The Glory

— Ночка и правда была тяжёлая. Выглядишь помятой. Ёнсо ловит на себе взгляд Сынмина, чувствуя смущение — она ведь и правда выглядит сейчас не лучшим образом. Вчера был непростой день, а сегодняшний начался хуже некуда. Волосы мятые после сна — укладывать времени не было. Макияжа совсем нет — она только зубы перед выходом почистила, поелозив пальцем с пастой вместо щётки. Зелёная кофта, которая на ней со вчерашнего дня, совсем помялась, но когда Ёнсо собиралась в спешке в больницу, то как-то не думала обо всём этом. — Вся неделя тяжёлая, — вздыхает она, подпирая кулаком щёку. Ещё какие-то полтора месяца назад всё казалось таким простым и беззаботным, а теперь на калифорнийских пальмах вдруг выросли тоскливые кокосы. Сначала Минхо, потом Алексис, теперь Феликс и Хёнджин — почему все вокруг страдают? Если раньше Ёнсо казалось, что Хёнджин виноват во всех её бедах, то теперь приходят мысли, что это она всему виной. Звучит как бред, но с её стороны всё выглядит именно так — она появилась и всё пошло наперекосяк, хотя Хёнджин твердит совсем о другом. На пальцах ещё ощущается его кожа, а на волосы — которые Ёнсо перед сном помыла дома у Алексис, что теперь они волнятся и торчат во все стороны без укладки — налип цветочный нектар мужского парфюма. Он раньше никогда не душился — точнее, Ёнсо всегда казалось, что от него пахнет либо стиркой, либо перегарной грязью. И стоя рядом с ним, держа его за руку и глядя ему в глаза — Ёнсо не узнавала его. Это не тот Хёнджин, которого видят все с экранов телевизоров. Это не тот Хёнджин, которого Ёнсо могла бы застать ночью на кухне. Что если он вспомнил, каким был до славы? Или это лишь очередная роль? …выглядело правдоподобно. Хёнджин не притворялся — просто не мог. Не так, не при тех обстоятельствах, не когда его близкий человек на пороге смерти — перед её лицом все резко становятся праведными. И Хёнджин тоже был настоящим — и Ёнсо была. Хотелось быть рядом, хотелось защитить. Она ничего не могла с собой поделать — ничем не могла помочь. Всё что ей оставалось, просто прийти туда. Просто побыть рядом и поддержать — сказать, что он больше не один. Врала ли она тогда? Нет, в тот момент она верила собственным словам — это-то и пугает. Неужели она готова это выдержать? Быть рядом с Хван Хёнджином совсем непросто, а любить его — невыносимо. Она точно не справится — ей уже разбили сердце недавно, второго раза оно точно не вытерпит. Но ощущение, что Ким Ёнсо тоже мазохистка. Потому что стоять там, смотреть ему в глаза и говорить те слова — кому она хотела сделать хуже, если не сдержит их? Ему или себе? Но ведь так поступают друзья? Поддерживают друг друга — он ведь сам предлагал дружить. …обманщик. Они уже едут по Кэролвуд Драйв, сворачивая к особняку. Хёнджин попросил отвезти Ёнсо домой — Сынмин не возражал. Просил следить за ней — Сынмину не дали выбора, но он сам его сделал. Ёнсо важна для Хвана — это очевидно. Рядом с ней он выглядит почти счастливым, хотя, может, и абсолютно — Сынмин не присматривался. Как и не стал докладывать Хёнджину о каждом чихе Ёнсо — это уже слишком. Ему не в тягость подвозить её и подставлять плечо, когда Ёнсо нуждается в этом. Она может спасти Хёнджина, но кто спасёт её саму? С ней ведь тоже происходит много всего, но она держит это в себе. На Суа надежды уже никакой нет, а с парнем Ён рассталась. Насколько они близки с Троем из универа — сложно сказать, а Алексис слушатель так себе — зато собутыльница отличная. Вроде, колено Ёнсо уже почти зажило, но вот в груди явно ещё зияет дыра. Заполнить нужно, но не всяким отребьем. Сынмин переживает, как бы она не наделала глупостей — одну сегодня она уже совершила, а он поспособствовал. Может, это будет его ошибка, а может, Ёнсо сама возьмёт ответственность за последствия этого дня. В любом случае, сейчас они изменить уже ничего не могут. Из радиоприёмника играет кантри — Ёнсо не просит выключить. А перед автомобилем открываются кованые ворота, ведущие в чащу чужих душ, обитающих