Дорога домой

Всё кричало о том, что возвращаться в Инадзуму ему не следовало, а Кадзуха мастерски игнорировал тревожные колокольчики в голове. Он безупречно ориентировался на местности, выбирая самые удачные маршруты, где обычно не бывало людей. Мëртвый Глаз Бога тихо позвенькивал от ударов о сияющий Анемо артефакт, он словно живой радовался возвращению домой, в то время как Кадзуха испытывал крайне сложные эмоции. Он скучал по этому месту, по запаху Электро в воздухе, по цветущим сакурам, по багряным клëнам, которыми так восхищался с детства. И каждый раз смотря на эти алые листья, он надеялся увидеть знакомый силуэт среди стволов деревьев. Но там никого по-прежнему не было. Его маленькая тайна, мимолëтная загадка из далёкого детства бесследно исчезла много лет назад, оставив Кадзуху в растерянности. А вот Томо больше любил сакуру, нежное цветение приковывало его взор на долгие часы. Будучи детьми, они часто приходили в святилище на горе Ëго, где всегда было изобилие сакур, а самое прекрасное дерево расположилось у храма, на вершине. Они приходили туда своей дружной компанией, брали гадальные бирки, цеплялись к обворожительной жрице Яэ Мико, что слишком отличалась от обычных людей, а возможно и действительно таковой не являлась. Только Аято не слишком любил эти походы, он не ладил с хозяйкой святилища, той самой Яэ Мико. Они бросались колкими фразами в адрес друг друга при любой удобной и не очень возможности, а концентрация сарказма и пассивной агрессии была столь высока, что неподготовленный человек мог в ней захлебнуться. Будущий глава Камисато отличался завидным терпением, а потому всё равно ходил в храм вместе с остальными детьми. А может, ему просто нравилось раздражать Яэ Мико своим присутствием и разглагольствованиями на тему её издательского дома, литературу в котором Аято отказывался покупать под угрозой смертной казни, прямо называя её безвкусной писаниной. Жрица отвечала ему с не меньшим дружелюбием, из-за чего иногда казалось, что эти двое точно сцепятся в драке. Восстанавливать порядок обычно брался Тома, которого Кадзуха просто не мог не жалеть. Такой миролюбивый парень и всегда оказывался под перекрëсным огнём, но кроме него с подобной задачей никто бы не справился, ведь Аято даже к сестре так не прислушивался, как к своему другу. А Томо, Кадзуха и Аяка тем временем наслаждались разглядыванием Священной сакуры с замиранием дыхания. Аяка всегда была нежной натурой. Кадзуха и представить себе не мог, как эта девочка смогла приспособиться к условиями войны в Инадзуме, ведь в те детские годы она напоминала хрупкий цветок, очень ранимый и трепетный. Было у Кадзухи с ней что-то общее. Наверное, врождённая любовь ко всему живому. А ещё Кадзуха и Аяка практически ровесники, что также сыграло на руку их взаимоотношениям. Поэтому куда им стоило отправиться в первую очередь? В комиссию Ясиро, клан Камисато. Кадзуха сможет увидеть свою семью, а Сяо и Венти нужно как-то узнать, где Сëгун Райден хранит ключ, а также отыскать свою знакомую, что должна была ждать их в Инадзуме. Сейчас не найти лучшего источника информации, чем комиссия Ясиро. Поэтому Кадзуха смело вëл их по перешейку к острову Наруками. Кадзуха узнавал эту местность. Это его дом, его родина, где он провёл своё детство и юность. Наруками — его колыбель. Здесь он родился, вырос, встретил друзей, обрёл семью. А в укромном уголке леса Тиндзю, где цвели непередаваемой красоты голубые цветы, сияющие маяком в ночной тьме, в самой скрытной его части распустились клëны. И однажды Кадзуха встретил там странного незнакомца, облачëнного в белое. Поначалу он даже подумал, что перед ним Божество, но вскоре понял, что ошибся. Но и обычном человеком он тоже не являлся. И эта загадка так и не назвала своего имени, предоставив это право Кадзухе. И он выбрал то, что пришлось ему по душе. А лес Тиндзю всё так же сиял холодным светом, таким далёким, напоминающим о прошлом. А он брёл