The Glory

Всё плывёт. Время утекает сквозь пальцы, реки стекают с гор, корабли совершают кругосветные путешествия. А Ёнсо чувствует, что в этом вечно плывущем куда-то мире она идёт ко дну. В кардигане становится холодно, и она сильнее кутается в его колючую ткань, которая будто наждачка царапает нежную кожу. Когда она его покупала, он казался ей мягким и нежным, а сейчас причиняет боль — холодит сердце. Минхо тоже казался ей совершенно другим — теперь он холодит её душу. Что произошло? Почему именно сегодня? Почему не вчера, не позавчера, не неделю назад и не завтра? Почему, чёрт возьми, именно сегодня их угораздило сесть в машину, включить долбанное радио и разбиться? Гадство, автосервис для разбитых сердец ещё никто не открыл. Хорошо, что хотя бы магазины в Беверли-Хиллз открыты и продают алкоголь. Ёнсо против того, чтобы топить не только себя, но и зыбучую боль под градусом. Того же Хёнджина это до добра не довело. Но Алексис твёрдо заявила, что если Ёнсо не может самостоятельно выкинуть этот инцидент из головы, то нужно выбить его оттуда насильно. — Джин и морс, подойдёт? — Алексис выходит из магазина, держа в руке тетрапак ягодного морса и крафтовый пакет, в который, видимо, завёрнут джин. — Тоника не было, — с досадой вздыхает она. Лучше бы не было джина — точнее, Хван Хёнджина. Именно — это он во всём виноват. Если бы Суа не работала у него, то Ёнсо бы не задержалась в Беверли, не стала бы искать поблизости подработку и никогда бы не познакомилась с чёртовым Ли Минхо. Слёзы опять предательски разъедают слизистую, и Ён вытирает их тыльной стороной ладони, изо всех сил стараясь не плакать — глупая. Она такая глупая и доверчивая. Причём настолько, что даже пытаясь прокрутить у себя в голове все моменты, когда можно было услышать тревожные звоночки, она будто и вовсе оглохла. Не было такого. Ни единого мгновения не было, чтобы Ли Ноу повёл себя как-то подозрительно. Чтобы можно было насторожиться или обеспокоиться. Он всегда был сдержанным и рассудительным — это Ёнсо больше всего нравилось. Он доверял ей, не выказав недовольства даже тогда, когда узнал, что Ёнсо живёт у Хёнджина дома, а тот неровно к ней дышит. Минхо доверял — она тоже доверяла. И что теперь? Где это доверие? Разлетелось в алмазную труху, которой покрывают полирующие насадки для бормашины. Но ощущение, что у стоматолога тряслись руки, и теперь то, что должно было сгладить неровности на новенькой блестящей пломбе, покрывающей гнилую дыру, врезается в её живые ткани. Режет, проедает глубже до самой кости — именно так Ёнсо чувствует себя сейчас. Будто то, что должно было сделать ей лучше, сейчас кромсает её изнутри. — Хочешь выговориться? — Алексис усаживается на лавочку в парке, перекидывая ногу на ногу. Всучает Ёнсо тетрапак морса, а сама вскрывает крышку джина, шурша бумажным пакетом. — Мне больше нечего сказать, — шмыгает носом Ёнсо, ковыряя ногтем острый угол упаковки морса. — Всё кончено. И, кажется, я не смогу это пережить. — Сможешь, — морщится Лекси, делая глоток джина и протягивая бутылку Ёнсо. — Он ведь не первый парень, с которым ты расстаёшься. У Ёнсо хватает сил лишь на то, чтобы кивнуть, потому что слова застревают поперёк горла, прессуя голосовые связки. — Я никого из них не любила, — она всё же выдавливает из себя глухие звуки, безвольно позволяя Алексис забрать у себя упаковку морса. — Я полюбила его, а он бросил меня, — слёзы уже по инерции катятся по её щекам, но Ёнсо всё ещё тщетно пытается вытирать их рукавами кардигана. На жёлтой вязке остаются следы её макияжа, но так плевать. Ён больше ни за что не наденет ни это платье, ни эту кофту. Если она посмотрит на себя такую в зеркало, то точно не сможет забыть. …а она хочет забыть. Высокие градусы жгут слизистую гортани, но Ёнсо лишь морщится, позволяя себе чувствовать эту боль — всю без остатка. Если она сейчас это не выстрадает, то не сможет двигаться дальше уже никогда — Минхо так и не смог. Вот только в этот момент кажется, что она теперь до конца жизни не позволит себе довериться кому-то. Не сможет открыться, поделиться сокровенным, показать настоящую себя. …не сможет полюбить. — Он завтра проснётся и поймёт, что натворил, — пытается утешить её Алексис, протягивая обратно пачку морса, но Ёнсо игнорирует её, делая новый жгучий глоток. — Я не верю, что он вот так может растоптать твои чувства, зная, что ты его любишь. От услышанного становится ещё поганее. Теперь жжёт не только язык и пищевод — внутри Ёнсо всё заливается горячим жирным воском. И она буквально вырывает из руки Алексис упаковку морса, делая несколько жадных глотков — всё же, крепкий алкоголь вовсе не для неё. — Он не знает, — морщится Ён, отлипая из тетрапака. — О чём? — переспрашивает Алексис, будто на мгновение выпала из их беседы. — О том, что я люблю его, — через силу произносит Ёнсо, давясь слезами. — Он не знает, что я люблю его, потому что я не успела сказать. — Блядство, — выругивается Алексис, делая глоток джина. — Полнейшее, — только и может согласиться Ён, принимая у Лекси пакет с бутылкой и тоже отпивая немного. С каждым разом рот и горло жжёт всё меньше. Может, и с душевной болью будет так же? Ёнсо просто свыкнется с ней и уже будет проглатывать, будто это сладко-кислый ягодный морс? Только эта слабая надежда сейчас помогает ей унять рыдания, и через сорок минут бутылка джина пустеет, а морс заканчивается. — Знаешь, а мы ведь с ним были в этом парке на нашем первом свидании, — Ёнсо цепляется за руку Алексис, то ли боясь сама упасть, то ли не давая потерять равновесие подруге. Где-то там на лавочке остались пустая упаковка морса, притуплённая печаль и октябрьский вечер. Небо уже совсем тёмное, но звёзд сегодня не видно. Хотя, если взобраться повыше, может и можно что-то разглядеть. — Правда? — вскидывает брови Лекси, поворачивая голову на Ёнсо. — Так вы тут поцеловались? — Ага, — кивает Ён, делая новый глоток и спотыкаясь о развязавшийся шнурок конверсов. Хочется чем-то запить, но нечем. Хочется завязать шнурки обратно, но нет смысла. Да и плевать уже — они обе пьяны, так что тут уже вряд ли что-то исправит ситуацию. Как и не исправить ослабевшие узлы, которыми Ли Ноу плотно привязал Ёнсо к себе, а теперь распустил. — Вон на том дереве, — она вытягивает руку с бутылкой вперёд, указывая на широкую крону фикуса в глубине газона. — Романтично, — прыскает смехом Алексис, перенимая эстафету глотков у Ёнсо. Не с первого раза может приложиться губами к горлышку, но продолжает попытки, неотрывно глядя в сторону проклятого места. — Он испоганил мне этот парк, — дует губы Ён, нехотя глядя на дерево. — Теперь и я хочу его испоганить. — Минхо? — Долбанный фикус, — икает Ёнсо и делает новый глоток, буквально вырывая у Алексис бутылку. — Выкорчевать с корнем и переломать все ветки. — Погнали, — вдруг приободряется Лекси, дёргая Ёнсо за локоть и вынуждая переключить на себя взгляд: — У тебя есть топор? — Круче, — пьяно усмехается она и непослушными пальцами пытается расстегнуть сумку. — Во! — пошерудив её содержимым, Лекси победно взмахивает маникюрными ножницами, держа их так, словно это действительно холодное оружие. …или орудие пыток. — Мы обрежем ему все листья? — икает Ёнсо, уже на автомате присасываясь к бутылке. — Мы вскроем ему вены, — Алексис воинственно замахивается ножницами, будто уже сейчас пытается всадить их в чьё-то сердце. — Нас оштрафуют. — Не оштрафуют, — отмахивается она и забирает у Ёнсо бутылку. — Это вандализм, — как на автомате чеканит Ёнсо отрепетированные реплики. — А не пофигу ли? — пожимает плечами Лекси, делая глоток. И правда — пофигу. Ёнсо уже так всё осточертело: этот день, этот город и этот фикус, мощный ствол которого сильнее раскачивается в такт с прецессиями самой Ёнсо, пока они с Лекси плетутся по сырому газону. — Давай нацарапаем «Ли Ноу педик»? — хихикает Алексис, осматривая кору дерева, будто выбирая место для очередной татуировки на теле Минхо. Такому тату-мастеру, как Алексис Вуд, лучше вообще на глаза не попадаться. Особенно, когда она в нетрезвом состоянии. — Не оскорбляй педиков, — давится икотой Ёнсо, пытаясь зацепиться за одну из ветвей дерева. — Трой может обидеться. — Простите, — закатывает глаза Лекси, непроизвольно разглядывая нижнее бельё Ёнсо, пока та пытается вскарабкаться на дерево. — Классные трусы, — обыденно произносит она, поднимая с земли бутылку джина, которую Ён оставила в траве, а сама продолжает «любоваться» видами. — Для этого козла надела, — с обидой выплёвывает Ёнсо, подтягиваясь на следующую ветку. — Нарядилась, блять, — с омерзением выплёвывает каждое слово и поскальзывается на собственной желчи, царапая коленку. — Гадство, — хнычет она, чувствуя, как по голенищу стекает липкая струйка сочащегося из раны ягодного морса. — Только не убейся там, — Алексис снова припадает губами к бутылке, наблюдая, как Ёнсо пытается усесться на одну из веток фикуса, уже без стеснения задирая короткое платье