Акулий король

В международном аэропорту Филадельфии было так много такси, что огромный мерседес, похожий на дорогущую яхту среди утлых лодчонок, едва сумел втиснуться на парковочное место. Водитель успел дважды выбраниться, опустив окно, притом бранился так грубо, что Шарлиз даже опешила. Витале будто его не слышал: он изучал какие-то бумаги, держа на коленях кожаный портфель, и снова взглянул на наручные часы, когда мерседес остановился против входа. — Двадцать минут до самолёта, мать твою, — бросил он водителю и мотнул подбородком. — Пойдём, живее. Шарлиз не сразу поняла, что это было сказано ей, и немного замешкалась. Витале вышел первым, взял из багажника её сумку, сложил наплечный ремень вдвое и понёс в руке. — Ты собралась лететь завтра? — он через плечо взглянул на Шарлиз: она с осторожностью захлопнула за собой заднюю дверь. — Нет. — Нет? Тогда шевелись. Его человек остался у машины на всякий случай — кому как не Витале знать, что порой может случиться что угодно, и тогда тачка должна быть на ходу. Витале широким шагом прошёл до автоматических стеклянных дверей, Шарлиз была по правое плечо и взволновано смотрела по сторонам. Она давно не летала, и понимая, что сейчас придётся сесть в самолёт, чувствовала, как её подташнивает от страха. Внутри аэропорт был как джентльмен с иголочки: блестящий, только что отремонтированный, с белыми стенами и окнами в пол. Такси на парковке было столько, что не продохнуть, а людей внутри оказалось на удивление мало. Витале остановился, быстрым ястребиным взором окинул весь первый этаж и заторопился к стойке регистрации. Документы там смотрели быстро. Витале и Шарлиз летели первым классом, к тому же, опаздывали. К ним подошли по-особому внимательно. Сотрудник пропустил их и попросил идти за ним. Всё было впопыхах: Шарлиз, отдуваясь из-за быстрого шага, почти забыла о боязни полётов, но, когда вошла в стерильную зону, снова перепугалась. — Мы без багажа, — сразу объявил Россо работнику в синей форме. — Только ручная кладь. И побыстрее, у нас пятнадцать минут до вылета. Сумку проверяли в спешке, едва не вывернув — но Витале проворчал: — Кроме её хлопковых трусиков по доллару вы там вряд ли найдёте что-то интересное. — Такая у нас работа, сэр, — равнодушно ответил тот. — Лишь бы не пришлось ради вашей работы задерживать ваш же рейс, — заметил Витале. Ему в глаза пристально посмотрели — потом отдали сумку. — Сюда, пожалуйста. Сотрудник сопровождал их до гейта и вывел к трапу: в самолёте уже задраивали люк. В спешке у Витале оторвали от билета корешок, пожелали счастливого пути. Витале и Шарлиз вручили на попечение улыбчивой стюардессе в синей пилотке. Шарлиз поднялась по трапу, пытаясь унять в коленях дрожь, и вяло последовала, не чувствуя ног, за Витале. Его спина в бежевом костюме заслонила весь проход. Шарлиз заметила пару недовольных взглядов, которые бросали на них пассажиры, но куда больше внимания она обратила на огромные кожаные кресла друг против друга, накрытые белыми до скрипа салфетками: кресла эти образовывали в некотором роде закрытые кабинки. В центре каждой были откидные столики. Россо сел на своё место, кивнул Шарлиз, и она тоже села напротив него, выглянув в иллюминатор и тут же мучительно прикрыв глаза. Витале на это обратил внимание, но не спросил, что так: догадаться несложно, у девчонки аэрофобия. В бизнес-классе стояла тишина, разбавляемая приятной музыкой из динамиков. Сразу после того, как самолёт взлетел, оторвав шасси от земли, стюардессы прошлись по салону, уточняя у пассажиров, требуется ли им что-либо. Витале сразу спросил вермут — себе, и шампанское — Шарлиз. — Выпей, — бросил он, вытягивая ноги в бежевых брюках. Они чуть задрались, и Шарлиз увидела тёмно-коричневые носки и такие же, цвет в цвет, кожаные ботинки. — Полегчает. Витале Россо сразу достал из портфеля бумаги, скреплённые скобой, и углубился в чтение. Иногда он что-то черкал в них ручкой, отвлекаясь только на вермут. Когда один стакан опустел, он поболтал льдом по стенкам и спросил ещё. Шарлиз держала высокий охлаждённый бокал и цедила шампанское понемножку: оно было явно дорогим. Возможно, настоящим, а не просто игристым вином. Она неторопливо прикончила первый бокал и робко отставила его на столик; Россо тут же заказал второй. Он знал, что скоро пойдут на посадку, и девчонке лучше ничего не есть, иначе может блевануть. И алкоголь ей сегодня совсем не помешает. Выпьет, расслабится: так ей будет легче свыкнуться со всем, что случится дальше. Приземлились спустя два и четверть часа, вышли в новый гейт в Международном аэропорту О’Хара. Людей там было гораздо больше. Сойдя с трапа, Шарлиз поёжилась: это была уже не Пенсильвания, где сентябрь стоял на удивление жарким, а Чикаго — здесь воздух выхолаживал пронзительный ветер с озера Мичиган и, судя по мокрой взлётно-посадочной полосе, недавно прошёл дождь. Джемпер у Шарлиз быстро продуло, стало зябко, но Витале Россо, шедший рядом с её сумкой и своим портфелем в руках, набросил пиджак ей на плечи. — Спасибо. Витале только подмигнул: — Мы же не хотим, чтобы ты приехала к мистеру Мальяно простывшей, верно? «Уже не к господину? Ладно». Они влились в толпу и вошли в здание аэропорта — новое, сверкающее, действительно огромное, солидное, всё стеклянно-бетонное. Из окон там, вдали, был виден город и хрустальные небоскрёбы, теряющиеся в утренних облаках. Небо на западе было затянуто тучами, но на востоке ветер разбередил его пыльно-розовыми облаками. Залюбовавшись видом, Шарлиз остановилась. — Эй! — Россо развёл руками. — И долго мы так будем стоять? У него, верно, ни минуты свободной не было. Шарлиз взглянула на большие электронные часы под потолком, сменяющие секунды и минуты над головами безразличных людей, торопящихся кто на рейс, а кто с рейса. — Извините. Здесь слишком красиво. Витале терпеливо вздохнул. Теперь носиться ему с этой пигалицей, она же, чёрт возьми, пока совсем не вкуривает, куда и зачем попала. Он через коридоры и залы, знакомые, как комнаты собственного дома, провёл её к выходу. Таксисты наперебой предлагали свои услуги, обступив пассажиров — за каждого дрались, как тигры, но Россо уже встречали. Фредди стоял неподалёку, за их спинами, спокойный и непоколебимый, с достоинством выкатив вперёд необъятный живот в чёрном, хорошо пошитом костюме. Потел он