31 день и одно желание

— Ты сделал что?! — прогремел разрушитель на всю антипустоту двоящимся эхо. Инк втянул голову в плечи: — Переспал с ним. Опять. — Ну ты блин… — Эррор фыркнул и развернулся на пятках, потом подумал немного и опять показал защитнику лицо. — Инк, я конечно сказал, что раз он тебе кажется чувственнее, то тебе стоит трахать теперь Его, но бля! Тебе не кажется, что я немного был на нервах и всё же не следовало меня слушать? — А я послушал… — голос потупившегося защитника можно было спутать с тихим шелестением. — Да я уже понял! Спасибо за уточнение, послушный ты мой! — Эррор же наоборот — пылал гневом и не стеснялся орать. — Вот слушался бы ты меня так, когда я тебя прошу что-то Не во время спора. — Прости, Эррор… Хорошо, я… буду. — Что? Что ты там мямлишь? — разрушитель наклонился, приложив руку локатором к ушному отверстию. — Будешь слушаться, говоришь? — Буду, — кивнул Инк. — Ты только прости. — М-м-м… — мотнул головой эмоционально Глюк. — Да что с тобой делать будешь?! Вроде и сам послал, вроде к тому, на кого раньше сам же усадил, но бля! — выразить возмущение словами почему-то не получалось. Ревность тоже. Он фыркнул раздосадовано с нелепости возникшей ситуации. И что ему стоит предпринять? Корчить из себя того, кому исподтишка наставили рога? Унизительно, да и неправда. Делать вид, что всё нормально и он уже простил? Тоже попахивает враньём. — Прощу… — помялся он на месте, перебирая мысли. — Если больше так тупить не будешь. — Так? Так точно не буду… А… а игра? — И хватает же у тебя наглости! Ну капец! — он закатил разномастные зрачки и причмокнул губами. — А игра… Не надейся даже, что получишь сегодня хоть какой-нибудь бонус! Я буду тебя мучать! Вот точно! Что там такое у нас было по списку? — он пробежался взглядом по листу, что был прикреплён магнитиком к холодильнику и улыбнулся кровожадно. — Сенсорная депривация. Вот оно. Развернись. Инк вздохнул и покорно исполнил требование, опуская голову и прикрывая глаза. Честно? Он вообще не надеялся, что его настолько просто примут обратно, но у Глюка видимо были какие-то свои мысли или сомнения на счёт их недавней ссоры. И послушание сейчас, и ещё может денечек, если придётся, не казалось такой уж большой платой за прощение. Депривация… Интересно, а какого именно чувства его собрались лишать? На череп легла прохладная ткань шелковистой ткани. Ага, зрение. — Оши, но сейчас же только начало дня. Даже скорее ночь ещё. Только-только за полночь. Двадцать четыре часа… — Не слишком большая плата, какую я мог бы потребовать. — Согласен, — выдохнул тихо защитник. — Какой покладистый. Аж приятно Смотреть, — выделил последнее слово с особым удовольствием разрушитель. — Всегда бы так. А теперь отвали от меня, я планирую хорошо отдохнуть, а тобой заняться уже завтра. Как ты сказал, у меня действительно достаточно времени. Двадцать четыре часа в моём распоряжении. Всё, кыш, не мешай. — Эррор… — не особо уверенно начал художник. — А спальню найти, глаза же… — А не волнует… — это было последнее, что услышал Инк, прежде чем остаться один на один с тишиной. И с темнотой. Видимо, у него будет достаточно времени, чтобы как следует подумать. … Видимо, у него будет достаточно времени, чтобы запаниковать. — Э-эр… — тихое и жалобное. На грани слышимости. Чтобы если он тут, то не разбудить, а если нет… если нет… — Эрри-и-и… — а вот это уже почти похоже на всхлип. Сколько сейчас времени? Сколько сталось к окончанию этой бесконечной ночи? Художник уже успел несколько раз досчитать до нескольких тысяч, пытаясь успокоиться, и несколько раз сбиться тоже, начиная заново. Но сухой счёт не помогает. Он никогда не помогал. Тишина и тьма давит, возвращает память о тех давних временах, возвращает страх, кидает снова в пустоту, которая повсюду. Нет, это началось не сразу, он не настолько шизик чтобы выпасть из реальности от одной лишь повязки на глазах спустя час одиночества. Далеко не сразу, поначалу самобичевание помогало, ощущение стола под руками спасало тоже. Он не смог заснуть, не смог оторвать от него пальцы, не смог отобрать у себя подтверждение, что стол реален, что реальность реальна, что он и правда ощущает его. — Три тысячи шестьсот четырнадцать, три тысячи шестьсот пятнадцать, три… Эр…? — и снова тихо, снова