всё дальше, будто в трансе. Его вели вперёд воспоминания, туманные образы детских фигур, что рвались вперёд, к будущему, бесстрашно и смело. Аято шёл впереди всех, заложив руки за спину. Идеальная осанка, лёгкая снисходительность в глазах. И привязанность, не скрываемая ни чем. Он переговаривался с Томой, что ярко улыбался ему в ответ. Такой тёплый, душевный, как лучик солнца. Светлые волосы отражали голубой свет цветов, делали облик Томы ещё более возвышенным. А чуть позади бежал Кадзуха, держа за руку маленькую Аяку. Он пытался догнать Томо, который, точно дразня, развернулся к ним, начиная идти спиной вперёд. Дети восприняли подначку максимально серьёзно, ускорили бег. Томо захохотал, снова повернулся, как положено, и резко сорвался с места, расталкивая плечами двух парней, заставив их разлететься в разные стороны, будто домино. И вот показались стены комиссии Ясиро, а образы детей исчезли. Кадзуха медленно моргнул, прогоняя наваждение. Он снова здесь. Спустя столько лет. Охранник на входе насторожился, заметив движение посторонних сбоку, а вскоре его лицо удивлëнно вытянулось, стоило ему только разглядеть Кадзуху получше. Он, конечно, узнал его. — Господин Каэдэхара! — Кадзуха приветственно махнул рукой. Он дома. Следующие слова дались тяжело, резанули ножом по сердцу: — Я вернулся. На Ватацуми царил мир, что был хуже смерти. Спокойная атмосфера острова делала его похожим на истинно прекрасное место, вот только всё это было ложью. Эта умиротворëнность омрачалась полностью бесплодной почвой, в которой выращивание чего-то съедобного превращалось в настоящее испытание. Ватацуми всегда жил за счёт продовольственных поставок с других островов, взамен отдавая часть своих уникальных природных ресурсов, вроде тех же жемчужин, что пользовались большой популярностью на Наруками. Но теперь Ватацуми превратился в полностью оппозиционный район, с которым оборвали связи все остальные острова, не желая оказаться меж двух огней — Ватацуми и Наруками, что находился под контролем сëгуната. Таким образом, повстанцы были вынуждены вести войну в совершенно невыгодных для них условиях, в постоянном недоедании, в страхе и неуверенности в завтрашнем дне. И посреди этого хаоса существовал лишь один оплот веры — Сангономия Кокоми, глава Ватацуми и его армии в принципе. Люмин не планировала вмешиваться во внутренние разборки Инадзумы. Она прибыла сюда с целью получения информации, разведки и обнаружения ключа Вельзевул. От неё требовалось сохранять равнодушие, нейтралитет, как и учил её Итэр. «Не позволяй мимолётным привязанностям завладеть тобой.» — вот его убеждения. Не то чтобы Итэр был равнодушен к людям, нет, он с охотой был готов помочь любому на своём пути. Но затем и оставлял этих людей без лишних раздумий, не видя в своих поступках ничего предосудительного. Когда проходишь через множество миров, встречаешь столь огромное количество судеб на своём пути, то волей-неволей учишься абстрагироваться от них. А вот Люмин так и не научилась этому важному навыку. Если кто-то вливался в её жизнь, занимал там важное место, то он становился частью души Люмин, неотъемлемой составляющей. И именно из-за этого Итэр всегда запрещал сестре излишне вмешиваться, ей нужно было меньше контактировать с людьми, чтобы потом не страдать, когда придëт время уходить. Поэтому Люмин решила вести себя тихо, не привлекать внимания. Корабль вошёл в зону шторма, но ни одна молния не ударила в корпус, а воды оставались спокойными. Всё потому что у этого торгового судна было особое право на посещение Инадзумы. Только благодаря таким кораблям земли Электро Архонта не оказались полностью отрезаны от мира. Но не всё так просто, уже в порту Люмин убедилась в этом, когда её заставили пройти жёсткий досмотр. Глаза Бога у неё не было, а силу Гео элемента она умела скрывать, поэтому, хоть и настороженно, но её пропустили. Люмин обернулась через плечо, бросив прощальный взгляд на своего