Сто оттенков одиночества

      — Джинни, детка, — где-то вдали слышится звонкий голос Молли, сливаясь с порывом августовского ветра. — Зови всех на обед!       Тут же раздаётся свист пикирующей метлы Джорджа и ворчание Гарри, прекращающего приготовление сена в курятник.       Нора их сплотила в самом настоящем из всех возможных смыслов. Они стали семьёй. И хоть Гермионе вот-вот исполнится девятнадцать, тетушка Молли не перестаёт считать их всех детьми.       Она учит их жить.       Привыкать, смиряться и не уповать на что-то большее. Её тактика отвратительна ещё и из-за забывчивости. Потому что каждый день всё начинается по новой.       — Мальчики, давайте на кухню! — кричит она, выглядывая во двор и Гермиона спешит скрыться за углом каменной сарайки с метлами, безуспешно прикуривая сигарету, стащенную у Артура.       Палочка не слушается и вылетающая из неё магия искрится прямо на самом кончике. Нора стоит на злосчастной розе ветров. И он весьма беспощаден даже к волшебству.       Она видит приближение Джинни и ругается себе под нос, пряча древко в задний карман джинс, а сигарету за спину, сжимая её между пальцев. Голова Джинни со спутанными волосами появляется из-за угла. Девушка смотрит сначала на Гермиону, а затем на то, куда спрятаны её руки. В её взгляде просыпается недоверие и она откидывает тонкие рыжеватые волосы цвета спелой тыквы налипшие на лицо от ветра.       — Я не скажу ей, — говорит Джинни и Гермиона удивлённо вскидывает брови.       — О чём это ты? — спрашивает Гермиона, ни капли не расслабляясь. Пальцы сжимают сигарету почти до хруста. Ещё одно напряженное движение и от неё ничего не останется.       — Я знаю, что ты куришь, Гермиона, — отвечает она, пожимая плечами, словно эта данность давно отпечаталась у Гермионы на лице. — Папа думает что это гномы чудят, поэтому, ему невдомёк что-то кто-то из нас стал бы таскать его сигареты.       — Спасибо, было бы здорово, — Гермиона глупо улыбается, качает головой и расслабляется, снимая оцепенение в мышцах. — Если я сейчас же её не выкурю, меня просто выкрутит за обедом. Что там опять, Кеджери?       — И лимонный пирог, — подытоживает Уизли. — Мама никогда особо не отличалась изысканностью, поэтому всё как обычно.       Именно это однообразие и сворачивает желудок в тугой рулет. Но они покорно едят и благодарят её за готовку. А потом обязательно принимаются за посуду. О магии не может быть и речи, она заставляет делать их это вручную, словно издеваясь. Гермиона больше всего хочет улизнуть от этой рутины, и её желание сбудется вот уже завтра. Она пока что не собрала чемодан, несмотря на причитания Молли, от которых просто хотелось заткнуть уши банальным Оглохни, но собирается начать это уже сегодня вечером.       Вещей не так уж и много, как хотелось бы. Все школьные принадлежности в этом году для второгодок проспонсировал Хогвартс, а именно Минерва Макгонагалл выбила у департамента финансирование, несмотря на послевоенную обстановку.       Все входят в положение друг друга.       От этого тошнит аж где-то на подкорке, но и на том спасибо. На самом деле, Гермиона не хочет чувствовать себя такой — потерянной, вымотанной войной и её последствиями, и борьбой за память родителей, которая, к слову, так и не увенчалась успехом.       Она и слышать не желает о том, что ей гордились.       В чём это заключается?       В том, что они, наконец, подвели черту существованию Волдеморта и установили шаткий мир?       В жопу их признание.       Потому что они никогда не узнают истинную цену победы: всех их бессонных скитаний по Британии, того, как они пытались не потерять друг друга находясь на грани жизни и смерти, как их дружба рушилась и снова срасталась уродливыми шрамами или то, что погибло так много родных и близких.       Чем из этого можно гордиться?       Гермиона прикрывает веки и, опираясь на каменную кладку плечом, суёт сигарету между губ и с первой попытки поджигает пламя. Дым сразу же сочится в лёгкие, расслабляя нервные клетки и впрыскивает в кровь состояние, похожее на эйфорию.       Не долгосрочную, но чёрт…       Ей это нужно. Хотя бы на сейчас.       Джинни давится приступом кашля и убегает из-за сарая, оставляя её одну.       Вот так, да. Пожалуй, лучшее единение на свете. Она и этот глоток никотина.       Сигарета тлеет быстрее, чем Гермиона успевает вдыхать. Она почти давится наполненностью лёгких, но звук того как Джордж бросает метлу где-то совсем рядом с ней позади сарая, одергивает её, и она уничтожает окурок.