всегда свински, и Витале подозревал, что пиджак не снял именно поэтому — не хотел показывать жёлтые пятна от пота на рубашке. Фредди Патернити работал у Донни уже лет двадцать пять, если не больше, и всегда был его водителем. Витале слышал, когда-то Фредди был тонким, даже тощим, и костюмы на нём болтались, но, видимо, любовь к светлому пиву и пасте сделали своё. Он стоял возле чёрного мерседеса R129, почти близнеца тех машин, на которых Мальяно раскатывался в Пенсильвании; роскошного, но с виду неприглядного — так, скользнёт смурной тенью вдоль небоскрёба, почти незамеченный близ астон мартина или бентли. Колпаки на шинах блестели серебром и были явно сделаны на заказ; намытая тачка тоже сияла. Витале ухмыльнулся. Фредди свою малышку обожал и водил как Бог: может, поэтому босс с него тоже пылинки сдувал? — Фредди! — Витале хлопнул его по плечу и обнялся. — Я даже скучал, здоровяк! — Да, шеф, я тоже, — улыбнулся Фредди и взял у него сумку Шарлиз. — Сложу в багажник? — Не вопрос. Слушай, Фредди, — Витале потёр ухо, — он дома? — Пока нет, но велел везти туда. Доброго дня, — как бы между прочим сказал он Шарлиз и не стал слушать её ответ. — Но сам пока на Уэкер Драйв. — Ага. Тогда вези, куда сказал, — Витале открыл дверь Шарлиз, та не без волнения села в мерседес. — Честно, с дороги хочется просто лечь и не двигаться. — Понимаю. — Это, кстати, Шарлиз, — сказал вдруг Витале, когда все устроились в машине. — Шарлиз Кане. Будет стажироваться у босса. Ты имей в виду, можете ещё не раз пересечься. — Ладно. Фредди повёз. Он водил всегда неторопливо, никуда не спешил, не гнал, соблюдал все правила — даже на светофорах трогал не как гонщики, поджимая газ, а спокойно. Но Фредди обладал удивительным талантом во всех местах оказываться быстрее прочих. Витале был с ним как-то раз на деле: он диву давался, куда девалась завораживающая леность Фредди — там он был словно возница на римской колеснице, быстрый, резкий, непредсказуемый. Сейчас он ехал по пригороду к центральному Чикаго, чтобы показать Шарлиз все его красоты — видно, какое-то распоряжение босса, не иначе, или срезал бы, как обычно, через побочные улицы. Шарлиз прилипла к окну и наблюдала просыпающийся город с таким интересом, что Витале даже улыбнулся. — Что, нравится? — спросил он. — Здесь очень красиво. — Шарлиз помедлила. — И так много высоток. — Чикаго называют «городом ветров». Небоскрёбное строительство тут только развивается. Местные воротилы страсть как любят устраивать офисы этаже на пятидесятом, например. — Витале рассказывал и получал абсолютное удовольствие с выражения лица Шарлиз. Она даже не скрывала своего восторга. — Город ветров? А почему так? — спросила она. — А один писака выкатил давно ещё статью… У нас была одна важная выставка, на ней собрали кучу политиков и толстосумов. Они шесть часов кряду несли какую-то пургу и ни одного намеченного вопроса так и не решили. — Витале хмыкнул. — Ветер языками гнали, ясно? — Ясно. — И Шарлиз тоже ухмыльнулась. Чикаго ей нравился: чистый, серебристо-серый, каменный, с островками зелени в парках и по бордюрам. Он ей напомнил родной Питтсбург, пусть даже немножко — та же водная гладь, окружившая высотки, те же стеклянно-бетонные стены. После четырёх лет в пансионе Шарлиз жадно цеплялась взглядом за дома и улицы. Ей почему-то показалось, что она вернулась домой. Миновав бизнес-центр и проехав мост на Кларк-стрит, Фредди свернул к побережью, к элитным районам, где богачи разбивали свои дома и коттеджи в окружении частных владений. Вдоль береговой линии замелькал небесно-голубой Мичиган, отливавший сталью только на большой глубине. С индейского Мичиган переводилось как «большая вода». Шарлиз глядела на огромную её толщу, на слабые волны, шедшие по глади, и недоумевала, где же край — горизонт был весь залит водой, будто Мичиган был не озером, а морем. Возле него даже дышалось вольнее. Фредди свернул за купу деревьев у берега, проехал по живописной дороге под нависшими изумрудными кронами, едва тронутыми золотом и багрецом. Началась улица Голд-Кост, показались крыши роскошных домов. В самом конце, в тупике, огороженном каменной оградой выше человеческого роста, был и особняк Мальяно. Не то чтобы он был здесь самым роскошным, но самым защищённым, охраняемым и приватным так точно. Возле большого дома стоял дом поменьше: там жил с семьёй Анжело, второй сын Донни. Вместе с Донни большой особняк делили младшие, Пол и Лука. Они пока набирались ума и из-под родительского крыла ещё не вылетели. Донни подумывал отстроить третий дом, чтобы поселить там Риту, но муж её был категорически против — а Рита ему в рот заглядывала, хотя отца любила до одури сильно. Витале думал, что терпение Донни Мальяно к муженьку своей любимой дочери — это только вопрос времени. Даже самая полная чаша рано или поздно перельётся: если так выйдет, может статься, что Карл где-нибудь задержится после работы и наткнётся на шайку головорезов. А может, ему подрежут тачку по дороге домой — как знать? Столько сейчас водится ублюдков, никакого спокойствия. Чикаго вообще считают бандитским городом, опасным городом, городом преступных группировок и беззакония — и не зря. Витале выжидал, когда это случится, и мог только молиться, чтобы ускорить процесс. Вскоре мерседес подъехал к автоматическим воронёным воротам искусной ковки. На территории стандартно была охрана — Витале заметил только двух, но третий был где-то ещё, может, на обходе. Они слонялись словно без дела, в руках оружия не держали и вели себя спокойно, никто и слова бы не сказал, что они кого-то стерегут. Но Витале знал, что время сейчас неспокойное: Джо Айела из Чикагской группировки беспокоил Донни уже второй месяц, а если Донни был обеспокоен, значит, жди беды — попусту он не волновался. Мерседес въехал в открытые ворота, дал круг близ пышной клумбы перед крыльцом и остановился. Шарлиз подавлено молчала и мяла пальцы. Когда миновали охраняемую зону и шлагбаум с табличкой «Голд-Кост», она поняла, что везут в частные владения. Здесь была не то чтобы глушь… Но людей не дозовёшься, если потребуется помощь. За такую ограду не сбежишь. Они проехали два охранных кордона, ворота запирались с пульта. Шарлиз почувствовала себя запертой в клетке, но рыпаться было поздно — всё, крошка, на дверцу накинули замок. Она беспомощно понаблюдала