никто не ответил. Нужно попробовать поискать его, он же не мог бросить, он не стал бы так с ним поступать. Инк шарит перед собой руками, натыкаясь болезненно на предметы мебели, и это помогает. Помогает понимать и помнить, что он на самом деле тут, в их доме, что он не один больше и что это не ничто вокруг, а просто повязка на глазах, и она тоже помогает… заслужить прощение. — Самого дорогого, кто у меня есть. Чтобы не бросил и чтобы опять не остаться одному… Страшно. Старая привычка разрывать пустоту своим голосом, разговорами с собой. Странная и пугающая. Кажется, у него снова дрожат руки. Может стащить с себя грёбанную ткань и увериться, что его хоть что-то окружает? Что это всё… всё, что он помнит, и правда есть… было? Что это был не сон? Что разрушитель, дом, друзья… А что, если нет? — Три тысячи… семнадцать? — что, если ему приснилось просто? Что, если придумалось? Если он снимет платок, что чувствуется сейчас на черепе и не увидит ничего? Что если он не разорвал тогда душу, а просто сошёл с ума? Слишком страшно, чтобы проверить. — Эрр… ты здесь? Ответь, ответь, пожалуйста, прошу тебя, только не молчи, скажи хоть слово. Эррор! — надрывные рыдания. Уже всё равно, проснётся ли он, если рядом, пусть только рядом будет, пусть только будет. — Эрро-о-ор… Шум в ушах и тёплое касание на плече, словно обожгло неожиданностью, Инк дёрнулся, разворачиваясь в направлении той части пустоты, с которой пришло к нему это тепло, попытался схватить, запнулся ногой и опрокинулся во что-то мягкое. В мягкое и матерящееся, вцепился фалангами до треска ткани: — Это правда, правда… скажи, что мне не приснилось, скажи, что ты настоящий, прошу, подай голос, ты тут, Э-эр? — тепло обнимает плечи и трясёт требовательно. — Эй, Инк, ты чего? Тебе кошмар какой-то снится или что? Ты спишь там? Лунатик ты чёртов. Художник всхлипывает облегчённо: — Эррор… ты тут. — Конечно тут, куда бы мне подеваться от тебя, бестолочь склерозная?! Эй, а почему ты мокрый такой? Постой, ты что там, ревёшь? Инк! — и с черепа сдирают шёлк, что держал до этого закрытыми глаза, и на виски ложатся тёплые, наверное ладони, лёгкая шершавость так успокаивает, ощущается настолько родной. — Эй, открой глаза, чудик! — требует он немного взволнованным голосом, - У тебя пол лица чернилами измазано. Да что ты там себе надумал, что накрутил? К утру превратиться в такое! Посмотри только на себя! Синяки под глазами, Инк! Да что с тобой было ночью? — Стра-ашно… — голос всё ещё дрожит, как и руки, тонкие пальцы выбивают мелкую дробь по цветным косточкам. Художник ещё не открыл глаза, он просто помнит, какие они на вид, а открывать глаза всё ещё страшно. Лучше вцепиться в обнимающего посильнее. — Чего ж ты не сказал сразу? Фобия у тебя… мать её, я ж забыл. — Как хорошо, что ты есть. — Да уж, неплохо. Открой глаза, Чернильница, и перестань в конце концов дрожать. Блин, вот так выбрал тему, вот так поиграли… Инк вжимается плотнее в пышущие теплотой рёбра, нет, это всё на самом деле, он настоящий. Всё слишком полно, он не смог бы вообразить столько всего: и запах, и ощущение твёрдости широкой кости под мягкой вязкой тканью. Страх отпускает наконец, разжимает свои кольца и позволяет вдохнуть свободнее. А потом ещё свободнее. С ароматом горького шоколада и соли его тела вновь возвращается уверенность и смелость, и уже почти не опасаясь увидеть белое ничто вокруг, можно открыть глаза. — Оши-и… — слёзы летят градом от облегчения и обиды одновременно. Было же так страшно, пустота под рёбрами до сих пор ноет и пульсирует неспокойно и встревоженно. Как же он мог заставить снова пережить подобное? Неужели специально? Он говорил — будет мучать. Это вот его плата за прощение? Жестоко если так. — Эррор, ты… нарочно? Разномастные глаза так ярко горят в предрассветном солнце, не понять, что выражают: — Нет! Ты что, нет же! Не веришь что-ли? А? — Верю, — опускает голову Инк. Хотя так хочется добавить противное тихое «почти». — Это правда не специально, Инк… — Да, Эррор, я понял, хорошо, — нет, ну не врёт же. Только почему-то внутри всё так же давит обидой. — Ладно, — обнимает он за плечи, успокаивая. — Видимо наигрались мы с тобой на сегодня. Идём, напою тебя чаем и уложу в кровать. — С собой? Разрушитель вздохнул нелегко: — Да с собой, с собой.