∴ ════ ∴ ✦ ∴ ════ ∴
Кухня была большой, светлой, прекрасно оборудованной — и к тому же, совсем на виду. Шарлиз легко её нашла, пройдя через всю гостиную с большим роскошным камином, выложенным сицилийской мелкой плиткой, в окружении группы диванов и кресел. Стены были обиты дубовыми дорогими панелями, на пол бросили дорогие ковры. Выглядела эта комната огромной и пустой, пусть и была заставлена разнообразной мебелью, а стены украшали полотна и фотокарточки в красивых деревянных рамах. Казалось, когда-то хозяин обустроил эту комнату так, чтобы здесь кипела жизнь, подразумевая множество домочадцев, для которых он и предусмотрел кресла, диваны, думки и пуфики. Телевизор здесь тоже был, но не в центре, как в обычных американских домах, а где-то в углу между книжными шкафами и столиком для шахмат у большого окна. Кругом зелень в высоких кадках, у входа в столовую — два миртовых деревца. Сама же столовая, как и кухня, просматривались насквозь, по прямой, и ещё из гостиной Шарлиз хорошо видела, как хлопочет у плиты Рита. — Чем-нибудь помочь? — сразу спросила она, но та лишь покачала головой. — В мастерстве варки кофе мне нет равных, по крайней мере, в этом доме, — заявила она. — Так что сядь и наслаждайся процессом. Кстати, ты голодна? — Да, — Шарлиз опустилась на высокий стул за кухонным островом, над которым поблёскивали начищенные ковши и сковороды на крючках. — А здесь красиво. — Мама любила с готовкой возиться, — поморщилась Рита. — Не знаю, кто сейчас хлопочет со всеми этими сковородками: папа жалует домашнюю кухню, но повара никак не наймёт. Говорит, у них еда всегда без души. — Кто же ему готовит? — удивилась Шарлиз. — Алессия, — пожала плечами Рита, снимая турку с дымящимся кофе с огня, — или Анжело. У Анжело к этому талант: он даже открыл недавно свой ресторан, очень симпатичный. Конечно, там подают только итальянские блюда, хотя он уговаривал папу включить в меню суши. Они сейчас такие модные. Она влила в турку немного холодной воды, окатила две чашки из костяного фарфора кипятком и села напротив. Стоял очень погожий солнечный день. Ветер легко перебирал кроны деревьев, дыханием своим проникая в открытую на кухне дверь, которая вела на террасу. Девушки только пригубили свой кофе и завели ни к чему не обязывающий, нейтральный разговор про то, как Шарлиз находит Чикаго и впервые ли она здесь, когда с террасы, негромко разговаривая, зашли двое высоких мужчин в костюмах и рубашках. Шарлиз сразу смолкла. — А, легки на помине, — заметила Рита и протянула руку к одному из них. Тот, что в сером костюме, с шапкой чёрных кудрей и глубокой ямочкой на мужественном подбородке, сразу заулыбался. Губы у него были капризно изогнутыми, чувственными, с двумя складками в уголках; глаза он прятал за тёмными очками. Он пожал руку Рите и тепло поцеловался с ней, похлопав по спине. Второй мужчина — более мощного сложения и загорелый, с короткой стрижкой «под машинку» и густой тёмной щетиной на щеках и подбородке, подошёл к столу со стороны Шарлиз и бесцеремонно положил локти рядом с её чашкой. — Привет, — коротко ухмыльнулся он и поглядел на Риту. — Твоя подружка? — Не угадал, — ответила та и кончила обниматься с мужчиной в очках. — Шарлиз, знакомься, пока выдалась такая возможность: это вот мои братья. Анжело, — она дёрнула серый пиджак за локоть, — и Кодиак. — Но можно обращаться не так представительно, — заметил второй и улыбнулся. — Она всё время мне пытается добавить возраста. — Поверь, возраст Шарлиз вряд ли напугает, — хмыкнула Рита. Шарлиз вспыхнула, услышав это. Выпрямилась, отодвинула чуть дальше от края и от Кодиака свою чашку. Тот деловито сказал: — Рита, ты что же, не хочешь угостить дорогих братьев кофе? — Дорогие братья могут налить себе кофе сами, — парировала она. — Это правда, — сказал Анжело и потёр подбородок. — Что-то у вас на столе совсем пусто, девочки. Так-то ты встречаешь гостей? — Не упрекай меня, я здесь вообще проездом, и если бы не Вито… — Рита подняла ладони, хмурясь. — Хочешь, поухаживай за нами. — Если бы мог! — вздохнул он. — Но мы чертовски опаздываем. Заскочили к отцу, надо перекинуться парой слов. — Он не дома. — Странно, — нахмурился Коди. — А ведь хотел сегодня отдохнуть после перелёта. — У него там какие-то дела в центре, я не знаю, — отмахнулась Рита. — Видимо, неотложные, если он даже не смог встретить свою гостью. Братья смолкли. Удивлённо поглядели на Шарлиз. Вот это отец даёт! Коди Мальяно зимой исполнилось двадцать восемь лет. Третий сын дона по старшинству, рождённый в весьма страстном браке, он был единственной отрадой своей матери, испереживавшейся, что сын пошёл по стопам отца и занялся делами семьи. Она была настолько против этого, что не побоялась даже высказать всё своё недовольство в лицо бывшему мужу, хотя знала, что он, пусть на обиды и молчит, но поступает потом с людьми очень круто, поскольку характер имеет почти плотоядный. Моника Рицци, мать Коди, была женщиной роковой, притягательной. Зайди она в любую комнату, и все, кто там есть, оцепенеют — вот такая она даже теперь, а уж какой была в свои юные годы. Донни по молодости тоже не устоял перед ней, слишком поздно, уже в браке, разглядев в Монике человека чужого своим привычкам, нравам, взглядам на жизнь. Более того, узнав поближе, чем он занимается, и догадавшись о многом больше, чем услышав от мужа, Моника спустя год подала на развод. Донни тогда вспыхнул как спичка, впервые рассвирепел из-за женщины так сильно, что Поли Лучетти, его капо и старый друг отца Донни, служивший ему верой и правдой уже много лет с самых низов, увёз беременную Монику, чтобы босс не учинил над ней расправы, над которой впоследствии будет сожалеть. В тот вечер Донни Мальяно слышал много ужасных слов в свой адрес и помнил до сих пор их, как обиду, нанесённую слишком глубоко женщиной, которую не любил, но хотел. Порой ему казалось, что любил он только свою вторую жену, Дору, маленькую, милую, совсем юную итальяночку, дочку пекаря Монти из своего квартала. На Фабии, первой супруге, Донни женился, потому что того хотел отец: характерами они не сошлись, но двоих детей зачали — двойняшек Джулию и Анжело, и, когда у семьи Мальяно с делами стало совсем жарко в Нью-Йорке, она уехала с семьёй на Сицилию, забрав с собой и детей. С ними Донни увиделся, только когда им было уже десять лет: Фабию он никогда не трогал и дал ей развод, одобрив брак на знакомом сицилийском капомафиозо, с которым водил дружбу — потому что, по правде, Фабию он никогда