вхолостую работающего мотора неприятно отдаётся в ступнях, и Хонджун поднимает ноги от пола, уперев пятки кед в край своего кресла. Удобно. В небольшом росте всё-таки есть свои преимущества. Плетущийся за ним Минги, увидев своё занятое место, встаёт как вкопанный и надувает губы. Он не говорит ничего, но под его обиженным взглядом Хонджуну неуютно, он порывается подняться, но автобус начинает движение, и Минги, всё так же безмолвно, неловко плюхается на соседнее сиденье, едва не расплескав кофе. Обделённый и глубоко оскорблённый. По левую руку от него приземляется навьюченный своими покупками Уён и тут же начинает шуршать обёртками. Он что-то напевает себе под нос, когда швыряет в Минги завёрнутый в фольгу кимпаб и ещё один протягивает Хонджуну. — Держи, — говорит Уён, продолжая свободной рукой рыться в пакете, — держи же, мне неудобно… Он бросает быстрый взгляд на замершего нерешительно Хонджуна и тут же закатывает глаза. Эта гримаса добавляет ему стервозности, если слово «стервозность» вообще употребимо к кому-то настолько потрёпанному и обшарпанному. — Я мыл руки. И вся еда в упаковке, — он встряхивает запечатанный кимпаб, — всё стерильно, хён. Жующий Минги ржёт, роняя рис на свои колени, и чавкает неразборчиво что-то похожее на «Я бы ему не верил». Хонджун смотрит на него подозрительно (он точно что-то знает), но кимпаб всё же забирает. Долго трёт ладони влажными салфетками, долго ковыряет слои пищевой плёнки и фольги, долго обнюхивает. Пахнет свежим огурцом и ветчиной. Уён рядом с ним уничтожает свой кимпаб, кажется, прямо вместе с фольгой, а потом просто вытаскивает её блестящие ошмётки изо рта. Как и в кофейне, он ест жадно и быстро, откусывая огромные куски и толком не прожевывая. Банку с колой он тоже выпивает в два больших глотка и тут же тоскливо вздыхает, обмякнув в кресле. К тому моменту Хонджун успевает съесть едва ли одну треть и, глядя на обладающего таким зверским аппетитом Уёна, неуверенно протягивает ему свой аккуратно покусанный кимпаб. Прямо перед носом у Минги. — Ты можешь доесть, — говорит Хонджун, отвернувшись к окну. Почему-то неловко, и щёки немного щиплет. — Если хочешь. — Невкусно? — Уён осторожно забирает у него кимпаб. — Или хочешь что-то другое? Есть вафли, пара протеиновых батончиков и… — Просто не голодный, — перебивает его Хонджун, поёрзав. Интересно, он всегда такой болтливый? — Ешь, а то испортится на такой жаре. Уён следует совету, не откладывая дело в долгий ящик. Минги бурчит что-то себе под нос и шумно допивает остатки своего кисло пахнущего кофе. И как только такая дрянь в него лезет. Хонджун прислоняется виском к прохладному чуть дрожащему стеклу. За окном снова медленно проплывают бесконечные холмы, поросшие пихтами, зелёные трепещущие на ветру рисовые поля и редкие томатные теплицы, ослепительно поблескивающие стёклами на солнце. Скукотища. Спустя минут тридцать автобус проезжает мимо большого билборда. «Добро пожаловать в Санджу. Население 120 000 человек» читает Хонджун сильно выгоревшие синие буквы на потрескавшемся белом фоне. Он пытается вспомнить что-нибудь о Санджу, но на карте в его голове — сплошные белые пятна. Он никогда не был в Санджу даже проездом. Хонджун, на самом деле, мало где побывал в свои двадцать один. На Чеджу с родителями, когда ему было пять, в Пусане в первом классе средней школы с экскурсией, в пригороде Аняна, потому что там жила бабушка, и вечно занятые работой родители отвозили их с братом из суетного Сеула туда на все каникулы. Пару раз в Кояне. И всё, пожалуй. Давным-давно они мечтали с братом рвануть в кругосветку на большом корабле. Хотели ступить на земли родины Колумба, доплыть до Республики Пиратов, познакомиться со звёздами в Южном полушарии, где никогда не видно сиянье Полярной звезды, передать «Привет» Бразилии и, конечно, отведать тот самый настоящий гамбургер где-нибудь на побережье Лос-Анджелеса. Где теперь эти мечты? На дне Жёлтого моря, погребенные под густым илом и растерзанные беспощадно реальностью, в которой Хонджун навсегда один. «Вы покидаете Санджу. Счастливого пути!» желает новый билборд, и Хонджун, прикрыв сонно глаза, машинально ему кивает. Сознание ускользает, размеренно покачивающаяся действительность рассыпается песком и собирается снова в укрытую жёлтым туманом фигуру мальчика на краю пропасти. Хонджун его помнит: смуглая кожа, округлые глаза, всегда чуть ворчливый тон и руки, пахнущие машинным маслом. Он бросается к нему со всех ног, сердце бешено колотится в груди, потому что он знает: не успеет. Никогда в своих снах не успевал. Он хочет крикнуть «Стой!», но из горла вырываются