Тринадцатое чувство

      Юнги вышел из парка и направился к машине лишь когда почувствовал, что не замечает больше разницы между температурой ледяного металлического ограждения и пальцев своих же рук. Он словно выбрался из какого-то безмерного пространства, где время стояло в одной и той же точке, но теперь вернулся в то измерение, в котором не за горами была полночь, а воздух уже не просто охлаждал, но и грозил стать причиной вероятной простуды. Нос от переохлаждения даже немного заложило, и приходилось иногда дышать ртом.       Мин ускоренным шагом покинул территорию набережной, растирая на ходу слегка онемевшие пальцы. Он забрался в машину и сразу же включил обогрев салона, надеясь, что все же не заболеет. Домой он ехал с неисчезнувшим никуда неприятным комком в груди, вызывающим неизменную спутницу на ближайшее время — тревогу. Несмотря на это, Юнги четко знал, чем займется, как только вернется домой: постарается найти в интернете максимальное количество информации об отце Тэхена. Раз уж мужчина находился в общественном поле, его имя должно мелькать хотя бы в некоторых статьях и дать дополнительную возможность понять, что он за человек и какой вес занимает в «высших слоях».       Вообще самой первой мыслью, возникшей у Юнги по пути домой, была — позвонить Тэхену. Раз уж они вместе за общую глупость оказались погребены под свалившейся проблемой в виде его отца, то и выбираться из этого было бы эффективнее вместе. Мин не мог отрицать, что он частично злился на Тэхена. Быть может, просто за всю ситуацию или за то, что Ким переоценил свою осторожность, или за то, что не предупредил Юнги в какой пиздец это все могло — и в результате вылилось.       Конечно, с себя ответственности снимать парень тоже не планировал: его никто не вел в кровать Тэхена под дулом пистолета, и он прекрасно знал, что за некоторые необдуманные поступки приходится иногда платить и достаточно высокую цену — об этом Мин сейчас старался не сильно думать, все еще придерживая в голове несколько более безобидных исходов. Кто может винить человека за наличие надежды даже в самой сложной ситуации? А уровень сложности для Юнги пока что балансировал на грани допустимого.       Но позвонить Тэхену и вместе попытаться что-то придумать в данный момент мешало одно маленькое обстоятельство: Мин все-таки удалил его номер. Вроде бы в тот же самый день, когда Ким пообещал решать свою задачу с Чимином самостоятельно. На секунду Юнги охватила легкая тревога и за Чимина. Хочется верить, что ему хватит ума не связываться с Тэхеном, как не хватило на это старшему.       Решив добраться до Кима завтра на работе через его компанию, Мин пока что оставил эту мысль в покое и, зайдя в квартиру, сразу включил ноутбук, а затем направился в ванную. Он бы с удовольствием в тот же момент прилип к экрану и занялся перекапыванием нужной и ненужной информации в интернете, но нежелание заболеть все же слегка пересилило, поэтому парень прогрел немного начавшую покалывать от внезапного, но необходимого тепла кожу, пытаясь хотя бы чуть-чуть расслабиться под приятными струями воды.       Юнги даже сделал себе крепкий чай, наткнувшись на валявшийся в холодильнике имбирь, который с виду показался еще пригодным для употребления. Наконец, расположившись на диване и поставив горячую кружку на соседний небольшой столик, Мин как-то жадно схватил ноутбук, разместив у себя на коленях. Он честно не знал, что ему следует искать, и где-то глубоко в душе считал это действие бессмысленным, но тем не менее ввел в поисковую строку имя Господина Кима.       Как это часто бывает, вылезло множество бесполезных сайтов, статьи об однофамильцах — спасибо, Кимов в Корее хватало — и ничего действительно полезного. Юнги пытался изучать вдоль и поперек все правительственные страницы, рассматривал размещенные фото людей на управляющих должностях, но вот отца Тэхена так и не смог найти. Это было крайне странно и лишь усиливало чувство тревоги, исходившее от подобной неизвестности. Лишь спустя пару часов, когда глаза уже слезились, а почти нетронутый чай стал больше походить на прохладительный напиток, Мин смог, наконец, свести кое-какую информацию, которая, однако, совсем его не обрадовала.       В одной статье он нашел знакомое название: компанию, в которой работал Тэхен, только тогда парень в ней не числился, и аббревиатура выглядела немного по-другому, а статья датировалась несколькими годами ранее. Информация являлась весьма размытой, но то, что Юнги смог понять, заключалось в следующем: у компании был конкурент, который спустя некоторое время стал терять заказы, а вскоре и вовсе обанкротился. Генеральный директор уже не существующей фирмы едва не попал за решетку из-за какой-то мутной истории с налогами. Все подавалось настолько абстрактно и несвязно, что едва ли кто-то заподозрил за этим Господина Кима, но Юнги именно сейчас был практически уверен, что все это — его рук дело.       Получается, что если он способен испортить жизнь богатому и успешному человеку, управляющему собственной фирмой, то, видимо, его угрозы относительно Юнги, не имевшего и близко такого влияния, были все же не пустым звуком, и отнестись ко всему этому стоило с явной осторожностью.       И так не слишком высокое настроение упало от подобного понимания еще на несколько заметных пунктов, давя на спрятанную в душе призрачную надежду своим тяжелым пластом.       Мин тяжело вздохнул и, небрежно переместив со своих коленей на диван чуть жужжащий ноутбук, подошел к окну, схватив валявшуюся на кухонной столешнице пачку сигарет. За стеклом царила глубокая ночь, накрывшая спящий город огромным, черничного цвета куполом. Сегодня даже луна казалась невероятно блеклой, едва различимой на мрачном беззвездном небе. Сейчас она очень символично напоминала витавшую внутри Юнги надежду на то, что удастся все оставить, как есть, не заботясь о словах отца Тэхена.       Это было так странно — верить в то, что подобных ситуаций в жизни практически не возникает, а если и случается нечто похожее, — «злодея» обязательно ловят и наказывают, не давая упиваться собственной вседозволенностью. Только вот когда что-то такое происходит в твоей жизни, ты начинаешь понимать, что на самом деле все работает совсем по-другому, и справедливости, о которой так много твердят вокруг, в мире в действительности не так уж много. Возможно, она все же есть, существует где-то, выглядывает из своего уютного убежища, иногда позволяя человечеству снова в нее поверить, но, поддразнив, вновь исчезает, как будто ее и не было вовсе, а ее присутствие напоминало что-то вроде миража, приятной иллюзии.       Юнги решил пока никому не рассказывать о том, что произошло сегодняшним вечером. Или правильнее было бы сказать — вчерашним, ведь время уже давно неизбежно мчалось к следующему рассвету, до которого хоть и оставалось еще пару часов, но день все равно фактически сменился на новый. С каждым следующим выдохом сероватого дыма из легких парень относился к возможному возвращению в Сеул все с меньшим скептицизмом. Быть может, если б не одно обстоятельство, он бы уже начал собирать свои вещи, плюнув на все, но теперь его удерживало в Тэгу его энергичное улыбчивое сокровище, без которого он не представлял своей дальнейшей жизни. Хотелось сгрести Чонгука в охапку и посмотреть на табличку с названием родного города из зеркала заднего вида, но и здесь были свои нюансы…       Наверное, главным фактором, мешающим сделать именно так, был все же неконтролируемый страх навредить мальчишке. Юнги не мог объяснить, чем именно, но и отделаться от этого беспокойного ощущения был не в силах. Возможно, для него именно так и проявлялась вся глубина ранее не испытываемого настолько сильного чувства к кому-либо — полнейшей растерянностью. Он вновь чувствовал себя не имеющим опыта и не знавшим, чего ждать от жизни, школьником, который способен в любой момент совершить какую-либо нелепую, но дорогостоящую ошибку. Но одно дело, когда ты сам за нее расплачиваешься, а совсем другое — если расплачиваются близкие люди.       Юнги докурил непонятно какую по счету сигарету, чувствуя легкую дрожь в теле: то ли от холода, то ли от волнения, и отправился в спальню, заставляя себя попробовать хотя бы немного поспать, правда верил в успех этого занятия с огромным трудом.       Так и вышло: он провалялся до звонка будильника, как ему казалось, просто с закрытыми глазами. Возможно, периодически его и вырубало от усталости, но по ощущениям, он как будто все равно находился в сознании, поскольку мозг не хотел отключаться ни на секунду, чуть ли не до зуда стараясь выудить потрясающую гениальную идею, как лучше поступить и что следует сделать.       В такой же безрезультативной задумчивости Юнги добрался до работы и, как только сотрудники заполнили помещение офиса, попросил связаться с компанией Тэхена. Буквально через минут десять после этого поручения в кабинет Юнги постучала его помощница, которая сообщила, что «Господина Кима…» — от такого обращения парня внутренне передернуло, вызывая ассоциации с человеком постарше, — «…нет на рабочем месте, а всеми вопросами занимается его заместитель. Когда генеральный директор появится — никто сказать, к сожалению, не может. А личный номер телефона давать запрещено».       Прикусив нервно нижнюю губу, Юнги натянуто поблагодарил девушку, стараясь, чтобы в голос не просочились досада, злость, разочарование, и велел ей идти. Помощница едва заметно улыбнулась и кивнула, скрываясь за дверью.       Весь день Мин провел, словно обитая внутри своего какого-то закрытого беспокойного мира, и практически не видел ничего вокруг. Он так же выполнял все свои обязанности, но делал это бездумно, автоматически. Парень даже не замечал за собой усталости или того факта, что он абсолютно не выспался ночью, хотя разум все это понимал, а тело неприятно ныло, но это как будто не имело значения, оставаясь мельтешившей где-то на заднем плане мелочью.       С утра Юнги получил сообщение от Намджуна с напоминанием о том, что в субботу все собираются отпраздновать его перенесенный День Рождения, а также адрес бара, где это все будет происходить. Помимо него, в течение дня несколько сообщений прислал Чонгук. В основном юноша жаловался о том, как сильно соскучился, и лишь немного рассказывал, где он находился на момент отправки и что делал. Юнги ему даже что-то смог написать в ответ, признавая, что и сам соскучился по своему красивому жизнерадостному мальчику, но параллельно с этим ноющим, однако приятным чувством, в груди что-то раздражающе покалывало.       