***

      Все садятся за стол.       Семь из восьми стульев заняты. Рон косится на оставшийся, не занятый, и Молли маскирует его чарами, чтобы никого не смущать.       Не смущать смертью. Какое неловкое чувство, правда?       Потому что никто так и не научился принимать её, всё ещё оглядываясь на пустующее место со стучащим сердцем. Стул между прочим не убирали, дабы не разрубать устойчивый плот, на котором все плыли Мерлин знает куда. Они даже не были уверены в том, приплывут ли туда вообще хоть когда-нибудь.       Мистер Уизли, прокашлявшись и сняв шляпу, первым накладывает большим черпаком прожаренный рис с кусочками яиц и полуразвалившейся рыбы. Такой же, как и, собственно, их сердца, которые они не могут склеить заклинанием, потому что его просто не существовало.       Молли сегодня отчего-то особенно суетится и постоянно заставляет Джинни следить за всеми, не подложить ли кому добавки. Джинни это неприкрыто злит, но она старается угождать матери с картонной улыбкой, и каждый раз, едва повернув голову, закатывает глаза.       Она устала и её можно понять.       Самая младшая в семье, она стала кем-то вроде главной надежды. Не Джордж, который сейчас вместо нормального обеда ковыряется своей палочкой в рисе, делая из него пирамиды магией, или Рон, набивающий рот едой, забывая о присутствующих и ведущий себя откровенно по-свински. Нет, именно Джинни, кажущаяся её матери ангелом, что проведёт всех через туман и наградит их благом.       И вся картина их обеда так удручающа, потому что ни одна из надежд, которую они возлагали каждый друг на друга, не сбывается. Как крупа из продырявленного пакета, они рассыпаются, разобщаются вопреки тому, что Молли пытается сгребать эти зёрна руками в одну кучу.       Не получается. Ну никак не выходит.       — Гарри, милый, — зовёт она, склонив к нему голову, — ты же помнишь что…       — Я помню, миссис Уизли, — кивает он, дожёвывая последнюю ложку. — Завтра в десять нам с Роном надо быть у камина.       — Верно, — улыбается она, довольная его ответом, будто он заучивал его как стих, а теперь она просит повторить его, не перепутает ли он слова или строчки местами.       — Мам, мы уезжаем не навсегда, — Рон морщит нос, вытирая губы смятой салфеткой.       На глазах Молли проступают слёзы. Губы трясутся в слабой дрожи. Ещё секунда и она разрыдается, но нет. Она терпит.       — Была бы моя воля, я бы никуда вас не отпустила, — произносит она немного тише из-за подступающего плача. Она бы не отпустила и Гермиону, но та была непреклонна. — Как хорошо, что ты, Джинни, моя детка, остаёшься дома, — обращается она к дочери, обхватывая её за хрупкие плечи и притягивая к себе. Джинни не сопротивляясь утыкается ей в щёку. Молли крепче сжимает дочь, зажмуриваясь.       Гермиона тычет вилкой в яйцо, стараясь не смотреть на сцену, устроенную тётушкой и мысленно уже снова стоит за сараем с очередной сигаретой. Она кидает взгляд на Артура, который накладывает добавку себе и Рону. Он подшучивает над сыном и щёлкает его по носу. Рон впервые за день улыбается. Не важно, насколько быстро улыбка сползает с его лица.       Эта эмоция — единственная кажущаяся настоящей за этим столом.       Переведя взгляд на Джорджа, она замечает, что он давно откинулся на стуле и стучит палочкой по стакану, меняя в нём цвет воды: синий, жёлтый, красный, белый, оранжевый, зелёный, пурпурный…       Любимый цвет Фреда.       Он останавливает постукивание древком и, поднеся стакан к губам, залпом опустошает его.       Джордж больше не тот шутник. Отсутствие брата для него схоже с попыткой эквилибристики на цилиндрах, стоя на одной ноге без страховки.       Он едва выдерживает.       Снова отрастив волосы за лето, он прикрывает ими обезображенное ухо. Старается не выделяться и быть тише обычного, привычного для братьев состояния шума и гама, который сопровождал их повсеместно.       Гермиона лишь наблюдает за ним со стороны, даже не подозревая, что у него в душе. По меньшей мере дыра размером с глубокий карьер. Говоря проще, в нём не осталось места для того, чтобы чувствовать себя нормальным и полноценным.       