Сказ о вражде и верности

1495 Ветер лицо его обдувал, пока он мчался вперёд на коне, подобно ястребу лихому. Сила сочилась из плоти его, сила била через край – и не сдержать уж её ни басурманину степному, ни супостату латинскому; чуял он её всякий раз, когда тетиву лука натягивал, когда на поле брани мечом врагов разил, прорываясь сквозь ряды, словно стрела, издали пущенная. Династия, что ещё двести лет назад маленьким клочком земли у Оки реки владела, на вершину славы его вознесла, осколки княжеств вокруг него в единую державу спаяв, что от ледяного моря до иссохших степей простиралась, – и птица двуглавая, гордая, теперь на гербе державы той трепетала. Династия от власти ига столетнего избавила его, и князь, его именем наречённый, указал ему твёрдо: никогда, никогда больше ни под чьей пятой стонать он не будет. Сердце Ивана радостью полнилось, счастьем невыразимым, и летел он, по полям, по дорогам – дни, когда от бессилия ревел он, от боли да от горя задыхаясь, прошли безвозвратно – и ныне уж осколки бывшего мучителя его головы пред ним склоняли, граду златоглавому во власть отдаваясь. Какую-то сотню лет назад Литва поглотить его стремился, на границы его напирая да господином всех русских княжеств желая сделаться – теперь теснил он Ториса на пограничье их, крепости штурмуя, князей на свою сторону переманивая. Ничто в мире сдержать не могло его и никто – и сейчас рвался он вперед, навстречу очередному неприятелю своему, что земли занял, много веков назад брату его принадлежавшие – а значит, те, что его по праву должны быть. Брат его, Александр, что уже век хирел и угасал, склоками бояр раздираемый, уж почти двадцать лет как покорился ему, бескрайними просторами северными одарив – вместе с тем к морю Варяжскому выход открывая, по чьим волнам на запад путь пролегал. Был путь тот соседством с державами враждебными затруднён – Ливонией да королевством Шведским, что крепости на земле его возводить посмело; впрочем, нашлась на последнего управа – король датский, что желал Швецию под власть свою вернуть, заверял князя, что ежели удастся намерение его, то землёй он его одарит, что по договору старому положена. Слова короля того Маттиас передал, старый друг брата его, и князь в думы впал, решая, разумно ли словам тем довериться; но выразил Иван ему помыслы свои – и по нраву пришлись они князю. Чем обещанного дожидаться, что, возможно, никогда в жизнь воплотиться не сможет (если не приведет Маттиас Бервальда, брата своего строптивого, к послушанию), лучше землю ту силами своими взять, пока Бервальд угрозы с запада ждёт – и самолично судьбу земли Карельской решить, ни на чью волю более не оглядываясь. Ибо никто сдержать его теперь не в силах. Попытка кровопролития избежать, когда князь его от короля шведского отдать ту землю потребовал, провалилась из-за отказа дерзновенного – и обрушились рати русские на край, беспрепятственно вперёд продвигаясь. Слышал от брата Иван, что живёт в этих краях мальчишка из племени финского, что был духом народа своего и слыл воином искусным – посмеивался Иван над словами брата, ибо был знаком он с народом тем, что в лесах да у речек колдовством промышлял, на свет Божий выходить страшась, – что он ему, когда воины его многотысячные рати крушили, покорителей народов Востока и Запада в бегство обращая, когда вёл его воевода Даниил, что в боях против литовцев да татар славу снискал, теперь войсками трёх княжеств предводительствуя? Местные селяне едва ли помехой ему были, пока двигались они по земле их стремительно, поселения сжигая – но прогулка прекратилась их лёгкая, стоило им к цели их приблизиться – крепости, что Выборгской звалась. Укрепление столь грандиозное ещё не приходилось брать ему – значит, крепость эта станет первой. Замок, толстыми стенами окруженный, на острове высился – и не мог Иван расположения лучшего придумать, да только не спасала вода от пушек его мощных, что две башни уничтожили, а третьей лишь немного не хватило, чтобы обрушиться. Третий месяц шел, пока войско десятитысячное под стенами его стояло, стены артиллерией обстреливая – Пушечный двор, творение мастера, что пришел с родной стороны жены князя его, дал плоды свои, оружием его снабжая, что врагов содрогаться заставляло, а Иван до сих пор нет-нет, да в благоговение впадал, к пороху ещё не вполне привыкнув. Несколько штурмов было отбито, но ни к чему была спешка им – много недель простояли они вокруг крепости, снабжение отрезая, отлавливая защитников её, что на вылазки выбирались в ночи, пытаясь ли поджечь шатры, либо же арсенал опустошить, либо хоть какие-то запасы пищи раздобыть. Узнали они, что на помощь крепости из королевства Шведского войско рыцарское отправлено, но затонуло в море из-за