Вечером Мин все так же стоял у знакомой вывески знакомого заведения на знакомой улице, наблюдая, как все такие же радостные лица перемещаются по все тому же маршруту все того же жизненного цикла. И вроде бы окружающая обстановка казалась неизменной, заставляя верить, что и мир оставался таким же, как и был: не перевернулся с ног на голову, не расплющился и не попал в другую реальность, где ты вовсе и не ты, однако Юнги ощущал, что для него как будто это правило переставало действовать.       Он нервно перебирал спрятанными в карманах своих темно-синих брюк бледными пальцами, будто ожидая, когда уже, наконец, небо свалится ему на голову. А может, — уже свалилось, а он и не заметил. Точно так же, как за своими угнетающими мыслями не заметил выплывающего из кофейни Чонгука. Лишь когда почувствовал со спины теплые обнимающие руки на своих плечах, еле заметно вздрогнув, повернулся к юноше. Тот сразу отстранился, но продолжал сиять своей радостной улыбкой, от которой все проблемы казались незначительными и такими неважными. Юнги даже слабо приподнял уголки своих губ в ответ, ощущая излучаемое мальчишкой тепло и стараясь игнорировать то мерзкое ноющее чувство в груди.       — Привет, хён, — прощебетал Чонгук. — Куда пойдем? Сегодня можно у тебя остаться? — начал засыпать он вопросами старшего.       Юнги как-то грустно усмехнулся. Его не отпускала навязчивая мысль, что за ними в эту же секунду мог кто-то наблюдать, поэтому, глубоко вздохнув, он ответил:       — Да, малыш. Поехали сейчас.       Юноша, казалось, немного удивился, но в то же время заметно обрадовался, а Мин почувствовал себя параноиком, боящимся находиться на улице рядом с Чонгуком. Мысль о том, что мальчишку могли перевести из категории «наивной жертвы» во что-то другое, напоминающее какое-нибудь ничтожное, но опасное существо, коим Господин Ким, судя по всему, воспринимал Юнги, вызывала неконтролируемое волнение и внутренний холод.       Они неспешно двинулись к машине. Чонгук бодро делился какими-то мелкими новостями и историями, и Юнги его привычная болтовня в какой-то степени успокаивала. Они так же, как и всегда, заказали по дороге доставку еды. Юноша позвонил своему брату и предупредил, что не приедет ночевать домой, и теперь Хосок вместо привычного «не обижай моего Гукки» в шутку обещал Юнги выбить все зубы, если Чонгук снова вернется усыпанным красными пятнами от поцелуев и укусов. Мальчишка на это всегда немного смущался, едва заметно краснея, но, кажется, его, наоборот, радовало, что старшему было настолько с ним хорошо, что он, даже не замечая этого, оставлял красноречивые отметины на нежной медовой коже. И Чонгук выглядел так, будто был совсем не против ради такого хоть всю жизнь не снимать водолазку или свитер с высоким горлом, слушая дурацкие подколы Чимина, о которых юноша тоже упомянул, рассказывая одну из историй.       Юнги стал все больше замечать, как его душа делилась на две части: одна была поглощена самыми искренними и сильными светлыми чувствами к Чонгуку, ловя необыкновенный кайф от звуков его голоса, счастливого блеска в прекрасных глазах, вкуса его сладостных губ, ощущаемых в поцелуе, который обрушился на них с непередаваемой жадностью, стоило знакомым дверям лифта закрыться… Всего на секунду Юнги словил очередную неприятную ассоциацию, вспомнив ту проклятую карточку с изображением, которое он увидел в кабинете Господина Кима, но оторваться от мальчишки сейчас был абсолютно не в силах. Старшему, как воздух, нужны были эти теплые ласковые объятия и близость нежных губ, пробуждающих не только в теле, но и, казалось, в самом естестве Юнги невероятные электрические заряды.       Вторая же часть — все больше окутывалась страхом, причины для которого с каждой минутой как будто только прибавлялись. Да, отец Тэхена вряд ли являлся убийцей и ради своих каких-то целей едва ли был способен так далеко зайти, но людей можно ломать не только смертью…       Юнги и Чонгук вошли в квартиру, закрыв за собой дверь, и не прошло даже нескольких секунд, как мальчишка набросился на старшего с очередным нетерпеливым поцелуем. В этот раз Мин не стал его останавливать, считая, что ласка и тепло Чонгука сейчас были единственным, что имело значение. Они так увлеклись друг другом, что абсолютно потерялись во времени, а услышав звонок в дверь, даже не сразу поняли, кто это. Открыв курьеру и забрав доставку, тяжело дышащий Юнги, наконец, прошел к кухне, снимая с себя пиджак и бросая пока что на спинку стула. Юноша больше не ластился к нему, но ходил хвостиком, не желая отдаляться хотя бы на метр, что со стороны выглядело, наверное, довольно забавно и мило.       После ужина Мин отправился в спальню за домашней одеждой для себя и для Чонгука. Прихватив две похожие футболки, шорты и спортивные штаны сразу, одной кучкой, старший отправился с этим всем в ванную и даже не удивился, когда, не успев закрыть дверь, почувствовал горячее дыхание у себя на шее, а после и обжигающие руки, спешно расстегивающие бледно-голубую рубашку и нарочно касающиеся при этом любого доступного участка оголенной светлой кожи.       Юнги стремительно развернулся, прерывисто вздыхая, и, потянувшись к Чонгуку, чувственно поцеловал, запуская руки под чужую футболку и требовательно касаясь ладонями упругого тела: крепкой груди, подтянутого живота — как будто хотел впитать эту красоту и исходивший от нее жар себе под кожу, оставить под кончиками пальцев. Мин почувствовал в тот момент огромный голод, нехватку мальчишки, но чем большей страстью вспыхивали поцелуи, а близость тела казалась уже максимальной, тем тяжелее почему-то становилось, насыщение не приходило; напротив — голод разгорался с новой силой, не имея никаких границ и рамок.       Юнги покрывал красивую, едва заметно пульсирующую от учащенного сердцебиения длинную шею жадными поцелуями, доводя Чонгука до низких учащенных стонов, неспособных быть заглушенными даже шумом льющейся на них под душем воды, но этого было неотвратимо мало, катастрофически не хватало. Мин чувствовал себя варваром из дикого племени, гребаным наркоманом, неприспособленным даже к малейшему самоконтролю. И до ужаса не хотелось думать о том, что все это из-за зародившегося где-то глубоко страха, что в скором времени любой подобный поцелуй может стать последним.       Юнги запрещал себе об этом думать. Он допускал, что даже если все станет настолько ужасным, и ему придется покинуть город, он в первую очередь постарается забрать Чонгука с собой. Но страх на то и существует, чтобы иногда прорываться через защитную оболочку и пытаться победить, а в отсутствие доминирования — раздражать своим мельтешением где-то поблизости.       Юнги старался сдерживаться из последних, критических сил, чтобы не пугать мальчишку своей внезапной ненасытностью. Тем не менее уже гораздо позже, заползая к нему под одеяло, Чонгук все-таки заглянул ему в глаза чуть обеспокоенным взглядом и спросил:       — Хён, у тебя что-то случилось?       Мин протянул свою руку к волосам юноши и начал медленно и аккуратно перебирать пальцами влажные пряди в невинном успокаивающем жесте, только теперь ему казалось, что жест этот был успокаивающим прежде всего для него самого.       — Нет, малыш, — соврал старший с промелькнувшей, едва заметной грустью в голосе. — На работе появились некоторые проблемы.       Чонгук глубоко вздохнул. По его виду сложно было определить, поверил он в это или нет. Вероятно, — да, но все равно беспокоился. Он наклонился к старшему, легонько целуя, а затем придвинулся ближе, зарываясь носом в черные и тоже влажные волосы. Юнги переместил свои руки мальчишке на спину, мягко обнимая, и также сделал глубокий вздох.       — Чонгук, — позвал он немного неуверенно.       Юноша вопросительно промычал, но не пошевелился.       — А ты бы хотел жить в Сеуле? — спросил Мин, стараясь не выдавать слегка ускорившимся сердечным ритмом свое волнение.       Чонгук на несколько секунд затих и даже как будто затаил дыхание, после чего задумчиво произнес:       — Не знаю, хён… Я об этом не думал. Возможно, когда-нибудь и захочу. — Он едва заметно пошевелил плечами. — Но сейчас у меня еще два года учебы здесь, в Тэгу.       — Можно ведь перевестись… — рассуждал Юнги, стараясь сохранять свой голос спокойным.       Мальчишка как-то грустно усмехнулся.       — Я не потяну учебу в Сеуле.       Старший сразу понял, что речь шла не об учебной нагрузке, а о ценах на образование в столице.       — А если бы потянул? Я мог бы…       Чонгук его перебил и решительно, с некоторой обидой в голосе, проговорил:       — Нет, хён. Я не хочу чувствовать себя настолько ущербным рядом с тобой…       Юнги вновь почувствовал, как в груди что-то неприятно кольнуло, но он понимал, о чем говорил мальчишка. Старший пошевелился, чуть подтянувшись вверх, и нежно коснулся пальцами красивого юного лица.       — Эй, почему сразу ущербным? — Он говорил очень ласково, но Чонгук все равно сейчас выглядел, как насупившийся воробушек.       — А каким? — с проскочившим раздражением переспросил он. — Я еще больше буду ощущать себя несостоятельным ребенком.       — Малыш, тише… — попытался его успокоить Мин, почти невесомо целуя в лоб, затем в кончик носа, в щеки… — Я просто спросил и не имел в виду ничего такого.       Старший прерывисто вздохнул, пытаясь унять волнение. Ссориться с Чонгуком из-за подобной ерунды сейчас хотелось меньше всего. Вероятно, если бы он задал все эти вопросы по-другому, не скрывая своих страхов, то юноша в ту же секунду наплевал бы на свою гордость и был готов улететь с ним хоть в другую солнечную систему, но в данном случае его недовольство и маленькая обида были вполне понятными.       Чонгук снова расслабился, смотря своими прекраснейшими оленьими глазками в лицо старшему.       — Прости, хён… — виновато произнес он.       Хоть это и далось почему-то нелегко, но Юнги все же несильно улыбнулся.       — Все хорошо, малыш.       Осталось и самому в это поверить.