до пояса. — Умрёт сегодня только моя любовь к нему, — фыркает она, протягивая руку вниз: — Ассистент, скальпель, — нетерпеливо трясёт открытой ладонью, дожидаясь свой инструмент. Она не просто собирается умертвить свои чувства. Она собирается вспахать их любовь, выпотрошив весь ливер и сбросив его на сырой газон. Чтобы даже микроскопические крошки потерянного в корнях фикуса бабл-гама растворились в телесных жидкостях распотрошённых мёртвых бабочек, которых Ёнсо выблюет из своего живота сегодня ночью. В тот вечер из её рук случайно выпал чупа-чупс — сегодня она специально швырнёт гранитный ствол фикуса на свои чувства вместо могильной плиты. Чтобы разлетелись карамельной крошкой в зелёной траве под корнями. Чтобы звёздами запутались в ветвях дерева, мучаясь до конца своих дней. Чтобы Ким Ёнсо освободилась от этого чувства — от этого места и от этого проклятого Ли Минхо. За каким-то чёртом он подарил ей столько воспоминаний, что теперь, пытаясь вырвать их с корнем, Ён просто ещё больше калечит себя. Ли Ноу даже тут смог отличиться. Заполнил собой каждую её клеточку — каждый атом. А теперь подорвал всё: доверие, веру и любовь. Их так сильно тянуло друг к другу — то ли гравитация, то ли судьба — закрутило настолько, что столкновения было уже не избежать. Так что получается? Трагедия всегда неизбежна? Если людей тянет друг к другу, то в конечном итоге всегда будет образовываться чёрная дыра, беспощадно засасывающая весь тот свет, что они порождали вместе? Кажется, Ёнсо стоило лучше слушать экскурсию в Обсерватории Гриффита. Но, как ни крути, предел их близости, похоже, достиг своего максимума, и Ёнсо не может больше этого выдержать. Выхватывает из рук Алексис ножницы и безжалостно всаживает их в ствол дерева. Мерзотное шарканье будто абразивом скребёт не только по дереву, но и по её сердцу. Неужели там ещё что-то осталось? Ёнсо думала, что все ошмётки её разорванного миокарда намотались на колёса лазурного кабриолета. Алексис недовольно бубнит, что оставила бутылку на траве, а теперь не знает, как спуститься обратно, но Ён игнорирует это. Коленку жжёт, парные конверсы пачкаются кровью, а на грубой коре вырисовываются корявые буквы, складывающиеся в нежное слово «любовь». «Любовь — катастрофа», — это именно то, что Ким Ёнсо вынесла для себя из сегодняшнего дня. Она как будто и раньше это знала, но романтизировала. Сейчас же захлёбывается солёными каплями — лучше бы это была морская вода и неудачная попытка встать на сёрф. Режет и выскребает каждую букву, чтобы никакое время не смогло затянуть эти шрамы. И в кору старого фикуса клеймом въедаются сочащиеся болью буквы самого исцеляющего на свете слова. Пропитываются хрустальными каплями слёз, что неумолимо скатываются с подбородка Ёнсо. Багреют ягодным морсом, что сочится из её разодранной коленки. И хрустят поломанной веткой, которую сейчас случайно ломает Алексис. Внутри Ёнсо тоже всё трещит и содрогается. Но не от слёз, а от осознания неминуемой микроскопической гибели. Минхо заставил её почувствовать себя звездой — заставил сиять даже посреди самой тёмной ночи. И Ёнсо почувствовала — только падающей. И теперь она беспощадно сгорает в атмосфере, созданной его чёртовыми руками. …её собственными чувствами. — Как пишется слово «катастрофа»? — Ёнсо оборачивается на Алексис, так и не дописав то, что задумала. Она не уверена, что даже в трезвом виде сумела бы написать это слово правильно. А опечатки в татуировках делают только дилетанты — сегодня Ким Ёнсо профессиональный киллер собственных чувств. — Бля, не помню, — цокает Лекси, застывая в самой неудобной для раздумий позе, какую только можно представить. Кажется, она пытается сползти вниз по стволу, но вместо этого лишь висит на ветке, обхватывая дерево ногами и боясь убрать руки. — Наверное, «ка-та-стро…», — договорить она не успевает. Резкая вспышка света, и Ёнсо уже чудится, что взорвалась сверхновая. Приходится зажмурить глаза, чтобы не ослепнуть. …или не сгореть. Сгореть от стыда, потому что мужские посторонние голоса рассекают ночной воздух вслед за светом фонаря: — Девушки, спуститесь с дерева! — доносится до ушей Ёнсо, а в следующее мгновение и вопль Алексис: — Облава! Она тут же начинает подтягивать себя обратно на ветку, но руки совсем не слушаются. Ёнсо в панике смотрит то на барахтанья Алексис, то сквозь крону дерева пытается разглядеть патрульных. В голове с бешеной скоростью крутятся шестерёнки, но Ён не знает, как тут вообще можно найти какое-то оправдание, кроме как честно признаться, что её бросил парень.