шторма оно, так до земель здешних и не добравшись – сие знаком было, что сам Господь начинание их ратное благословил. Время сделало своё дело – и когда долетели вести до них, что по крепости уж мор голодный прокатился – тогда, на Андреев день, решено было в наступление пойти. Гром пушек воздух сотрясал, а яростные крики людей его душу его распаляли – кровь кипела, пока наводили они мост понтонный через реку (ещё одно творение инженера-фрязина), пока подкатывали они башни осадные к самой стене замка того. Град стрел на них со стен сыпался, щиты пробивая, – казалось, ярости защитников только прибавилось, несмотря на измор, ибо грохот артиллерии не умолкал, и видел Иван, как падали витязи его, пищалями вражескими сраженные, - но звенела кровь его, алела перед взором, от ярости да от силы, что три месяца застаивалась и взывала теперь, дабы расплескали её, широко-широко, как Волгу-реку, врагов разя, и потому вскричал он: - Вперёд! Дарует сегодня Господь нам победу долгожданную! И ответил ему народ его рёвом задорным – и ринулся вперед он, взбежал по лестнице башни осадной, ведя за собой отряд, – и прыжком мощным Иван на стену крепости обрушился, одним взмахом меча троих рыцарей сражая. Наконец, наконец мог он выплеснуть то, что давил в себе недели, словно варево кипящее, крышкой котла накрытое – и бой его на танец похож был, когда вёл он отряд за собой, когда чувствовал, что на стену всё больше людей его взбирается, когда меч его плясал в воздухе, и летели защитники крепости вниз со стен, а прочие к ногам его падали с ранами смертельными – как вдруг посреди буйства боя увидел он… Нет, почуял – человека в латах лёгких, что был вовсе не человек вовсе. Понял Иван, что тот тоже его приметил – ибо замедлились движения его – его, отрока, едва ли выше двух аршин ростом, и это его брат воином называл? Вот потеха – но пока опомниться он не успел, бросился Иван на него, мечом замахнувшись – приземлился он увесисто на щит мальчишки, едва в землю того не вбив– искры вспыхнули: в воздухе от удара металла о металл, в очах – в светлых, васильковых очах на круглом, веснушчатом лице, что снизу вверх на него устремлены были – такая ярость горела в них, что казалось, способна она обратить что угодно в пепел. Впрочем, не в силах была она веселость Ивана поколебать. Отроку едва ли больше тринадцати лет от роду исполнилось – и подумалось Ивану, что негоже как с возмужалым рыцарем биться с ним – и вообще… помыслы вдруг зародились у него, что азарт клокочущий подхлёстывал. - Здравствуй, молодец добрый! – сказал он на родном языке своём: отрок веками рядом с его братом жил, не мог не понимать он его. – Меня Русским государством кличут, а тебя как величать прикажешь? Миг – и глаза отрока распахнулись в потрясении – после чего напряг он все силы тела своего малорослого да оттолкнул меч Ивана щитом, из-под удара вывернувшись, отпрыгнул сам, развернувшись к нему лицом, вскинув голову – и вскрикнул гневливо: - Ты землю мою жечь и грабить пришел, а сам потешаешься?! Отрок сказал это по-шведски, не желая на наречие Ивана переходить – принял он сие, меч в руке покрутив, перехватывая его поудобнее (и вовсе не щегольства ради), вновь им замахиваясь, мальчишку дальше по стене тесня – тот принял удар щитом, вновь на шаг отступая … - Не грабить я её пришел, а по праву своё взять – что когда-то брату моему принадлежало, да только удержать он не сумел по слабости и неразумению своему, - из-за промедления открылся он, и мальчишка удар мечом нанёс – Иван с легкостью под удар свой щит поставил, силы даже не почувствовав, что не сказать было о силе голоса сопротивника его, ненавистью сочащегося: - Думал я, хуже брата твоего супостата не сыщется, так это я ещё тебя не видел! – ещё выпад – Иван прикрылся, проделав с отроком то же, что и сам он ранее – щитом того оттолкнув. – Вас хлебом не корми, дай только людей моих терзать! Иван не сразу ответил ему – другой рыцарь на него накинулся, сбоку заходя – глухая досада охватила Ивана, что беседу прервали их так нахально, а потому пара ударов быстрых заставила рыцаря со стены вниз полететь – и крутанулся он тотчас же, пока мальчишка на шею ему меч опустить не успел, кольчугу пробив. - Всё это кончится, ежели покоришься ты мне, - защита и выпад – меч иванов резанул по зубцу каменному, когда отрок в сторону метнулся, от удара уворачиваясь, даже на таком пространстве малом – прыткий какой. – Не видно что-то, чтобы хозяин твой защитить тебя сумел – ему бы самому от владычества датского избавиться! – они разминулись, отбивая удары: Иван – шведского рыцаря, отрок – русского, вновь сойдясь затем. – Надобно будет, правда, в веру православную крестить тебя – не потерпят язычников в государстве моём: благо