внезапного спутника, что на этом же корабле планировал добраться до Снежной. Рыжеволосый юноша добродушно махнул ей рукой. Ему невозможно отказать в улыбке, уголки губ сами приподнимались от вида внешне беззаботного, но далеко не такого простого парня. В Фатуи вообще «простых» не бывало. Рито выглядел мрачно, и вскоре Люмин осознала ещё одну вещь — попасть в Инадзуму ещё можно, а вот выбраться гораздо труднее. Такая система сформировалась для предотвращения побегов благословлëнных. Люмин не стала долго раздумывать над этим и решила быстро смешаться с толпой. Однако она не учла, что прибытие иностранца просто не могло остаться незамеченным для тех, кто знал, что искать. Люмин в рекордные сроки ознакомилась с местными порядками, поняв, что с Рито ей необходимо бежать, как можно скорее. В главном городе Инадзумы слиться с толпой будет проще, потому как туда изначально попадали только те, кто получил одобрение комиссии Тэнрë, а значит априори не представляли угрозы. Люмин вполне под силу провести подобную авантюру, действовать, как тень она научилась. Только возникло несколько проблем. Первая — её собственное сердце, что судорожно сжималось от наблюдения за тем произволом, что творился здесь. Людей хватали, тащили волоком в тюрьмы, на суды, в которых и смысла то особого не было, ведь исход очевиден — либо ссылка в Бездну, либо казнь. Последняя применялась не часто, но случалось и такое. Люмин только сжимала руки в кулаки. Не вмешиваться, не надо. Она здесь не за этим. А вторая её проблема объявилась позже. Люмин смогла сбежать с острова, направившись к столице. На пути ей встретилось одинокое поселение, что регулярно страдало от набегов разбойников — кайраге. Политика нейтралитета трещала по швам. В деревне проживали в основном старики да дети. И все они мучились голодом, постоянным опасением за свои жизни, не спали по ночам в ожидании очередного нападения. Люмин сдалась своей натуре. Всё же её мягкое сердце однажды навлечёт на неё беду. И оно навлекло. Перед тем, как отправиться к логову разбойников, Люмин посетила статую Архонта, что были разбросаны по всему Тейвату. Изящный силуэт искрился вспышками фиолетовых молний, а стоило Люмин прикоснуться к нему, как импульс прошёл сквозь её тело, замещая Гео на Электро. Иногда она жалела, что её организм одновременно воспринимал только один элемент. Поглощение стихии прошло без особых проблем, однако Люмин не заметила, что у её маленького фокуса были зрители. Также как не заметила, что за её боем с кайраге тоже наблюдали. Она вернулась в деревню, успокоила жителей, убедила, что более никакие разбойники их не тронут. Улыбки людей того стоили, а маленькие дети цеплялись за неё, как за настоящего героя. И тогда Люмин поняла, что им просто не хватало хоть кого-то, на кого они смогли бы положиться. Итэр бы не одобрил её действий. Точнее, он бы наверняка был доволен тем, что Люмин не бросила бедных местных жителей в беде, но в его глазах читалась бы печаль. Потому что Люмин достаточно самой малости, чтобы привязаться. Для путешественника такие связи подобны оковам. Беда настигла через полчаса после того, как она покинула деревню. У беды были светлые волосы, ласковый взгляд и мондштадтский характер свободолюбия. И как Люмин раньше не заприметила слежки? Как давно за ней велось наблюдение? С самого прибытия в Инадзуму? Но почему-то она не ощущала угрозы от этого парня. Он казался простым, в нём мелькало что-то своё, почти родное, хоть они никогда и не встречались. Вероятно, он производил подобное впечатление на всех вокруг. — Госпожа Камисато Аяка хотела бы с вами встретиться. — по началу Люмин плохо знала нынешнюю иерархию, в последний раз она посещала Инадзуму более пятисот лет назад. К счастью для неё, за время, проведённое на Рито, она выяснила достаточно. Да и фамилия Камисато была ей знакома ещё с тех самых пор, когда она впервые ступила на эти земли. Комиссия Ясиро заинтересовалась ей. О