☆☆☆

— Пожалуйста, держи табличку ровно, — просит фотограф, рукой показывая Алексис, что нужно делать. — А эти фото точно не попадут в сеть? — недовольно бубнит она, лениво задирая табличку со своими данными и названием центрального полицейского участка Беверли-Хиллз. — Чуть-чуть пониже, — поправляет её фотограф, и Лекси цокает языком, выполняя его требование. — Отлично, — затвор камеры щёлкает, и мужчина проверяет снимок на маленьком мониторе. — Теперь повернитесь боком. — Это не моя рабочая сторона, — возмущается она, позируя без особого энтузиазма. — Не переживай, с рабочей тоже сфотографируем, — отстранённо произносит мужчина, делая новый кадр. — Теперь другим боком. Какое же позорище. Мало того, что Ёнсо засветила своими трусами перед полицейскими, которые снимали её с дерева, так теперь ещё и вынуждена проходить все эти унижения. Почему зло совершил Минхо, а отдувается теперь Ёнсо? Остаётся надеяться, что он сейчас тоже где-то напился в хлам, что на ногах стоять не может. Но она надеется, что даже если такое и произошло — Ли Ноу слетел с катушек окончательно, напился и добил несчастный кабриолет, а может, и пару пьяных парней в баре — то его не приведут под конвоем именно в это отделение. Она была здесь не так давно и надеялась больше не вернуться. И уж тем более даже не могла предположить, что окажется в участке не как свидетельница ограбления, а как обвиняемая в вандализме и пьянстве в общественном месте. Радует лишь то, что она ещё не работает в какой-то крупной компании, куда вполне могли бы сообщить о её проступке. Называть адрес закусочной и номер Чанбина было не так постыдно. Алексис вообще сказала, что начинающая актриса, а значит — безработная. Здесь она, конечно, слукавила немного. Новый проект на носу, и если продюсеры узнают, что их звёздочка решила зажечь этой ночью по полной, то мало ей не покажется. А сейчас она стоит с этой позорной чёрной табличкой и закатывает глаза каждый раз, когда слышится звук затвора фотокамеры. — Твоя очередь, — кивает фотограф, и Ёнсо не спеша занимает место Алексис. — Только давай пошустрее, окей? — мужчина протягивает ей всё ту же табличку, но теперь на ней уже красуются данные самой Ён. — Окей, — кивает она и держит своё слово. — А фотки нам скинут? — не унимается Лекси, всё ещё пошатываясь. В них сейчас столько джина, что шатать будет до самого рассвета. — Для портфолио использовать собираешься? — раздаётся посторонний мужской голос, и Ёнсо невольно оборачивается через плечо. — Стой прямо, — недовольно хмурится фотограф, и она опять отворачивается, позволяя ему закончить свою работу. — Стэнфорд, — радостно восклицает Лекси, но тут же стыдливо мнётся. И как только все снимки сделаны, Ёнсо тут же возвращает табличку обратно фотографу и поворачивается на мужчину в форме со значком шерифа, стоящего в дверях. — Решила как настоящие актёры вжиться в роль? — усмехается он, и Ёнсо узнаёт в нём шерифа Бана. Кажется, Беверли такой же микроскопический, какой оказалась их любовь с Ли Ноу. Все здесь так или иначе пересекаются друг с другом. Так что появляется ощущение, что даже если бы она смогла вернуться назад во времени, даже если бы в общежитии не прорвало канализацию и Ёнсо не очутилась бы в доме Хван Хёнджина, а соответственно и в закусочной, — им с Ли Ноу всё равно было суждено уничтожить друг друга. — Йо-Йо рассталась с парнем, — пожимает плечами Лекси. — И мы ему мстили, — на её лице появляется почти звериный оскал, что Ёнсо даже немного пугается. — Ясно, — усмехается Стэнфорд Бан, переводя взгляд с покачивающейся Лекси на фотографа: — Я их забираю. — Да, шериф, — охотно соглашается тот, потому что эти двое и так его уже достали. Ночные смены в участке самые утомительные. Сюда попадают либо школьники, нарушившие комендантский час, пока родителей нет в городе, либо пьяницы, как эта парочка. — А куда мы идём? — Алексис плетётся чуть позади Стэнфорда, а Ёнсо семенит за ней. — Как куда? В обезьянник, — просто отвечает он, и Алексис перепуганно оглядывается на Ёнсо, словно поверила его словам. — А может, не надо? — хнычет Алексис. — А где, по-твоему, отбывают срок мартышки? — он останавливается, открывая перед девушками одну из дверей. — Вас ведь с дерева в парке сняли. Или я не прав? — Да, было такое, — с раскаянием вздыхает Лекси и опасливо заглядывает в помещение, не решаясь войти. — Бананы искали? — он