за тем, как вокруг машины кружат мужчины, наверное, охранники, и последовала за Россо, когда он велел ей выйти. А славный здесь воздух. Она вдохнула глубже: да, хороший. Свежий, озёрный, глубокий, и пахнет чем-то… жимолостью, что ли, или туберозой. Она посмотрела вперёд, где было озеро, закрытое густо растущими деревьями. Каштаны, остролистые клёны, а дальше — рослые дубы, и через дубовую рощу, верно, был проход к Мичигану. Вот так да, дом на берегу озера. Шикарный дом. Шарлиз осмотрела его, не представляя, чем должен ворочать человек, чтобы отгрохать и содержать этакую громадину. Всё здесь было красивым и по-напускному простым: и острые коньки светло-серых крыш, и широкое каменное крыльцо, ведущее на террасу под сентябрьским солнцем, и гараж в кирпичной облицовке на две арки, где поблескивали прямо из темноты фары ещё одной машины. Светло-бежевые стены, почти белые, хранили разве что следы от ветра по краске и штукатурке. Длинные окна гостиной глядели прямо во двор на клумбу, ещё одни, пятиугольные, в комнатке под отдельным конусом крыши, глядели ещё и на задний дворик, весь залитый светом и поросший изумрудной травой. В ней редко желтели мясистые кленовые листья, газон был ухожен так, что играл под ветром, точно богатый, туго набитый мех. Дом был в два этажа плюс чердак. Второй — такой же, но с большей площадью первого этажа — раскинулся совсем рядом и стоял торцом, как бы отвернувшись, но там был сквозной проход в новый дворик. Шарлиз углядела только пёстрый край, кажется, детской площадки. — Ну что, пойдём? — спросил Россо, закурив. Всё это Шарлиз рассмотрела секунд за десять-двадцать, не больше, но и их Витале соизволил оставить за ней, чтоб она малость пообвыклась, поняла, куда попала. Судя по её лицу, она всё поняла, потому что кивнула и спокойно последовала за ним, без истерик, гримас, нервов и кривляний. Нормальная девчонка, подумал он и позавидовал умению дона видеть людей насквозь. Вряд ли Донни Мальяно связался бы с человеком ненадёжным, пусть даже речь шла не о деле, а о женщине, которую он захотел. Но даже здесь он проявлял какую-то звериную осторожность и почти сверхъестественную смекалку, не подпуская к себе никого, кто мог бы добавить проблем в его жизнь. К слову, проблем хватало — он сейчас, верно, один на встрече с Джорджем Айелой. Витале вдруг страстно захотел оказаться там, в его кабинете, возле большого письменного стола, слушая, что ему говорят эти mincchione. Хотел бы он и послушать, что дон им ответит. Уж он такой в ответах был… просто песня. Так гладко стелет, что вряд ли уснёшь — разве только беспробудно. Настоящее искусство. Витале, конечно, не знал пока, что Айела был из числа тех, кого слова ничуть не трогали: их хоть тысячу раз дерьмом обзови, всё неважно. Они хотели его связей с политиками и поддержки — у Донни всё это было, у них нет, но они жадно желали этого, напором, наскоком пытались договориться, потому что управляли отчаянными ребятами, не такими осторожными и учёными, какими были люди у Мальяно. Сравнивать подходы Айела и Мальяно — всё равно что устроить бой и в один угол ринга поместить взбесившуюся собаку, а в другой — профессионального хладнокровного бойца. Вопрос спорный, кто победит, но полечь могут оба с большой вероятностью: Донни это не устраивало. — Как тебе местечко, а? — вслух спросил Витале, всё это прокрутив в голове. Сейчас у него была другая забота: надо разместить девчонку и ехать по делам. — Какое озеро тут. Какой воздух. А? — Да, прекрасный, — отозвалась она. — Ты иди-иди, не стой столбом. Жить будешь на втором этаже, в хорошей комнате, с видом на Мичиган. Тебе понравится. Он постарался. — Добавил он, стараясь накинуть Донни очков бонуса. Вот же! Постарался! Ему и стараться не нужно было… Всё здесь принадлежит ему, он всему хозяин — от ворот до озёрного горизонта. Шарлиз тогда не знала, что владения его распространялись далеко за пределы собственного дома. Она спрятала улыбку, которая могла бы значить — «хватит его нахваливать, я уже разгадала вашу тактику», и поднялась за Витале по ступенькам. Они шли по террасе, когда одна створа тяжёлых, двойных дубовых дверей открылась, и навстречу им вышла молодая американо-итальянка. Волосы у неё были волнистые и воздушные, чёрным облаком объявшие приятное скуластое лицо с удивительно выразительными чертами. Всю копну она забрала заколкой с газовым бантом винного цвета в небрежный пучок на затылке. Кожа была золотистой и смуглой, того же оттенка, как у Донни Мальяно, разве что светлее тоном. Смоляные тонкие брови она словно в удивлении приподнимала, и они чернели запятыми близ узкой переносицы. Как у любой итальянки, нос казался малость крупноват, но не портил её. Рот, небольшой, но чувственный, скрывал едва заметную щербинку между белыми крупными зубами. Она была одета в чёрное платье за колено с белым воротником и воланами на запястьях, на плече несла аккуратную бархатную сумочку в цвет банта. Её звали Рита Вудхаус, она принадлежала к Семье Мальяно и приехала наутро после УЗИ, чтобы навестить отца и лично рассказать ему, как побывала у врача, но не нашла Донни ни в кабинете, ни в других комнатах и уже торопилась к себе в квартиру на Логан Сквер. Увидев Витале, Рита радостно улыбнулась и поспешила обняться: он уже раскинул в стороны руки и радостно привлёк её к себе. — Слушай, principessa, почаще бы ты сюда заезжала! — сказал он, сжимая вокруг неё объятия очень бережно, будто боялся ей навредить. — Сколько мы с тобой не виделись? — Месяц, Витале, не утрируй! — она похлопала его по спине. — Да? А мне показалось, прям вечность. — Ну тебя, — она притворно смутилась и отодвинулась от него. — Я вообще-то заехала к папе. Где он прячется? — Здесь его точно нет, — с добродушной улыбкой сказал Витале. — Может, останешься до вечера? Поужинаешь с нами. Она покачала головой, взяв его под локоть: — Нет, не могу, дома меня ждут. — Какая жалость. — Глаза у Витале смеялись. — Ну сделай хоть раз исключение, не помрёт без тебя муженёк. — И не уговаривай, а то соглашусь! И он, и она знали, что это был просто дружеский флирт, чистой воды блеф: Рита уже два года, как вышла замуж, не ужинала и не обедала дома у отца, разве что на большие праздники, а всё потому, что Карл был против. Общество тестя и других родственников жены он насилу выносил, но любил