архиепископу Новгородскому ехать недалеко… - Последний епископ, что крестить меня вздумал, головы своей лишился, - сие со злобой нескрываемой молвил он, и вдруг не меч, но топор в щит иванов врезался; поразился он ответу такому, ибо не услышать было речи сии от поборников веры латинской – и припомнил затем народ у себя в краю Залесском, что долго ещё от света Господнего в чащобах тёмных прятался; воистину отрок был дитя народа того… Впрочем, и тот народ покорился мечу и слову его, теперь в нём самом растворённый – и край Карельский ждала участь сия, неминуемая – ибо слышал Иван гром битвы, звон клинков друг о друга и крики раненых, и чувствовал, как напирало войско его позади, как забирались они на стены по башням осадным, по башням замка, неудержимые, защитников крепости тесня, всё бесповоротнее ей овладевая – азарт в нём закипел: осада их трёхмесячная даром не прошла, всё уж решено – а потому бросил он к отроку, в чьих очах пламя так и не угасло: - Кажется, не минует тебя чаша сия. Оглянись! Рыцари твои уж перебиты все, да и замок почти в руках моих. Сдайся – и людей убережешь своих, а иначе… Рёв дикий ответом ему был – мальчишка ринулся на него, все силы в атаку бросив. Иван очи сощурил – хватит с него этих игр детских. Удара топором избежав, обрушил он на отрока град ударов яростных, напор ни на миг не ослабляя, тесня его к стене башни беспощадно – и не мог мальчишка бить более, только и успевая от меча его защищаться, движениями столь стремительными поражённый – Иван не уступал, всё дальше загоняя его, всё меньше свободы ему оставляя… Дерево щита треснуло под могучим ударом его, лицо мальчишки щепками обдав – тот сощурился, и мига этого хватило Ивану, чтобы выбить топор из рук его. От удара ногой в пояс отрок вскрикнул – да к стене отлетел; не так силён был удар тот, сколько лёгок он сам оказался, дитя сущее – встал Иван пред ним во весь рост, пока мальчишка на нетвердых ногах покачивался, за кладку каменную цепляясь да за ребра саднящие ладонью хватаясь. Выражение мучительное застыло на лике его – но не тронула его ни тень страха, ни готовность колени преклонить. Упрямец какой. Жаль, норов его непокорный лишь продлит терзания его. - Вижу, строптивец ты. Не поможет это тебе – защитников на стенах уж почти не осталось, - сказал Иван голосом лёгким да звонким – сознание победы своей долгожданной голову кружило. – Не хотелось бы закалывать тебя, всё равно воспрянешь потом, но придется, дабы под ногами не путался, а то… Он замолк, вдруг заметив, как изменился лик мальчишки – но не повиновение написано на нём было, о нет. Отрок ухмылялся – прямо в очи ему свой взгляд устремив. - Не мне одному скоро воспрянуть предстоит. Иван голову склонил, словами его смятённый – мальчишка продолжил, заметив, как замер неприятель его. - Настолько гордыня тебе глаза пеленой заслонила, что пропустил ты всё, что заметил бы воин опытный, - ухмылка его стала шире, выдохнул он рвано и коротко – засмеялся будто. Иван выгнул бровь, меч поудобнее перехватывая. - Зубы мне не заговаривай. Ты, считай, уже… Как вдруг застыл он, к чутью своему прислушавшись. Слова мальчишки обманом были, хитростью, дабы разум его взбаламутить, ясности мысли напоследок лишить – безоружен он, языком трепать только и остаётся – но отчего-то не получалось собраться для удара последнего, вместо этого мысли Ивана блуждали, устремившись туда, куда не смотрел он в пылу схватки, не замечая вовсе… Все предыдущие штурмы отбиты были с яростью – но не в этот раз; в этот раз подпустили их башни осадные без сопротивления лютого (они держались три месяца и оголодали – так подумалось ему тогда…). Защитников на стенах зримо меньше было – да и те, что противились им, скорее отступали, к башням крепости их подводя. Но если защитников меньше было на стенах, значило ли это… Догадка пронзила его – и холод обуял его душу. Пушки гремели, то ли вдали, то ли на краю сознания его – и вспомнил Иван о порохе, о чувстве трепетном, что охватывало его всякий раз, как дым белёсый вслед за выстрелом в воздухе разносился – возможно ли было, что… Всё ревело внутри, что бежать он должен, спрыгнуть со стены вниз, людей своих уводя – но стоял он, как вкопанный, не в силах от ухмылки на круглом веснушчатом лице оторваться. Заводил он его сюда… - И пока не взлетели на воздух мы, отвечу я тебе, что ты спрашивал, - убрал отрок руку с кладки каменной да выпрямился, прямо в глаза ему глядя. – Имя моё – Суоми. Грохот страшный разносился из-под земли, с каждым мгновением нарастая – и ярость очей васильковых последним была, что видел он, прежде чем во тьму кромешную погрузиться, когда грохот тот оглушил его, поверхности достигнув, чудовищным взрывом стены и башни разнося – и все рати русские, что овладели ими, на тот свет забирая. 