еле сдерживает смешок. Всё-таки Стэнфорд Бан шериф местной полиции — смеяться над задержанными не входит в круг его полномочий. — Жаждали справедливости. — Тушили звёзды, — одновременно выпаливают Лекси и Ён, переглядываясь. — Ну хоть не косяки, — закатывает глаза Стэнфорд, провожая взглядом девушек, входящих наконец в помещение. Ёнсо уже была здесь — ждала, когда её вызовут для допроса и опознания грабителей. Просторное помещение, которое днём было заполнено полицейскими, а сейчас пустует. Мониторы компьютеров выключены, а в углу комнаты гремит старенький факс. И кто только шлёт «письма» по ночам? — Из отрезвляющего есть только кофе и одиночная камера, — они подходят к двери, на стеклянной секции которой выгравирована золотая надпись «Шериф Беверли-Хиллз». — Можно водички? — кусает пересохшие губы Алексис, заходя в кабинет Стэнфорда. Тут ничего не изменилось с того раза, как Ёнсо была здесь. Всё тот же стол из тёмного дерева, те же стеллажи с документацией — по годам и по алфавиту. Стэнфорд подходит к одному из них, вытаскивая коричневую папку, куда убирает документы. Похоже, у него в руках был протокол задержания горе-вандалов. Алексис усаживается на одно из кресел напротив стола шерифа и растекается по нему, будто тёмно-зелёная кожа обшивки — это тефлоновая поверхность, а сама Лекси — кусок сливочного масла. Ёнсо тоже занимает второе кресло, но лишь скромно подпирает щёку кулаком, понимая, что латунная голова слишком тяжёлая для её шеи. Где-то булькает кулер с водой, но Ёнсо сама сейчас чувствует, как внутри поднимаются пузыри воздуха, будто её вот-вот разорвёт. Надо было сначала поесть, а то теперь даже если подступит рвота, то кроме ошмётков своих искалеченных сегодняшним днём органов Ёнсо больше нечего выблевать. — Воды? — интересуется у неё Стэнфорд, параллельно отдавая Алексис стакан, который она осушает жадными глотками слишком быстро. — А можно кофе? — Ёнсо вяло приподнимает веки, и смотрит исподлобья на шерифа, не в силах сменить положение и сесть ровно. — Молока нет, — предупреждает он, и Ёнсо только и может, что ответить безразличное «ок». Интересно, как долго ещё тело Ким Ёнсо будет думать, что оно находится в невесомости? Потому что даже сидя в устойчивом кресле, ей кажется, будто всё вокруг несётся с бешеной скоростью. А секунды тянутся слишком долго, и Ён ощущает себя запертой в собственном теле — её личная одиночная камера. Отсюда нет выхода, здесь больше никого нет — только она. Гул в ушах, пульсация сердца, которое всё ещё бьётся, хотя казалось, что оно уже не способно функционировать, и мерзкое ощущение одиночества, бьющее по вискам. Она тут абсолютно одна — в этой личной клетке, где всё почему-то живое, а она словно мертва. Может, это алкоголь так действует? Ёнсо ещё никогда настолько сильно не напивалась, поэтому не понимает: то ли джин обостряет все её ощущения, то ли до этого она просто всё это игнорировала. На столешнице появляется чашка ароматного кофе и мятая фольга с тремя полосками молочного шоколада. — Сколько сахара? — Стэнфорд готовится положить в чашку первый кубик, но Ёнсо лишь мотает головой, давая понять, что нисколько. — Съешь шоколад, полегчает, — кивает на фольгу он, оставляя сахарницу на столе. Ёнсо не уверена, что от шоколада ей полегчает, что от кофе полегчает или от сегодняшней пьянки. Ощущение, что ей уже никогда не будет так легко, как лёжа на пирсе рядом с Ли Ноу и глядя на Млечный путь. Её звёзды потухли — Ли Минхо их погасил, а выключатель вырвал вместе с проводами. И теперь самое яркое, что Ёнсо видит — это свет от настольной лампы на столе шерифа Бана. Но хочется и его потушить, оставшись в кромешной темноте. …темнота не напоминает ей о нём, ведь рядом с Ли Ноу всегда было ярко. В космосе нет света, а Ёнсо запуталась в тёмной материи, будто в хлопковых простынях. Это душит, лишает свободы действий, утягивает куда-то, а сопротивляться она не может. Первый глоток неприятно обжигает губы — кажется, Ёнсо всё ещё жива. Теперь и ссадина на коленке снова даёт о себе знать, и Ён опускает взгляд на ногу, глядя на запёкшуюся кровь — может остаться шрам. У неё свой Млечный путь на левом предплечье — будет ещё и на правом колене. Алексис уже самостоятельно встаёт с кресла и подходит к кулеру, наполняя стакан до самых краёв. По кабинету разносится клокотание её ненасытных глотков и монотонный стук по клавишам клавиатуры — Стэнфорд печатает что-то, возможно, тоже относящееся к их обезьяньей