них на данный момент в народе ходили неоднозначные мысли. Никто напрямую ничего не утверждал, но рождались слухи, что клан Камисато не особо стремился поддерживать своего Архонта. К тому же молодой глава куда-то пропал и оставил все обязанности на свою младшую сестру, что также вызывало вопросы. Люмин смутно догадывалась, что могло понадобиться комиссии Ясиро. И ей не хотелось в это влезать. Но она всё равно последовала за Томой — так звали этого парня — чтобы увидеться с Камисато Аякой лично. Она не ожидала подобного. Точно нет. Перед Люмин стояла болезненно худая девушка, она смотрелась такой маленькой, хрупкой, на вид ей с трудом можно было дать шестнадцать лет, хотя Аяка точно была старше. Она походила на выцветший листок, такая бесцветная, такая слабая. Люмин готовилась к встрече с волевой и хладнокровной наследницей клана, а не с уставшей девчушкой, которой стоило дать поспать хотя бы на пару часов дольше. Вопреки всему, Аяка не была жалкой. Вымотанной, изнурëнной, но не жалкой. На дне печальных омутов, покрытых ледяной коркой, слабым светом блестела жизнь. Каждый день Аяка ломалась, а затем собирала себя заново, чтобы двинуться дальше, навстречу ещё большей боли. — Я не стану вмешиваться в войну. — сразу отрезала Люмин. — Я и не прошу тебя об этом. Но мне нужна твоя помощь. — она пошатнулась, будто ноги её не держали. Тома подхватил её под локоть, помог удержать равновесие. Аяка благодарно кивнула в ответ. — У тебя есть то, что мне необходимо. Нам необходимо. — Люмин не стала перебивать, показывая, что готова выслушать. При этом выражение её лица ясно говорило, что это вовсе не значит, что она согласится оказать им услугу. Аяку это не смущало, она продолжила. — Ты можешь пользоваться силой элементов, при этом не имея Глаза Бога. Выслушать историю Аяки оказалось непросто, при условии, что Люмин должна была сохранять равнодушную маску. Главу клана, предсказуемо, схватили. У Аято был Глаз Бога, но по каким-то причинам ему не стали сразу выносить приговор и уже некоторое время держали в обители Вельзевул под наблюдением. Аяка отчаялась найти способ, как вызволить брата. Дворец был оснащён множеством передовых технологий Сумеру, способных обнаружить владельца Глаза Бога, а без сил стихий слишком рискованно идти в логово врага. И тут появилась Люмин — идеальный кандидат. Сиюмацу-бан — ниндзя, подчиняющиеся клану Камисато, вернее, Аято напрямую, а также определëнная часть полномочий была и у Томы — всегда были глазами и ушами комиссии Ясиро, а потому о прибытии иностранки стало известно ещё с первых дней. За Люмин следили, подмечая всё больше странностей в её поведении. А потом она сама виновата, что выдала свою способность использовать элементы без Глаза Бога и скрывать энергию стихий. — Я прошу тебя помочь. — она говорила очень тихо, каждое слово давалось ей с трудом. Истощение крайней степени, эмоциональное и физическое. — Мне больше некого. — на грани слышимости. Она мелко дрожала, опустив взгляд в пол. Тома поддерживал свою госпожу, чтобы та не упала. Он на Люмин не смотрел, это и не нужно, чтобы различить и его обречëнность, страх. — Я отдам тебе взамен всё, что пожелаешь. — какое должно наступить отчаяние, чтобы наследница благородного клана умоляла какую-то чужестранку? — Только помоги мне спасти моего брата! — и тут их взгляды встретились. Стальной голос разрезал пространство: — Нет. Она двинулась прочь в звенящей тишине. Всё замерло, даже дыхание. А Люмин просто мечтала скорее покинуть это место. Не оборачиваться. Не смотреть на неё. — Прошу… — она услышала душераздирающий всхлип. — Прошу тебя! Не оборачивайся, Люмин. Привязанности сковывают путешественника. Ты не сможешь просто помочь и отпустить. Ты не такая. Ты слабая. — Не уходи! — надрывно, голосовые связки рвались. Кажется, Тома удерживал Аяку на месте, чтобы та не бросилась вслед за Люмин. — У меня больше нет никого! — судя по глухому стуку, она упала на колени. — Он