1497 В палатах княжеских, что на городище Рюриковом в Новгороде стояли, уж много недель переговоры шли с посланцами, что от короля шведского прибыли. Война та ещё пару лет тянулась, исход противостояния их так и не решив. После поражения у крепости Выборгской пересуды по всему северу ходили, будто вспышка света столь ясно небо озарила, что воины её за крест Андреев приняли – и потому отступить решили, когда страх Божий душу их сковал. Маттиас о том же самом взрыве слух пустил – но не о святости вовсе, а о том, что комендант шведский крепости той колдовством с самим диаволом повязан, иначе не смог бы он с ратями русскими совладать. Секрет здесь нехитрый был: добрую часть войска взрывом уничтожило, а посему сняли осаду, не в силах до конца довести её. После по-другому решили действовать они, деревни да селения финские разоряя и сжигая, людей в плен уводя от юга до земли северной, Прибрежье подчинить намереваясь – в ответ шведы залив пересекли, Ивангород разрушив. Внезапно мир шведами предложен был – и откликнулись в Москве на предложение то, в палатах Новгородских переговоры устроив, ибо неведомо было, как далее против шведов войну вести. Как и княжество Великое, так и королевство Шведское добились мало чего, кроме разорения; и Маттиас единственным был, кто выгоду извлек, сумев короля своего на шведский престол посадить, ни единой капли крови солдат своих не пролив. Посланцы из Стокгольма прибыли, вместе с Бервальдом, хмурым духом земли Шведской, что воспоминания смутные об эпохе варяжской пробуждал, когда воины его грозные бороздили море северное, что теперь истыми христианами заделались – воспоминания сии всплывали в душе его сквозь дымку, словно не им увиденные – осознал он вскоре, что то Александра воспоминания. Воспрепятствовал князь тому, чтобы брат его на переговоры являлся: да и не смог бы он, если бы даже захотел, ибо неделями обессилевший лежал да кашлял, к ложу прикованный. Напоминанием мрачным Ивану служа, о том, что стало бы с ним, ежели правители его в распрях меж собой погрязли да не заставили его воспрянуть против поработителей чужеземных, кто на земли да на волю его покушался. Изумился Иван, духа земли Финской среди послов увидав, – да ещё более изумился, когда наблюдал за ним после. Глаза мальчишки уж более не пылали огнём яростным, - синие и распахнутые, оглядывали они улицы новгородские да палаты княжеские с изумлением простодушным, что лишь у детей малых встречается. Помнил Иван, как на лице его упрямство суровое читалось – а теперь со светлой, словно солнце небесное, улыбкой он воробушков пред теремом княжеским зернами кормил, да в лесах вокруг городища Рюрикова бродил, компании людей шум листвы предпочитая. От вида такого в оторопь великую Иван впадал – казалось, будто другой человек перед ним: ибо не мог он на месте отрока воина вообразить, что так лихо в бой на него шел, шансы на успех едва имея, на две головы ниже Ивана будучи. То, что мальчишка при первой же встрече подорвать его умудрился, столь же крепко в душе его засело: редко какое знакомство запомнилось ему так же надёжно, как это. Любопытство охватило его, да так и не покидало – а потому решил он к отроку подойти, с глазу на глаз словом перекинувшись. Нелегко было совершить сие – дух Финляндии редко от хозяина своего отходил, духа Швеции повсеместно сопровождая. Не укрылось от глаз Ивана, как открыто держался он в присутствии его – двое больше на товарищей походили, нежели на духов королевства да земли во владениях его, положением своим разнившихся, хоть и держался Бервальд закрыто да скупо. А потому, когда удалось мальчишку одного застать, в роще березовой, что неподалёку от терема княжеского росла, решил Иван времени зря не терять – и прямо сейчас к нему и приблизиться. Тень от листвы на волосы его пшеничные падала. Отрок у древа стоял, руку протягивая, пока белочка с хвостом пушистым с ладони его орешек брала да зубками угощение грызла. Как только услышал мальчишка поступь сапог его по земле, так и обернулся, плащ тёмный за собой разметав – скрылся зверёк от движения столь резкого, лишь хвост в листве берёзовой промелькнул – и лицо отрока враз хмурым да враждебным сделалось. - Не укрылось от меня, что любишь ты время в лесах да на природе проводить, - речь Ивана ровна была: дабы ничего с неё нельзя считать было. – Суоми. - Природа краёв здешних уж очень на мою похожа, - поспешно отрок ответил и с любезностями на том покончить решил – судя по тому, как выпрямилась спина его, а брови сдвинулись светлые. – Чего тебе надобно? Вот так прямо – Иван голову склонил, открытой ладонью пред собой проведя. - Разве не могу я с гостем дорогим в роще берёзовой рядом с теремом князя моего