You are my religion

Веселые синенькие ромбики на обоях начинают выедать глаза, если пялиться на них три часа подряд. Утроба холодильника тоже возмущает своим гудением. Это ведь намного хуже кастрюль и тарелок, смердящих недельной грязью и клубка из проводов, в котором, кажется, лежит паспорт, давно потерянная зажигалка Ангара и катушка с нитками. -Какое сегодня число? - лицо Санеми принимает озабоченное выражение сознательного гражданина. На мгновение. -16-ое. Обанай шарит руками сначала справа, затем слева, затем встаёт и встряхивает плед, пока наконец не находит превосходный прикол сатаны - подик с порядком подгоревшим картриджем. Чем богаты, тем и рады, затяжка с привкусом полена лучше, чем ее отсутствие вовсе. -За коммуналку платить пора бы. -Пора бы... Они по-стариковски вздыхают в унисон и продолжают сидеть на краешке кровати, сверля взглядом обои в бесячий синенький ромбик. На краешке, потому что это единственное пространство, которое удалось отвоевать, все остальное место оккупированно фаршем из одежды вперемешку с пакетами, бумажками и какими-то бытовыми прелестями типа расчёски или швейцарского ножа. В конце концов Санеми надоедает ютиться на квадратном полуметре, он сползает на пол, попутно задевая полиэтиленовый пакетик с окурками. -Ну и зачем ты, пол в последний раз мыли, когда я ещё в типографии шабашил. -Доброе утро, постель мы стирали приблизительно тогда же, - в доказательство своей правоты Санеми стряхивает крошки с закатанной выцветшей простыни. - Штаны мои тоже, кстати. --Да уж, мы с тобой очень взрослые и ответственные люди, нечего сказать... Обанай пересаживается чуть левее и берет с тумбочки несколько рисунков. Они пиздатые, с глубокими идеями и исполнением на уровне. Уже с трудом верится, что раньше удавалось создать нечто большее, чем кривые непропорциональные почеркушки одним цветом. Обанай с тоской перебирает напоминания о творческом запале, куда-то ускользнувшем полгода назад. -Хватит хуйней маяться, прекрасно ты рисуешь. Заметь, не рисовал, - Санеми подтягивается ближе к хандрящему творцу и стукается лбом о тыльную сторону его ладони, - талант не пропьешь, слыхал? -А вот работу - ещё как. И ведь хуй возразишь. -Знаешь, что? Сейчас переломный период, нутром чую. После либо все наладится, либо ещё хуже станет. А хуже, честно говоря, особо некуда, так что жди фортуны. Обанай усталым немигающим взглядом сверлит стену, вспоминая, что после того, как Санеми в крайний раз ощутил этот переломный период, его пьяного пришлось отволакивать куда подальше от федеральной трассы. Не совсем понятным осталось, то ли он хотел автостопом добраться до Сибири, то ли попросту ждал удачного момента, чтобы выпрыгнуть перед каким-нибудь несчастным лихачом с плохой реакцией. Лишних вопросов Обанай задавать не хотел, да и особого смысла в них не улавливал. -Пойдем на улицу, умоляю. Ну или хотя бы в подъезд выйдем, меня воротит от этой хаты уже. -А смысл? -Нет его. Просто на улицу проще отвлечься, вот и все. Обанай решительно мотает головой, потому что солнце умудрялось раздражать даже через окно, что уж говорить о царящем за пределами берлоги изобилии лучей. От такого яркого света вообще ощущаешь себя как рыба, выдернутая из приятной темноты водоёма под агрессивный и вездесущий поток фотонов. А тут ещё и без особой надобности выходить. Через полчаса молчаливого изучения стен и потолка в памяти сам собой материализуется Раскольников. Постоянное нахождение в похожем на гроб помещении нанесло кукухе несчастного нокаут. Участь незавидная, повторять, если честно, не хотелось. -Ну или пойдем, ладно уж. Только недалеко и ненадолго. Через мост до Магнита - и назад. Весна всё-таки самое паршивое время года. Природа как будто издевается, доказывая, насколько ты ничтожен, пока все вокруг оживает и, прости Господи, радуется жизни. Передвигать ногами ни сил ни желания не было. На половине пути Обанай чувствует, что разлетится на запчасти, если пройдёт ещё хоть десяток шагов, и останавливается, тормозя Санеми за рукав олимпийки. Намек понят, Шиназугава тащит спутника к ближайшему двору. С этого момента вылазка идёт не по плану, ненадолго уже не получается, потому что в этом самом дворе обнаруживается карусель. Да, с момента установки ни разу не смазанная, да, частично без досок на сидениях, да, прилично кренящаяся при использовании. Зато пустая и никому не нужная. Если запрокинуть голову, пока эта карусель вращается, то небо, деревья и верхние этажи становятся похожими на виниловую пластинку. Это наблюдение столь же забавно, сколь глупо и бесполезно. -А что дальше? Санеми резко тормозит двумя ногами и откидывается на выкрашенную уже облупившейся зелёной краской спинку. -Обанай, ты слишком много думаешь. И постоянно пытаешься найти несуществующие смыслы. Нахуя? -Ты хочешь сказать, мы все в этой жизни делаем правильно? -Ни разу. Но даже не вздумай это анализировать - только разочаруешься. И вообще... я понял всего две вещи, - Санеми закуривает и пересаживается ближе к Обанаю, отчего карусель заваливается на бок, - во-первых, я лучше заночую на этой площадке, чем вернусь домой. Во-вторых, я жив и более-менее этому рад только благодаря тебе. Обанай слабо улыбается. -Знаешь, я тоже меньше всего на свете хотел бы сейчас снова оказаться в комнате. Они остаются на площадке, время от времени раскручивая карусель то по часовой стрелке, то против нее. Ни до Магнита по ту сторону моста, ни до дома никто из них так и не дошел. Переломный момент наступил. Лучше, кажется, всё-таки не станет.