не любил. После отъезда первой жены Донни три года был холост. Он не мог наслаждаться дарами молодости, потому что в двадцать один помогал отцу и дяде вести дела и набирался опыта от их матёрых капореджиме, понимая, что ему эту должность прочили. В двадцать один Донни действительно стал действующим «военным» капо, когда в Нью-Йорке между Мальяно и Пятью Семьями была настоящая бойня — ни дня спокойного тогда не находилось. Однажды он со своими парнями приехал в итальянский квартал с «крышей» для отцовских контролёров на тотализаторе. После дела усталые и голодные мужчины зашли в местную пекарню — и Донни пропал. Тогда он влюбился в Дору Бернарди, чернобровую, пышнотелую, как многие итальянки, далёкие от американской манеры жить, послушную отцу и матери, юную и ни к кому ещё чувств не познавшую. Пекарь хорошо знал отца Донни, Тито Мальяно, и знал также, что отказа он не примет: слухи о молодом сыне дона ходили, как о человеке жестоком, настолько, что даже среди врагов его боялись и уважали. Он в двадцать один дослужился до капореджиме: это о многом говорило. Он был целью номер один для устранения среди Пяти Семей и ФБР в том числе, уж слишком многим досадил, безупречно исполняя волю отца — и потому пекарь знал: раз Донни Мальяно положил глаз на его дочь, дочери у него, считай, больше нет. Донни повстречал Дору восьмого ноября, а двадцатого уже сыграли свадьбу. Он обожал Дору, был готов положить к ногам жены всё, что та могла пожелать. Если раньше у него был один только бог — его отец, то теперь его потеснила Дора. К своему свирепому мужу, кроткому с ней, как котёнок, Дора могла прийти с любой просьбой. Она не знала ни в чём отказа, любила мужа так сильно, как могла, и молилась за спасение его души каждое воскресное причастие — услышав, что до Господа молитвы её долетят быстрее, чем его раскаяние. Они прожили чуть больше года душа в душу. Донни думал, что так будет всегда; потом она вышла под Рождество на улицу, хотела купить свежий хлеб к столу. Сам Донни тогда залёг «на квартире», не у себя дома, и наружу носа не казал — очень уж рассвирепели его враги. Он только к вечеру двадцать пятого декабря узнал, что Дору расстреляли прямо на углу улицы, где они жили, в Статен-Айленде, и что она умерла не сразу и ещё два часа мучилась в больнице, но даже тогда, в беспамятстве, не звала мужа по имени: знала, что для него это опасно. Хотел бы он, чтобы от неё остался ребёнок — но этого не случилось. Хотел бы он обернуть время вспять — но знал, что гневить Всевышнего этой просьбой жалко и глупо. Вот так он и женился в третий раз на Монике, матери Коди: сгоряча, от досады, ещё не отойдя от потери, и был ей благодарен, потому что она была для него что таблетка от горя. К тому же, подарила ему сына, когда он был один, покинутый первой женой и любимыми первенцами, утративший свою единственную любовь. Уже после, прожив долгие годы, Донни рассудил, что был молод и безрассуден, и что Господь, возможно, не случайно отнял Дору — зато после неё остался только свет и ничего порочного. Коди о ней знал больше остальных: отец почему-то только ему рассказал о Доре, когда он был ещё совсем мальчиком, и прибавил тогда, что пути Всевышнего неисповедимы. Если бы не беда, не родился бы он, Кодиак Мальяно. И Коди навсегда это запомнил. Он от других отличался свирепостью характера, но не той же, которой славился его отец. Донни был свиреп, когда это было нужно его семье: по натуре своей он был стратег куда больший, чем боец. Коди — наоборот. Он не стремился к лидерству, как в своё время стремился стать во главе семьи Донни. Удовольствие Коди видел в служении капо и многому учился от Поли Лучетти, почитая его, словно отца, не меньше, чем родного родителя. Коди год назад женился на Терезе Лучетти, тем самым совершенно породнившись с первым капореджиме Донни Мальяно, но по натуре своей Коди был ходок, человек страстной натуры, и того не скрывал — хотя чувства Терезы старался не ранить, и тем более ни перед кем её не позорил. Все его любовницы даже не смели звонить ему или просить о встрече: он сам их находил, когда ему было нужно. Жена всё знала, но жила в относительном спокойствии. Она занималась бытом, мужем и собой, а большего ей было не нужно — тем более, мужа она немного побаивалась и в постели была далеко не такой раскрепощённой, как он к тому привык. Сначала Коди был безразличен к Шарлиз, но словно усмотрел в ней какую-то новую, любопытную цель, когда Рита бросила вскользь, что она — гостья отца. Вот так да! Усмехнувшись, Коди налёг на стол широкой грудью и с любопытством заглянул Шарлиз в лицо. Шарлиз… имя-то какое, француженка, что ли? А папаша хорош. В этом году у него был юбилей, пятьдесят лет, а девчонка кажется моложе Риты. Из азарта Коди захотелось поглядеть, как будет краснеть перед ним эта кобылка, которую дону только предстояло объезжать — и он невинно, удовольствия ради взял её руку и поцеловал: — Тогда будем знакомы. Что же, милая, мы тут все к вашим услугам, да? Надолго вы к нам? — Не очень, — спокойно ответила Шарлиз, лишь слегка зарумянившись. — Спросите лучше у мистера Мальяно. — Хороша, — рассмеялся Анжело и выпрямился, потерев ладони. — Ладно, Коди, давай закругляться — кофе выпьем в дороге. Есть кое-какое дело. — Понял. Они быстро попрощались с девушками и вышли, не желая им мешать — да и вообще, после того, как узнали, что это девчонка отца, стало совсем неинтересно точить с ней языки. Хотя Анжело и заметил, спустившись по ступенькам на траву: — А здорово она тебя отбрила. Не дура. — Не дура, — согласился Коди, доставая сигарету. Это-то в ней и понравилось так, что он задумался, пока прикуривал, шагая к машине. А ну как отцу девчонка быстро надоест?∴ ════ ∴ ✦ ∴ ════ ∴