здесь — Сынмин и Ёнсо одни из них. Кто-то уже прогнил, а кто-то только готовится расправить свои ветви. …а кто-то — снова расцвети. Они все словно выстриженный мексиканцами газон, словно стволы лип вдоль дороги, по которой сейчас едет Бэ-Эм-Вэ. Словно цветы, что спят в подвале, и солнце, что пробуждает их творца по утрам. Нельзя ступить на эту землю и не оставить на ней свой отпечаток. Следы автомобильных покрышек на асфальте на аллее, когда Чонин покидает особняк, чтобы привезти его хозяина из аэропорта. Кофейный полумесяц кружки на лунной столешнице, который остаётся от утреннего кофе, который пьёт Сынмин после ночного дежурства, прежде чем уехать домой. Кляксы красного полусухого из Волмарта на кухонных полотенцах, которое любит смаковать Суа, оставаясь одна, пока Хёнджин в разъездах. Или вздувшаяся половица белого дуба в гостиной, куда с подачи Меган был пролит Дом Периньон на закате ушедшего лета. Или акварельные пятна на дешёвых майках, которые даже не стираются, а сразу выбрасываются, и следы босых ног на кафельной плитке в дальней кухне, когда Ёнсо приходит завтракать. Нет никого, кто бы не привнёс в этот особняк что-то своё, как и нет того, кто бы покинул его, исчезая бесследно. — Спасибо, что приехала, — произносит Сынмин, паркуя автомобиль рядом со своим седаном возле гаража. Для рабочих дел он никогда не пользуется своей машиной — слишком несолидно. — Ему нужен рядом друг. — Друг? — вопросительно выгибает бровь Ёнсо, поворачивая на него голову. — Ты теперь ориентацию сменил? Если Хёнджин и Сынмин думают, что Ёнсо совсем полная дурочка, то они ошибаются. Она не знает про их уговор, да и сейчас уже воспринимает внимание Сынмина как дружбу. Но изначально за его желанием её подвозить явно стояла чужая подача — а Хван Хёнджин отличный игрок в бейсбол. — Ты, может, удивишься, но с любовниками тоже можно дружить, — Сынмин убирает руки с руля, разворачиваясь на Ёнсо. — Не пробовала? — Как вы с Суа? — без задней мысли спрашивает она и видит, как тушуется Сынмин. — Что за?.. — хмурится, но тут же берёт себя в руки. Они никогда об этом не говорили, но для Ёнсо всё уже практически очевидно, а его реакция тому доказательство. — Нет, мы просто друзья, не выдумывай, — тут же пытается выглядеть беззаботным, но Ёнсо уже в это не верит. — Да что выдумывать? — она как-то совсем осмелела. Но раз Сынмин считает себя таким знатоком их взаимоотношений с Хёнджином, то пусть знает, что не он один умеет наблюдать. — Она нравится тебе. Ты постоянно пытаешься её выгораживать, даже когда это не нужно. Я уже молчу про ваш неприкрытый флирт, — кажется, она всё же вывела его на чистую воду. Интересно наблюдать, как тридцатилетний мужчина мнётся, будто школьник. — Она не знает? Он явно обдумывает свой ответ, и Ёнсо уже кажется, что вопрос будет проигнорирован, но Сынмин всё же отвечает: — Догадывается. — И в чём проблема? — Мы работаем вместе, а служебные романы никогда ничем хорошим не заканчиваются, — он пожимает плечами, будто это действительно весомый аргумент. В этом, конечно, есть своя правда. Ёнсо с Хёнджином далеко не коллеги, но она живёт в его доме. И если всё пойдёт наперекосяк, то ей придётся съехать — причём сразу же и без промедлений. Она не думает об этом постоянно, но очевидно же, что спать с ним под одной крышей в таком случае будет недопустимо. А ходить по коридорам особняка, то и дело сталкиваясь с бывшим, тоже не самое приятное мероприятие. Ёнсо вот до сих пор боится, что обернувшись в кофейне на звук дверного колокольчика, она увидит Минхо. И бежать будет некуда и сделать будет ничего нельзя. И ей придётся вести себя как обычно? Будто он для неё посторонний? Или спросить как дела, произнося лицемерное «давно не виделись»? — Понимаю, — с сочувствием кивает она, потому что правда понимает этот страх потерять то, что и так вполне неплохо. — Я не могу учить тебя, потому что сама ничего о любви не знаю, — лукавит, потому что знает слишком много. Прекрасно помнит, каково это — смотреть на