словом перемолвиться? – чуть приподнял он уголки губ своих насмешливо. – Не думал, что гостеприимство – пустой звук в краях ваших. Менее неуютно не стало отроку – он быстро бросил взгляд опасливый по сторонам, словно тревожась, что Иван подлость какую выкинет, пока наедине в лесу они, – да выдал, ещё сильнее приосанившись: - Ты забыл, зачем сюда мы с Бервальдом прибыли – после войны договор заключить? Что враги мы друг другу? Прямота мальчишки поражать не переставала – смекнул Иван, что сие первое подобное путешествие его. И то, как духа Швеции по имени от упомянул… от внимания его тоже не ускользнуло. - Пока добровольно вы во владениях моих пребываете, вражда всякая оставлена меж нами будет. Ты привыкнешь к порядкам сим – ибо, чую, многажды отныне о границах общих будем мы толковать, - слова ненароком зловещими вышли – и сжал дух земли Финской кулаки свои, носом засопев. - Что покою отныне от тебя не будет, в том не сомневаюсь я ни капли. Так почто пришел ты ко мне? Вздохнул Иван – на беседу светскую с мальчишкой сим рассчитывать не приходилось явно; да может и к лучшему оно – устать он успел от фраз витиеватых, чей мёд на переговорах убаюкивал, острие кинжала скрывая – так что решил он сразу к делу перейти, пред собой руки сложив. - Хотел спросить я, как живётся в королевстве Шведском. Враждебность вмиг с лица его слетела, подозрительности место уступив. - Зачем тебе знать сие понадобилось? Плечами Иван пожал – а на устах его улыбка расцвела, что дружелюбной была, да только казалось, что дух земли Финской от неё лишь сильнее поёжился. - Не мог не заприметить я, что сражался ты за королевство столь же отчаянно да грозно, сколь другой дух сражался бы за правителей своих, - по взгляду судя, так и не углядел отрок похвалу скрытую. От сего на мгновение тоскливо сделалось. – Любопытно стало мне – чем же заслужило королевство Шведское преданность столь великую? Чем же так хорошо оно, что бьются за него столь неистово? Очи его вновь враждебностью горели. - Короли мои ценят меня и людей моих да заботятся, крепости на землях возводят. Ни единой причины не вижу я, почему не должен я верен быть им. - По словам твоим, не столь радушно настроен ты был, когда короли шведские в веру латинскую тебя обращали. Слова, в пылу битвы брошенные, ему же и возвратились – стушевался дух земли Финской, взгляд в сторону уводя. - То дело прошедшее, - промолвил он голосом нетвёрдым. – То, что короли шведские от разорителей твоих меня защищают – то уже для верности повод достаточный. Значит, остерегается он нелюбовь к религии Римской признать, - так Иван смекнул. Но также смекнул Иван, что верность королям не главным была; что не только приверженность порядкам державным в душе его корни пустила. Ненависть к государству Русскому да к нему самому отрока питала – сие ясно было, как Божий день, но всё же… Всё же было здесь что-то ещё. И вспомнил Иван, как вился отрок рядом с Бервальдом, как светилось лицо его рядом с хозяином своим – пожалуй, даже слишком светилось… Знамо дело, привязанность духа земли Финской истинной была… Но что если глубже привязанность та коренилась? Листва берёзовая на ветру зашелестела – конечно, может статься, что принял он за подобное дружбу сердечную – но проверить догадку свою решил, издалека заходя. - Вижу, что и с духом королевства Шведского дружен ты, - глаз с мальчишки Иван не сводил, хоть у самого чувство было, будто он по болоту топкому ступает. – Редко кто по имени господина своего зовёт. Блеск, суровый да пламенный, в очах его заплясал – выпрямился отрок вновь, едва ли не вскидываясь: - Дружен. Только вот дружба наша с Бервальдом тебя меньше всего касается, и ежели думаешь ты раздор какой внести, то… - Что ты. Для раздора верность твоя слишком крепка – гораздо крепче той, что к господам да к товарищам своим обычно испытывают, - он склонил голову, взгляду своему многозначительность придавая. Думал Иван, что, возможно, не поймёт мальчишка намёк его – может статься, что слишком мал он, чтобы даже о вещах таких ведать – но после того, как весь пыл исчез куда-то, густой краске на лице место уступив, после того, как почти ахнул дух земли Финской, на шаг отшатнувшись, хоть и несколько аршин разделяли их, да по взгляду метущемуся да по дрожи в теле едва заметной понял Иван – в самую суть он догадкой своей угодил; да не смог полуулыбки победной на устах своих сдержать. - Т-ты ещё и оскорблять меня смеешь подозрениями своими похабными, - кулаки мальчишки вновь сжаты были, но дрожали они, да и голос его, твёрдый прежде, звучал совсем неубедительно. – Говорил мне Бервальд, что на земле твоей грех содомский таким обыкновением является, что не соромно тебе средь бела дня пересуды вести… Уж в который раз