Shimō to taiyō (Второе название: Я тебя жду)

Она очнулась в белой комнате. Рядом стояла Шинобу.       — Что ты видела? — спросил знакомый голос.       — Мудзана, — тихо ответила она. По щекам ее катились крупные, с оттенком красного — из-за крови — слезы. В детстве она думала, что слезы — это маленькие растаявшие осколки души, которая вытекает наружу вместе с горем.       — Простите меня, — всхлипнула она тихо, — Убуяшики-сан… Он молча положил руку ей на щёку, ласково поглаживая. Это… Успокаивало. Было лучше, свободней на душе от этих прикосновений.       — Ты не виновата ни в чем, — серьёзно и печально сказал Кагая. — Тебя… Как околдовали. Никто бы не выдержал.       — Выдержали бы, — со слезами выдавила она, — Химеджима-сан бы выдержал… Или хотя бы Токито-сан… А я — нет, я не смогла… Я ничего не сделала…       — Но там не было ни Гёмея, ни Муичиро. Там была только ты, — все также серьёзно смотрит на нее глава. — Ты выжила. Ты уже выиграла. Ты молодец, Ирохико Юки. Ты — герой. Она прижимается щекой к его руке и плачет. Сейчас, какое-то время назад был самый решающий момент жизни — а сестры не пришли, и не было волшебного видения… Никто не явился на ее зов, а ведь она могла умереть.       — Любой Столп бы смог сражаться, — прошептала она, — А я никогда не могу быть, как все. Всегда — слабее, хуже. Не могу… Тогда он молча приподнял ее — так, чтобы не повредить ей. А потом тепло и все так же молча обнял. Она порывисто прижалась в нему, уткнувшись лицом в плечо Кагаи. Было плохо, так плохо, как было, наверное, только после смерти сестер-ласточек.       — Простите меня, Ояката-сама, — проговорила она, — Я…       — Ты сумела выжить рядом с Кибуцуджи Мудзаном, — твердо сказал он. Пузырек на груди все также холодил ее мысли и тело. Договор был скреплен, как ни странно, кровью — кровяным плевком в лицо Рингу. Но она не проиграет. Она знает, что демоны жалки. Она ненавидит демонов и самого Мудзана. Но она услышала что-то… Что… Демоны отражаются в зеркале только по пояс. Почему? А зачем ей нужно было это? Ммм… Она ничего не помнит. И не хочет помнить. Большая половина всех костей переломана и она потеряла много крови. Кажется, так сказала Шинобу. Неважно. Чувствует себя она как в адских тисках.       — Скоро будет не так больно, — успокаивающе говорит Шинобу. — Выпей. И ложись. Спи. Ирохико послушно выпивает и ложится. Но спать не получается — постоянно мерещится кто-то во тьме, кто-то черный, холодный, кто-то страшный и непоколебимый. Кто-то, чья кровь сейчас болтается в пузырьке на ее шее. Тот, кто должен стать перед ней на колени и он станет. А потом ей начинает казаться, что она что-то забыла. Какое-то условие договора, какую-то важную деталь, что-то кому-то забыла сказать… И это таинственное что-то все равно ускользает. И ей страшно — а вдруг это что-то важное? Она уже не доверяет себе.       — Пробуй записывать все в дневнике, — сказал Обанай, когда она рассказала об этом ему. Он часто приходил к ней в палату, и брал с собою Джуничи. Большинство событий в ее жизни — важных событий — произошли именно в этой палате. Судьбоносное, особое место. Да, ведь так?       — Как записывать? — растерялась она. — У меня никогда не было дневника…       — М… Это просто, — холодно объяснил Обанай. — Все, что происходит с тобой днем, ты записываешь в дневник. Туда — только правду. Всё. Ничего такого. Юки улыбнулась, смотря на друга красноречиво. Нет, Игуро может быть другом. Он может быть самым замечательным в мире другом. Ведь Игуро уже не раз спасает ее от того, что гложет ее внутри.       — Не стоит благодарности, — сказал Столп Змеи, как только она открыла рот, чтобы поблагодарить за совет. — Я уверен, любой бы тебе сказал также.       — Но сейчас это сказал не любой, а ты, — хмуро подал голос Джуничи. — Так что не надо тут.       — Спасибо большое, — искренне улыбнулась Юки. С этого дня у нее появились белые и пустые страницы. Но пустых становилось все меньше, все больше их наполняли эмоциями, всеми, которые встречались на пути Юки. И любовь, и нежность, и безразличие, и ярость, и разочарование… Всё. Казалось, этот дневник для неё стал другом. Другом, который выслушивает все, что ей нужно сказать, все, что ее беспокоит. Просто… Другом. Это так странно, что я постоянно забываю все. Я уверена, это связано с Мудзаном и с флакончиком его крови. Это очень странно. Я не знаю. Иногда мне хочется, чтобы все стало сном. Чтобы не существовало ничего этого. Или чтобы я сама не участвовала в этом… Но я не могу, так сказала сестра, а я обещала ее слушаться. Этот человек — Кагая Убуяшики, он тоже очень странный. Мне кажется, что он не такой, каким пытается себя показать — но это, мне кажется, правильно. Потому что он Глава, а Главе и надлежит быть таким — властным, чуть скрытным, а еще сильным. Но он не просто такой. Я не знаю… Записи были разными. Записи были гневными, веселыми, добрыми… Записи не всегда были истиной. Потому что были вещи, которые она боялась сказать самой себе. Тем более — написать на бумаге, которую могут увидеть. Только почему-то мне долго не дают заданий. Иноске с друзьями уже много раз ходил убивать демонов, а… Я не знаю, что это и из-за чего. Ведь я уже давно восстановилась.       — Скучаешь, да? — спросил Джуничи, подходя к кровати. Лицо его раскраснелось, видимо, он долго и быстро бежал к дому. Теперь ее брат старался все время оттачивать свою выносливость, понимая, что так кто-нибудь из столпов сможет взять его в Цугуко.       — Неважно, — улыбнулась она, отложив книгу. Книга была лишь предлогом. Но брат верил.       — Игуро-сан вернулся с задания. Хочешь, я скажу ему, чтобы он зашел к тебе? — поинтересовался младший Ирохико заботливо. Но девушка только покачала головой.       — Ему нужно отоспаться. Не стоит. Может… Может, я сегодня пойду поговорить с Цуюри Канао — ведь в прошлый раз наше знакомство было не самым интересным. Лицо Джуничи приняло более спокойное выражение. Он кивнул и отошел от татами, на котором она сидела.       — Как думаешь, кто возьмет меня в Цугуко? Ну, если возьмут… — спросил он с надеждой. Слова сестры для него были значимыми, лишь она могла придать ему уверенности.       — А что бы ты хотел? — тепло улыбнулась она. Девушка не знала.       — Я видел, как сражается Токито-сэнсэй. Мы немного говорили. Я… Я бы хотел стать его учеником. Юки ласково погладила его по блондинистым волосам.       — А еще я познакомился с Киё Тераучи, — почти шепотом произнёс мальчик, опустив голову. — Она замечательная! Она такая смешная, а еще очень умная и добрая… Он запнулся, глядя на лицо Юки. Казалось, из ее глаз текло жидкое солнце, и сама нежность сейчас смотрела на мальчика.       — Киё ухаживала за мной после битвы с шестой высшей, — поделилась она. — Ладно, — девушка вздохнула, — Ты же хотел гулять?       — Да, я пошел! — кивнул он и побежал к выходу. А девушка вновь стала размышлять. Солнце, просачивающееся через бумажные окна, касалось ее тонкого, аккуратного, словно выточенного из камня — такого бледного лица. Она вспоминала. Она вспоминала все. Она вспоминала, как однажды в двенадцать лет бабуля Айяно велела ей одеть старинное большое платье и представить их бедную семью где-то… Платье было очень узким и неудобным, но Широ и бабуля сказали, что оно красиво. Ёсико только хмурилась и крепче сжимала катану, тренируясь во дворе. Она вспоминала мозоли на руках после долгих и мучительных тренировок сестры. Как Ёсико кричала на нее, и пару раз даже замахивалась… Юки знала, что это не со зла. Сестре надо было, чтобы Юки выросла сильной и стойкой. Она вспоминала первого убитого ей демона. Демон был слабым, только поэтому она и смогла убить его. Сёстры только смотрели и одобрительно качали головами. Она вспоминала, как будто в последний день жизни. Ей хотелось плакать от этих воспоминаний… Странное это было чувство. Руки ее неосознанно сжимали карандаш, тряслись над недоделанным рисунком. На рисунке были такие знакомые ей черты — и изувеченное лиловым проклятием лицо, и тонкие, сложившиеся в одну линию губы, и глаза, уже наполовину слепые, но все же видящие больше, чем все. Юки встала и тоже направилась к выходу. Надо все же выйти. И поговорить с Цуюри Канао, как и обещала. Может, встретиться с Токито. Но на татами остался листок с недорисованный картиной — страничная память, что все же один раз подведет свою хозяйку.