***

      На субботу Чонгук взял выходной, поскольку вечером все ребята должны были собраться в баре, и мальчишка почти на весь день остался в квартире Юнги. Лишь за пару часов до назначенного времени он попросил отвезти его домой — переодеться, а оттуда можно было прихватить Хосока и втроем отправиться в заведение.       Подъехав к ярким, зеленым домам, Мин вышел из машины вслед за энергичным Чонгуком, и они вместе поднялись в квартиру. Стоило входной двери открыться, как юноша умчался к себе в комнату переодеваться, а в коридор лениво выполз Хосок. Вид у него был немного уставший, но в целом выглядел так же беззаботно, как и всегда. Он поздоровался с Юнги и чуть потянулся, разминая мышцы и легонько зевая.       — Ты готов? — уточнил старший, окидывая его взглядом.       Друг был одет в темные джинсы какого-то необычного серо-синего оттенка, красную футболку с изображением сложной геометрической фигуры и бело-красный бомбер с некоторыми надписями на английском. Хосок в ответ лишь кивнул.       — Собрался, пока вас ждал. — А затем повысил громкость голоса и произнес чуть ли не на всю квартиру. — Эй, Гукки… давай шустрее. Ты не на свидание с Юнги собираешься. Мы тебя тут ждем вообще-то.       Хосок довольно улыбнулся. Он хоть и обожал своего младшего брата до глубины души, но и подразнить не упускал возможности. А Юнги просто нравилось видеть, что друг был в приподнятом настроении, и отношения двух братьев оставались все такими же теплыми и крепкими, поэтому уголки губ как-то сами поползли чуть вверх.       Чонгук каждый раз прекрасно замечал ту или иную провокацию со стороны брата, но все равно велся на них, как маленький ребенок, отчего забавно пыхтел и хмурился. Вот и сейчас он вышел из комнаты в любимых черных обтягивающих джинсах и изумрудного цвета толстовке с чуть порозовевшими щеками и сведенными к переносице бровями. Хосок в первые несколько секунд рассмеялся, а затем скользнул взглядом к шее младшего брата и тяжело вздохнул. На коже не было ярких красных пятен, а вместо них красовались еле заметные следы тонального крема. Посторонний человек и вовсе бы не обратил внимания, но Хосок, который знал мельчайшие детали внешности Чонгука, сразу же их увидел.       Мальчишка, заметив скошенный в сторону старшего взгляд своего брата, заулыбался и, схватив Юнги за руку, быстро снял с вешалки свою джинсовку и выскочил из прихожей, оставляя Хосока одного. Они остановились у лифтов: подождать, пока Хосок закроет дверь; и дальше уже перемещались втроем. Лучший друг, конечно, зубы Юнги не выбил, но поворчать возможности не упустил.       Они подъехали к указанному Намджуном адресу и зашли в небольшой бар. Место было не слишком популярным, судя по небольшому скоплению людей, но внутри оказалось довольно приятно. Парни остановились на входе, пытаясь отыскать столик, за которым сидели Намджун и Джин, и не успели они окинуть взглядом и половины помещения, как в спину им врезался звонкий голос Чимина, весело закинувшего руку на плечо Чонгуку. Казалось, Пак все это время стоял возле бара и только ждал, пока эти трое войдут внутрь. На деле, конечно же, так просто совпало. Более того, Чимин немного тяжело дышал, как будто увидел их издалека и перешел на бег, чтобы догнать парней и зайти в бар всем вместе.       Наконец, Хосок заметил машущего им рукой Намджуна, и они, теперь вчетвером, двинулись к забронированному широкому прямоугольному столику. Один его край примыкал к темной, окрашенной неоднородной краской стене, другой — находился рядом с проходом: между ним и таким же столиком, располагавшимся примерно в метре от них. Заведение было окутано приятным полумраком. Общего освещения, казалось и вовсе не имелось, лишь кое-где на стенах виднелись крохотные приглушенные светильники. Но именно это и создавало необходимую для подобного рода места атмосферу. Всего насчитывалось около десяти столиков: три больших, прямоугольных, за одним из которых и расположились шестеро ребят в самом дальнем углу, остальные — компактные, скорее квадратной формы, рассчитанные на три-четыре человека, не более. Помимо столиков внутри помещения также располагалась скромная деревянная барная стойка. Ее оттенок был на несколько тонов светлее, чем остальная мебель, выполненная также из дерева. Зал был заполнен примерно на половину: несколько маленьких столиков и один большой, занятый ребятами; остальные пустовали.       Хосок подсел к Намджуну, обнимая его за плечи с широкой улыбкой на лице. Чимин, Чонгук и Юнги расположились напротив. Мин постарался сесть ближе к выходу, чтобы удобнее было вылезать покурить, если потребуется.       Парни начали по очереди поздравлять Намджуна, заставляя его с каждым разом улыбаться все шире и даже немного смутиться. Наконец, Джин, который дожидался появления всех остальных в баре, смог «представить» своему парню совместный с ребятами подарок. Намджун на несколько секунд растерялся, очевидно, с трудом поверив в происходящее, но после на его лице отобразилась огромная благодарность, которая уже не помещалась в радостной улыбке.       Юнги старался не думать ни о чем постороннем, но все же, подхватывая стакан с соджу, иногда зависал, глядя на эту пару, и вспоминал о том, какими сложными были их отношения из-за Господина Кима. Мин был невероятно рад за ребят, видя их вместе и такими счастливыми, потому что сам, наконец, ощутил, сколько тепла можно получить от влюбленного сердца, если открыть свою душу и почувствовать в ответ. Но существующий во всем, и в том числе внутреннем равновесии Юнги, баланс, сделал поворот в другую сторону, заставляя мысли сплетаться в уже менее приятный клубок: насколько же тяжелая и безвыходная ситуация была у Джина с Намджуном в прошлом, что им пришлось на длительное время расстаться…       Парни общались, смеялись, наслаждались выпивкой и закусками, полностью расслабляясь в приятной атмосфере, и Юнги тоже старался следовать их примеру. Но чем сильнее он погружался в эту пьянящую беззаботность, тем холоднее становилось внутри от нарастающей неконтролируемой тревоги. В какой-то момент Юнги по-тихому вылез из-за стола и отправился на улицу покурить. Ребята на него не обратили внимания, поскольку он уже отлучался пару раз.       Накинув на плечи свою кожаную куртку, Мин подошел к кривоватой кирпичной стене, находившейся в нескольких метрах от бара. С этой стороны заведения людей практически не было, поэтому такое место сейчас особенно привлекало. Юнги втянул носом прохладный, пропитанный чуть развеянным запахом еды и алкоголя воздух и достал сигарету, отвернувшись от входа в бар. Он успел сделать всего пару затяжек, как услышал за спиной тихие шаги. Мин подумал, что это Чонгук вышел его проверить, поэтому очень удивился, когда повернулся и увидел рядом Джина.       Он был в светло-голубых джинсах и, наконец-то, розовой толстовке с накинутой на плечи, так же, как и у Юнги, но джинсовой курткой.       — Одолжишь одну? — спросил он негромко, кивая в сторону зажатой меж бледных пальцев сигареты.       Мин достал из кармана пачку вместе с зажигалкой и протянул Сокджину.       — Еще не бросил? — хмыкнул он.       — Почти, — ответил Ким. — Но сейчас решил составить тебе компанию.       Юнги на это несильно, но вопросительно выгнул бровь, смотря прямым взглядом в глаза Джину. Тот помолчал несколько секунд, а потом, поправив на плече куртку, заговорил:       — Семь лет прошло, а ты все так же ведешь себя, когда нервничаешь. — Он невесело усмехнулся, а затем добавил. — Не подумай ничего…       Мин и не подумал. Они сейчас в большей чем когда-либо степени походили на друзей. А для друзей, кажется, нормально беспокоиться друг о друге.       — Джин… — позвал Юнги старшего, чуть прищурившись и бесцельно смотря куда-то вдаль. — Можешь объяснить, почему ты тогда оставил Джуна?       Вопрос звучал слегка размыто, но Ким, очевидно, прекрасно понял, что имелось в виду. Он окинул младшего задумчивым взглядом и заговорил далеко не сразу.       — Боялся за него.       — Неужели ничего нельзя было сделать? — не пытаясь скрыть свое недоумение, спросил Мин.       Сокджин выдохнул порцию горьковатого дыма и как-то грустно усмехнулся.       — Отец страшен в гневе. Он бы просто уничтожил и Джуна, и всю его семью. Моему охуеванию не было предела, когда я узнал, как глубоко он пустил свои корни во всю эту систему. И он очень осторожен в своих действиях. Только в Сеуле перестал меня контролировать. Разочаровался и переключился на моего обожаемого братишку.       Юнги почувствовал мерзкий скрежет: наверное, так звучала его начинавшая рассыпаться по кусочкам надежда. Он нервно сделал глубокую затяжку, чуть задерживая мерзкий дым в легких.       — Повезло, что сейчас не лезет, — продолжил Ким. — Хоть где-то мне пригодилось звание нелюбимого сына.       Он говорил это без какой-либо обиды в голосе или взгляде. Казалось, будто он действительно радовался такому странному факту.       — Именно поэтому лучше пошли нахер Тэхена, даже если больше не спишь с ним. Пока не поздно.       Юнги незаметно сглотнул.       «А если уже поздно?» — хотелось сказать в ответ, но голос как будто рухнул куда-то вниз вместе с проглоченным комом. Да и что ему даст признание Джину, в какой хреновой ситуации он уже успел оказаться… Ким расскажет остальным, и все они начнут волноваться, а сделать ничего не смогут.       Мин глубоко вздохнул, пытаясь не выдать своего немного растерянного состояния.       — Уже послал, — соврал он, хотя нельзя было сказать, что в этой фразе совсем уж не содержалось правды. Просто она являлась не такой, какой хотелось бы.       Сокджин смерил его задумчивым взглядом, но ничего не сказал. Юнги старался не зацикливаться на том, что Ким, вероятно, что-то заподозрил, — чтобы не начать переживать еще сильнее и окончательно себя не выдать.       Они докурили и вместе вернулись в бар. Ребята встретили их любопытными взглядами, но в них абсолютно не наблюдалось какого-либо недоверия, а по лицу Намджуна можно было прочесть, что он, возможно, и чувствовал что-то странное, видя их рядом друг с другом, но по крайней мере не казалось, что ревновал.       Время двигалось вперед, а сковавший ледяными щупальцами холод внутри Юнги неумолимо застыл, пока не определившись, что делать дальше.