убеждался Иван, что сколь же искусный воин, столь же никудышный лжец из мальчишки – а потому ещё дальше пошел, видя, как отрок наживку его заглотил. - Отрадно слышать, что чужеземцы интерес столь великий к нравственности людей моих питают. Любопытно мне – а ведает ли Бервальд, что ты… - И о чём же мне ведать положено? Расспросами своими увлеченный, не заметил Иван поступи духа королевства Шведского, что вплотную к роще подошёл. Глаза его холодные, на Ивана направленные, тихого гнева были полны, что плескался, словно озеро бурное подо льдом, – дух земли Финской выдохнул с облегчением да ещё пуще краской залился, когда Бервальд взгляд ревностный на него метнул, всё ли с ним в порядке, проверяя, затем вновь на Ивана очи переводя. Значит, не ведает он – мысль быстрая, аки птица, в сознании вспорхнула. - Соизволь объясниться, что делаешь ты с подданным моим наедине вдали от терема княжеского, - видать, злость в нём так кипела, маской холодности скрытая, что учтивость, любому государству сильному присущая, изменила ему, и не утруждался он уже любезность внешнюю сохранять. Иван выпрямился во весь рост (на полголовы Бервальда выше), руки за спину заложив, всем видом показывая, кто хозяин земли сей, на которой стоят они. Направил взгляд недрогнувший в очи ледяные. - Всего лишь беседой гостя своего развлекаю – как хозяину достойному и пристало. Подошёл Бервальд к нему, твёрдо да неспешно, пред духом земли Финской спиной встав, как вставал бы хозяин, собственность свою защищая, – да взглядом ему, столь же неколебимым, отвечая. - Благодарю за гостеприимство твоё, Ryssland, - враждебность подобная и реку огненную заморозить способна была. – Но пора нам к свите нашей. Пойдём, Тино. Прошел Бервальд мимо Ивана, едва плечом того задев, да прочь зашагал – ему даже оборачиваться не надобно было, чтобы дух земли Финской (Тино, стало быть) вслед за ним ринулся, лишь на долю мгновения быстрым взглядом Ивана окинув, когда мимо того проходил. Так и остался он в роще один – да к берёзе прислонился, оборачиваясь, в спины глядя им, как Тино к Бервальду подбегает – и вот идут они уже к городищу Рюрикову, поравнявшись. Когда скрылись они за оградою деревянной, вспомнил Иван о беседе их, да обо всём, что промелькнуло меж ним с духом земли Финской. И понял он, что желание проснулось в нём, что пока лишь искрой в душе горело, но что потом в пламя живучее разродится: чтобы кто-то к нему столь же яркой верностью да преданностью пылал. 1) Сердце Ивана радостью полнилось, счастьем невыразимым, и летел он, по полям, по дорогам – дни, когда от бессилия ревел он, от боли да от горя задыхаясь, прошли безвозвратно – и ныне уж осколки бывшего мучителя его головы пред ним склоняли, граду златоглавому во власть отдаваясь – к концу XV века Великий князь Московский Иван III успел объединить вокруг Москвы почти все русские княжества, издать Судебник с законами для всего государства, создать централизованную систему управления всей державой, добиться политической независимости Московского княжества благодаря противостоянию с ханом Большой Орды, прибрать к рукам некоторые земли Великого Литовского княжества и начать перестройку Кремля под руководством итальянских мастеров. Я считаю, вернее будет называть этого правителя, не Иван Великий, а Иван Охерительный. 2) Брат его, Александр, что уже век хирел и угасал, склоками бояр раздираемый, уж почти двадцать лет как покорился ему, бескрайними просторами северными одарив – как я уже писала в телеграме, по моим хэдканонам в «детстве» Иван был воплощением Владимиро-Суздальской земли, что затем обратилась в Московское княжество, а вот Новгород у меня отдельный персонаж (в основном потому что я не могу придумать ни одной причины, почему княжества с настолько разнящимися политическими системами должны быть представлены одним воплощением). Почему Александр? Потому что Александр Невский. И потому что в древнем комиксе 2010 года, чей автор тоже делил «Россию» на двух человек, Новгород тоже звали Александром. 3) Был путь тот соседством с державами враждебными затруднён – Ливонией да королевством Шведским, что крепости на земле его возводить посмело – речь идёт о причинах начала русско-шведской войны 1495-1497 годов; это первая русско-шведская война, поскольку до этого шведы воевали не с единым Русским государством, а с новгородцами. Первая граница между Шведским королевством и Новгородом была закреплена в 1323 году Ореховецким договором, однако она постоянно нарушалась. В 70-х годах XV века шведы построили во внутренней, озерной части Саволакса большую крепость Олофсборг. В Москве это расценили как провокацию, поскольку считалось, что крепость находится на русской территории, Иван III не мог стерпеть подобного и решил действовать. 