Риту, насколько на то был вообще способен, хотя порой напоминал себе об этом и даже думал, не оставить ли её. Всякий раз, возвращаясь к себе в квартиру после того, как гостили у Мальяно, Карл ничего не говорил жене про её папашу и братьев, но у него на лице было написано: он считал их бандитами, отъявленными головорезами — всех до одного, хотя при нём ни один из них ни разу не выкинул чего-нибудь этакого. Большой загадкой было даже для дона, как этакий долдон проник в сердце к Рите. Он и терпел его только из-за дочери, иначе деваться было некуда — Рита, которую до встречи с ним интересовала только живопись, как кошка влюбилась в этого носатого еврея с вьющимися чёрными волосами, всегда гладко выбритого, худощавого, в свободном костюме за двадцать четыре доллара из магазина готовой одежды. Всё это заставляло дона болезненно морщиться: он хотел видеть рядом с дочерью не такого человека. Он видел Карла насквозь и боялся, что тот может предать и продать Риту, как-то навредить ей, мелочно притом, ударом из-за угла, а это порой ещё опаснее, чем атаковать в лоб. Он не доверял Карлу, короче говоря, а Карл хорошо это чувствовал и знал: Донни Мальяно на него зуб точит и в случае чего не оставит от него мокрого места. Так что Карл избрал самую верную позицию для человека беспомощного и мелочного, и не желающего делать дона Мальяно своим другом и тем более — дорогим родственником: он просто решил его игнорировать, насколько было возможно, и способствовал тому, чтобы Рита тоже реже виделась с ним. Пока, два года брака, это выглядело более-менее пристойно. Теперь вот Рита забеременела, и для Карла это стало плохой новостью, потому что значило только одно: тестя в его жизни станет куда больше прежнего. И по печальному блеску в глазах Риты Витале Россо видел, как та хотела бы никуда не ехать, а остаться дома, поболтать о том о сём с сестрой и братьями, встретиться с племянниками и племянницами, а главное — с отцом, ближе кого у неё не было за всю жизнь. Быть может, только никчёмный муж, который — это в Доме Мальяно знали все — тестю в подмётки не годился. Несмотря на то, что Рита и сама это понимала, ослушаться мужа она не могла. Витале поднял руки, словно сдаваясь, и покачал головой: — Ну, как знаешь, principessa, моё дело — предложить. Скажи-ка, — он оживился, ему в голову пришла вдруг отличная мысль, — ты не видела Алессию? — Нет, — нахмурилась Рита. — Может, она у себя? — Может, — согласился Витале и взял за плечо Шарлиз, подвинув её вперёд. Рита её прекрасно видела и до, но деликатно не обращала внимания, пока не представят: мало ли, кто это может быть. Случайные люди здесь, конечно, не появлялись, но кто знает — вдруг она с Россо, или приехала к Коди… — Послушай, я хочу тебя кое с кем познакомить. Это Шарлиз Кане, — он вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел как бы сквозь Риту. — Она — гостья твоего отца, приехала из Пенсильвании. Будет его личной помощницей. — Я здесь прохожу стажировку, — сказала Шарлиз и осеклась тому, как глупо и наивно это прозвучало. Всем всё и так было ясно, даже без её попыток отмазаться. Рита совершенно не смутилась, хотя слова «гостья», а уж тем более «личная помощница» сразу подразумевали «любовница». У этой Шарлиз Кане было совершенно непроницаемое, спокойное лицо, не дружелюбное и не надменное в то же время — а в своём роде странное, словно она одна не понимала скрытых смыслов, замаскированных под простые слова. Шарлиз протянула Рите руку, пожала её: Рита вскользь вгляделась ей в лицо, на котором не было ни следа косметики; только хранилась какая-то усталая бледность. — Рада знакомству, — сказала Рита, но эти слова ничего не стоили. — И я, — поддержала Шарлиз. — Вы же Рита, верно? Мистер Мальяно о вас очень тепло рассказывал. Витале это удивило. Дон, конечно, мог быть откровенным и сердечным, когда это нужно было — но о детях говорил редко и неохотно, мельком, с отцовской любовью, но не акцентируя внимание. Показывать свою привязанность к кому-то конкретному в его деле было неразумно. Но раз он захотел поделиться этим с Шарлиз, верно, эта девчонка чем-то да запала ему в душу. Или он просто решил её так к себе приманить? — Мне это очень приятно, — улыбнулась Рита. — А теперь простите меня, я правда поеду. — Погоди. — Витале вдруг спохватился, взглянув на наручные часы. — Ах ты ж чёрт. Я совсем забыл. Вот зараза! Главное теперь ему было — чтоб актёрская игра не подвела. И Рита, и Шарлиз удивлённо посмотрели на него. — Совсем забыл, что он велел мне подъехать в офис к одиннадцати! — посетовал он и состроил виноватое лицо. — Рита, уж прости, ради Бога, но выручи старика. — Это ты-то старик? — Рита, — он бережно взял её за локоть. — Помнишь гостевую комнату с персиковыми обоями? — Я не живу здесь только два года, Витале, — парировала она, — и амнезией пока не страдаю. Вся эта чушь, что у беременных наглухо отшибает память… — Очень тебя прошу, — голос его стал сердечным. — Подсоби-ка, будь добра: надо бы показать Шарлиз комнату, рассказать ей, что да как. По-женски. Пока Алессия не освободится. А там уж она подхватит. Рита подняла на него взгляд, встретилась с тёмными глазами. Витале едва заметно кивнул. По-женски — значит, аккуратно, чтоб не заметила лишнего, не была брошена на несколько часов, не влезла куда не надо, не набедокурила, а то мало ли. Если до Рита приехала только в гости, то теперь понимала, что отказать не может: пусть и на самую толику, но это были дела Семьи. Она была всё ещё Мальяно, пусть сейчас девичью фамилию и сменила. — Хорошо, хорошо, Витале. Но Алессию надо найти, — только и сказала Рита. — А то мне правда нужно быть в городе часам к четырём. — Ты будешь раньше, — обещал Витале и нежно чмокнул её в щёку. — Спасибо тебе, дорогая. Ты меня как обычно выручила. Он кивнул обеим напоследок, сбежал по ступенькам вниз, поправив полу пиджака, и тихо бросил охраннику Франко Тоцци, чтоб он нашёл Фрэнни Мальяно, дочку Анжело, второго сына дона, и глядел за девчонкой Кане в оба, но не запугивал: она не должна ни на малость понять так сразу, что попала не просто в услужение богатому папочке.

∴ ════ ∴ ✦ ∴ ════ ∴