***

      После бара все разъехались на такси по домам. Изначально Мин не планировал пить, но почему-то его нестерпимо потянуло на алкоголь, особенно после разговора с Джином, который иногда настороженно на него поглядывал. А может, просто паранойя Юнги на нервной почве уже разрослась настолько, что ему всё и все стали казаться подозрительными. Он осторожно перепарковал машину в ближайший жилой двор, но ехать на ней до дома все-таки не решился, да и Чонгук протестующе возмущался. Он хотел отправиться вместе с Юнги, но Хосок буквально за шкирку утащил мальчишку с собой, напоминая, что «любовь любовью, а в понедельник важный тест, к которому нужно готовиться». Чонгук, как всегда, расстроился, но молча уехал с братом.       Половину воскресенья Юнги проспал, пытаясь протрезветь и не поддаваться настигшей, как назло, серой хмурости за окном, подкрепленной противным дождем. Он забрал свой брошенный автомобиль уже глубоким вечером, чувствуя себя все еще немного разбитым: то ли из-за не до конца выветрившегося алкоголя, то ли из-за блестящей способности себя накручивать и поддаваться внутренней тревоге.       Если до понедельника еще был какой-то крохотный соблазн сделать вид, что разговор с отцом Тэхена всего лишь приснился, и ничего за ним на самом деле не последует, то с первым рабочем днем эта иллюзия начала догонять хрупкую надежду в стремлении рассыпаться в пепел. Необещанные, но подразумеваемые проблемы начались сразу же, с самого начала недели.       Во второй половине дня Юнги позвонил его брат. Они и раньше периодически общались, узнавали, как дела друг у друга, но в этот раз голос мужчины был непривычно встревоженным. Когда младший начал расспрашивать у него, что случилось, тот признался, что у него стали отваливаться клиенты, а в офис приходили люди с проверкой и как бы невзначай спросили, не является ли он старшим братом «некоего Мин Юнги».       Это было довольно эгоистично, но Юнги в тот момент ухватился за озвученную старшим информацию, как за спасительную соломинку для самого себя. Брат был опытным юристом, поэтому потрепанная надежда на секунду вновь вспыхнула, рассчитывая на то, что в этой ситуации можно найти какие-то незаконные действия или нечто подобное — Юнги не слишком разбирался. Однако брат хмурым голосом сообщил, что проводить проверки имеют право, и не обязательно перешагивать через написанные на бумажке законы, чтобы усложнить кому-то жизнь. Старший старался не показывать своего недовольства, но попросил Юнги «быть аккуратнее, чтобы никуда не вляпаться».       После разговора с братом, Мин почувствовал новую опустошающую волну. Получить такой ответ от юриста отнюдь не радовало.       Следующими на очереди предсказуемо оказались родители. Юнги не стал дожидаться тревожного звонка и набрал им сам вечером во вторник, сидя в машине, пока ждал Чонгука возле кофейни. Мама уже не удивила своим обеспокоенным голосом и новостями о внезапных проверках на работе. У отца и вовсе обнаружилась какая-то сложность с налогами. Налоги… Где-то Мин уже натыкался на нечто похожее…       Кажется, еще мать упомянула, что им на помощь собирался подключиться старший брат Юнги, чтобы разобраться в ситуации, но парень слушал все это как сквозь толщу воды, накапливая в себе новые волны злости. Завершив звонок, он едва не швырнул телефоном в лобовое стекло, но, тяжело вздохнув, сдержался, замечая у входа в кофейню немного растерянного Чонгука, озирающегося по сторонам. Мин вышел из машины и ускоренным шагом направился к нему, затем, схватив за руку, так же быстро повел за собой к автомобилю.       В тот вечер Юнги чуть ли не сам просил мальчишку остаться на ночь у него. В красивых карамельного цвета глазах радость от подобной просьбы смешивалась с беспокойством. Чонгук не был настолько наивным, чтобы совсем уж не замечать, что со старшим происходило что-то не то.       Мин на подобные вопросы еле заметно улыбался и отмахивался проблемами на работе. Должно быть, это выглядело не так убедительно, как хотелось, потому что, хоть юноша и переставал о чем-то расспрашивать, переживание из его взгляда никуда не девалось. Он дарил свои теплые объятия и нежные поцелуи, как бы показывая, что он рядом, стараясь поддержать, а какая-то часть Юнги хотела ему все рассказать, но дни медленно сменяли друг друга, а старший почему-то этого так и не делал.       Однажды в пятницу вечером Чонгук вышел из кофейни без привычной сияющей улыбки, а его вид выдавал какую-то загруженность. Он поздоровался с Юнги и молча пошел за ним к машине. На вопросы «Что случилось?» мальчишка уже по дороге к дому стал нехотя рассказывать:       — Хён, мне вчера звонил отец… Все выглядело, как обычно, но он почему-то попросил приехать с тобой…       Мин, услышав это, чуть случайно не тормознул прямо посреди дороги, но на всякий случай сбавил скорость, крепче вцепившись пальцами в руль. Он нервно сжал зубы и старался не отрывать взгляда от двигавшейся впереди машины.       — Отец сказал, что так давно тебя не видел, и его расстраивает, что ты ни разу к ним не заехал. Мол, они с мамой всегда были рады видеть тебя у нас дома в детстве…       Чонгук рассказывал это все неуверенным голосом, хоть и оставался с виду спокойным.       — Думаешь, это правда? Они просто хотят тебя увидеть? А не потому что… узнали о нас?       Мальчишка смотрел на него с какой-то надеждой, будто ожидая, что Юнги сейчас его успокоит и скажет, что он зря переживает, и родителям действительно просто любопытно. Но Мин не мог этого сделать, как бы ни старался, ведь ему едва ли не больше всех сейчас не хватало собственного душевного спокойствия.       В ту ночь Юнги не мог заснуть даже с сопящим Чонгуком под боком. Он просто валялся на одной стороне, подложив руку под голову и вглядываясь в умиротворенное красивое лицо. Мин осторожно потянулся свободной рукой и, почти невесомо касаясь, поправил темную отросшую прядку. Вид мальчишки помогал не сдаться кружившей панике окончательно, но в то же время вызывал сильную ноющую боль в груди. Ему так не хотелось, чтобы Чонгуку что-либо угрожало… Он готов был отдать все, что у него имелось, лишь бы юноша жил нормальной полноценной жизнью, не ввязываясь в подобные проблемы. Вероятно, именно поэтому Мин чувствовал себя настолько растерянным, едва не лишаясь полностью способности трезво мыслить. А может, уже лишался…       Юнги не знал, сколько он так пролежал, любуясь прекрасными чертами и лишь иногда ненадолго переводя взгляд на прокрадывающееся через открытый кусочек окна ночное угрожающее небо. В какой-то момент ему начинало казаться, что он даже привыкает жить с постоянным ощущением неспокойствия, и оно проявляет себя не так заметно, как в первые дни, превращаясь во что-то «нормальное» для него. Тем не менее, он понимал, что подвергать окружающих себя людей риску больше не может, а его неуверенные и неопытные попытки добиться справедливости могут все лишь усугубить.       