только сдавленные хрипы. Он просыпается из-за резкого торможения — автобус встаёт на светофоре у перекрёстка. Внутри Хонджуна всё пульсирует от тупой паники, полупустой желудок сводит тревожным спазмом, а затёкшая шея неприятно ноет, когда он кое-как поворачивает голову влево. Минги рядом дрыхнет, запрокинув голову на подголовник и надвинув козырёк отобранной у Уёна кепки на глаза, уши его заткнуты наушниками, в которых грохочут басы, а рот, с налипшими на пухлые губы крошками, приоткрыт. Большой маленький ребёнок. Уён тоже вроде дремлет, привалившись к его плечу и пуская слюни на футболку. Его крупные кисти рук крепко сжимают лямку рюкзака, будто боится, что его украдут, пока он спит. Спящим, Уён совсем не выглядит расслабленным, наоборот — настороже. Как маленький дикий зверёк, отбившийся случайно от своей стаи и вынужденный годами выживать в одиночку. Хонджун отворачивается обратно к окну. Долгий светофор отсчитывает оставшиеся секунды до начала движения: восемь-семь-шесть. Хонджун часто-часто моргает и зевает. Против движения по велосипедной дорожке едет парень в синем шлеме и с наколенниками на ногах с крепкими икрами. Редкое зрелище. И шлем, и наколенники, и почти шоколадного оттенка загар. Велосипедист (совсем пацан), лениво крутя педали, оглядывается на автобус. Его взгляд равнодушно скользит по окнам. Глаза в тени шлема знакомо округлые, поражающие глубиной и притаившейся где-то там мудростью, не соответствующей юному возрасту. Хонджун, как заворожённый, приподнимается на своём месте и прилипает носом к прохладному стеклу. Пацан по ту сторону, не прекращая движения, тоже пялится на него с раскрытым ртом. Руль в его руках начинает вихлять, и, потеряв управление, велосипед со скрежетом и звяканьем влетает в отбойник. Хонджун дёргается, сердце подпрыгивает к самому горлу. — Стой! — сипит он, потом прочищает горло и кричит громче. — Стой! Стоп-стоп-стоп! Одновременно с криком Хонджун срывается с места и, отдавив проснувшимся от его вопля Минги и Уёну ноги, нетвёрдой походкой пробирается к выходу. Он сам не понимает, что творит, в голове всё пульсирует, виски ломит, а пальцы дрожат от дурного возбуждения. За спиной такой же взбудораженный и ничего не соображающий Уён каждые две секунды хрипло спрашивает «Хён? Хён? Что случилось?». — Мне нужно выйти, — отвечает Хонджун сразу и ему и водителю автобуса, глядящему на него с немым вопросом через зеркало. — Остановите. — Пожалуйста, — подсказывает ему из-за спины Уён. — Да где я тебя здесь выпущу, сынок? — водитель (немного за пятьдесят, седина в коротко стриженных волосах, обрюзгшее лицо) кивает на дорогу. — Здесь нельзя тормозить. — Выпустите меня! — рявкает Хонджун и, теряя терпение, долбит раскрытой ладонью по входной двери. — Сейчас же. — Чувак, остынь, — сонно хрипит только что их догнавший Минги, — все подумают, что мы психи… — Да плевать! — бросает Хонджун ему нетерпеливо через плечо. — Там человек на велосипеде влетел в отбойник, вдруг ему нужна помощь? — он снова поворачивается к водителю, глядящему на него обеспокоенно. — Остановите этот грёбанный автобус. Водитель проверяет по зеркалам дорогу позади, впереди и, о Господи, наконец понемногу снижает скорость и тормозит, прижавшись поплотнее к обочине. Летящие мимо автомобили возмущённо сигналят ему, и он смущённо вжимает свою похожую на дыню голову в плечи. Двери распахиваются, и Хонджун чуть ли не кубарем скатывается по ступенькам под палящее солнце. Позади раздаётся чинное «Извините» и следом «Спасибо», но он не слышит — бежит туда, где потерпел крушение велосипед. Пацан разглядывает приближающегося Хонджуна, прикрыв глаза от солнца ладонью. Шлем его лежит рядом, а на пухлой щеке алеет широкая ссадина, которую видно с десяти шагов. Рука в перчатке небрежно стряхивает пыль с выстиранных мешковатых зелёных шорт. Хонджун смотрит на сидящего в придорожной пыли пацана, тот озадаченно пялится на него в ответ. Снизу вверх. Они не знакомы, но всё-таки почему-то знают друг друга. Хонджун помнит, что они играли в баскетбол в каком-то обшарпанном лофте с холодными бетонными полами, хотя в жизни не держал баскетбольный мяч: в школе он занимался только футболом. — Цел? — спрашивает Хонджун, не придумав, что ещё сказать, и протягивает свою чуть дрожащую ладонь. — Привет. Пацан реагирует кивком, потом уверенно цепляется за его руку и рывком поднимается. Он оказывается чуть выше Хонджуна и, в отличие от состоящих из одних углов Уёна и Минги, приятно округлым и мягким, но очень крепким. Кажется, таких ещё называют — коренастый. — Привет, — говорит он знакомо ворчливо, — Капитан.