У Донни был офис в городе, но не в новеньком стеклянном небоскрёбе, по-модному, как любят теперь молодые дельцы и хапуги, а в старом каменном высотном здании Ист-Уэкер, тридцать пять, на улице Уэкер Драйв. Это был тоже небоскрёб, но старой постройки, в семьдесят этажей, с терракотовым вычурным фасадом, посечённым на множество неоклассических окон, и островерхим шпилем, пронзающим небеса, подобно готической башне. От этого здания веяло зловещим не потому, что оно выглядело среди блеска и роскоши стеклобетонных гигантов, как суровый муж среди лощёной молодёжи, а потому, что в шестидесятых при свете дня здесь творились самые тёмные во всём Чикаго дела. Тогда ещё небоскрёб называли Зданием ювелиров, потому что в нём каждый офис был занят торговцами бриллиантами. Далеко не все их доходы были легальными, а бизнес — безопасным. Потому владельцы здания устроили ради них крупнейшую во всех штатах систему крытых гаражей-стоянок, чтобы передовые по тем временам персональные лифты доставляли дельцов вместе с их бриллиантами в офисы прямо в тачках. Тем любопытнее, что в Здании ювелиров, по соседству с ними, на сороковом этаже орудовал сам Аль «Великий» Капоне, Лицо со Шрамом, и в своём офисе решал человеческие судьбы своих врагов и тех, кому не повезло перейти ему дорогу. Донни был об этом наслышан, однако не из сентиментальных чувств к другому мафиозо выбрал это здание в качестве своего офиса: в конце концов, Аль Капоне был даже не сицилиец, а из Салерно. Кроме того, честно говоря, Донни не мог назвать офис «своим» — он был оформлен на другого человека, который владел юридической конторой пятью этажами ниже и был ему доверенным лицом: сам Донни предпочёл шестьдесят восьмой этаж, потому что там было тише всего, а этажи под ним пустовали, да и, пока его гости ехали на этакую высоту на лифте, могли хорошенько пораскинуть мозгами над целью своего визита и отказаться от мысли протестовать против дона или враждовать с ним: до земли оттуда лететь было бы слишком высоко. Донни Мальяно принимал на Уэкер Драйв не всех своих знакомых по бизнесу, а только самых весомых и значимых своих гостей — партнёров среди них не было: с ними Донни общался в другой, неформальной обстановке, а здесь показывал совсем другую свою сторону. Его посредник, человек надёжный, один из первых чикагских партнёров, к тому же, юрист, арендовал весь этаж, и на западе здания Донни устроил себе кабинет. Он был, конечно, большим и солидным, этот кабинет, но и вполовину не таким солидным, как у многих других мафиози до и после него, да и не мафиози в том числе: Донни по своим вкусам был достаточно скромен. Ему хватало только дубовых книжных шкафов вдоль таких же дубовых светлых панелей по стенам, и брошенного на блестящий паркет персидского шёлкового ковра Кашмир Найн Рот в бордовом цвете с хитроумными золотыми, тёмно-синими и белыми узорами, и коричневой кожаной софы, где Донни мог вытянуться — пусть и не во весь рост — если очень устал за целый день, и стола с мягким креслом. Он не обманул Шарлиз: на столе его действительно стоял новенький белый макинтош, но Донни так и не овладел навыком работы с ним, хотя мог отправить пару писем, а остальное не доверял технике и важные вещи через электронную почту не обсуждал. Кроме того, если Донни не было в офисе, за его столом работал Витале, так что макинтош, можно сказать, принадлежал скорее ему. Что Донни искренно любил, так это огромные окна в пол — он мог работать и любоваться видом на реку Чикаго, а ещё — аквариум. Он затруднялся ответить, сколько денег стоила ему эта слабость, но никогда не жалел о потраченном. Нигде, кроме как в Здании ювелиров, он не мог бы позволить себе завести аквариум с тигровыми акулами, а здесь завёл — огромный, на шестьдесят тысяч литров, от пола до потолка, со стеклом толщиной в пятьдесят сантиметров, с голубой и синей подсветкой, мягко выхватывающей в спокойном полумраке дальней части кабинета движущиеся в чистейшей воде гибкие серые тела. Здесь было пять особей, пять тигровых акул, грозно режущих воду острыми хвостами и спинными плавниками. Обычно, погружённый в приятную темноту, аквариум был невидим для гостей, но когда Донни оставался один или желал показать свою жемчужину кому-нибудь, чтобы впечатлить или напугать, то включал слабую подсветку и прогуливался к прозрачному резервуару с толщей океанской воды, понимая, какое трепетное впечатление производят его малышки на гостей. Ещё ребёнком Донни всегда завораживала грация и молчаливая смертоносность этих тихих хищников. В молодости он не раз погружался в специальной противоакульей клетке в Атлантику, чтобы полюбоваться большими белыми, рифовыми акулами и рыбами-молотами. Доводилось ему плавать с акулами и в открытой воде. Когда он завёл аквариум, то подрядил к уходу за ним лучших на побережье специалистов, выписал профессионала с берегов Флориды и был для рыб идеальным внимательным хозяином. Но сегодня он не хотел показывать акул своему гостю. В рыже-коричневых, телячьей кожи, креслах против него сидели двое мужчин, один постарше, другой — помладше. Они приехали на шестьдесят восьмой этаж в сопровождении своих телохранителей, которых остановила охрана Донни ещё в приёмной, и Донни знал, что, конечно, перестрелки здесь не будет, но не был до конца в этом уверен, потому что речь шла о Джо Айеле — человеке очень дурного прошлого и ещё более дурного будущего. Джо и его брат, Конор, были ирландцами: это многое говорило о них. Сицилийцы и ирландцы друг другу были врагами почти кровными и редко сходились в интересах, более того — конкурировали за всё, от территорий до сфер влияния. И те, и другие с молочных зубов шутили друг про друга и одинаково презирали. Ирландцев считали неотёсанными пьяницами, про сицилийцев говорили — они макаронники и слабаки. Ходили слухи, что Джо был родственником Шона Барра, который управлял бандой Вестис, заведующей тотализатором в Адской кухне в Нью-Йорке. Вестисы отдавали двадцать процентов прибыли семье Гамбино, пусть те и были сицилийцы и макаронники: дело было вовсе не в этом, а в том, что Гамбино могли их размазать одной левой. Джо до двадцати восьми служил у Барра в силовом отряде и распоряжался некоторыми из солдат, пусть у ирландцев мафия строилась иначе, чем у сицилийцев — однако принципы были схожи. Брат у Джо оказался тогда ещё слишком молод и только входил в дело. Заручившись поддержкой Барра, который хотел видеть Чикаго возможной кормушкой для своей семьи, Джо — резкий, молодой, стремительный на опрометчивые, жёсткие