мой брат! Мой старший брат! — она плакала навзрыд, струны души обрывались. — Я должна его спасти! Неужели ты не понимаешь?! — она понимала, ещё как понимала. Потому что у неё тоже был брат, которого она желала защищать. А в итоге защищали всегда только её. — Молю… — крики стихли, сменившись тщетным шёпотом. — Верни мне его. Не оборачивайся, Люмин. Путешественник должен уметь оставлять чувства позади. Не оборачивайся, Люмин. Ведь увидев её слëзы, ты уже не сможешь уйти. Люмин осела в столице, продолжив сбор данных, который по большей степени ни к чему не привёл. Никакой информации о ключе она не получила, зато с каждым днём всё больше чувствовала вину за свой уход, за то, что бросила отчаявшуюся девушку. Люмин наблюдала за ещё большим произволом армии, как солдаты хватали людей, как страх пожирал сердца. Её раздражало стоять в стороне. Любовь к жизни, к любой жизни, в Люмин была слишком сильна. Она знала ценность этому величайшему дару, как никто другой. Причиной тому связь с обширнейшим кладезем знаний? Неизвестно. Да и доступ к нему был чересчур ограничен. Словно она эти знания несла для других и не имела права пользоваться ими сама. Аяка олицетворяла собой её собственное отражение, зеркальную судьбу той глупой маленькой Люмин, что бежала вперёд вслед за братом, а Итэр кричал ей через плечо, чтобы та не отставала, и только ускорялся. Всё дальше, и дальше. Пока его фигура не исчезла окончательно. Почему она отказала? Ради того, чтобы остаться в стороне, не впустить в свою душу очередного человека, который вскоре разорвёт её этой абсолютно ненужной привязанностью, в клочья, вдребезги? Итэр поступал иначе, он легко вливался в события, а затем незаметно растворялся за линией горизонта. Иногда Люмин казалось, что и с ней он поступил также. Но речь не об этом. Всё сводилось к тому, что Люмин категорически нельзя было вмешиваться. Ради её же блага. Так убеждал её Итэр, когда ему в очередной раз пришлось наблюдать за разбитым сердцем его маленькой сестрёнки. Однако… Был ли сейчас смысл в этом? Она уже нарушила эти условия, когда осталась в Тейвате дольше положенного, потому что того пожелал сам Итэр. Она так и не поняла, планировал ли её брат двинуться в путь дальше или же наконец решил остановиться, что, напротив, являлось для него странным решением. Итэр жил дорогой, а тут он вдруг остепенился, проникся любовью к Тейвату, к его жителям. К каэнрийцам. И после столь длительной разлуки, извилистого пути вперёд с непонятной до конца целью, Итэр внезапно оставил попытки уйти. Они остались в этом мире. Люмин до конца так и не поверила, что Тейват стал бы им домом. Не потому что он ей не нравился, всё с точностью наоборот. Причина скрывалась в нраве Итэра, который рано или поздно точно бы сорвался с места навстречу новым мирам. Он не мог иначе. А Люмин не могла так. В любом случае нейтралитет рухнул уже давно. Она позволила этой отраве пустить корни в её хрупком сердце, позволила связям обратиться кандалами на лодыжках. И ей впервые показалось, что Итэр действительно счастлив, что больше он не намерен куда-то идти, бесконечно долго, бесконечно больно, раня и себя, и других. Пусть ей верилось с трудом в такой исход, но Люмин цеплялась за него до последнего. А в очередной раз она оступилась, когда встретила Сяо, когда ответила на его вопрос, увидев воочию конец целого мира. Мира, что стал ей важен. Люмин решила помочь во что бы то ни стало, защитить Тейват любой ценой, даже если в итоге тот был обречëн, а на благополучный исход не осталось ни шанса. Она сделала первый шаг, отправилась в Инадзуму за ключом. Это ли не нарушение её убеждений? Указаний брата? Но разве тот сам остался бы равнодушным? Люмин осознала ещё одну такую простую вещь — ей больше некуда идти. И причин покидать Тейват также не обнаружилось. Её путь окончен, если потребуется, то она сгинет вместе с этим миром. Но предотвратить такой исход она желала сильнее. Путешествие