человека и чувствовать эйфорию от одного лишь его присутствия. Ощущать поднимающуюся волну где-то внутри и видеть настоящие звёзды перед глазами. Слышать слова о любви и любить самой. Это было слишком идеально, слишком хорошо и слишком больно. Настолько больно, что Ёнсо всё ещё не может понять, а стоило всё это того, чтобы потом вот так страдать, или же нет? Кажется, будто всё же стоило. Но если бы была возможность избежать этой душевной каторги, то она бы воспользовалась данной опцией хотя бы на время. Ёнсо слишком устала изводить себя, что не уверена, выдержит ли она когда-то ещё раз подобное. Кажется, будто любовь для неё под запретом. Теперь не просто страшно полюбить — это невыносимо. …но так хочется. — По-моему, ты уже знаешь побольше меня, — усмехается Сынмин, будто читая её мысли. — Как «коленка»? Они не произносят имя Минхо в слух, будто так будет легче — но не будет. Пока всё так же тяжело. — Стараюсь свыкнуться, — ощущение, что недостаточно старается. Люди ведь постоянно расстаются — бросают друг друга, разъезжаются, разводятся. Это происходит каждый день, просто в прошлые выходные пришло время Ёнсо — не стоило брать талончик в эту очередь на получение психологических травм. Вряд ли, конечно, случившееся покалечит Ёнсо так же сильно, как Минхо покалечил несчастный кабриолет Дэкса и свою психику. Но теперь она точно с опаской будет относиться к любым отношениям. Открываться кому-то непросто, как и впускать кого-то в своё сердце. И когда его буквально разрывают изнутри, то о каких вторых шансах может идти речь? Даже не для других, а для неё самой. Ёнсо сомневается, что сможет разрешить себе влюбиться в кого-то так же сильно и беспамятно, как было с Ли Ноу. Пока что она не представляет себе, каково это, но может, когда-то и сможет. — Получается? — Сынмин явно переживает. Но вот это он зря. Алексис с Феликсом прекрасно позаботились о том, чтобы подарить Ёнсо сутки без Минхо в её голове. Жаль, что сейчас это бесценное время истекло. Но если плата за такое забвение — мучения её друзей, то Ён лучше и дальше будет тихонечко страдать в своей идеально-бежевой спальне на втором этаже, шмыгая носом в неприлично мягкую подушку. — Слишком хорошо, можно и поменьше. Сынмин догадывается, о чём она говорит, и печальная улыбка едва проскальзывает по его лицу, тут же растворяясь — вот бы и воспоминания растворились так же. — Скучаешь по нему? — Очень, — какой-то глупый вопрос. Не скучала, если бы не любила. …а она любила. — Не могу учить, потому что о любви ничего не знаю, — он явно сейчас пародирует Ёнсо. — Но говорят же, что стоит отвлечься на кого-то другого. Быстрее забудется. От услышанного сложно сдержать токсичную ухмылку. А ведь именно с похожей фразы случилась её первая настоящая любовь. Ёнсо вообще не хотела начинать что-то с Минхо — может, предчувствовала, что ничем хорошим это не закончится? Её так сильно изводили мысли о Хёнджине, что хотелось именно отвлечься — переключиться на кого-то другого. Весьма иронично — можно было бы даже посмеяться, вот только больше не смешно. И как забавно замкнулась эта любовная цепь, ещё и прямо на шее самой Ёнсо — аж вздохнуть трудно. — Боюсь, что станет только хуже, — боится, что податливая цепь превратится в тугое кольцо. Что вместо беспечной забавы она получит очередные кандалы, утягивающие на моральное дно самобичевания. Замки заржавеют, а ключ выкинут в соседнее болото. И никто её так и не спасёт. Глупо наступать на одни и те же грабли, но это Ёнсо сейчас такая рассудительная. Что она скажет, если её лакмусовую бумажку опять опустить в щелочную среду чужого прессинга? Ёнсо слишком импульсивная, чтобы давать себе отчёты в моменте — наверное, поэтому она оказалась с Минхо в том кабриолете, с горяча согласившись сходить с ним на свидание. И поэтому её так задело его безрассудное желание расстаться — ей не дали подготовиться. Хотя, возможно, к такому нельзя подготовиться. У них было всё слишком искренне — слишком идеально. Система не может долго