Первое чикагское утро было очень холодным. Шарлиз не ожидала, что с Мичигана всю ночь будет дуть сильный сырой ветер, и даже тёплого одеяла недоставало, чтобы согреться. Она так продрогла, что натянула один из новеньких свитеров, и только тогда кое-как уснула. Снаружи стояла тишина: не слышно было ни шума машин, ни чужих голосов, но в пансионе Шарлиз к этому привыкла — хотя здесь долго ворочалась прежде, чем уснуть: ей было не по себе в этом месте, больше похожем на крепость, чем на обычный дом. Войти можно, выйти — уже проблема. Но, признаться, ничего страшного накануне с ней не случилось, и она даже успела заскучать без дела. Они с Ритой выпили кофе и поболтали о всяких пустяках. Рита, оказывается, писала картины на заказ, но из-за беременности работала меньше и редко появлялась у себя в студии. Она спросила у Шарлиз, чем та хотела бы заняться после пансиона, но Шарлиз не смогла ответить. Душа ни к чему не лежала, особенных талантов не было. Шарлиз на долгое время после смерти матери и сестры замкнулась в себе и утратила вкус к прежним увлечениям. Она когда-то посещала в школе театральный кружок и ходила на джиу-джитсу — в то время это было модное среди девочек увлечение. Она обожала плавать и пару раз погружалась с аквалангом вместе с отцом. Она хорошо училась и не доставляла дома хлопот. Потом всё изменилось. Отец женился во второй раз. Он не смог жить один, это было не для него. Кэтрин Теннант — одинокая, уже разведённая, но всё ещё весьма молодая женщина — только исполнилось тридцать; младше нового мужа на двадцать пять лет, она совершенно не смутилась разницы в возрасте и его трагической истории. Разве что наличие Шарлиз немного раздражало, но она никогда не показывала истинных чувств, особенно при муже. А потом отцу стало плохо с сердцем. Не враз. Он с неделю жаловался на самочувствие, был бледен и устал, но списывал всё на работу. В один жаркий солнечный день Шарлиз вызвали с урока литературы по громкоговорителю в кабинет директора. Там сообщили, что её отец умер, так и не доехав до больницы — ему стало плохо в машине, пока он стоял в пробке. Когда все машины тронулись, одна из них в длинной стальной веренице на дороге осталась неподвижной. Патрульный офицер обнаружил мистера Кане, отца Шарлиз, без сознания, но дождаться скорой он не смог. Шарлиз, сняв кулон, подаренный Сюзан, лежала на мягкой постели, на шёлковых дорогих простынях, и думала о том, что будет с ней дальше. Каждый в этом доме понимал, зачем она здесь: от недвусмысленных намёков она уже устала. Закрывая глаза, Шарлиз поймала себя на мысли, что не хотела бы просыпаться. Возможно, так было бы лучше. Будущее слишком туманно, особенно теперь, когда кажется, что её сюда привезли, чтобы поиграться и бросить. Что, если назад, в пансион, её не примут? Она боялась даже думать об этом и потихоньку уснула, измучивая себя тревогами. После того, как Рита уехала из дома, Шарлиз сумела поговорить лишь с Витале — тот прибыл к вечеру, был хмур и немногословен. Шарлиз стеснялась готовить сама, тем более — лазать по полкам и холодильнику в чужом-то доме, потому, сославшись на усталость, рано поднялась к себе и легла спать. Но утром её ждал сюрприз. — Я тебя не знаю, — сказал ей кто-то и подёргал за руку. — Эй, проснись! Ты кто? Шарлиз со стоном прижала ладонь к лицу и повернулась на другой бок. — Ну нельзя же столько спать! — возмутились с ещё большей силой. Шарлиз неохотно посмотрела себе за плечо и тут же поднялась на локтях. На краешке её кровати, болтая ногами в гольфах и лаковых туфельках, в опрятной клетчатой форме сидела совсем ещё маленькая девочка с тёмными волосами ниже плеч и карими серьёзными глазами. — Наконец-то, — сказала она с упрёком. — Я думала, тебя не добудиться. — Да нет, — со сна хрипло заметила Шарлиз. — Я просто устала с самолёта. А который час? — помолчав, она добавила. — И откуда ты взялась? — Я здесь живу. Я Фрэнни, — и девочка вздохнула. — А вот тебя здесь ни разу не видела. Шарлиз откинула одеяло и, кутаясь в свитер, неловко села рядом с девочкой, поправив подол шёлковой сорочки на коленях. — Тебе бы расчесаться, — продолжила Фрэнни. — И почему ты спишь в свитере? — Потому что здесь было очень холодно. А ты живёшь в этом доме? — А ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? — дерзко спросила Фрэнни и сощурилась. Шарлиз улыбнулась. На вид ей лет шесть, не больше, но в ней уже была заметна порода Мальяно: красивое мягкое лицо, властный взгляд с хитрой искрой, фамильный капризный изгиб губ и тёмные густые ресницы, заключившие глаза в острые резные тени. — Не каждый раз, но вопросов у меня тоже накопилось немало, так что… — Шарлиз со вздохом встала и, зябко растерев плечи, подошла к окну, чтобы отдёрнуть шторы. — Наверное, никто не разжёг ночью камин в гостиной, — вдруг сказала Фрэнни. — Поэтому так холодно. Обычно это делают дедушка или папа. — Твой папа — Донни Мальяно? — вскользь уточнила Шарлиз. Фрэнни только рассмеялась. — Ты что, он же старый! Шарлиз с укором поглядела на неё. Фрэнни продолжила, беспечно болтая ногами и любуясь своими начищенными туфельками: — Папы вчера не было дома, и дедушки тоже, так что никто здесь не топил. А мама уже сделала на завтрак яичницу с беконом — ты любишь? Я — очень. Но мне всю прошлую неделю давали кашу с ягодами… Она щебетала о своём, а Шарлиз, вяло кивая, делала вид, что слушает: сама же пыталась привести себя в порядок, и побыстрее. — Эй, Фрэнни, — наконец сказала она, — знаешь, мне нужно переодеться к завтраку. Выйди на минутку в коридор? — Зачем? Я могу отвернуться, — и страшно удивлённая её несообразительностью Фрэнсис Мальяно закрыла ладошками глаза, но подсматривала в щёлку между пальцами. Шарлиз вздохнула, взяла из шкафа свободные светлые брюки и кашемировый пуловер. Она закрылась в ванной комнате и переоделась там. Затем убрала волосы в низкий пучок и обула белые теннисные туфли. Когда она вышла, Фрэнни с интересом разглядывала крест и поддельные рубины в цепочке. — Это мне подруга подарила, — заметила Шарлиз. — Красиво? — Угу. Я тоже хотела сделать дедуле ожерелье, ещё лучше, чем у тебя, — с вызовом сказала Фрэнни. — Поможешь? — Почему бы нет? Шарлиз надела крест, заправила постель и вместе с Фрэнни спустилась в столовую, заметив, что на кухне хлопочет незнакомка. Она припомнила, что вчера Рита говорила об Алессии — жене Анжело. Уж не она ли это? Судя по тому, как к ней подбежала Фрэнни — она. — Осторожно, горячая плита! — прикрикнула Алессия на дочь и со вздохом выключила свистящий чайник. — Дорогая, ну что ты крутишься под ногами… скоро будем завтракать. Посиди спокойно. — Мне скучно сидеть спокойно! — Тогда займи себя чем-нибудь. Алессия была немногим старше Риты и обладала холодной северо-итальянской красотой. Светлая кожа, светлые волосы и карие глаза создавали впечатление человека кроткого и мягкого, но, судя по взгляду и речи, мягкой её можно было назвать с трудом. Вот уж впрямь обманчивая внешность. Шарлиз прошла к столу, взяла Фрэнни за плечо и дружелюбно напомнила: — Кто-то хотел сделать для дедушки ожерелье. — Точно! — просияла та, нетерпеливо подпрыгнув на месте. — Тогда неси всё, что для этого нужно, — велела Шарлиз и подмигнула ей. — Он будет ужасно рад, готова поспорить. Когда Фрэнни