сквозь миры оборвалось. Теперь у неё появилось то, что Люмин должна была защитить. А значит, есть ли смысл сторониться связей, от которых она ранее бежала, как от огня? Может, пора поддаться им? Раствориться в людских переплетениях судеб? Когда ещё, в конце концов, она попробует это? Испарилась решимость в миг, когда Люмин вновь оказалась в комиссии Ясиро. Стража настороженно разглядывала её, они явно знали, кто она есть, а вот как поступить — нет. Люмин обняла себя одной рукой, чувствуя, как мелкая дрожь бродит по её телу своевольным гостем. Мандраж. Неуместный, необычный. Почему же страх нахлынул на неё именно сейчас? Почему хотелось развернуться и уйти? Убежать, как и всегда. Она привыкла. В голове эхом звенели мольбы Аяки, к которым она оказалась глуха в тот день. Слишком сильно девушка напоминала её саму. Должно быть, наследников Камисато связывали самые что ни на есть крепкие узы, раз младшая сестра так разбита потерей брата. Люмин будто смотрела в прошлое, в немного искажённое, но такое же искреннее, с той же болью и страхом. Поэтому услышав торопливый стук шагов, Люмин уже знала, кто окажется перед ней через мгновение. Встрëпанная, с широко распахнутыми льдинистыми глазами госпожа Камисато смотрелась очаровательно. Её хотелось обнять, крепко-крепко, и просто прикрыть ей веки ладонью, чтобы она больше не видела ужаса реальности, чтобы хоть на мгновение забылась, впала в спокойный сон без постоянных кошмаров, что явно преследовали Аяку каждую ночь. Люмин стояла перед ней, не зная, куда деть руки, язык прилип к нëбу, ни слова не сорвалось с пересохших губ. Они так похожи в своей слепой любви и преданности. Аяка, кажется, тоже уловила эту мысль. И что-то в ней смягчилось ещё сильнее, чем до этого. Светлые волосы неровными прядями спадали с плеч, незабранные, ведь Аяка вылетела из дома, позабыв о столь незначительных обстоятельствах. Люмин позволила уголкам губ подняться в намёке на улыбку. Неловкую, едва различимую, но этого Аяке оказалось достаточно. Более чем. Она резким движением утёрла выступившие слëзы, а те, будто назло, только усилились, сметая остатки выдержки. Дышать стало проще, словно с груди убрали невыносимо тяжкий груз, что продавливал рëбра, переламывал, заставляя неровные куски впиваться в плоть, в сердце, нанося колотые раны. Им не нужны были слова, чтобы понять друг друга. Они обе знали ценность семьи, обе готовы безропотно отдать жизнь за дорогих людей. Объяснения ни к чему. А Тома рассматривал их молчаливый диалог из-за угла. Они почти незнакомы, но почему-то Люмин была уверена, что ему можно и даже нужно довериться, что он из тех людей, кто никогда не предаст. Он немного напоминал Итэра, совсем отдалëнно, только теплотой улыбки и блеском бесхитростных глаз, таких добрых, что что-то щемило в груди. Людей, подобных ему, встретить крайне трудно. Люмин покачала головой, отбрасывая размышления. Она ещё подумает над этим, чуть позже, не в данный момент. Нога уверена шагнула на территорию комиссии Ясиро, нет, во владения клана Камисато — людей, что нуждались в её помощи, людей, которые точно станут частью её судьбы. Она предчувствовала это, как звери ощущали приближение грозы, как дети, несмотря на своё наивное суждение, различали во взрослых любую фальшь, читали их истинные лица. Странно, они ведь и не общались толком, а Люмин уже чувствовала, будто они провели полжизни вместе. Так вот какого это — смело броситься навстречу чужим чувствам, раствориться в зарождающейся связи. Пускай она обратится оковами, неважно, главное, что Люмин испытает её на себе, без сожалений, не боясь разлететься вдребезги. Теперь всё неважно. Она нашла своё место. Кадзуха узнавал эти стены, каждая дощечка была ему знакома. Трава слегка шелестела под ногами, ветер доносил запах моря, что расположилось совсем рядом, запах дома, запах прошлого. И мутные силуэты детей стояли перед взором наваждением, он вспоминал Тому, что сидел на небольшой