находиться в таком состоянии, хоть и всегда стремится к нему. Одна лишь частичка — малейший хаос — и покой разлетается ко всем чертям. Кажется, именно так Айзен описывал сингулярность, из которой появилась Вселенная — может, из сингулярности, созданной Ли Минхо, тоже появится что-то невообразимое? Пока лишь есть невообразимо тяжкая боль, лучами полосующая солнечное сплетение. Он ведь уничтожил себя, чтобы Ёнсо могла спокойно жить — таким был его главный аргумент. Но Ёнсо не просила приносить подобные жертвы — не просила жертвовать собой. Наверное, Минхо сейчас тоже плохо — очень жаль, что они больше не могут помочь друг другу. …Ёнсо сомневается, что вообще в состоянии кому-то помочь — даже себе. — Просто попробуй, — Сынмин произносит это с такой лёгкостью, будто предлагает чупа-чупс с новым вкусом. Но сладость бабл-гам будет сложно чем-то перекрыть. Минхо словно въелся ей под кожу, будто Ёнсо всё же сходила к тату мастеру. Но шрамы на сердце не так просто перекрыть даже самыми яркими чернилами, да и вряд ли это поможет забыть. Будет лишь вечным напоминанием. Отпусти и наслаждайся — к сожалению, это лишь чернильные буквы на загорелом плече — они ничего не значат, потому что их носитель всё помнит и не может отпустить. …Ёнсо теперь тоже не может отпустить его. — С кем? — были бы хоть какие-то приличные варианты. — С Хёнджином, которому самому в дурку пора? Или с Троем, который гей? — это даже звучит смешно. И Ён не знает, от чего ей хочется смеяться больше: с друга, который очевидно только по мальчикам, или с мужчины, который в своей жизни перепробовал слишком много женщин. — Ну чего так радикально? — наигранно дуется Сынмин. — Троя ты явно не склонишь на свою сторону — без обид, — он окидывает взглядом её потрёпанный внешний вид, но намекает скорее на пол, а не на мятую кофту и синяки под глазами. — А может, ты сам хочешь сходить со мной на свидание? — конечно же это шутка, но уже действительно сложилось такое впечатление, что единственный приличный мужчина в этом грешном городе сидит с ней в одной машине. — Пересмотрела фильмов про телохранителей? — Нет. — Окей, но я всё равно откажусь, — усмехается он, переводя взгляд на мексиканцев, выходящих из гаража. Каким бы замершим всё сегодня не казалось за пределами Кэролвуд Драйв, но на участке всё так же протекает неспешная жизнь его обитателей. — Ещё бы. Лучше позови Суа, — Ёнсо кажется, что это хорошая идея, даже если Сынмин так не думает. И всё же, если бы Ёнсо могла вернуться в прошлое, то она бы не стала предотвращать встречу с Минхо. Единственное, что её по-настоящему терзает, так это то, что она струсила сказать ему, что любит — с этим ей теперь придётся научиться жить. Любовь и правда прекрасный наркотик — после него тошно до чёртиков, но в моменте райски хорошо. — Всё, закрыли тему, — Сынмин отвечает слишком резко, что Ёнсо даже не успевает что-либо ещё добавить. Лишь вздрагивает от хлопка двери водительского сиденья и смотрит на Сынмина через стекло, не сразу следуя за ним. — Нет, правда, просто попробуй, — она всё же выходит на улицу, придерживая дверцу, чтобы не громыхать ей на весь двор. — Ну что ты теряешь? — Друга? — Сынмин отрывается от набора смски — наверное, перед Хёнджином отчитывается — и убирает телефон в карман чёрных брюк. В рабочее время Ким Сынмин всегда выглядит с иголочки: рубашка, галстук, брюки со стрелками и пиджак. Так и не скажешь, что в обычной жизни он выглядит как обычный парень, смотрящий по ночам ток-шоу по кабельному, носящий клетчатые рубашки и разъезжающий на не самом роскошном седане. Да, может, по сравнению с Феликсом Ли он и не такой завидный кандидат на роль жениха, но как спутник жизни — вполне себе. Но и Суа тот ещё подарок. Может, она вообще не идеальный вариант для отношений, но ведь она явно нравится Сынмину, так чего упускать? — А тебе точно нужна такая эта дружба? — Ёнсо догоняет его уже возле двери, ведущей на дальнюю кухню — Сынмин слишком быстро ходит. На опыте с Хёнджином уже становится