Наверное, именно в эту ночь Юнги для себя внутренне решил, что вернется в Сеул. Ему было не обидно за собственную трусость, ведь он никогда не считал себя сверхчеловеком, способным противостоять любым трудностям. Всю свою жизнь он, скорее, приспосабливался к самому безвредному варианту и предпочитал именно его. Может, это началось, когда он отучился на экономиста вместо продюсера, а может, и еще раньше. Да и имеет ли это сейчас хоть какое-либо значение…       Мин собирался поговорить об этом с Чонгуком: во всем признаться и попросить поехать с ним — в тот же субботний день, в который они вместе решили навестить родителей юноши. Но даже здесь образовались свои осложнения.       Утром старший привычно накормил мальчишку завтраком и небольшой лаской, а после отвез на работу в кофейню. Чонгук уже предупредил по телефону родителей об их с Юнги запланированном визите, и мать с отцом как будто даже обрадовались. Хосок, узнавший об этих планах, сначала напросился с ними, но потом в течение дня вдруг сообщил, что у его девушки что-то случилось, поэтому поехал к ней.       Мин старался не проводить параллели и сомневался, что это как-то могло быть с ним связано, но все же теперь, когда слышал, что у кого-то что-то происходило, ощущал в теле легкую нервную дрожь.       Юнги забрал вечером Чонгука с работы, и они сразу направились к знакомой улице, на которой оба, по соседству, провели все свое детство. Такое похожее, но такое разное…       Старший бросил быстрый взгляд на дом своих родителей, в окнах которого горел свет, но решил, что сегодня не готов к ним заглянуть, а сделает это чуть позже: возможно, перед своим отъездом, заодно и сообщит. Чонгук, еще сидя в машине, немного рассеянно сжал руку Юнги, сплетая вместе их пальцы. Мин в ответ постарался успокоить волновавшегося юношу легким поглаживанием теплой кожи.       Они вышли из автомобиля спустя пару минут, после чего зашли на территорию небольшого участка. Большинство зданий на этой улице имели схожую планировку и занимаемую по размеру площадь, и дом семьи Чон был не исключением, почти в точности копируя дом, в котором когда-то жил Юнги. Различия были лишь во внутренней отделке, варьируясь несхожими цветами и текстурами, а также мебелью и декорацией.       Родители Чонгука встретили обоих парней добродушными улыбками. Мать мальчишки тут же бросилась обнимать своего сына и даже, не удержавшись, заключила в неуверенные, некрепкие и недолгие объятия стоявшего рядом Юнги, поднимая на него неловкий взгляд.       — Боже… Ты так повзрослел, — с приятной грустью произнесла Госпожа Чон. — А вроде все тот же…       Отец Чонгука тоже легонько приобнял сына за плечи, а Юнги протянул руку в приветственном жесте. Мальчишка в шутку повозмущался на то, что отец этим снова заставил его чувствовать себя ребенком в кругу троих взрослых, но мужчина лишь рассмеялся и взъерошил темную шевелюру Чонгука, после чего все вроде бы в приподнятом настроении прошли на небольшую кухню к накрытому столу.       Атмосфера в этом доме была такой непохожей на ту, что царила в семье Юнги. Эти люди так открыто и с виду искренне относились друг к другу, что тепло и забота между ними едва ли не искрились. В соседнем же доме о чувствах не говорили и практически не проявляли их. Внутри семьи Мин было принято знать, а не ощущать.       Вопреки опасениям Чонгука родители утянули ребят в расслабленный разговор, ненавязчиво о чем-то расспрашивая каждого, но больше — Юнги, поскольку слишком уж давно его не видели. Госпожа Чон накормила парней вкусным сытным ужином, и мальчишка заметно расслабился, все чаще сверкая своей кроличьей улыбкой. Мин тоже подумал, что зря волновался… до определенного момента.       Если родители Чонгука планировали это все изначально, то Хосоку не досталось от них не только кулинарного таланта, но и потрясающего актерского мастерства, ибо за весь вечер у Юнги ни разу не промелькнула мысль, что что-то может быть не так. Слишком искренними казались эмоции на радостных лицах, а может, это просто любовь к Чонгуку выплескивалась настолько, что заглушала все остальное.       Тем не менее, уже ближе к концу совместного вечера отец мальчишки предложил Юнги вместе выйти покурить. Звучало это максимально расслабленно и безобидно. Мать Чонгука лишь улыбнулась, продолжая диалог с сыном, а сам юноша бросил на двух близких людей любопытный взгляд, но, как будто не заметив ничего необычного, вновь вернул свое внимание к беседе с мамой.       Мин вышел с Господином Чоном во двор, ожидая какого-либо серьезного разговора, ибо чаще всего под подобным предлогом он и начинался, но мужчина в тот момент лишь достал сигарету и, немного наклонившись к парню, негромко произнес:       — Приезжай к нам завтра в первой половине дня. Только не говори Чонгуку или Хосоку. Есть личный разговор.       Это звучало не угрожающе и не с какой-либо злобой… Возможно, в голосе отца мальчишки звучало беспокойство, но Юнги не уловил от него какого-то очевидного негатива. Он кивнул, и дальше они просто молча выкурили по сигарете. Оба находились где-то в своих мыслях, несмотря на то, что в воздухе витало ощущение, будто в какой-то степени эти их мысли так или иначе пересекались.       Стал ли Мин от этой просьбы переживать сильнее? Возможно. Но он этого словно не ощущал. Смиренный с постоянным беспокойством организм лишь пропустил легкую ноющую волну по телу, но Юнги так привык к ним за последнее время, что даже не обратил особого внимания.       Когда они вернулись назад в дом, Чонгук скользнул по обоим озадаченным взглядом, но, видимо, не получив на их лицах необходимого ответа, едва заметно нахмурился и стал собираться домой.       — Подкинешь, Юнги-хён? — как бы невзначай спросил он старшего.       Тот сдержанно кивнул и спокойным голосом ответил:       — Конечно. Мне не трудно.       Они попрощались с родителями юноши и направились к выходу. Мама Чонгука вновь обняла обоих, но сына, конечно, заметно смелее. Юнги могло показаться, но, вероятно, она не подозревала о просьбе своего мужа, однако об этом парню удастся узнать только завтра.       Стоило дверцам автомобиля хлопнуть, отделив салон автомобиля от остального мира, как Чонгук тут же повернулся к старшему и напряженно спросил:       — Хён, отец тебе что-то сказал?       Мин ощутил очередную пробежавшую по коже неприятную волну, но на этот раз относящуюся не к страху, а к сожалению. Сожалению о новой лжи.       — Нет, малыш. Все в порядке.       Мальчишка несколько секунд смотрел на него с легким волнением, но вскоре стало ясно, что он поверил, хоть и удивился:       — Значит, они и правда всего лишь хотели увидеть тебя… — то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном произнес он, чуть приподнимая брови.       Видимо, Чонгук решил не заострять внимание на этой мысли и уже более привычно улыбнулся, усиливая своим чистым сиянием внутри старшего гложущее чувство вины.       — Мы же к тебе? — с надеждой в голосе уточнил мальчишка.       Юнги смог лишь слабо кивнуть, незаметно прикусывая нижнюю губу и пытаясь сосредоточиться на блядских правилах дорожного движения…