решения — отправился туда почти вольным стрелком с горсткой своих людей, самых отчаянных и надёжных, с целью закрепиться на новых позициях за год. Барр знал, что в Чикаго была большая проблема. Проблема даже худшая, чем та, с которой сталкивались его предки, встретившиеся с Капоне. К тому времени Чикаго принадлежал семье Мальяно и его клану Пешекане, что с итальянского переводилось как «акула». Долгие годы здесь орудовало столько маленьких бандитских группировок, что на улицы было просто небезопасно выходить даже ранними вечерами — а в некоторые районы люди вовсе предпочитали не соваться. Так было, когда Донни только перебрался в Чикаго. Он знал, что это выжженная войной земля, что здесь было столько бандитского отребья, что можно выйти утром за кофе и быть нашпигованным пулями уже к обеду. Нью-Йоркцы, настоящие короли преступного мира, которые заправляли многими вопросами у мафиозо по всей Америке, хоть и приняли дружеское расположение Донни, которое он укреплял долгие годы после смерти отца, но не стремились выказать ему ответный дружеский жест. Всё просто — они не знали, что от него ждать. Он для них был пока фигурой неясной, традиционно ему не доверяли и считали одним из бешеных чикагцев — непонятных, опасных, незначительных, рвущих друг другу глотки. Донни не стремился доказать обратное, по крайней мере, не слишком: пусть думают так, пусть лучше недооценивают его. Он разыгрывал свою карту, они — свою, и по итогу, когда придёт время вскрываться, он хотел иметь в рукаве все тузы. Он долгие годы был здесь хозяин, единственная крупная рыба в этих местах. Чтобы собственные люди не расслаблялись, бизнес не стухал с головы и существовала свободная конкуренция, он не душил на корню всех вольных стрелков. Бешеных убивали, нормальных, готовых слушать и сотрудничать, оставляли на маленьких кормушках. Донни рассуждал: какой же он король без подданных? — и все, кто хотел работать на его земле, работали и говорили о нём, как о доне, но платили ему процент, какой — зависело от разных обстоятельств. И со временем у Донни появлялись друзья, готовые оказывать ему разного рода услуги, брать на себя внимание полиции, если то было нужно, и подстраховывать по прочим вопросам. И тут появился Айела. Донни год назад не обратил на него особого внимания. Он велел Россо всё разузнать про него, как только тот сошёл с самолёта, и равнодушно приказал: будет быковать и дерзить — сравнять его шайку с землёй, станет играть по правилам Пешекане — пусть работает, нестрашно. Донни знал, что в Чикаго ирландцев во время сухого закона считали здесь главными. Их полем деятельности было бутлегерство и автомобильные кражи. Они покрывали местных проституток, крышевали наркотрафик, продавали алкоголь и отвечали за его ввоз-вывоз. После того, как Чикаго облюбовал Аль Капоне, ирландцев отсюда выжили: сицилийцы как никто другой умели взять дело в крутой оборот, если того хотели. Донни считал предрассудками прошлого прижимать к ногтю человека, допустим, только за другую нацию. Подумаешь, ирландец. Так он утверждал вслух. На деле же, посмеиваясь, он знал, что с его могуществом Айеле, тупоголовой ирландской сволочи, не сравниться — потому оставил решение по его вопросу на потом и велел своим людям, во-первых, наблюдать, чтоб Джо не борзел, а во-вторых, не обострять межрасовые розни и вообще не возникать. Жили же они складно с чёрными группировками в двух кварталах и спокойно сотрудничали с латиносами. «Это вам не Сан-Франциско» — жёстко говорил Мальяно своим капореджиме, боевым генералам, намекая на войны уличных банд, которые в городе Ангелов не могли пресечь даже местные доны. Но сицилийцы говорят, что каждый мужчина хотя бы раз в жизни должен совершить ошибку, и так вышло, что Донни эту ошибку совершил. Он это понял, когда слушал Джо Айелу у себя в кабинете, пока тот говорил так, словно условия Донни ставил. А он и ставил. Пока не очень нагло, но небрежно, без уважения — в принципе, это было обычным для ирландца делом. Плевать он хотел на вежливость и статус дона. Тот был только старым сраным итальяшкой, вот что думал Джо. Он развалился в кресле, будто сам был хозяином кабинета, а не Донни. Донни, как сицилийцу, это претило, его горячую кровь это заставляло вскипать так, что на руках под рубашкой выступили вены и жилы, но он терпел и молча играл челюстями, глядя то в свои записи, оставленные на столе, чтоб просто занять чем-то руки и глаза, то на Джо. Вопреки всем известным стереотипам о рыжих веснушчатых ирландцах, Джо был мужчиной крупным, мускулистым, могучим и ни разу не рыжим, а с очень тёмными каштановыми волосами, щетинистыми щеками и мясистым лицом. Подбородок у него был выдающийся, с крупной ямочкой, как у какого-нибудь римского патриция. Глаза — большие, серые, с пушистыми ресницами. Белая рубашка, показавшаяся Донни несвежей, и плохо посаженный клетчатый костюм на его массивном теле были лишними и нелепыми. Ему бы подошли военные карго и тактический жилет, он был не главарём, не лидером семьи, нет — но хорошим бойцом, Донни это видел. Он медленно скользил взглядом по тяжёлым кулакам Джо, по расстёгнутой пуговице на мощной груди, по суровым складкам в уголках большого рта. Такой грубый, кажущийся неотёсанным мужланом человек наделал столько шума, Signore Dio. Брат Джо, Конор, показался Донни приятнее. Младше него лет на восемь, с улыбчивыми глазами, но сейчас необычайно серьёзный и бледный, такой же щетинистый и темноволосый — разве что стрижен не так коротко, как Джо, он был даже по взгляду благоразумнее. Благоговейно изучал кабинет и его хозяина — пусть думал, что исподтишка, но ладно, молодости это простительно. В его глазах светились страх и уважение, и Донни это нравилось. Конор одевался опрятнее, даже щеголевато, в модный свободный костюм из английской шерсти. Донни никогда эта странная любовь к ворсистым костюмам не была понятна, оно и ясно — итальянцы предпочитали ткани гладкие и мягкие, шёлковые, но такие, чтоб держали форму и из любого тела лепили мужественную анатомию, даже если владелец этого тела налегал на сдобные маритоццо и «Настро Адзурро». Кто бы взглянул на их встречу со стороны, только посмеялся бы: Донни Мальяно, величественный, рослый, загорело-смуглый, с мышастого цвета почти бритой головой, в чёрном солидном костюме, который вытачивал из и