4) Впрочем, нашлась на последнего управа – король датский, что желал Швецию под власть свою вернуть, заверял князя, что ежели удастся намерение его, то землёй он его одарит, что по договору старому положена – Иван III заключив союз с датским королём Гансом, который стремился взойти на шведский престол (между Швецией и Данией была заключена Кальмарская уния, которая, впрочем, к тому времени уже дышала на ладан). Ганс обещал, что если он установит контроль над Швецией, то восстановит границу до линии, предусмотренной Ореховецким договором, но Иван решил не дожидаться у моря погоды (так как не был уверен, что Ганс выполнит свои обещания и что в принципе займёт шведский престол) и занять крепость Выборг, поставив и шведов, и датчан перед фактом. 5) Попытка кровопролития избежать, когда князь его от короля шведского отдать ту землю потребовал, провалилась из-за отказа дерзновенного – весной 1495 года московские послы предъявили правителю Швеции Валле Стуре (старшему) требование о возвращении Западной Карелии. Стокгольм отклонил это предложение. Война стала неизбежной. 6) Слышал от брата Иван, что живёт в этих краях мальчишка из племени финского, что был духом народа своего и слыл воином искусным – посмеивался Иван над словами брата, ибо был знаком он с народом тем, что в лесах да у речек колдовством промышлял – финно-угорские племена были первыми обитателями территорий, которые впоследствии подверглись славянской колонизации. Колонизация проходила по большей части мирно – финно-угорские племена вошли в славянское государство, эти этнические группы начали жить бок о бок. В отличие от степняков на востоке или скандинавов на севере, финно-угры были не просто близкими соседями – они входили в одну страну, заключали смешанные браки не только на уровне правителей, участвовали в общих войнах. Сосуществование облегчалось ещё и сильно различающимся образом жизни. Славяне, расселявшиеся с юга, были в первую очередь земледельцами, а многие финно-угры предпочитали жить рядом с лесами или даже прямо в чаще, занимаясь охотой, рыбной ловлей и собирательством. Само слово «финны» происходит от германского «ищущий» и отсылает именно к тесной связи этого народа с лесом, и эта сторона финно-угорской культуры закрепилась на много веков: ещё в 19 веке русские крестьяне называли своих финно-угорских соседей «лесными людьми». А в ранее Средневековье славянам было проще обложить народ охотников данью или выменивать драгоценную пушнину, при этом не отбирая их собственную землю и сохраняя образ жизни соседей в неприкосновенности. Христианизация и централизация Руси ускорила процесс «растворения» финно-угров в славянах. Финно-угры как раз жили на границе территории будущего Владимиро-Суздальского княжества: https://ibb.co/tzy1kjL 7) Когда вёл его воевода Даниил, что в боях против литовцев да татар славу снискал, теперь войсками трёх княжеств предводительствуя? – Даниил Щеня – один из крутейших воевод Ивана III. Щеня принимал активное участие в московско–литовских войнах против и пограничных спорах и стычках, которые предшествовали этим войнам. В 1493 году Щеня захватил город Вязьму и перевез его князей в Москву. Во время русско-шведской войны (1496-1499) его армия опустошила Финляндию. В 1499 году под предводительством князя Даниила Холмского Щеня разгромил великого гетмана литовского Константина Острожского в битве при Ведроше и взял его в плен. В 1514 году Щеня увенчал свою военную карьеру захватом Смоленска у литовцев. 8) Пушечный двор, творение мастера, что пришел с родной стороны жены князя его, дал плоды свои, оружием его снабжая, что врагов содрогаться заставляло – речь идёт об Аристотеле Фиораванти, итальянском архитекторе и инженере, который построил Успенский собор в Московском Кремле и участвовал в военных походах как начальник артиллерии и военный инженер. Ему приписывают устройство Пушечного двора. В 1478 году Фиораванти в качестве начальника артиллерии участвовал в походе Ивана III на Новгород, и во время этого похода навёл очень прочный понтонный мост через реку Волхов. 9) Узнали они, что на помощь крепости из королевства Шведского войско рыцарское отправлено, но затонуло в море из-за шторма оно – во время осады шведский король Стен Стуре послал на помощь Выборгу рыцарское войско, которое по льду перешло Балтийское море до Аландских островов. Двинувшись далее в поход морем, рыцари попали в сильный шторм, который разметал их флот. 10) Гром пушек воздух сотрясал, а яростные крики людей его душу его распаляли – кровь кипела, пока наводили они мост понтонный через реку (ещё одно творение инженера-фрязина) – весь штурм Выборгской крепости – чисто моя выдумка, поскольку адекватных описаний штурма мне найти не удалось (ни на русском, ни на английском). Я провела час, рассматривая замок на гугл-картах и раздумывая, как можно штурмовать крепость на острове, так что надеюсь, это смотрится хотя бы адекватно. 