понятно, что «дружба», которой пытается прикрыться Сынмин, ничего не значит. Так зачем вообще обманывать себя? Потому что водить за нос Ёнсо ему явно не удастся. Да и Суа, скорее всего, догадывается о его чувствах. Вдруг она тоже боится потерять его как друга? Не может же она быть настолько циничной и просто позволять ему быть влюблённым в неё. …или может? Ёнсо хочет ещё что-то добавить, но стоит им оказаться в кухне, как слова тут же проваливаются обратно в глотку. — Какая дружба? — Суа оборачивается, не отрываясь от готовки буррито. У Ёнсо есть много вопросов к тёте, но вот к её еде точно нет нареканий — вкусно, что даже сейчас начинает урчать живот. — Это наше личное, — тут же отрезает Ёнсо, не давая ситуации стать более неловкой. Раз уж их диалогу не суждено завершиться на чём-то конкретном, то лучше вообще прекратить обсуждение. Тем более, что главный объект их дискуссии сейчас заворачивает сочный буррито. — У меня есть дела, так что до встречи, — Сынмин абсолютно непринуждённо обращается к Ёнсо, но в его глазах отчётливо читается замешательство. Как же всё происходит не вовремя. Ён не стоит совать свой нос в чужую личную жизнь, пусть и очень хочется. Они сами разберутся, а ей бы не мешало для начала расставить по полочкам все разлетевшиеся по черепной коробке события прошедших дней. Может, Сынмин всё же прав и стоит сконцентрироваться на чём-то новом, чтобы забыть о старом? — У вас уже есть личные секретики? — щурится Суа, когда Ёнсо подходит к чайнику, чтобы заварить молочный улун — от эрл грея слишком много воспоминаний, а это сейчас явно лишнее. Возможно, когда Феликс поправится, то они снова устроят «чаепитие» на этой кухне, но уже без десерта с травкой и всех вытекающих последствий. К нему в палату Ёнсо решила не заходить — это лишнее. Рядом с ним сейчас близкие люди, а Ёнсо и позже может выразить ему своё сочувствие, если представится случай. Там есть кому о нём позаботиться — это обнадёживает. — Ревнуешь? — как бы в шутку усмехается Ёнсо, наблюдая за реакцией, пока вскипает электрический чайник. — Тебя разве что, — совсем без интереса хмыкает Суа, больше не глядя на Ён и укладывая два буррито на сковороду — поскорее бы попробовать. — Где ночью была? — У Алексис, — не лукавя, отвечает Ёнсо, отворачиваясь и доставая из верхнего ящика чистую кружку. В этом доме у неё нет личной посуды, но любая чашка, тарелка или плошка, попадающая к ней в комнату, остаётся там навечно. Ну или до тех пор, пока чистые в шкафу не закончатся. Тогда Ёнсо гремит всем этим сервизом, отправляя его в посудомойку — а ведь могла мыть сразу же и не мучаться. — Опять пили? Слухи этого дома рано или поздно доходят до Суа. Так что не удивительно, что она в курсе последствий тусовки Алексис и Ёнсо, хотя Ён с ней лично это не обсуждала. И на её едкое «тебя самосвал переехал?» произнесла лишь безжизненное «меня Минхо бросил», и в ответ получила действительно сочувствующее «чёрт, мне жаль». Но за этим не последовало ни объятий, ни участливового «если тебе захочется поговорить, то приходи». Нет, такое совсем не в духе Суа. Она не предлагает свою поддержку, потому что очевидно не хочет этим заниматься. Или знает, что тут её помощь будет совсем бесполезна. А может, и просто сторонится чужой боли, потому что не смогла усмирить свою? В любом случае, Ёнсо и не ждала от неё какого-то участия, так что разочароваться не успела. — Нет, — последние сутки ей дурно и без алкоголя. — Случилось что-то? — Суа переворачивает шкворчащие на сковородке буррито, лишь мельком поглядывая на Ёнсо. Как-то не хочется с ней чем-то делиться: ни историей про Лекси, ни уж тем более говорить что-то о Феликсе. Ёнсо уверена, что если бы у Суа было желание прийти к нему в больницу, она бы это сделала. — Почему вы вместе приехали? — так и не дождавшись никакого внятного ответа, кроме отстранённого покачивания головы, Суа решает спросить то, что для неё более важно. — По телевизору сказали, что Феликс в больнице. Да, говорить о любовнике при смерти