выходке. — Я сейчас вернусь, — произносит он спустя какое-то время, вставая из-за стола. — Только не вздумайте сбежать в окно, — приподнимает одну бровь, явно насмехаясь над ещё не протрезвевшими девушками. — За вами скоро приедут. — А кто? — вслед ему спрашивает Ёнсо, но Стэнфорд уже закрывает за собой дверь, так и не дав ответ. Остаётся надеяться, что это не Суа. Хотя, когда Ёнсо была здесь для допроса, то не давала контактов тёти. Может, у них есть своя особая база данных, где прописана вся подноготная каждого жителя Беверли-Хиллз? — Это отец Криса, — произносит Алексис, снова растекаясь по кожаному стулу, как растопленный пластилин. — Я знаю, — кивает Ёнсо, допивая остатки кофе и с противным звяканьем возвращая чашку обратно на блюдце. — Откуда? Чёрт, весьма очевидный вопрос. Но, даже будучи не до конца трезвой, Ёнсо не может честно рассказать обо всём из своей жизни. Она доверяет Алексис, но события сегодняшнего дня полностью подорвали даже малейшую возможность быть уверенной в ком-то на все сто процентов. Может, когда-то Ён снова откроется кому-то, но точно не сейчас. — Они очень похожи. Да и фамилии одинаковые, — Ёнсо кивает на табличку с гравировкой на краю столешницы. — Да, — участливо вздыхает Лекси. Кажется, такое банальное объяснение её вполне устраивает. — Стэнфорд классный. Но как же теперь стыдно, — она прикладывает руку ко лбу, вытирая невидимые капельки пота. — Я ещё никогда не была в участке в качестве задержанной. Чего уж греха таить, Ёнсо тоже никогда не оказывалась на скамье подсудимых. Но, видимо, в этом городе ей предстоит многое попробовать впервые — но хотелось бы иметь какие-то ограничения. Жизнь одна — нужно попробовать всё. Но у «всего» тоже есть предел разумного. И Ёнсо не настолько жадная, чтобы пытаться выхватить у своей судьбы каждую возможность. Вот, например, без ночи в обезьяннике она точно ничего не потеряет. — Крис, наверное, уже спал, — продолжает рефлексировать Лекси, подпирая висок кулаком. — Ты хотя бы в этот раз в сознании, — не подумав, произносит Ёнсо и теряется, когда видит, как в уголках глаз Алексис поблёскивают слёзы. — Лекс, ты чего? — теряется она, протягивая к подруге руку, но чуть не падая со стула. — Ты чего ревёшь-то? — Йо-Йо, я такая дура, — шмыгает носом она, поднимая на Ёнсо кристальный взгляд. — Мне так стыдно. — Да ты чего? — Ёнсо с грохотом пододвигает стул ближе, опуская руку на плечо Алексис. — Шериф Бан, вроде, не злится. Мы же никого не убили, — нервно усмехается она, понимая, что сегодня умерла лишь их с Минхо любовь. — Я так виновата перед Крисом, — мотает головой Лекси, закрывая лицо руками. — Так сильно виновата, — не прекращает плакать, а Ёнсо не может заставить свой резиновый язык нормально произносить звуки. — Да он же тебя так любит, — запинаясь, пытается успокоить, но провоцирует лишь ещё большие рыдания. — Он не будет обижаться, что тебя задержала полиция. — Да лучше бы меня посадили в тюрьму, — давится слезами Алексис, растирая влагу по малиновым щекам. Тёмные полосы угольной туши нефтяными разводами пачкают ситцевую кожу, и складывается ощущение, что нервы Алексис Вуд предательски сдали. Ёнсо совсем не знает, что сказать. Кажется, что вроде их задержание не такой уж и сильный проступок. Но вдруг Лекси не из-за этого убивается? Кажется, сейчас не самое лучшее время пытаться всё выяснить. Поэтому Ёнсо просто сидит и смотрит, как Алексис дрожащей рукой берёт почти пустой стакан с водой, допивая последние капли. Кажется, её собственный стакан тоже опустел. И когда только это произошло? Всё ведь было замечательно: Алексис получила роль в ситкоме, теперь у неё на носу новый проект, Стэнфорд Бан очевидно замнёт дело с их вандализмом и ничего не грозит её карьере. А после всего, что видела Ёнсо, у неё вообще не возникает сомнений в том, что Крис без ума от неё. Так что же могло произойти такого в идеальной жизни Алексис Вуд, что она сейчас сидит сгорбившись, уронив лицо в раскрытые ладони и изо всех сил подавляя всхлипы? — Ким, за тобой приехали, — шериф Бан заглядывает в кабинет, привлекая внимание Ёнсо. — А, да… — мнётся она, растерянно бросая мимолётный взгляд на лохматую макушку Алексис, потому что лица её больше не видит. — Я иду. — Стэнфорд лишь кивает, снова закрывая за собой дверь, а Ёнсо осторожно дотрагивается до плеча Лекси, что та от неожиданности чуть вздрагивает, поднимая на неё заплаканное лицо. — Если тебе не с кем поговорить, то я готова выслушать, как