умчалась, Алессия обернулась к Шарлиз и с усмешкой окинула её долгим взглядом. — Да уж, — сказала она. — Ты не представляешь даже, как сильно он обрадуется. А ты, кстати, Шарлиз? — Верно. — Я ждала тебя к ужину, — с упрёком склонила она набок голову. Шарлиз смутилась. — Что-то так спать после перелёта захотелось… — Спать на голодный желудок — совсем не дело. В другой раз не смущайся, забегай к нам в дом, мы всегда посплетничаем за чашечкой кофе на сон грядущий, — она мечтательно улыбнулась. — Благо мужчин не дождёшься. Да и ждать не стоит. У них свои дела, у нас — свои. Хочешь есть? — Умираю, как сильно, — созналась Шарлиз. — Это хорошо. Я как раз приготовила яичницу с беконом для папы и Витале. Но уж если они на завтрак не явятся, объявлю их в федеральный розыск. Примчалась Фрэнни с целой картонной коробкой, полной мотков с лесками, верёвками, бисером и пакетиком цветных макарон. — Это мы сделали на уроке рисования с мисс Туччи, — поделилась она, — видишь дырочки? Это для лески. Нужно потом закрепить на ней застёжку плоскогубцами, но я не умею, так что крепить будешь ты… Алессия скорчила дурашливую рожицу за спиной дочери — ох уж эти дети! — и спросила: — Чай или кофе, Шарлиз? — Кофе. Я и сама налью. — Сиди и собирай своё макаронное ожерелье. Кстати, Фрэнни, у тебя сегодня занятия начинаются в одиннадцать часов? — Ага. Мам, — она высыпала все макаронины на столешницу и горящими глазами посмотрела на Алексию. — Мам-мам, а можно я поеду в город с дедушкой? — Как он скажет, милая, — ровно отозвалась та. — Ну мам… — Все вопросы не ко мне, дорогая, — она выключила огонь на плите и выложила на четыре тарелки равные порции яичницы-глазуньи с длинными ломтями поджаренного бекона. — Ты будешь с нами яйца? — Да, — кисло сказала Фрэнни, нанизывая макаронины на леску. Шарлиз занималась тем же самым, и очень скоро, как раз к тому моменту, как Алессия накрыла на стол, ожерелье было закончено. — Вот и всё, — сказала Шарлиз и продемонстрировала Фрэнни застёжку, над которой пришлось здорово повозиться. — Как тебе? — Блеск! Супер-дупер! — просияла та. В тот самый момент, когда Алессия поставила тарелки на стол, а Фрэнни схватила готовое ожерелье, с улицы в кухню прошли двое. Ещё не подняв на них глаз, Шарлиз услышала, как радостно взвизгнула Фрэнни: — Дедушка! По плечам Шарлиз пробежали мурашки. Она, не поднимая глаз от макарон и бисера, которые собирала в прозрачный пакетик, слушала мужской хриплый голос, тот, что пониже и постарше, и уже хорошо знакомый голос Витале. Алессия упрашивала сесть за стол. Фрэнни пыталась перекричать всех со своей новостью, что у неё есть подарок. Потом мужчины вошли в столовую, и Шарлиз почувствовала, что напротив неё кто-то сел, заслонив собой утренний свет из окна. Набравшись смелости, она подняла взгляд. Да, это и впрямь был Донни Мальяно — сегодня только в белой полосатой рубашке, чёрном костюмном жилете и брюках. Он сидел за столом, перед тарелкой с дымящейся яичницей, и пар таял в воздухе на уровне его груди. Рубашку он расстегнул на одну пуговицу. Шарлиз тихо поздоровалась с ним, но он не ответил — к нему подлетела Фрэнни, цепляясь пальчиками за идеально пошитый жилет: — Дедушка, — почти прошептала она, так робко, что Шарлиз удивилась: за всё это время Фрэнни говорила только громко или очень громко. — У меня для тебя кое-что есть. — Правда? — хмыкнул тот и посадил девочку себе на колено, приобняв её за спину. — Что же, bambino? Шарлиз улыбнулась одними уголками губ, когда Фрэнни, смущаясь и сопя, достала из кармана своего форменного пиджачка длинную макаронную связку. Донни Мальяно делано схватился за грудь: — Mio Dio, какая красота, дорогая! Это мне? Ты это сама сделала? Фрэнни отдала ожерелье дедушке и уткнулась лбом ему в жилет, сказав совсем тихо: — Мне помогала Шарлиз. — О, — дон Мальяно тепло улыбнулся. — Так это, получается, ваш общий подарок, да? Я польщён. Гляди-ка, — и он аккуратно сложил ожерелье в карман брюк. — Это же grande valore, его нельзя носить абы как. Я потом поеду в банк и сложу его в сейф… Фрэнни хихикнула, болтая ногами. Она развеселилась, потому что подарок дедушке понравился — так он всё это обставил, во всяком случае. — …а не то кто-нибудь обязательно захочет его украсть, giusto? Вон, посмотри на Витале, — и он напоказ нахмурился. — Вито, что ты так пялишься на мой карман? Хочешь оттуда что-то спереть? — Непременно, — заявил Вито и кивнул из-за газеты Алессии, хлопотавшей с кофейником в руке. — Спасибо, всё очень вкусно. — Сперва поешьте, а потом читайте свои газеты, — проворчала она. — Шарлиз, ты тоже. Перестань возиться со всем этим. Фрэнни! Убери свои поделки со стола, ну же! Некоторое время все молчали и были заняты только едой. Алессия чудесно готовила, язык проглотишь — однако Шарлиз нет-нет, но посматривала на Донни Мальяно. Алессия это заметила, хотя виду не показывала. Она знала, мужчины всё прекрасно видят, но внимания этому не придают. Проглотив свой завтрак, Донни встал из-за стола первым, затем нагнулся к снохе и поцеловал её в щёку: — Я отвезу Фрэнни в школу, — сказал он и потрепал её по плечу. — Отдохни-ка, хорошо? — Как скажете, папа, — почтительно сказала Алессия. — Что приготовить к ужину? — Ничего не готовь, — поморщился он. — Сказал же, отдохни. Поужинать хочу в «Вест Луп». Шарлиз, — он впервые прямо взглянул на неё, и она вздрогнула, отставив в сторону чашечку с кофе. — Ты пойдёшь со мной. Будь готова к восьми: тебя отвезёт Фредо. О’кей? — Да, — растерянно кивнула Шарлиз. — Славно. Так, что ж. Пора за дело, — сказал Донни Мальяно, и Витале, вытерев губы салфеткой, тоже встал, хотя свой завтрак доесть не успел.∴ ════ ∴ ✦ ∴ ════ ∴