намного интереснее, чем обсуждать бытовые проблемы племянницы, на которую — по большому счёту — всё равно. — Похоже, ты и так знаешь, что случилось, — Ёнсо давно не брала в руки телефон, но уверена, что по новостным лентам в соцсетях уже разлетелась шокирующая новость. А теперь все обгладывают косточки Феликса, строя теории, осуждая, сами не зная за что, и, может, даже злорадствуя. — У парня в двадцать восемь не может быть сердечного приступа, — Суа убирает со сковороды две порции, перекладывая их на подготовленную тарелку, и выкладывает на сковороду ещё два буррито. — Это наркотики? У него передоз? Ёнсо чувствует, как Суа сверлит её взглядом, но продолжает спокойно насыпать чайные листья в заварник, будто это поведение на неё не давит. — Я что, врач? — она наконец-то переводит взгляд на Суа, закрывая крышку на заварнике, чтобы дать чаю настояться. — Ну ты же явно не просто так сейчас с Сынмином приехала, — она уже совсем не следит за подгорающими буррито. Там жизнь любовника тлеет — это намного интереснее. — Ты в больнице была? Как тебя пропустили? И как бы Ёнсо ни хотелось видеть в расспросе Суа искренность, но о каком-то беспокойстве тут, к сожалению, и речи не идёт. Это лишь любопытство — никакого сострадания. Феликс ведь и правда был в ужасном состоянии, все, кому он по-настоящему не безразличен, пришли туда. И в глазах каждого Ёнсо видела печаль. Даже Меган, которая всегда сохраняет самообладание, явно нервничала. Ёнсо не знает, она больше беспокоилась за Феликса или за Хёнджина, но четвёртая чашка кофе с тремя пакетиками сахара — которые Мэг выпила только на глазах Ёнсо, а сколько ещё могла выпить до — заставила беспокоиться не только её мужа Грега, но даже Ён. Как бы молодо Меган Уайт не выглядела в свои тридцать восемь, такое количество кофеина рискует обеспечить ей соседнюю палату с Феликсом. У Ёнсо самой сердце кольнуло, когда Хёнджин вернулся от Ликса в комнату ожидания, почти радостно сообщая, что это не суицид. Видимо, в жизни Феликса Ли не всё так гладко, раз его близкие боялись именно такого исхода. — Да, я была там, но ничего не знаю, — невинно врёт Ёнсо, совершенно не считая нужным рассказывать Суа все подробности. — Я не к нему ездила, — последнюю фразу можно было и не добавлять, потому что Суа тут же перехватывает эту эстафетную палку, которую Ён даже не хотела брать: — А, значит к Хвану? — победно усмехается она и тут же выключает плиту, снимая со сковородки излишне позолоченные буррито — практически сгоревшие. — Так ты всё-таки с ним что-то мутишь? Как же достало. Ёнсо не понимает, чего Суа этим добивается. Может, ей будет проще жить, если она будет точно знать, что не одна такая — спит со знаменитостью, просто потому что удачно подвернулся случай. Что ей даст эта информация? Успокоение в правильности своих поступков? А для чего оно ей? Неужели она так сильно сомневается, что делает всё правильно? Разбираться в этом Ёнсо совершенно не хочется. Личная жизнь должна оставаться личной. Тем более, что между Ёнсо и Хёнджином нет того, о чём так жаждет узнать Суа. А всё, что есть — слишком интимное и сокровенное. Такое, как картины в подвале этого дома, или как слова, которые Хёнджин сказал ей в больнице. Суа права — между ними действительно что-то происходит. Уже давно происходит, и это чувствуют и Ёнсо, и Хёнджин, и все вокруг. Но это «что-то» не поддаётся логике, не подлежит объяснениям и не терпит грязных сплетен, которые собирает Шин Суа. Обсуждать с ней Хёнджина? Она серьёзно? Ёнсо, может, и не самая смышлёная, но она и не круглая идиотка, чтобы перемывать косточки с его домработницей. Какие бы кровные узы их не связывали, какой бы притворно милой не пыталась казаться Суа и какую бы вкусную мексиканскую еду она не готовила — Ёнсо не будет этого делать. Есть тайны, которые должны оставаться тайнами, иначе обитателям особняка придётся пережить очередную катастрофу. — Онни, прекрати, — серьёзно произносит Ёнсо, глядя ей прямо в глаза. — Я поехала его поддержать, потому