Голубое небо затягивается тучами и ненастьем. Молли спешит покончить с обедом и подаёт пирог, когда за окнами раздаётся первый раскат грома. Мысль о сигарете остаётся в прошлом, как бы сильно Гермиона этого не хотела.       Кружки с дымящимся чаем разлетаются по столу, приземляясь каждая на своё место. Гермиона смотрит сквозь этот исходящий от кипятка пар и мечтает прикоснуться к нему губами. Почувствовать тепло.       Она берет чай в руки, обнимая кружку ладонями, и втягивает горячую влагу, но не насыщается.       Это тепло искусственное.       Оно остывает, булькаясь в желудок, оставляя после себя только жжение на языке.       — Это тебе, Рон. Специально отрезала кусочек побольше, — Молли левитирует блюдце с пирогом, направляя его к сыну.       Тот благодарит её кивком и берётся за ложку, после откладывает её, решая взять кусок рукой. Неряшливо он заталкивает его в рот, рассыпая над столом крошки. Молли умиляется аппетиту сына и принимается за остальной пирог, распределяя тарелки.       — Ну что, Гарри, — наконец, начинает разговор Артур, поворачиваясь вправо, чтобы лучше лицезреть новый состав своей семьи. — Таки не передумал? Может, ну его, и поедешь вместе с Гермионой в Хогвартс?       Гарри обжигается, отпив слишком много чая. Он отставляет кружку в сторону, всё ещё глядя на горячую воду, а мысленно уже продумывает ответ для мистера Уизли.       — Я думаю, что моё место там, наравне с другими аврорами в Министерстве, чтобы стоять на службе магического правительства. А Гермионе лучше, — он запинается, встретившись с ней взглядом. Артур тоже смотрит в её сторону, будто ответ, передают как эстафету, и теперь её очередь говорить. — Гермионе лучше продолжить учиться. Это то, что она любит. То, что ей пригодится.       Гарри отчеканивает ответ и Артур, мягко улыбаясь, кладёт следующий кусок пирога в рот.       — Вот и славно, — он кивает подбородком, пытаясь прожевать всё за раз. — Отличное решение.       — Папа, почему я не могу? — встревает Джинни тонким умоляющим голосом, будто прорезая царапину на лице Артура.       — Джинни, мы уже говорили об этом, — сурово и твёрдо отвечает он и стирает налипшие крошки с губ. — Мама тоже против.       — Но в чём разница? — не унимается она, и Молли кладет ладонь на ей на спину.       — Детка, это решение не обсуждается, — она пытается сгладить нарастающий конфликт неуверенным поглаживанием ладони, но Джинни стряхивает её с себя и, сдвинув брови, смотрит прямо на главу семейства.       — В этом доме больше ничего не обсуждается, — восклицает она и Молли виновато косится на супруга. — И моё желание тоже теперь никого не интересует, да, папа?       — Пожалуйста, успокойся, я всего лишь…       — Да пошло оно всё к Салазару в одно место, — выплёвывает Джинни, тыча пальцем в пустоту перед собой и вскакивая со стула.       — Джинни… — растерянно бормочет Молли и её губы вновь содрогаются.       Гарри приподнимается со стула вслед за Джинни, вздумай она убежать. И именно так она и поступает, откидывая стул. Его ножка надламывается и Молли кидается с палочкой, чтобы починить его, но Гермиона останавливает её движение. Здесь нечего чинить, исцеление ножки предмета мебели не исправит ситуацию. И теперь наступает черёд надломиться эмоциям тётушки Молли. Она склоняется на плечо Гермионы и сдавленно рыдает.       Рон прерывается в чаепитии, сглатывая большой не дожёванный кусок. Кажется, он вообще не интересуется всем, что происходит вокруг, когда рядом еда. Джордж зависает в своём самокопании, рассеянно глядя то на отца, то на мать. Подхватив палочку, он удаляется по лестнице наверх, где только что исчезли Гарри и Джинни.       В глазах Артура явно читается вина и сожаление, но он выдавливает скупую улыбку, и, отбросив приборы, спешит к Молли, буквально отрывая её от плеча Гермионы.       — Пойдем, милая. Оставь Гермиону, пусть она спокойно допьёт чай.       Молли с сопротивлением но поднимается из-за стола, оставляя футболку Гермионы насквозь мокрой от слёз. Супружеская пара исчезает в проёме кухни.       Гермиона смотрит на стол, на всю недоеденную еду и ещё дымящийся чай. Жижа, налитая в кружку, отражает трещины на деревянном потолке и её лицо, нависшее над содержимым. Она дует по воде и рябь трогает поверхность, искажая все очертания, превращаясь в кривое зеркало их теперешней жизни.