будешь готова. — Ты не поймёшь, — сухо отвечает Лекси, и Ён замечает, что кожа на её губах, которые обычно всегда увлажнены прозрачным блеском, словно отполированные яблоки на прилавках в супермаркете, сейчас потрескалась. Почему все всегда думают, что Ёнсо их не поймёт? Минхо долго не рассказывал о случившемся с Сюзи. Хёнджин из раза в раз твердит, что Ёнсо не понимает его бремени, а теперь ещё и Алексис заявляет, что Ён не способна понять. Почему только она должна пытаться и доказывать всем, что достойна их доверия? Её доверие вот постоянно крошат в щепки на лесопилке людских взаимоотношений. Но сейчас ныть об этом совсем неуместно. Поэтому Ёнсо лишь молча встаёт, забирая с пола свой брошенный рюкзак. — Мне нужно идти, — с сожалением произносит она, понятия не имея, кто же там за ней приехал в три часа ночи. — Напиши утром. — Ты тоже, — кивает Лекси, вставая со стула. Забирает стакан и плетётся пошатываясь к кулеру, чтобы хоть водой заполнить зияющую внутри пустоту. Звуки бурлящих пузырей в кулере остаются за дверью, и Ёнсо идёт в сторону Стэнфорда Бана, уже ждущего её в другом конце комнаты с рабочими столами сотрудников центрального отделения полиции Беверли-Хиллз. — Как ты? — интересуется он, пока они идут по холлу участка, где на скамейках, стоящих в несколько рядов, хаотично сидят люди. Кто-то, видимо, ждёт кого-то, а кто-то пришёл заявить об ограблении, пропаже мобильника или ради чего ещё люди обращаются в полицию? — Голова кружится, — честно признаётся Ёнсо. — Я не часто так напиваюсь, честно, — она виновато смотрит на шерифа Бана снизу вверх, раскаиваясь в содеянном. — И Алексис тоже. Лекси там сейчас так убивается, Ёнсо её очень жаль. Но в таком полупьяном кумаре очень сложно собрать мысли в кучу. Ён и сейчас чуть пошатывается, а ноги заплетаются. Шнурок, перепачканный кровью, разводами травы и пылью, давно уже болтается под ногами. Но Ёнсо даже не пытается наклониться и завязать его — в глобальном смысле это ничего не справит. — Я имел ввиду после нашей последней встречи? — поясняет он. — Ты тогда была в шоке. А сейчас как? Сейчас? Сейчас Ёнсо снова в шоке. В шоке от того, как круто жизнь может перевернуть всё с ног на голову, будто все вокруг мчатся в вагонетке американских горок парка аттракционов на пирсе Санта-Моники. …если бы Ёнсо могла, то сегодня ночью спалила бы каждый пирс проклятого побережья. — Это в прошлом, — натянуто улыбается она, выходя из участка. Прохладный ночной воздух тут же пробирает до самых костей, и Ён запахивает края жёлтого кардигана, пытаясь немного согреться. Когда они были вместе с Алексис, то ей было тепло. А когда они были вместе с Ли Ноу — невыносимо жарко. Сейчас же на коже будто образуется тонкая корка инея, подбираясь к солнечному сплетению, щекоча голые голени и покалывая тонкие лодыжки. Неужели теперь лето официально закончилось даже в солнечной Калифорнии? — Тогда я надеюсь, что мы ещё не скоро встретимся, — усмехается шериф и кивает в сторону тротуара, где уже припаркован знакомый тёмно-зелёный седан. — Брат? — он явно намекает на Сынмина, и Ёнсо оборачивается, видя, как тот приветственно вскидывает руку. — Почти, — вздыхает она, понимая, что, кажется, теперь по гроб жизни обязана Сынмину. — Больше не ищи звёзды на деревьях, — произносит Стэнфорд, и Ёнсо опять переводит на него взгляд: — Они все осыпались, а с земли я ничего не подбираю. — Вот и умница, — подмигивает он, прощаясь. Осыпались не только звёзды — вместе с ними рухнули надежды. И Ёнсо плетётся к автомобилю, чувствуя, как неприятно зудит и стягивает расцарапанную коленку, будто открытую рану пытаются залить мазутом, сверху проходясь асфальтоукладчиком. …по её сердцу тоже прошлись. — Шериф сказал, что тебя повязали за хулиганство, а выглядишь, как будто за побои, — Сынмин оглядывает её с ног до головы, заостряя внимание на засохших багровых подтёках. — Мне сердце разбили, — бесцветно произносит Ёнсо, чувствуя, как в горле опять начинает першить. — Коленки тоже задели, — Сынмин отстраняется от капота, открывая перед Ёнсо дверь пассажирского сиденья. — Садись, я принесу аптечку. И пока Сынмин отходит к багажнику, чтобы достать дезинфицирующее средство и пластырь, Ёнсо опускается в кожаное кресло, устало прижимаясь щекой к спинке сиденья. Веки сами тяжелеют, и Ён уже видит полупрозрачную пелену сна, когда по ноге начинают течь мерзкие ручейки. — Щиплет? — обеспокоенно интересуется Сынмин, когда Ёнсо вздрагивает от