«Вест Луп» считался заведением очень приличным, а по мнению «Чикаго Ньюс» был одним из самых дорогих ресторанов. Официально оформлен на американца по фамилии Паскони, но на деле каждый сотрудник там, от администратора до полотёра, знал, кто был в нём настоящим хозяином и, разумеется, почётным гостем. Если Донни Мальяно требовалось устроить там встречу, даже в самые горячие дни, когда в «Вест Луп» было не пробиться, ему не смели отказать. Любимый столик вдали от окна, возле густой кадки с пышно растущим молодым инжиром, был для него свободен всегда. Донни предпочитал приватность и терпеть не мог азиатскую кухню, потому в «Вест Луп» её не подавали — только изысканные итальянские блюда с лёгким налётом домашней кулинарии. В тот день он зашёл в ресторан, даже не замечая, как с почтительной улыбкой перед ним возник администратор и отвёл к излюбленному месту. Донни сменил одежду, и теперь сорочка его была белоснежной, из гладкой шёлковой нити, а светло-серые пиджак и брюки, великолепно пошитые по фигуре, удачно скрадывали пару-тройку лишних килограммов, которые он так легко набрал на стряпне Алессии. Почему-то только сегодня он о них задумался, вытянув ноги под стол и выпив аперитив. Затем взглянул на наручные часы — «Патек Филипп Калатрава» из восемнадцатикаратного золота с платиново-перламутровым циферблатом. Такие же носили в своё время Лаки Лучано и Джозеф Боннано, которых Донни уважал, и немногим нужно было знать, что именно эти часы когда-то были у них на запястьях. Уже было без десяти восемь, а он велел приехать к восьми ровно. Непунктуальных особ он не любил, хотя понимал, что Шарлиз ему не любовница, не жена и не шлюха, и был готов великодушно простить ей пару-тройку минут опоздания. Но она его порадовала и приехала вовремя: он узнал ещё в окно свой чёрный мерседес. Фредо выкатился с водительского сиденья — паскуда толстобрюхая, м — и вежливо открыл дверь сзади. Оттуда показалась дивная ножка, обутая в чёрную кожаную туфельку. Затем выплыла и вся Шарлиз. Донни довольно поёрзал в кресле, закинув ногу на колено, и со слабой улыбкой наблюдал за тем, как она прошла к входу и толкнула стеклянную дверь в «Вест Луп», исподтишка выискивая его, Донни Мальяно, взглядом. Ай, хороша! Он отпил ещё немного коктейля и сощурился, наблюдая за Шарлиз. Наконец, к ней подошёл администратор и, ничего не спрашивая, провёл к Донни. Она явно не ожидала, что он будет здесь один. Может, в чьей-то ещё компании или с Витале. Не подозревая, что это не просто ужин, а ужин с конкретным смыслом, она поздоровалась и села напротив, в галантно подвинутое официантом кресло. Следом сразу принесли вина. Донни отослал сомелье и сам открыл бутылку красного сухого умбрийского, Сагрантино ди Монтефалько, а потом разлил вино по бокалам. Шарлиз немного зарумянилась, наблюдая за ним, и улыбнулась, когда он сказал: — За тебя, Шарлиз. Спасибо, что украсила мой вечер. Она промолчала, и оба сделали несколько глотков. Официант принёс меню — Донни от него отказался: повар и без того хорошо знал, что он берёт. Шарлиз тревожно посмотрела на строчки, листая дорогую белую бумагу, и Донни заметил: — Могу взять на себя смелость и заказать тебе ужин. Ты не будешь против? — Нет, — Шарлиз с облегчением отложила меню в кожаной папке в сторону. — Я неважный знаток итальянской кухни. — Зато я в ней хорошо разбираюсь. Не беспокойся, — он улыбнулся, но улыбка вышла почти хищной, — за месяц мы наверстаем упущенное. Почтительному юноше в фартуке, повязанном на бёдрах, и кипенно-белой рубашке Донни заказал spaghetti con le vongole — спагетти с моллюсками и петрушкой, а также минестроне с ньокки. С огромным удовольствием он рассказал Шарлиз, что моллюски эти — свежайшие, лучше во всём Чикаго просто не найти, потому что доставляют их ежедневно спецрейсом. Он также велел принести к столу сыр caciocavallo и ещё бутылку красного сухого. — Рад, что ты приехала в Чикаго, — он поднял бокал. — Тебе здесь понравилось? — Пока не могу сказать, — осторожно ответила она и решила дождаться блюд, чтобы не захмелеть. — Города я не видела толком, но из окна машины он выглядит очень интересно. — Ничего, успеется. Тебе всё понравилось дома? Если что-то будет нужно, скажи мне или Витале — он всё устроит. — Всё хорошо, мистер Мальяно, — Шарлиз поставила бокал рядом с белой сервировочной тарелкой. — Пожалуйста, — поморщился он. — Зови меня по имени. Если, конечно, тебя это не смутит. — Я постараюсь. Она аккуратно облокотилась о ручку кресла, в котором сидела — очень изящная в чёрном пиджаке с широкими накладными плечами, но не лишённая женственных округлостей. Тело под шёлковым кремовым платьем соблазнительно просвечивало. Губы, не тронутые никакой краской, были сами по себе едва не синими от тёмной, прилившей к ним крови. Ланьи карие глаза казались чёрными и манящими в зыбком обрамлении ресниц, бросавших стрельчатые тени на щёки. Шарлиз была незабываемо хороша, и Донни Мальяно вдруг остро пожалел, что поленился вчера приехать к ней, и беспокойно поёрзал в кресле. Впервые за долгое время он почувствовал что-то сродни желанию обладать — но не просто как красивой женщиной, физически. Он захотел, чтобы она полностью принадлежала ему. Но тем занятнее была её молодая наивность, тем интереснее и нежнее было смотреть на её осторожное, даже робкое поведение. Она была непохожа на девушек, которые охотились на мужчин в чикагских ресторанах, на светских мероприятиях и в гостевых салонах: Донни развлекался, наблюдая за Шарлиз и подливая ей и себе вина. Он улыбался, потому что всё про неё понял. Хотя она быстро сообразила, что к чему, и не стала строить из себя святую невинность — иначе не приоделась бы так, в платье с кулиской, красиво драпирующей пышную грудь, и не смотрела бы так томно из-под ресниц. Она была не так испугана и смущена, как в пансионе. Она догадалась, зачем её сюда привезли, и готова была сыграть по его правилам. Тем не менее, несмотря на это, она просто оказалась слишком молодой и неопытной, и не знала, как соблазнять взрослых мужчин вроде него. Быть может, свои чары она проверяла на юнцах — и с блеском! Но что делать с таким, как он? Как привлечь его? Донни это позабавило ещё больше. Он получал от вечера то, что хотел: приятную компанию, красивую женщину, новые, яркие чувства. Шарлиз нервничала, прятала руки в рукавах пиджака, иногда беспокойно смотрела по сторонам, но выпрямилась и оживилась, когда ей принесли минестроне и клёцки. Она не знала, то ли ей есть их прямо с супом, то ли взяться отдельно, и немного растерялась, когда перед ней поставили белый соус, песто и сыр. Донни, которому принесли bistecca fiorentina — мясо с кровью в прожарке molto al sangue, совсем сырое в самом центре — улыбнулся и отложил свои приборы. — Позволь я поухаживаю за тобой, — мирно предложил он и чуть подвинулся в кресле, чтобы быть ближе к столу и Шарлиз. — Ньокки едят с белым соусом. Можешь полить их прямо из соусника по вкусу… он не острый, а очень приятный. — Я их впервые пробую, — призналась Шарлиз и смущённо улыбнулась. — На что они похожи? — На тесто. Это тесто и есть. Так. А теперь добавь немного песто и сыра. Не бойся, бери прямо оттуда и клади себе на тарелку. Он держался очень уверенно, не смотрел ни на кого — только на Шарлиз, и выглядел представительнее всех, кто был в этом ресторане, хотя