11) Последний епископ, что крестить меня вздумал, головы своей лишился – речь идёт о Генрихе Уппсальском, шведском епископе, который участвовал в христианизации Финляндии и был причислен к лику святых за то, что был убит финским крестьянином Лалли. Образ Лалли до сих пор имеет большую популярность среди финляндцев. Так, по результатам телевизионного конкурса «Великие финны» (2004) кандидатура Лалли заняла 14-е место в списке наиболее великих людей в финской истории; в том же 2004 году его биография была включена Обществом финской литературы в вышедший на русском языке сборник «Сто замечательных финнов». Финская викинг-метал-группа Moonsorrow написала песню Koylionjarven Jaalla («на льду озера Кёюлиё»), посвященную убийству епископа. Лалли в песне представлен положительным персонажем, а епископ – человеком, своей смертью подавившим крик свободы финнов. 12) Имя моё – Суоми – Suomi: «Финляндия» на финском (если вдруг кто-то не понял). 13) Грохот тот оглушил его, поверхности достигнув, чудовищным взрывом стены и башни разнося – и все рати русские, что овладели ими, на тот свет забирая – память о сильном взрыве в Выборгской крепости 30 ноября 1495 до сих пор сохраняется в финском фольклоре. Наиболее популярная версия взрыва такова: комендант крепости Кнут Поссе в одной из башен городской стены – башне св. Андрея – взорвал особую взрывчатую смесь. В других историях утверждается, что в ходе осады города в небе возникла фигура, напоминающая андреевский крест. Считается, что 30 ноября – это канун праздника апостола Андрея, так что осаждавшие решили, что на помощь осаждённым пришёл их небесный покровитель. Предполагается, что взрыв оказал сокрушительное воздействие на моральный дух осаждающих, в результате чего атака провалилась. Несмотря на известность Выборгского взрыва, есть некоторые сомнения относительно того, действительно всё случилось так, как описано в легенде, и случилось ли вообще. 14) В палатах княжеских, что на городище Рюриковом в Новгороде стояли – Рюриково городище – это военно-административный центр Приильменья, археологический памятник IX века, находится в Великом Новгороде напротив Юрьева монастыря. Известно в том числе как резиденция новгородских князей, с которой связаны многие имена известных политических деятелей Древней Руси. Во время осады Новгорода в 1477-1478 годах в Городище располагалась ставка Ивана III, по повелению которого архитектор Аристотель Фиораванти навёл на судах мост через Волхов от Городища к Юрьеву монастырю. 15) Маттиас о том же самом взрыве слух пустил – но не о святости вовсе, а о том, что комендант шведский крепости той колдовством с самим диаволом повязан, иначе не смог бы он с ратями русскими совладать – некоторые версии истории утверждают, что взрыв оказал такое драматическое воздействие на моральный дух москвичей, так как штурм произошел в День Святого Андрея (30 ноября), и суеверные солдаты истолковали вспышку света как чудесное явление Андреевского креста. Этот пересказ явно был вдохновлен существующей шведской легендой о появлении золотого креста на небесах во время апокрифического финского крестового похода святого Эрика. По другим данным, москвичи были так напуганы взрывом, потому что считали его результатом черной магии. Датская пропаганда ухватилась за историю Выборгского взрыва, чтобы заявить, что шведский комендант крепости, должно быть, состоит в сговоре с дьяволом. 16) Говорил мне Бервальд, что на земле твоей грех содомский таким обыкновением является, что не соромно тебе средь бела дня пересуды вести – Средневековая Россия, по-видимому, была очень терпима к гомосексуальности, и иностранцы, приезжавшие в страну, были удивлены проявлениями однополой привязанности. Австрийский королевский советник Сигизмунд фон Герберштейн описал в своем отчете Rerum Moscoviticarum Commentarii («Записки о Московии») свои наблюдения во время своих путешествий по Москве в 1517 и 1526 годах. Он заявил, что гомосексуальность распространена среди всех социальных классов. Английский поэт Джордж Тербервиль, посетивший Москву в 1568 году, когда в России свирепствовала опричнина, был шокирован не резней, а открытым гомосексуальностью русских крестьян. Адам Олеариус также сообщил, что гомосексуальность среди мужчин существовала на всех уровнях общества и не рассматривалась как преступление (а потом при Петре началась европеизация, и мы свернули куда-то не туда). Поэтому Иван реагирует столь безразлично на обвинения в распространенности у него содомского греха.