лавочке во дворе со спицами в руках. Аяка терпеливо выслушивала его наставления, пыталась повторить за старшим незамысловатый узор, забавно надувала щëки, когда пряжа, словно живая, противилась ей, отчего шарф, который она хотела подарить своему брату, совершенно не получался. А Тома улыбался ей, нежно успокаивал, поправлял. И объяснял, объяснял, объяснял. Заново, ещё раз, снова. Ему несложно, он готов повторить хоть сотню раз, лишь бы девчушка рядом с ним осталась довольна. Если Аято негласно звали отцом — виной тому его не по годам взрослый взгляд с ноткой снисхождения и опеки — то Тома для детей, не знавших родительского тепла, был кем-то вроде матери. И тот никогда не обижался, когда Кадзуха по неосторожности называл его так, будучи ещё совсем маленьким. Потому что Тома добрый, слишком добрый. Он мягкий, почти плюшевый, его хочется обнимать. И не отпускать. Никогда. Потому что Тома умел заботиться, он готовил им и завтрак, и обед, и ужин, потому как его еда всегда оказывалась на порядок вкуснее той, что предоставляли им немногочисленные повара клана, работающие без какого-либо желания в те годы, когда дела комиссии Ясиро шли не очень хорошо. Потому что Тома следил, чтобы они не болели, дежурил у кровати по ночам, если кто-то слёг с простудой. Он поил их лекарствами, заваривал целебный чай. Каждое утро расчëсывал Аяке волосы, собирая их в самые разные причёски. Он следил за внешним видом детей, всех детей, начиная от самых маленьких Кадзухи и Аяки, что всегда умудрялись испачкаться в какой-нибудь пыли во время игр, заканчивая Томо и Аято, которые хоть и были старше, но всё равно оставались теми ещё неряхами. И Тома мог быть суровым в нужный момент, иначе из детей не выросло бы ничего хорошего. Тома — это лучик солнца, согревающий их той заботой, которую они никогда не получали. Пока глава клана продолжал скрываться за кипами бумаг и появляться дома пару раз за месяц, Тома растил их, воспитывал, оберегал, дарил чувство безопасности, надёжности, устранял зарождающиеся конфликты, находил подход к каждому. Он читал много книг, чтобы потом обсудить их вместе с Томо, он научился сражаться с деревянным клинком, чтобы у Аято всегда был спарринг-партнёр, он разбирался в поэзии, сочинял песни, которые с жадностью слушал Кадзуха тихим вечером, сидя на крыше, где их не доставали чужие взгляды, и он был готов подарить целый мир единственной младшей сестрëнке, что всегда воспринимала Тому, как настоящего героя. Нежности в этих воспоминаниях столько же, сколько и тоски. Ведь ничто уже не будет как раньше, те дети выросли, один из них покинул этот мир навсегда. Тот безмятежный покой остался позади, сменившись острыми шипами взрослой жизни, полной потерь и скорби. Глаза Бога звенели на поясе тихими колокольчиками. Кадзуха прикрыл веки, впустил в лёгкие слабый морской бриз. Если бы Томо был жив, стоял рядом с ним сейчас, то наверняка бы сказал пару красивых строк о красоте их тихого двора, о свежести ветра, путающегося в волосах. Именно от него Кадзуха подцепил любовь к прекрасному, к складным строкам, к красноречию. Кадзуха услышал поражëнный вдох совсем рядом, быстрый темп шага, переходящего на бег. А потом объятия, тонкие руки на его шее, и запах инея, вроде как незнакомый, у Аяки раньше не было этого шлейфа, однако всё ещё родной. Ведь под инеем цвела сакура, а хрупкая девушка в его руках дрожала так крупно, что становилось страшно. Кадзуха обнял её в ответ, наконец открывая глаза. Он тут же увидел Тому, стоящего в метре от них. И снова этот домашний уют, снова тепло, ласковый взор. Он приблизился к ним, чтобы заключить обоих детей — а они для Томы детьми будут всегда — в трепетные объятия. Кадзуха сморгнул влагу на ресницах, спрятал лицо в надёжном плече. Он дома. Дома. Снова и снова стучала набатом мысль. Оглушительная, возвышенная, волнительная. Он дома, Томо. Мёртвый Глаз Бога блеснул слабой, никем незамеченной искрой. И ты теперь тоже.