люди здесь собрались с достатком и статусом в обществе. Шарлиз вдруг вспомнила, как отец и мама раз взяли её на приём в Бостоне, и это воспоминание остро укололо прямо в сердце. Она почувствовала, как то и это события перекликаются друг с другом, чем-то отдалённо похожие — то ли обстановкой, то ли ощущением от них у самой Шарлиз. Она подцепила маленький ньокки на вилку и, сунув в рот, тщательно прожевала, запив вином. Донни уже разделал своё мясо, деловито спросив: — Ну что, как тебе? — Вкусно и нежно. — А, — он с улыбкой опустил глаза себе в тарелку. — Я знал, что тебе понравится. Попробуй их с супом. С супом ньокки впрямь были вкуснее, чем отдельно. Шарлиз с большим аппетитом съела эти блюда, пока Донни расправился со стейком. Бутылку вина они почти прикончили, и он попросил принести ещё одну. Шарлиз страшно удивилась. Ей-то казалось, они выпили всего по два бокала — и только. С третьего бокала она разговорилась. — Расскажи немного о себе, — спросил Донни и сощурился, немного ослабив узел галстука на шее. — Как ты оказалась в пансионе? — Дело обычное, у меня никого не осталось, — равнодушно сказала Шарлиз и пожала плечами. — Несчастный случай. Мы всей семьёй отдыхали на катере, пошла высокая волна. Мама поставила катер боком к ней, его перевернуло… Их с сестрой утянуло вместе с ним, мы с отцом как-то выплыли — помню, он меня вытащил. — Он тоже умер? — Не тогда. Позже, спустя несколько лет. Проблемы с сердцем. — Шарлиз взяла ложку, положила в неё спутанный клубок спагетти. — Стало плохо прямо в пробке. — Неприятная смерть, — покачал головой Донни. — Ты говоришь так, словно есть и приятная, — откликнулась Шарлиз. — Конечно. Умереть в глубокой старости во сне или в окружении родных и близких, тех, кто уважает тебя и кого уважаешь ты — думаю, это вполне приятно. — Так я об этом не думала. — Тебе ещё рано об этом думать, — ласково ответил он. — У тебя впереди целая жизнь. Налить ещё вина? — Да, конечно. Красное было так легко пить! Оно, словно шёлк, скользило по глотке и приятно обволакивало виноградно-цветочным вкусом с тонкими нотками солнца и инжира всё, от ноздрей до корня языка. Шарлиз опьянела, сама того не замечая, но не так, как это было от дешёвого пойла, которое таскал в пансионе Лейтон. В теле она ощутила лёгкость, язык стал развязан, во взгляде появился манкий блеск. Она думала, что вечер действительно выдался приятнее некуда, а Донни Мальяно показался вдвое привлекательнее, чем был до этого. До десерта за беседами, правда, вино всё же выветрилось, но соблазн узнать Донни поближе остался. Он расслабился и развалился в кресле, устало, но довольно глядя Шарлиз в лицо, и рассказывал ей какую-то забавную историю про то, как в юности Анжело, его старший сын, впервые пошёл на скачки и продул на тотализаторе приличную сумму. Забавно описывая, в каком ужасе был бедолага, Донни рассмешил Шарлиз — но тактично умолчал, что тотализатор вообще-то принадлежал ему, поэтому Анжело было бессмысленно бояться. Просто тогда он был не в курсе всех дел семьи, вот и решил, что проиграл кучу денег. А проиграв, пошёл с повинной к отцу. — Правда, с ним был Коди, — добавил Донни. — Он-то головы не потерял и, представь себе, решил, что это недурная мысль — угрожать парню, который принимал ставки, бутафорским пистолетом. Шарлиз рассмеялась, прикрыв ладонью рот. Она представила себе эту сцену и спросила: — А у них из-за этого не было проблем? — Что ты, — отозвался Донни и криво улыбнулся. — Парней по первости простили, тем более, полиция животики надорвала от смеха — лоботрясы с зажигалкой вместо ствола… — Я вчера познакомилась с ними, — вдруг сказала Шарлиз, и Донни вскинул брови, хмыкнув. — За завтраком. — Вот как? — Да. — И Шарлиз доверительно продолжила. — У тебя галантные сыновья. Коди даже поцеловал мне руку. Донни снова хмыкнул, но ничего не сказал — только поправил край салфетки на столе, смахнул несуществующие крошки с пиджака. Шарлиз что-то почувствовала. Некоторую перемену в его настроении, словно оно враз испортилось. Она не сразу поняла, отчего так вышло, но сообразила, что лучше сменить тему на ту, что будет касаться его самого: — У тебя очень красивый дом. — Рад, что он тебе понравился. — Голос стал звучать самую малость суше, и Шарлиз засомневалась: не придумала ли она это? Нет, не придумала. — Я его устраивал для большой семьи, но посмотри-ка — дети выросли и разлетелись по своим гнёздам, с жёнами я развёлся и остался один. Горько, конечно, что так вышло, но ничего не поделаешь — это обычное правило жизни. — Да, верно. — И она неловко замолчала. О чём было говорить? Если бы она знала, какие струны в душе дона задела, то замолчала бы уже давно. Не нужно было выбалтывать, что Коди Мальяно проявил к ней своё внимание. Донни выпил ещё вина, и пока цедил его из бокала, унимал вспыхнувшую ревность. Сын его был — блудливый кобелёк, этого Донни в нём не уважал. Женщин у него было много, и он не ругал сыновей за измены — главное, чтобы дома было шито-крыто и они не обижали жён и детей ради разовых потаскушек. Так сказать, умели выстраивать приоритеты. Но иногда ходить налево и терять голову от каждой юбки — это же совсем разные вещи, тем более, когда юбка эта принадлежала ему, Донни Мальяно. Он сузил глаза. С другой стороны, что толку гневаться на девчонку? Она молодая, не глупая, но наивная, и наивно сообщила ему это, не подумав. Нужно, конечно, научить её думать — без вопросов, но он хочет всё и сразу, а так не бывает. Можно сказать, она с ним была сейчас даже искренна. Донни отставил бокал в сторону и улыбнулся: — Мы здесь уже два часа торчим. Неплохо посидели, верно? — Да, — и Шарлиз улыбнулась в ответ, словно его улыбка озарила и её лицо. Донни это польстило. Они дождались десерта, за ним разговаривая теперь о бизнесе. Донни пространно рассказал, чем занимается — так, у него своё дело, связанное с ресторанным бизнесом и поставкой элитного алкоголя: сущий пустяк, в общем-то, если сравнивать со власть имущими в Чикаго. Но, тем не менее, он сейчас один из крупнейших импортёров итальянского алко в Америку, а это чего-то да стоит. Когда десерт был съеден, а вино выпито, Донни просто встал и предложил Шарлиз руку. Счёта ему не дали. Шарлиз этому удивилась, но не стала ничего спрашивать, хотя на лице её промелькнуло недоумение. Донни был доволен. Девчонка шустро соображает и не из любопытных. То, что надо. Администратор и официант рассыпались в благодарностях, что он почтил их ресторан своим присутствием. С собой ему