неожиданности, растерянно глядя на него, будто уже забыла, где она. А Сынмин сидит перед ней на корточках, обрабатывая ссадину на её коленке антисептиком. В одной руке зажаты пузырёк перекиси водорода и пачка пластырей, а второй он аккуратно придерживает ногу Ёнсо. — Нет, — мотает головой она, слыша, как перекись шипит на разодранной коже, угольками костра потрескивая в ночной тишине уснувшего на пару часов Беверли-Хиллз. Почему даже сейчас, когда, казалось бы, ничего не может напоминать о Ли Ноу, воспоминания их первой ночи на пляже с пивом и игрой в «одну правду, две лжи» щиплют не колени, а грудную мышцу? И пока Сынмин влажной салфеткой осторожно вытирает с её голени кровавые ручейки, застывшие на мраморно холодной коже, Ёнсо проигрывает у себя в голове варианты, которые бы она озвучила, сыграй они в эту игру сейчас. «Я ненавижу Ли Ноу», — пока что это всё, что приходит на ум. И самое поганое, что Ёнсо пока не может определить этот вариант в нужную категорию — правда или ложь? Так больно и обидно — снова, — что даже когда Сынмин прижимает пластырь к воспалённой коже, чтобы лучше приклеить, Ёнсо не может сконцентрироваться на физической боли, чтобы отвлечься. Нога будет болеть завтра, а сегодня болит душа. — Попроси Суа, она может отстирать кеды, — произносит Сынмин, завязывая непослушный перепачканный шнурок. Обувь вся пыльная, подошва исполосована зелёными стрелами газона, шнурки грязные, и на светлой ткани, которую Ёнсо так тщательно берегла, расползаются ягодные шрамы, которые вряд ли когда-то до конца исчезнут. Ким Ёнсо много знает о шрамах — смотрит на своё предплечье каждый день, пересчитывая каждую отметину, будто первые звёзды на сумеречном небе. На её новой загорелой коже они сияют ещё сильнее — напоминание о прошлой жизни, напоминание о пережитой боли. Как долго Ёнсо ещё предстоит смотреть на своё колено, вспоминая, откуда взялся этот шрам — кто на самом деле его оставил? Хотел Минхо того или нет, но он навсегда отпечатался на её теле — въелся под кожу, будто свежая татуировка. Значение одного рисунка на его медовой коже Ёнсо всё же узнала. А вторая тату — голова леопарда на икре — так и осталась загадкой. И почему Ён никогда о ней не спрашивала? Он ведь не просто так её набил, правда ведь? — Не думаю, что она захочет мне помогать, — честно признаётся Ёнсо. — Я для неё обуза, а теперь ещё бельмо на глазу. — Не правда, — качает головой Сынмин, всё ещё сидя на корточках перед Ён. — Я написал ей после того, как шериф позвонил. Она переживает. — Ага, — фыркает Ёнсо, вспоминая их разговор на кухне в ту ночь, когда она приняла решение остаться в особняке. — Но я всё равно их выкину, так что пофигу. Сынмин молчит какое-то время, всматриваясь в лицо Ёнсо, которая старательно избегает с ним зрительного контакта. — Что он сделал? — серьёзно спрашивает, и Ён прикрывает глаза, делая вдох. — Кто? — Парень, который разбил тебе «коленку». Ну вот опять. Стоит подумать о Ли Минхо, как поперёк горла застряют морские ежи, которых принесло вместе с цунами, уничтожившим их прекрасные чувства. Ёнсо моргает несколько раз, старательно пытаясь прогнать солёные брызги, что естественно невозможно. Настолько же невозможно, как и жить сейчас дальше, делая вид, будто это был обычный день, обычный пляж и обычный парень. — Он заставил полюбить его, а потом бросил, — всё же озвучивает она вслух, и собственный голос не кажется ей знакомым. — Представляешь? — теперь смотрит Сынмину прямо в глаза, не боясь увидеть в них отражение собственного отчаяния. — Я полюбила его, а он меня бросил, — нервно усмехается она, кривя губы в ломанной линии прогнивших половиц когда-то любимого пирса. — Мне очень жаль, Ён-а, — на корейский манер произносит Сынмин, беря её холодную ладонь в свои руки. — Хочешь поговорить об этом? — в его голосе слышится искреннее желание помочь хоть чем-то. Но Ёнсо не хочет ещё больше бередить свежую рану. Она хочет просто уснуть и проснуться во вчерашнем дне, отказаться от дурацкой поездки в Малибу и жить счастливо. …снова любить. Звук приближающегося авто привлекает внимание, и Ёнсо на автомате поворачивает голову в сторону красного кабриолета, за рулём которого сидит Кристофер Бан. Даже от его вида становится тошно, и Ёнсо резко отворачивается, высвобождая руку из ладоней Сынмина: — Я хочу домой, — бубнит себе под нос, переставляя ноги с асфальта в автомобиль и кутаясь сильнее в свой кардиган. — Отвези меня, пожалуйста, и ни о чём не спрашивай.