***

      Утром в воскресенье Мин привычно отвез Чонгука в кофейню, захватив с собой на обратный путь стаканчик со свежим кофе, который мальчишка сразу же ему сделал, едва успев занять рабочее место. Вечером того же дня они уже не должны были увидеться, поскольку к Чонгуку собирался заехать Хосок, с которым они вместе планировали поехать домой. Юношу ждала очередная подготовка к учебе, поэтому о том, чтобы остаться на ночь у Юнги, речи вновь не шло.       Каким бы странным это ни казалось, но старшего такой расклад более чем устраивал, ибо он не мог быть уверенным в том, какой разговор его ждал с отцом двух братьев, и каким он после этого разговора вернется домой. С каждым днем натягивать внешнее спокойствие становилось все труднее, а не думать о том, что Мин может потерять, уехав в Сеул, было и вовсе невыносимо. Как минимум, он успел обзавестись в Тэгу приятной компанией друзей, проводимое время с которыми приносило несомненное удовольствие. И здесь же, в родном городе, теперь находился человек, который сросся с душой Юнги, тесно вплетаясь своими солнечными корнями в его холодное сердце. Хоть старший и старался себя успокаивать тем, что ему удастся убедить Чонгука покинуть Тэгу вместе, но кто он такой, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что может произойти…       Юнги выехал с улицы, на которой находилось место работы юноши, и неспешно отправился к дому его родителей. Подъехав к знакомому адресу, парень вышел из машины не сразу, а бездумно посидел пару минут внутри салона. Однако оттягивание времени не приносило ни пользы, ни решимости, ни расслабленности, поэтому, сделав глоток уже остывшего кофе из стоявшего рядом с сиденьем стаканчика, он вернул его на место и направился к чужой калитке.       Юнги увидел отца Чонгука сразу же, стоило только оказаться на территории участка. Он сидел на пороге и немного лениво курил, смотря прямо перед собой. Блеклое солнце подсвечивало постаревшее с годами и заметно подуставшее, но приятное лицо, которое теперь было устремлено на вошедшего во двор Юнги, как будто его все это время ждали. Мин вежливо поздоровался, и мужчина с еле заметной улыбкой протянул ему руку в ответ.       — Идем в дом. Жены сейчас нет, у нее утренняя смена, — проговорил Господин Чон, затушив сигарету и поднимаясь с порога.       Юнги отправился вслед за ним, и через пару минут они оказались на кухне, где вчера сидели вчетвером, беззаботно и тепло общаясь. Сейчас же атмосфера была иной: не тяжелой, не мрачной, — волнительной, возможно, или просто неопределенной, но все же другой.       — Юнги… — неуверенным голосом начал мужчина, усаживаясь за стол и дожидаясь, пока Мин разместится напротив. — Ты же знаешь, как я хорошо к тебе отношусь…       Парень тяжело вздохнул, чуть прикрыв глаза, а затем перевел взгляд, наполненный немой просьбой, на отца Чонгука.       — Я к Вам тоже, Господин Чон, — устало произнес он. — Поэтому давайте, пожалуйста, без обмена вежливостью. Вы наверняка меня не для этого позвали…       Возможно, это и прозвучало грубо, но сейчас вряд ли кому-то из них было дело до неуместных обид. Мужчина тяжело вздохнул и полез в нагрудный карман своей, очевидно, домашней серой узорчатой рубашки. Он вытащил оттуда небольшую карточку и, положив на поверхность стола, придвинул к Юнги, которому даже не нужно было смотреть, что там, чтобы почувствовать новый треск разваливающихся внутри цепей, на которых держались остатки спокойствия и самообладания. Обрадовавшиеся такому послаблению, кружившие вечно где-то рядом тревога и отчаяние заполонили с новой силой, как будто мстя за то, что их раньше пытались контролировать. Несмотря на это, лицо парня, скорее всего, с виду оставалось относительно безразличным, холодным, обычным. Возможно, эта маска уже наклеилась на него настолько, что даже в полнейшей растерянности от нее было избавиться не так-то просто.       Мин все же протянул руку к мерзкой карточке и, пока он пытался рассмотреть, что на ней изображено на этот раз, Господин Чон с какой-то досадой в голосе произнес:       — На днях нам подкинули в почтовый ящик… Я сначала даже не глянул. Сразу же подумал, что очередная рекламная листовка, но потом… — Он сделал долгую паузу. — Хорошо, что увидел раньше жены.       Мужчина замолчал. Он бесцельно водил взглядом по своей же собственной кухне, почему-то ни на секунду не задерживаясь на лице парня. Юнги в это время, как загипнотизированный, смотрел на зажатую меж его пальцев карточку. Снова стоп-кадр с камеры видеонаблюдения. Вновь черно-белое изображение. Явно сильно приближенное, поскольку качество снимка заметно хромало, но даже так было понятно любому человеку, у которого зрение не минус бесконечность, что на нем машина Юнги с его же различимыми номерами, к которой он прислонился спиной, а вплотную к нему прижимается и целует какой-то парень, поразительно напоминающий Чонгука. Кажется, это было утром, перед их совместной поездкой в Сеул. Хороший снимок… Его бы в альбом аккуратно вставить или повесить на стену где-нибудь над кроватью, на самом видном месте, чтобы часами смотреть, не отрывая взгляда…       Юнги мысленно усмехнулся. Всегда ли отчаяние со временем переходит в безумие? По крайней мере он уже сомневался, что находится в здравом уме. И тут можно было бы сделать удивленное лицо, рассмеяться и сказать что-то вроде: «Да это же фотошоп, склейка, фоторедактор. Кто-то решил так по-глупому пошутить. Вот сволочи…» Но был ли в этой жалкой попытке оправдаться хоть какой-то смысл? Кто знает… А вот сил на это точно не было.       Мин положил карточку на поверхность стола и поднял притомленный взгляд на отца Чонгука.       — Я люблю Вашего сына.       Это все, что он мог сейчас сказать. Его голос, вероятно, звучал, хоть и в целом твердо, но все равно как-то жалко, ибо Юнги за последнее время люто устал. Если раньше у него с чем-то возникали проблемы, он почти без раздумий отказывался от этого, поэтому сейчас, пытаясь сохранить мальчишку рядом с собой, уже превысил свой лимит на возможности к сопротивлению.       Мужчина как будто непроизвольно вздрогнул, услышав фразу парня, но не морщился, не отобразил какого-то отвращения или злости. В его взгляде, скорее, читалось свое отчаяние, не такое, как у Юнги.       — Послушай… — снова неуверенным голосом начал Господин Чон. — Я… не говорю, что не верю тебе… Но Чонгук… Он ведь еще совсем юный мальчик…       Мужчина, наконец, поморщился, хоть и не от отвращения, а, скорее, от какой-то печали или сожаления. Словно то, что он говорил, ему самому не очень нравилось, но являлось очень важным, поэтому заставлял себя, медленно выдавливая фразы.       — Он наверняка просто не понимает… В силу своего возраста… Решил попробовать что-то новое… Он ведь очень любопытный…       У отца Чонгука был такой вид, как будто он осознавал в полной мере, что говорил какую-то бессвязную ерунду, но, видимо, ему тяжело давалось подбирать слова. И все же его мысль была предельно понятной, очевидной даже, предсказуемой.       — Дай ему шанс… пожить нормальной жизнью. Завести семью… как у всех… Ты ведь старше… Я заметил, что мой сын тебя очень уважает. Он прислушается, если об этом ему скажешь ты.       Юнги все-таки не сдержал короткого слабого смешка.       — Вы просите меня разбить Вашему сыну сердце?       Мужчина чуть нахмурился. Ему определенно не понравилось, как прозвучал вопрос, но и отрицать, что в нем имелся смысл, он тоже не мог. Казалось, что он боролся сам с собой, но, очевидно, собственное видение «благоприятной жизни для Чонгука» лидировало, а в нем мужчина не представлял рядом с сыном кого-то вроде Юнги.       — В юности все проблемы кажутся непреодолимыми, — тяжелым голосом начал Господин Чон. — Даже если Чонгук успел привязаться к тебе, он сможет с этим справиться, поверь… Со временем. Но так для него будет лучше. Я очень прошу тебя, Юнги… Если мой сын тебе и правда дорог…       Мужчина замолчал, и с этого момента в доме повисла давящая тишина. Она, словно тяжелый смог, пробиралась в легкие, откладываясь там ядовитыми комками, разъедающими все внутренние органы, мешая нормально функционировать. Мин в этот момент ощущал лишь пустоту. Так странно: он должен был вроде злиться на Господина Чона, ненавидеть отца Тэхена, пожалеть себя уж на крайний случай… Но не было ничего.       Парень сделал глубокий вздох и встал из-за стола.       — Я не буду Вам ничего обещать, простите, — тихо проговорил он.       Мужчина тоже поднялся со стула. По его виду было понятно, что такой ответ ему не подходил, но и вновь начинать этот разговор, пытаться переубедить или даже, возможно, заставлять Юнги пообещать обратное он не собирался.       В этот раз они на прощание лишь несильно кивнули друг другу, после чего парень покинул дом, в котором хранилось столько приятных детских воспоминаний, в котором он теперь оставил последние крохотные капли своей надежды на лучшее.

***

      Юнги провел остаток дня, беспощадно издеваясь над своим воспаленным мозгом, пытающимся определиться, как ему дальше следует поступить. Он абсолютно не обязан был прислушиваться к просьбе отца Чонгука и обращать на нее хоть какое-либо внимание. Но Юнги бы соврал самому себе, если б сделал вид, что этот идиотский разговор не оставил на нем совсем уж никакого отпечатка. А он и так уже знатно погряз в ненавистной лжи.       Мин размышлял, пытался смоделировать у себя в сознании ситуацию, при которой он проигнорировал произошедшее и забрал Чонгука с собой в Сеул. Однозначно — его отношения с родителями испортились бы, а при мысли об этом Юнги вспоминал вчерашний приятный вечер, где мальчишка купался в родительской заботе и дарил свою искреннюю любовь в ответ. Позволить себе разрушить эту атмосферу… Мин сомневался, что имел на это право. А она так и так рухнет, стоит хотя бы вкратце намекнуть Чонгуку на разговор с его отцом, ведь умолчать в таком случае о его просьбе не получится. А юноша, скорее всего, родителю этого не простит…       Оставаться в городе Юнги тоже, очевидно, не мог. Если даже Тэхен и Джин, у которых были хоть какие-то шансы повлиять на своего отца, оказались не в силах что-то сделать с его вседозволенностью, лишь подстраиваясь под собственные жизненные обстоятельства, которые ввиду кровного родства были еще терпимыми. Юнги же — будучи посторонним, имел все шансы погрязнуть в болоте, в которое тянул бы за собой всех вокруг… В том числе Чонгука.       Это осознание прошлось в груди острым лезвием, заставляя притупленные за последнее время нервы вновь безжалостно вспыхнуть острой болью. Мин не мог хотя бы на секунду не задуматься о том, что без него мальчишка будет в большей безопасности. Не это ли самое главное, даже если цена — разбитое сердце?       Правильно ли было так рассуждать, не прислушавшись к мнению самого Чонгука? Конечно, нет. Но есть ли в мире хоть один человек, который всю свою жизнь принимал правильные решения? Мин часто слышал, как кто-то говорил, рассуждая на тему о любви, что за свои чувства нужно бороться. Другие утверждали, что любить — значит, суметь отпустить. Юнги же в данный момент хотелось послать и тех, и других куда-нибудь нахуй, ибо ни один вариант не являлся на самом деле верным.       Людей можно ломать не только смертью. Иногда удается заставить их ломать самих себя своими же руками, поверить в собственное бессилие и ничтожность. Наверное, это самое эффективное и самое мучительное, но в жизни бывает и не такое. А это значило, что, хоть Юнги еще, возможно, не признался себе, но где-то глубоко внутри свое решение уже принял. Когда-то ему казалось, что его самая большая ошибка — это выбор нелюбимой, не интересующей его профессии вместо той, к которой тянулась душа. Теперь же, видимо, пришло время пересмотреть свои взгляды и уступить лидирующее место новой неправильности и новым сожалениям.       В понедельник вновь позвонил старший брат Юнги, уставшим голосом сообщив, что у отца намечаются серьезные проблемы все с теми же проклятыми налогами, и хоть брат пообещал сделать все от него зависящее, чтобы помочь родителю, голос его звучал довольно устало и впервые не слишком уверенно. Юнги на это лишь бездумно поблагодарил его и отключился, тяжело вздыхая. Он в этот момент находился в своем рабочем кабинете, повернувшись к окну и наблюдая, как уже не такое согревающее солнце медленно прячется за высотными зданиями, оставляя после себя еле различимый розоватый след.       У Юнги не было ни одной убедительной причины, чтобы полностью поверить в обещание Господина Кима отстать от его близких, как только сам парень покинет Тэгу, но почему-то казалось, что мужчина все же выполнит его: не по доброте душевной, о наличии которой можно затянуть бесконечный спор, способный привести к одному конкретному выводу, — а скорее, потому что какими бы безграничными возможностями отец Тэхена ни обладал, для него все эти манипуляции несомненно тоже обходились не без труда. Можно было бы, конечно, оставить все, как есть, и просто сидеть и выжидать, пока мужчина где-нибудь проколется, сделает неверный шаг и попадет в громкий скандал, а еще лучше — за решетку, где ему и место, если честно. Но какой за это время он успеет нанести ущерб семье Юнги: не только родителям и брату… Думать об этом было слишком тяжело.       Мин и раньше умел мастерски разрушать все вокруг себя, поэтому свое дальнейшее решение он принял даже относительно спокойно, признавая всю его неправильность и несправедливость. Может, он просто сдался, являясь эгоистом или слабаком, испугавшимся ответственности. Тем не менее, заперев где-то глубоко в душе бушующий, уничтожающий все, что в ней осталось, неистовый ураган, Юнги достал из кармана бумажку, которую последние пару дней везде носил с собой, и набрал на телефоне насмешливо смотрящие на него мрачные цифры.