завернули из исключительно дружеских пожеланий свежайший хлеб и сицилийские трубочки канноло с мёдом и сахаром — елейно сказав, что его спутницу грешно было бы отпустить без подарка. Донни сухо улыбнулся, но был доволен — это видно было по его сытому, добродушному, загорелому лицу. Он накрыл мясистой большой лапищей плечо администратора, и у того от страха едва не подкосились колени. А потом Донни Мальяно придержал для Шарлиз пальто и, набросив своё на плечи, вышел на свежий воздух. — Поедем домой? — тихо спросил он у Шарлиз и предложил ей локоть. Она кивнула, обхватив его предплечье своей рукой, и вздрогнула, оказавшись к нему слишком близко. От его тела веяло не просто теплом — жаром, и он был рядом, тяжёлый, статный, матёрый, большой. Шарлиз впервые ощущала нечто такое же впечатляющее, подумав, что быть возле него — всё равно что идти рядом с тигром или львом: страшно, но притягательно. И всё же он больше влёк её, чем пугал. Шарлиз знала — он недоговаривал, чем занимался, и не был во всём с ней честен, но была слишком разумна, чтобы надеяться на обратное. Он был птица другого полёта и не раскрывал всех карт: кто она такая, чтоб он вывернул себя наизнанку перед ней? Тем не менее, никто и никогда так не очаровывал её ни поведением, ни видом. Он слишком отличался ото всех, кого она знала, этот Донни Мальяно, и был личностью явно незаурядной, хотя другие в нём видели грубоватой внешности мужчину, похожего на бывшего телохранителя, с его-то короткой стрижкой и длинной мощной челюстью — только повзрослевшего и холёного, человека уже совсем другого статуса. Машина стояла на другой стороне от ресторана, и Шарлиз на тротуаре споткнулась. Обычно грациозная, как кошка, и быстрая, она теперь неловко завалилась Донни на плечо, и он успел её поймать, взяв в руки живое, тёплое тело. В его взгляде что-то зажглось, и он накрыл её руку своей, сунутой между его грудью и предплечьем. Они сели в мерседес, притом Донни придержал Шарлиз дверь и помог забраться внутрь. Потом устроился рядом и передал водителю бумажный пакет. — Это тебе гостинцы, Фредо, — весело сказал он. — Спасибо, босс, — ухмыльнулся тот, неловко повернувшись назад. Между его животом и рулём места осталось совсем мало. — Я гляжу, вы всё боитесь, что я похудею. — Конечно! — хрипло рассмеялся Донни. — Хорошего человека должно быть много, слышал такое? — Что-то вроде этого. — И он искоса, хитро взглянул на Донни в зеркало заднего вида, заметив, что тот так и вьётся вокруг девчонки. Ишь ты, как она его зацепила. Давненько босс так себя не вёл. Он, конечно, лицо держит и со всеми галантный — всё же воспитан он сицилийцем, но всегда заметно, если мужчина женщине пожмёт невзначай руку или легко, вскользь разгладит складку пальто на колене. Впрочем, Фредди с любовной риторикой кончил и занялся своим делом, больше на заднее сиденье не поглядывая: он знал привычки своего босса слишком хорошо. Они плавно тронулись и поехали. Шарлиз задумчиво смотрела в окно вбок, но не отвернувшись от Донни, а глядя как бы мимо него. Она давала ему возможность полюбоваться собой и своим профилем, и сама держала его в поле зрения. Они сидели так близко, что соприкасались плечами и коленями. За стеклом проплывал ночной Чикаго, между парковых деревьев блестела река. — Ты знала, что эта река — единственная в мире, которая течёт в обратном направлении? — спросил, улыбнувшись, Донни, аккуратно положив руку на спинку кресла, за плечом Шарлиз, и приобнял её. — Как это? — В тысяча восьмисотых в реку сбрасывали много мусора и нечистот. Она загрязняла Мичиган, — пояснил Донни и положил вторую руку рядом с бедром Шарлиз, себе на колено. — Власти и горожане решили за свой бюджет построить канал и повернули Чикаго-ривер вспять. Всё, конечно, поплыло в Миссисипи. — Город очень красивый. Здесь так много парков. — Даже больше, чем в Нью-Йорке, — в голосе Донни вдруг прозвучала гордость, будто ему было не всё равно. — Больше пятисот, если тебе интересно. — Ты любишь свой город? — словно невзначай, Шарлиз положила затылок ему на руку, откинувшись на спинку кресла, и едва сжалась, когда Донни Мальяно подвинулся к ней ближе, роняя тень. — Я здесь не родился, — тихо ответил он. — Правда? — она покачала головой. — Чикаго тебе к лицу. — Мне много кто это говорит. Он взял её за подбородок и повернул к себе, едва коснувшись губами её губ, а потом остановился: что будет дальше? Шарлиз замерла. Миг, когда он был рядом и ждал её прикосновения, тянулся очень долго: потом Донни всё же поцеловал её первым. Губы их сомкнулись, и Шарлиз неожиданно подумала, как изобретательна природа, создавшая людей так хитроумно, что их тела идеально дополняют друг друга в моменты близости. Она коснулась лацкана его пиджака, перебрала ткань в пальцах и положила ладонь ему на грудь, слыша гулкое, ровное биение удивительно сильного, громкого сердца. Донни коснулся её талии под пальто, притянул Шарлиз к себе, а сам привалился спиной и плечом в угол кресла. Она потянулась за ним, очаровательно-юная, малоопытная, но со взглядом удивительно взрослым — и он отстранился, всмотревшись в её зарумянившееся лицо. — Indecentemente buono, — сказал он с покровительственной нежностью и едва не отеческой лаской. Он погладил её по волосам, забрав их за уши, и повторил. — Indecentemente… Шарлиз украдкой посмотрела вбок, на водителя. Тот делал вид, что ничего не замечает и не видит: ему дела нет до того, чем и с кем занимается его босс на заднем сиденье своего мерседеса. Когда у него был лимузин — какое-то время это было модно в Нью-Йорке, но Донни быстро понял, что для чикагцев лимузин — лишняя морока и головная боль на улице — там ещё водилась специальная шторка. Это куда ни шло. Но у Фредди эта шторка была в уме. Он ловко научился попросту не замечать того, на что смотреть не полагалось, и он знал, как босс уважает его за это. Шарлиз коснулась запястья Донни Мальяно, понимая, что этот вечер не просто так подвёл её к такому моменту. Всё было запланировано. Она призналась себе, что этот мужчина ей не противен, более того — её влекло к нему весь ужин, и вчера она была даже разочарована, что не увиделась с ним. Так хочет она продолжить сейчас начатое? Или нет? — Что я могу для тебя сделать? — спросила она очень тихо и определила свой выбор. Донни Мальяно улыбнулся. Зубы у него были белые, мелкие, как у глубоководного хищника. Глаза в окружении усталых морщин — выцветшие и блёклые, как океанская зелень на просвеченном солнцем дне. — Всё, что ты