так широкого разворота плеч скульптуру из галереи Уфицци, словно на глупых детей смотрел на двух ирландцев против себя. Они, бледные и черноволосые, взмыленные и потные, в своих мятых пёстрых костюмах казались жалкими просителями, хотя Джо Айела говорил очень дерзко, и под конец речи тон его был уже почти требовательным. Когда он смолк, Донни не спешил взять слово: спешка многие вещи только усложняла, да и он стремился показать свою весомость и значимость, свою важность. В конце концов, от его решения многое зависит, и, как бы ни хорохорился этот pazzo, но он здесь никто, и весь год по щелчку людей Мальяно отдавал нужный процент со своего дохода, а значит, плясал под его дудку и уже был у него в подчинении. Донни задумчиво сложил руки на столе в словно молитвенном жесте, прислонил к кончику мясистого носа указательные пальцы и чуть расслабил удивительно чувственные для мужчины своего возраста губы, такие тёмные, что казались багрово-синими от тока пульсирующей в них крови. Лицо его выражало крайнюю степень скуки: хорошая маска, если ты почти разъярён. Он знал, что порадует Айелу, если вслух вознегодует, но выразить своё безразличие было необходимо, словно к нему постоянно приходят вот такие наглецы с требованием убрать оброк вовсе или снизить его до минимума. Наконец, Донни сказал, когда молчание стало уже тягостным, а Айела начал подёргивать носком своего коричневого ботинка с перфорацией вдоль каблука: — Я вас выслушал и подытожил, что вы хотели бы изменить условия нашего сотрудничества. Джо усмехнулся, поглядев куда-то вбок. Его бесила холодная надменность Донни, его высокомерное выражение глаз, его типично сицилийский хитроумный прищур, его жестокая улыбка в складках губ. Он, Джо Айела, не для того сюда ехал полдня из Пилсена и трахался в этом чёртовом лифте шестьдесят восемь этажей в сопровождении потных итальяшек-конвоиров, чтобы этот ублюдок с золотыми печатками на руках над ним так дерзко смеялся. — Я понимаю, что вы желаете устроить здесь, в Сайтсайде, свою базу, своё, так сказать, гнездо, и потому разочарованы, что вам не продают нужное здание. Донни с удовольствием сверкнул хищной улыбкой. Клыки у него чуть выдавались из всего зубного ряда, что на верхней, что на нижней челюстях. Этот дефект внешности он никогда не пытался исправить — зачем, если все цепенели от его улыбки? — Это не ваш город, мистер Мальяно, — не выдержал Айела и перебил его, — чтоб решать, могу я купить какой-то дом в Чикаго или нет. — Верно, — спокойно согласился Донни. — Не мой. Потому мне странно было слышать эту претензию в вашей речи. Претензию в мой адрес, похожую на укор. Быть может, вы случайно перепутали мой кабинет с кабинетом градостроителя, или мэра, или политика, отвечающего за подобные вопросы? — Чикаго — не ваш город, — повторил Джо, теряя терпение. Кулак сжался на подлокотнике изящного кресла. — Но вы ведёте себя так, будто всем здесь заправляете. Донни пожал плечами, равнодушно выпрямился и закрыл блокнот с записями, отложив его в сторону. Он таким образом показывал, что встреча медленно клонится к концу, и больше никаких дел с людьми из Айела он решать не намерен. — Если на то пошло, — сказал он рассудительно и тихо, — я мог бы посоветовать вам несколько достойных исторических зданий в Пилсене, где вы сейчас и обретаетесь. Чем Пилсон так плох? Мой сын недавно обедал там в мексиканском ресторане. — Он поднял на Джо прозрачные зелёные глаза, в молодости пугающе яркие, теперь от времени выцветшие, но всё ещё дьявольски жестокие. — Прекрасное место. — Мне кажется, вы совсем ничего не слышали из того, что я сказал, — взъярился Джо. — У меня в Сайтсайде есть свои дела. — Ничем не могу помочь, — холодно сказал Донни и снова улыбнулся. — Я не могу повлиять на итоги вашей сделки с владельцем нужного дома. Это частное лицо, только оно решает, кому и что продавать… — Его зовут Фернандо Молинари, — перебил Джо. — И вы, и я хорошо знаете, кто этот человек. Он владеет фасадами многих зданий в центре Чикаго. — Ну вот, видите, хозяина здания вы уже знаете, — подхватил Донни. — Тогда чего вы хотите от меня? Обратитесь к нему. Теперь следующий вопрос… При чём тут ваш странный монолог о тотализаторе и снижении ставки на него, я не уловил суть просьбы? — Это не просьба. Это условие. — А, — с важным видом сказал Донни. — То есть, вы ставите мне условие, что хотите вести тотализатор на Сайтсайде? — Притом с минимумом процентов по нему, — подчеркнул Джо. Донни покачал головой и вздохнул. — Сколько вам лет, Джо? — почти с упрёком спросил он. — А есть какая-то разница? — Ну и всё же. — Голос у Донни стал тёплым, отеческим, участливым, очень мирным. Джо процедил: — Тридцать. — Ай, разве это возраст для мужчины? — Донни поморщился. — Вы же почти мальчик, мой любезный друг. Вот что, я прощу вам эту горячность и спешку, эти несостоятельные мысли о каких-то там условиях, эти упрёки и трату моего времени, потому что вы ещё просто молоды и многие вещи упускаете из виду. Мне был тридцать один год, когда я стал во главе семьи, — он закатил глаза, — и я тоже совершал ошибки, но рядом со мной были старшие и опытные люди, которые сберегли меня от многих стыдных решений. Рядом с вами, увы, только младший брат. У ирландцев вообще принято слушать советы старших? Донни прижал ладонь к груди и кивнул Конору, будто извиняясь: тот залился густым румянцем. Он понял: Донни только что размазал его будущий возможный авторитет, как плевок по полу. — Я приехал сюда не для того, чтобы слушать от старого итальянца всякую чушь, — грубо рявкнул Джо. — Я приехал, чтобы говорить о деле. — Без обид, мои любезные друзья, — его перебил уже Донни, с каждым словом тон резал острее бритвы, — но обижусь теперь я, если мы будем продолжать так же и о том же. Предлагаю вести вопросы бизнеса пристойно и беспристрастно: у меня к вам нет претензий. С покупкой здания я вам не помогу: я им не владею. — Чушь. — Ну, как хотите, — Донни равнодушно развёл руками. — В Сайтсайд пустить вас тоже не могу, извольте — как там на вас посмотрят другие люди, м? Центр всегда был нашим, другие районы — тоже. Мы не вольные стрелки, мы установили правила и их придерживаемся: вы работаете в одном месте, мы в другом. Ирландцы в ирландском квартале. Китайцы — в китайском. Евреи — в еврейском. Ну, всё честно? — И только Сицилия