Вы:

Я уеду из Тэгу. В течение этой недели

М.Ю.

      Сообщение уплыло на незнакомый номер, и Мин не надеялся ничего получить в ответ, хоть и хотел лишний раз услышать глупое обещание, но все же через пару часов с этого же номера он увидел короткое сообщение:       *Не добавленный в контакты номер*:       Правильное решение.

***

      Думать об этом было больно. Думать об этом было изнуряюще. Думать об этом было невыносимо жестоко, — но Юнги решил вернуться в Сеул один. Без Чонгука. Он обессиленно позволил каким-то безрассудным домыслам взять верх над своим же собственным здравым смыслом, отмахиваясь тем, что, возможно, так мальчишка и правда начнет новую, более благоприятную жизнь. Переживет расставание с Юнги и двинется дальше. Время не лечит, но успокаивает, притупляет ощущения, а значит, и с их чувствами сможет справиться, — чем-то подобным Мин старался себе объяснять все свои дальнейшие действия, не позволяя даже на секунду задуматься о том, верил ли на самом деле в эту откровенную чушь…       Иногда может показаться, что когда организм больше не способен справляться с разъедающей его внутренней болью, он начинает обезболивать сам себя, делая все испытываемые переживания, чувства и эмоции менее заметными или даже едва уловимыми. А может, это особенность конкретных людей, и Юнги с его привитой с первым жизненным вздохом закрытостью просто повезло с проклятым самоконтролем, хотя ему самому казалось, что такое состояние не слишком далеко ушло своей пустотой от ощущений скорее мертвеца чем живого человека.       В тот же день сразу после работы Мин поехал в Сеул, чтобы сообщить руководству о своем намерении уволиться. У парня было два варианта: уехать молча и никому ничего не сказать, либо заставить себя поговорить с мальчишкой и поставить его перед фактом, что они больше не увидятся. Каким бы тяжелым это ни казалось, но Юнги все-таки выбрал второе. Молчаливое исчезновение сеяло бы в Чонгуке надежду на его возвращение. Мальчишка, возможно, просто тратил бы свое время на бессмысленное ожидание или даже попытку найти старшего. Но таким образом он бы не смог попробовать жить по-другому, а разве не это и являлось основной причиной, почему Юнги все же решил оставить юношу? Вроде бы да. Наверное… Кажется.       Именно поэтому Мин решил так по-глупому разрушить все свои нити, соединяющие его с настоящим: в том числе отказаться от своей прежней работы. Он уже не задумывался о том, что даже лучший друг его возненавидит за то, что он собирается сделать. Чертов непрошенный рыцарь, стремящийся принести себя в никому не нужную жертву, чтобы всем остальным ничем не навредить… На деле же Юнги, скорее, считал себя безвольным кретином, который в понимании собственных ошибок ничего не пытается с ними сделать.       Начальство в Сеуле сначала было в шоке, услышав от парня об увольнении, потом в бешенстве стало напоминать о том, что у них подписан двухлетний договор, а прошло всего полгода. И если Юнги собирается уйти из их компании, то будет вынужден заплатить крупную неустойку. Но парня это не напугало. Он спокойно согласился, вызывая полнейшее недоумение на озадаченных лицах. Мин лишился бы большей части своих накоплений, которые он смог собрать с момента окончания университета, но ему было плевать.       Чуть успокоившись, руководитель все же, немного замявшись, неловким тоном сообщил, что они решили не сдирать с него столько денег «в заслугу той сложной проделанной в одиночку работе в Тэгу». По факту, возможно, начальство увидело, что финансовые угрозы не сработали так, как ожидалось, и решили немного отступить. Но даже узнав, что не придется расставаться с крупной суммой денег, Юнги ничего не почувствовал. Его еще пару раз нерешительно попытались уговорить остаться в компании, предложили перевести назад в Сеул, но Мин уверенно отказался. Возможно, его вид в тот момент был настолько отстраненным, что руководитель все же понял, насколько их разговор бесполезен. Начальство попросило лишь отработать положенное перед увольнением время, чтобы переоформить документы на того, кто займет место Юнги, но им удалось договориться об удаленке, без появления парня в офисе в Тэгу.       Вернуться в родной город после этого Юнги все равно пришлось. Он сообщил арендодателю, что съезжает с квартиры, и начал собирать вещи, оттянув разговор с Чонгуком на самый последний момент.       В течение этой сложной недели Мин находил какие-то предлоги, чтобы не оставлять мальчишку на ночь у себя в квартире. Ему не нужно будет ничего объяснять, если он зайдет и увидит стоящий в самом центре гостиной набухший несправедливым для них обоих приговором чемодан. Поэтому старший лишь заезжал за Чонгуком после его смен в кофейне и отвозил к дому, в котором юноша жил со своим братом. Сложно сказать, заметил ли Чонгук мрачные перемены в Юнги. Возможно, что-то и ощущал, но не выглядело так, будто догадывался об их истинной причине. Для старшего же теперь каждое прикосновение или поцелуй мальчишки были сравнимы с ожогом от раскаленного железа. Будто он сам подставлялся под созданное собственными руками клеймо, вырезая в книге воспоминаний отдельную страницу для этой нежной юной кожи, ни с чем не сравнимый аромат которой осядет хрупкой отравляющей пылью в измученных легких, для вкуса сладостных губ, уничтожавших своей пьянящей силой ни в чем не повинные рецепторы.       В ту пятницу Юнги в последний раз подъехал к заведению, запах кофейных зерен и сладких пирожных которого он давно уже знал наизусть. На него насмешливо смотрела практически все время распахнутая входная дверь, которая закрывалась лишь в редких случаях: например, из-за дождя или сильного ветра; и из проема которой выскакивал радостный крольчонок, чья сияющая улыбка была способна согреть даже в самый тоскливый день, а сейчас проходилась ослепляющим лезвием по сердцу от понимания того, что Юнги ее больше не увидит. А после его поступка, может, никому уже увидеть не посчастливится. Как минимум в ближайшее время.       — Привет, хён, — с более слабым, но все же заметным энтузиазмом произнес Чонгук, подходя к старшему.       Тот в ответ несильно кивнул и тихо предложил:       — Прогуляемся по парку?       Он легонько указал в ту сторону улицы, где находилась спокойная облагороженная зона, укрытая заметно полысевшими от опавшей листвы деревьями. Мальчишка с виду совсем немного напрягся, но все же оставался весьма разговорчивым, рассказывая о том, как прошел его день, и делясь своими мыслями, идеями на разные темы. Мин в это время с каким-то жадным мазохизмом вслушивался в звуки его голоса, пытаясь упиться ими как будто до беспамятства.       Они добрались до небольшого, окруженного высокими шарообразными кустами участка парка, когда Чонгук, наконец, остановился, оказываясь напротив старшего и с беспокойством смотря ему в глаза. Это произошло раньше, чем Юнги оказался готов сказать юноше свою мерзкую речь, но объективно — к такому вряд ли можно подготовиться в принципе.       — Хён, что-то случилось? — с тревогой во взгляде и голосе спросил мальчишка.       — Чонгук… — позвал его Мин, едва заметно хмурясь и облизнув губы. — Мы не сможем больше видеться.       На лице юноши после этой фразы не отобразилось никакой боли, обиды или злости. Вместо этого Чонгук выглядел так, будто сомневался, что услышал правильно. Он немного приоткрыл рот, но словно боялся что-то сказать, слегка шевеля губами.       — Наверное, я не так выразился… — продолжил Юнги, впиваясь ногтями в спрятанные в карманах брюк ладони. — Я не хочу тебя больше видеть.       Лицо мальчишки мгновенно помрачнело, но он все еще как будто не понимал, что происходит.       — Х-хён… — еле слышно произнес Чонгук, чей голос от волнения сильно охрип. — Т-ты… ты это серьезно?       Все силы старшего в тот момент были брошены на то, чтобы все, что он говорил, звучало убедительно. Словно не он сейчас вырезал тупым канцелярским ножом из груди и растаптывал свое же сердце. И если на него уже вроде как было наплевать, то вот юноша не заслуживал из-за эгоистично принятого за него же решения испытывать то, что он, вероятно, испытывал сейчас.       — Да, Чонгук. Мне не нужны отношения, и я хочу вернуться к прежней жизни.       На лице мальчишки, кажется, начинала закипать злость, пока что не перебивая ту растерянность, в которой он находился, но уже сигнализируя о своем появлении.       — Хён! Ты же говорил, что любишь! — непонимающим тоном, в который просочилась укрываемая обида, произнес негромко Чонгук.       — Ошибся, — бесцветно ответил Мин.       — Ошибся? — тяжело задышав, переспросил юноша. — Хён, в таком не ошибаются.       — Значит, не любил, — безразлично сказал Юнги, отчего красивое лицо напротив едва уловимо побледнело, а во взгляде что-то безжалостно погасло.       Кто-то считает, что любовь ослепляет, делает более ранимыми, восприимчивыми и отчасти даже глупыми — в обмен на ту эйфорию, которую она способна подарить. Возможно именно поэтому Чонгук, словно ослепленный, не замечал, что сквозившее от Юнги внешнее безразличие на самом деле являлось безжизненностью, смирением, и так легко верил в то, что слышал.       — Прости, что не понял этого сразу, — продолжал Мин, чувствуя, как новая порция самообезболивания заглушает внутренний крик раненого зверя, который сам выстреливает себе в ногу. — С тобой было правда хорошо, но я хочу чего-то другого. Не зацикливайся на прошлом, попробуй найти новую девушку, она сможет…       Юнги не договорил, почувствовав резкую боль в районе челюсти. Он непроизвольно сделал шаг назад, а глаза рефлекторно закрылись. Когда он через несколько секунд вновь повернул голову туда, где стоял Чонгук, то успел лишь разглядеть его окончательно угасший взгляд и сжатую в кулак правую руку, которую он, сжав еще крепче, спрятал в кармане своей джинсовой куртки, после чего развернулся и быстрым шагом направился прочь.       Мин ощутил во рту вкус крови из разбитой губы, но он настолько себя ненавидел и презирал за свои же принятые решения, что был готов этой кровью захлебнуться, лишь бы знать, что с Чонгуком со временем все будет хорошо. Такое вот нелепое желание, когда сам же только что сделал ему максимально больно…       Юнги не помнил, как добрался до дома, но, оказавшись у себя в квартире, сразу подошел к окну, беспрерывно заполняя свои легкие густым ядовитым дымом. На улицу, кажется, опустилась беспощадная ночь, дающая потонувшему в ее мраке небу ложную надежду, подменяя согревающее солнце такой же сияющей, но холодной луной. Мин, возможно, окончательно потерялся бы во времени, если б не услышал звонок мобильного, на который отвечать желания никакого не было, но он все же, скорее, машинально, бездумно взял телефон, грустно ухмыляясь имени лучшего друга.       — Привет, Хосок, — ровным, хриплым от сигарет голосом негромко произнес он.       — Что за хуйня произошла?! — не сдерживаясь, почти орал друг. — Что ты сделал?! Юнги, я же тебе поверил, что уж моего брата ты, блядь, не обидишь, а что в итоге?! Он вернулся домой и закрылся у себя в комнате, чуть не расхерачив дверь! Он мне нихуя не рассказывает, но я знаю, что это из-за тебя! Чонгук о тебе даже слышать теперь не хочет! Что ты ему сделал?!       Такое изобилие матов в речи Хосока говорило о том, что он сильно взбешен, хотя это было понятно и по его интонации.       — Через час жду у нас, либо я сам к тебе приеду! — уже чуть спокойнее, но все равно с нескрываемым гневом проговорил друг.       — Хоби… давай завтра, пожалуйста… — с некоторой мольбой в голосе устало попросил Юнги.       Возможно то, насколько жалко Мин сейчас звучал, все же подействовало, потому что на том конце послышался тяжелый прерывистый вздох, после чего уже тише, но все еще раздраженно Хосок ответил:       — Ладно. Только потому что я все еще считаю тебя своим другом.       От этой фразы кровь вновь просочилась не только на разбитой губе, которую Юнги, не заметив, прикусил, но и в измученном сердце, скатываясь противным сгустком.       — Спасибо, — едва ли не шепотом произнес Мин, прежде чем звонок оборвался.       Завтра они точно не смогут поговорить. Потому что Юнги, отключив старый номер телефона, уже будет в Сеуле…