пожелаешь, — сказал он. — Сегодня я твой. Уже потом Шарлиз поймёт, что эти слова — его условный сигнал для неё. Если он хотел чего-то конкретного, впоследствии говорил это прямо и без обиняков. Если хотел отдаться ей и отпустить контроль, делал это, не раздумывая. Но в тот вечер она услышала это впервые и абсолютно потеряла голову. До того дня она много раз слышала о химии, возникающей между людьми. О той странной плотской связи, когда тебе приятен вкус, запах и физический контакт с человеком на уровне касания и всей палитры ощущений. Она думала, это какая-то ерунда, о которой пишут в женских журналах и говорят другие девушки. Она никогда и ни с кем этого не ощущала — ни со своим первым парнем, который пах обыкновенно и не вызывал у неё никаких особенных чувств, ни даже с Лейтоном, который нравился ей — определённо, очень нравится, но не на таком почти животном уровне. Она коснулась пряжки дорогого кожаного ремня, узкого, как чёрная лента, и ослабила его. Потом аккуратно расстегнула пуговицу на брюках и потянула за язычок «молнии». Она старалась не смотреть Донни в лицо и в глаза, только видела, как несколько раз выше обычного поднялся его живот, и слышала, как он шумно вздохнул, когда она сунула узкую ладошку в прорезь брюк, под чёрное бельё, и почти сразу накрыла место между ног своей головой. Донни Мальяно откинул затылок на кожаный подголовник и несколько раз вдохнул и выдохнул, уже тише, но всё ещё со странным давящим чувством в груди. Он коснулся тёмных волос Шарлиз и мягко убрал их назад, чтобы они не лезли ей в лицо. Он умел быть и бережным, и чутким, и нежным, когда этого хотел — и сейчас он хотел. То, что сделала эта девочка, не было ни вульгарным, ни пошлым. Оно было чувственным и почти любовным, и Донни оценил её жест. — Давай потише и по длинному маршруту, Фредо, — сказал он ровным голосом, хотя говорить так было трудно — Шарлиз обжала ему головку губами и робко, мягко посасывала её, пряча зубы и стараясь совершенно не касаться ими кожи. Она делала это разок своему бойфренду. Тогда ей не понравилось, но ему — ему понравилось очень. Он намекал, что хочет ещё, но Шарлиз фыркала и морщила нос. Сейчас она поняла, что проблема была не в самом процессе, а в человеке, с которым она это делала. Ей не было противно, хотя на вкус выделившаяся смазка казалась горькой. Ей не хотелось скорее со всем закончить, хотя широкая, венистая плоть заполнила её рот, раздражая нёбо. Она и сама возбуждалась, чувствуя неясное, тягучее томление в бёдрах, сводящее бока до экстаза. Не сказать чтобы ей так уж нравилась эта ласка. Просто ей нравилось то, как на неё реагировал Донни Мальяно. Он легонько придерживал её за плечо, смотрел за тем, как она двигает головой, и медленно сходил с ума — впервые за столько лет. Ему снова очень захотелось закрыть Шарлиз где-нибудь в своём доме, закрыть и спрятать, оставить только для себя, чтобы лишь одному любоваться ею и обладать. То же самое он чувствовал по отношению к Доре, но тогда он был молод, и он ещё плохо себя знал. Теперь знал хорошо. Так хорошо, что понял: всё по-серьёзному, он не ошибся, когда указал Витале на эту девчонку. У него на людей был глаз не зря намётан. Шарлиз опустилась ниже, вжалась лицом ему в пах и заглотила член глубже, сдавленно кашлянув. Она чинно сложила руки на колене Донни, точно кошка, лакающая из блюдца, и он нервно усмехнулся, подумав об этом. Когда пришло время, он вздрогнул, подался бёдрами вперёд. Шарлиз всё чувствовала и не отстранилась, сделав несколько глотков. И когда всё кончилось, Донни поднял её лицо за влажный подбородок и посмотрел в глаза и на мокрые глянцевые губы. В его смягчившемся, посветлевшем взгляде было много покоя. Он молча взял её за руку и обнял, уложив тёмную хорошенькую голову себе на плечо. Ему понадобилось секунд восемь, чтобы застегнуться и привести себя в порядок. Шарлиз ехала, глядя в окно на проплывающий ночной Чикаго, и думала, не сделала ли она что-то лишнее — но Донни Мальяно не выпустил её руку из своей, осторожно поглаживая то ладонь, то пальцы, и был сыт и доволен. К особняку они подъехали около одиннадцати. Фредди впрямь не торопился, но вёл безупречно. Когда машина остановилась, Донни помог Шарлиз выйти, поправил полу её пальто и, держа за руку, повёл по ступенькам в дом. — Ну что, — сказал он уже там, — ты хочешь немного выпить, или сразу пойдёшь спать? — Я… — Шарлиз смутилась. Прочистила горло. Впервые после долгого молчания собственный голос показался чужим. — Я не знаю. А чего хочешь ты? Ему это очень польстило, и он улыбнулся. Он помог Шарлиз снять пальто, повесил его в стенной шкаф в прихожей вместе со своим и сказал: — Завтра денёк не из лёгких, ну, ты понимаешь, рабочие вопросы. — Для меня тоже найдётся какая-нибудь работа? — осмелилась Шарлиз. Донни рассмеялся, снял пиджак и остался только в жилете и рубашке. То ли крой был так хорош, что выгодно подчёркивал его фигуру, то ли он сам держал себя в хорошей форме. Шарлиз не понимала, может, выпитое вино заставляло её так думать, или он впрямь привлекал её, но поймала себя на мысли: ей хотелось бы снять с него этот костюм. Полностью. — Il mio bambino, — он покачал головой. — Ты уже работаешь. Твоя работа — сопровождать меня, наполнять этот дом смехом и улыбками, женским теплом и обаянием. Признаюсь честно, мне этого очень не хватало. Иногда ты будешь сопровождать меня на разных мероприятиях как спутница. Тебе это не претит? — Нет. — Ты славная девочка, — он сощурился. — Назавтра, я думал, ты составишь компанию Рите: она собирается в город, что-то там посмотреть в магазинах. Заодно полюбуешься на Чикаго. И если мне удастся приехать вечером домой, прошу встретить меня и приготовить пару чашек кофе в кабинет — вот и все твои дела. Он подошёл к ней ближе и поцеловал в лоб, наклонившись для этого. — Теперь иди к себе. Я ещё буду работать, — он начал расстёгивать манжеты рубашки. — Может, допоздна. — Если хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь выпить сейчас, — робко сказала Шарлиз. Донни Мальяно усмехнулся и снова покачал головой. — Нет, иди. Ты свободна. Доброй ночи. «Ты свободна» немного укололо её, будто он сказал это служащей. Всё, что было до того между ними, с этими словами не вязалось. Но Шарлиз вспомнила, зачем и в качестве кого сюда приехала, и, совладав с эмоциями, сказала «спокойной ночи» и поднялась к себе. Подумав, хотела закрыть дверь на защёлку, но всё же оставила её как есть, переоделась в ночную рубашку и уснула как убитая.