ходит, где хочет, — съязвил Джо. — У меня на родине говорят: non toccare il problema finché il problema non tocca te, — Донни устало откинулся на спинку кресла, и Конор Айела увидел под очертаниями его чёрного костюмного жилета тяжёлую широкую грудь, поднявшуюся во вздохе. — Спасибо, что навестили меня. — Мы ничего не решили, — сказал Джо, но встал. Донни не потрудился этого сделать и блеснул глазами исподлобья. — Спасибо, что навестили, — снова сказал он. Встал и Конор. Он молча кивнул Донни, скривившись, будто ему было неловко за брата. Оба пошли к лифтам: охранник взялся из тени кабинета, словно из ниоткуда, и вежливо проводил их от стола дона по огромному пустому этажу, где больше ничего не было, кроме рабочего уголка Мальяно и далёкого, невидимого аквариума. Донни проследил, когда приедет кабина, гости войдут в лифт и уедут к чертям отсюда. Он заложил за затылок руки, сцепил их в замок и взъерошил бритые под машинку короткие, колючие волосы. Всё тело ломило: он очень долго пробыл в одной позе и теперь очень устал. Он поднялся, выпрямился, повёл плечами и повернулся вправо-влево. Сучьи ублюдки, ирландские свиньи: теперь он мог как угодно их называть, подойдя к окну. Вон их машина, их чёрный Рейндж Ровер. Четверо быстро вышли из Здания ювелиров, сели в тачку и укатили. Донни с ненавистью сощурился, глядя им вслед. Неужели они думали, что он, сицилиец, уступил бы им Сайтсайд? Неужели этот Джо Айела настолько туп, что решил, будто заставит Донни сделать это? У его условий не было никаких выгод, никаких конкретных предложений: только звериный напор и жадные требования, больше похожие на угрозы. Донни даже не стал спрашивать «а что получу я, если уступлю вам». Он не хотел уступать, потому что был здесь главным, был боссом — а эта шваль, так, отребье, кормящееся от тех кусков, что летят в стороны во время его кровавого пира. Он поморщился. Вдруг зазвонил телефон. Донни подошёл к нему, снял трубку: это был Витале. Он звонил из машины, говорил, что мерседес уже подан. Прекрасно. Витале ещё сообщил, что он приехал в Чикаго как положено с утра и уже передал в руки домочадцев девочку. Сначала Донни не понял, о какой девочке речь — встреча с ирландцами немного его взбеленила, он давно не был так зол от подобной наглости, дикого варварства, нежелания признать его власть. Витале рассмеялся в трубку и напомнил: как же! Девчонка, ну та, с чёрными соболиными бровями, ну, которую он привёз из приюта. — А, эта, — сказал Донни, и голос его стал мягче. — Как она добралась? Всё хорошо? Ты устроил ей комнату? — Да, всё устроил. — И одежду тоже устрой, и обувь, и обед, в общем, по высшему разряду — пусть думает, как ей повезло здесь оказаться. Побалуй её сегодня. Я хочу приехать утром домой и увидеть на её лице улыбку. — Утром? — Витале помолчал. — Я ожидал, что мы из офиса поедем… Я стою внизу, босс, могу подняться. — Нет. Я пока не в настроении. Дуй в особняк. — Но Рита тоже дома, осталась на обед. Донни тяжко вздохнул, почесал затылок. — Послушай, Вито, я не могу, понимаешь? Я сейчас на взводе. Разыгралась мигрень. И ты ко мне не поднимайся. Знаю, что ты приехал только за мной, но лучше поезжай назад, обласкай моих девочек как следует, а уж я завтра вернусь в строй. Пока. В другое время он бы после такой встречи поехал снять напряжение к одной из бывших, а может, к любовнице, которая жила возле Лейквью. Там было множество многоквартирных домов: удобный район, чтобы затеряться. Донни завёл себе любовницу чисто для физической разрядки, потому что ему это было нужно, но сейчас решил немного сдержаться — ему хотелось накопить сил и желания для той девчонки, как только он мог о ней забыть. Он, ворча, снял пиджак, повесил его на спинку кресла, лёг на софу в рубашке и жилете и прикрыл глаза, вспоминая её черты и голос. Шарлиз. Да. Так её зовут. В самом низу живота что-то тепло, приятно ёкнуло, Донни подложил локоть под голову и зевнул, расстегнув две пуговицы рубашки наверху. Он вспоминал как сейчас её черты: сочные и пышные, но не вульгарные губы, тёмно-бежевые от природы, и большие карие глаза под широкими чёрными бровями. Вспоминал светлую кожу, похожую цветом на разбавленное сливками крем-брюле, и очертания налитой девичьей груди под блузкой. Чёрт с ним, с желанием завалить её на стол, задрать юбку и трахнуть, этого добра ему хватало — он желал ею обладать. Всей, не только телом. В первую встречу он сразу захотел этого от Шарлиз — чтобы она ему принадлежала, так же эгоистично, как кукла принадлежит только одному ребёнку. Сейчас, после встречи с Айелой, он плохо помнил, чего ещё хотел от Шарлиз. Будь он молод, сказал бы, что влюбился — теперь он ко всему относился иначе. Но так сильно он хотел только свою вторую жену, упокой Господь её душу. Снова зазвонил телефон: пришлось вставать. Это был Френк Кьяццо, один из капо Донни — спрашивал о дальнейших действиях касаемо банды Айелы. — Всё делаем как обычно, Френки, — небрежно ответил Донни, снова укладываясь на софу с переносной трубкой. — Подгони пару надёжных парней в Сайтсайд, мне не надо, чтобы эти собаки ирландские там объявились и начали тихушничать. А они могут тихушничать, имей в виду. — Понял. — Мы, конечно, не можем так вот просто заявиться к ним на район, но пусть ещё пара твоих человек следит, какая обстановка в Пилсене. — Хорошо, дон. Сегодня вам нужны мои ребята в «Вест Луп»? Донни вздохнул и помассировал уголки глаз: он собирался отвезти туда девчонку, но это будет точно не этим вечером. — Нет, Френк, отбой. Я останусь на квартире. Это означало, поспит у себя в офисе. — Понял. — И Френк отключился. Донни снова встал, положил трубку на станцию, нашёл у себя в столе таблетки золмигрена, которые раньше хорошо помогали ему от головной боли, а теперь он, наверное, к ним начал привыкать. Он проглотил пару пилюль, не запивая, улёгся обратно и сделал судорожный глоток, отчего дёрнулся на широкой шее его кадык. Донни поворочался: этой софы ему было мало, и он подумал, что стоит купить сюда диван поудобнее и побольше. Сложив на груди руки, он прикрыл глаза, стараясь уснуть, чтобы боль перестала гнездоваться в висках и затылке, такая острая, будто ему в черепе пытались просверлить несколько дырок, и промучался около часа прежде, чем правда задремал — и проспал от двух часов дня почти до утра, как выключенный.