***

      Юнги медленными шагами бесцельно перемещался по квартире, сумев заставить себя лишь переодеться из брюк и рубашки в черные джинсы и футболку. Он знал, что от его бессмысленного мельтешения утро раньше не наступит, но и заставить себя лечь спать тоже не мог, усмехнувшись от догадки, когда он теперь вообще будет способен заснуть. Возможно, от усталости, а может, — от перенапряжения, проходя, кажется, в седьмой раз мимо пока еще не убранного в чехол синтезатора, Юнги не удержался и швырнул им в ближайшую стену. А потом еще… И еще. Раз уж отказываться от самого важного и дорогого, то почему бы не добавить и музыкальный инструмент в этот список?       Эти действия помогали, возможно, лишь мешать спать соседям, но вот спасти разъедаемые какой-то нематериальной кислотой внутренности никак не удавалось, да и не было надежды на успех. Через некоторое время Мин, сидя на полу гостиной возле разбитого синтезатора и прислонившись спиной к дивану, вертел в руках телефон, вглядываясь в ближайшее окно. Парень выжидал, пока наступит утро, чтобы вернуть хозяину ключи от квартиры и, больше никуда не заезжая, отправиться сразу в Сеул. К родителям он так и не съездил, но решил позвонить им уже из другого города и с нового номера телефона.       Неожиданно раздался звонок в дверь, и Юнги нервно повернул голову в сторону прихожей, поморщившись от резанувшей боли с левой стороны лица, куда пришелся удар Чонгука. Что ж… Либо это пришли разозленные соседи, либо Хосок не сдержал обещание и все же примчался, но Юнги было уже без разницы, поэтому он неспешно встал и отправился открывать. Его бровь в первую секунду непроизвольно дернулась, потому что на пороге оказался… Чимин.       Пак бросил на него какой-то равнодушный взгляд и прошел внутрь, не дожидаясь приглашения. Юнги ухмыльнулся.       — Пришел сделать мое лицо более симметричным? — вяло произнес он, а Чимин после этой фразы пригляделся.       Очевидно, заметив, наливающийся цветом синяк под левой скулой старшего, он невесело усмехнулся, затем тяжело вздохнул.       — Вообще хотел сказать тебе, Юнги-хён, что ты мудак, но, похоже, ты и сам об этом прекрасно знаешь.       Пак кивнул в сторону разбитого синтезатора. Затем он заметил стоявший посреди комнаты чемодан.       — А вот и ответ, почему ты с ним так поступил… — задумчиво произнес он. — Но все равно нихрена не понятно.       Они пару минут помолчали, не смотря друг на друга.       — Чонгук не знает, что я здесь, — вновь заговорил Чимин. — Я стащил у него адрес из телефона. И сразу приехал сюда.       — Зачем?       Пак вновь тяжело вздохнул, после чего прищурился и посмотрел в то же окно, куда до его прихода смотрел Юнги. Он молчал не меньше минуты, а потом тяжеловатым голосом сказал:       — В старшей школе я встречался с девушкой. Мы учились в одном классе. Не уверен, что это была та самая любовь, но она мне очень нравилась. Однажды она без объяснения причины решила расстаться со мной. Это было так странно… У нас вроде все было хорошо. — Чимин помолчал еще около полуминуты. — Через пару дней в школу сообщили, что она больше не будет учиться с нами…       Пак прервал свой рассказ, не сводя взгляда с застывшего пейзажа за окном, поэтому Юнги спросил сам:       — Перевелась?       Чимин сделал очередной глубокий вздох.       — Нет, умерла. Подробностей не знаю, но кто-то говорил, что суицид.       В гостиной вновь образовалась тяжелая тишина.       — Вероятно, она таким образом хотела меня защитить. Чтобы я злился на нее, а не тосковал по ней. Потому что уже заранее приняла это решение. Я не думаю, что ты бы пришел к чему-то подобному, Юнги-хён, но, услышав от Чонгука, что случилось, я почему-то вспомнил эту историю.       Старший понимающе хмыкнул.       — Как он? — с плохо скрываемой болью в голосе спросил Мин.       Чимин усмехнулся, бросая ему в лицо осуждающий взгляд.       — Ты ждешь, пока я скажу, что Чонгук со счастливой улыбкой вальсирует по квартире?       Старший еле заметно поморщился.       — Нет. Конечно, нет…       — Тогда ты сам знаешь ответ.       Юнги слабо кивнул. Скорее, самому себе, потому что Пак в этот момент на него не смотрел.       — Я честно не знаю, будет ли ему лучше без тебя, Юнги-хён, — снова задумчиво произнес Чимин, оглядываясь на чемодан. — Ты и без этого его часто ранил в прошлом.       — Пообещай, что позаботишься о нем.       Пак загадочно хмыкнул.       — Об этом мог бы и не просить.       Чимин в который раз сделал глубокий вздох и медленно направился к выходу. У двери он остановился, развернувшись.       — Я пока что не буду говорить ему о твоем отъезде. И остальным тоже.       — Спасибо, — негромко проговорил Юнги.       Чимин на это насмешливо улыбнулся.       — Не ради тебя. Так что не благодари. И я не обещал молчать вечно. Поживем — увидим.       Пак пожал плечами и вышел из квартиры, наполнив тихое помещение коротким звуком закрывшейся двери.       С запозднившимся рассветом Юнги покинул родной город, который снова выжил его за пределы своих границ. Хотя, вероятно, правильнее было бы сказать, что парень сам позволил этому произойти. И вот, спустя столько лет, Мин Юнги вновь ненавидит Тэгу, но в этот раз не больше чем самого себя…