что знаю, как ему плохо. На этом всё. Даже врать не приходится. О Феликсе в тот момент заботились врачи, а о Хёнджине — только он сам. Ёнсо могла ему помочь своим присутствием, и она это сделала. К чему сейчас эти расспросы? — Уж точно не хуже, чем Феликсу, — едко усмехается Суа, пододвигая в сторону Ёнсо тарелку с буррито. Это у неё такой способ показать неравнодушие? Потому что кажется, будто она и страдания Хёнджина сейчас обесценивает, и над Феликсом насмехается. Видимо, Суа относится к тем людям, для кого секс — это действительно просто секс. Ей совсем не жаль Феликса. Разве за время их близости она не прониклась к нему? — Напиши Феликсу сама и спроси. Может, ему приятно будет, — Ёнсо сомневается, что она это сделает, как и в том, что Ликс ждёт от Суа какого-то внимания. — Думаешь, у меня есть его номер? — ломает одну бровь Суа, опираясь рукой о высокую кухонную столешницу. — Я вообще-то не его домработница. — Зато его любовница, — чёрт, когда Ёнсо уже научится держать язык за зубами? Выражение лица Суа становится сложно прочитать: то ли она удивлена, то ли усмехается, то ли боится. Весь спектр растерянности сейчас отражается в её тёмных радужках, но ни одна мышца на лице не дёргается. Неужели Ёнсо удалось сбить её с толку? — Вот как ты заговорила, — тут же ретируется Суа, отметая всё лишнее, будто её скорее забавляют слова Ёнсо, а не настораживают. — Похоже, что у стен и правда есть уши. Кто бы говорил. Это Суа сейчас пытается выпытать у Ёнсо чужие тайны, а ещё говорит что-то о прослушке. Ён не думала об этом раньше, но Суа вполне себе могла бы подслушать в этом доме парочку разговоров, абсолютно ей не предназначенных. — Просто кто-то слишком громко стонет, — Ёнсо ведь не собиралась шпионить и подглядывать. Просто кто-то двери закрывать не умеет, да и скрываться тоже. — Не ожидала я от тебя такого, мелочь, не ожидала, — даже с какой-то гордостью произносит она, буравя взглядом пустую чашку и заварник, которые Ёнсо уже собралась унести в свою комнату. В животе урчит, но что-то она совсем потеряла интерес к буррито, так заботливо приготовленным Суа. Обычно, еда у неё не подгорает, но две обуглившиеся кукурузные лепёшки выглядят весьма неаппетитно. Ёнсо будто прямо сейчас чувствует хруст этих горелых корочек фальшивой услужливости на своих зубах. Суа хорошо прячет свою змеиную натуру, но рано или поздно ей приходится сбрасывать старую кожу, выдавая своё существо. Ёнсо больше не купится на это. — Прости, но жизнь полна разочарований, — произносит Ён, прежде чем пройти мимо тёти в сторону коридора. Жизнь и правда просто кишит разочарованиями, будто змеиное гнездо. Очень легко заблудиться и залететь не в те края, где вместо безобидных птенцов зарождающейся надежды поджидают скользкие гадюки. Лучше свить своё, а не искать пристанище там, где в тебя потом могут всадить клыки по самые дёсны, отравляя токсинами собственной ничтожности. Ёнсо уже поняла, что несчастные люди часто замыкаются в себе, переводя боль в саркастичные шутки. Может, озлобленные тоже пытаются компенсировать свою уязвимость чем-то противоположным, например, добротой и заботой? К сожалению, Ёнсо ещё предстоит проверить эту теорию на практике — оказаться в самом центре змеиного логова, примерив венец из мышьяка. Но сегодня она лишь с облегчением расправляет свои крылья, предвкушая, как скоро всё изменится — ещё не знает, в какую сторону. — Напоминай себе об этом чаще, — выкрикивает ей вслед Суа, но Ён уже не обращает на это внимания. Зачем ей напоминать себе об этом, если жизнь сама прекрасно справляется? И Ёнсо готова разочаровываться в любви, готова разочаровываться в людях и их поступках. Но она не готова разочаровываться в надежде — без неё ничего не имеет значения. …любовь тоже не имеет значения. И так странно, она ведь была равнодушна к Хёнджину. Потом запуталась в кронах липовых деревьев во дворе его непростой натуры, а потом ненавидела. Так сильно ненавидела, что согласилась на дружбу с ним. Почему? Потому что врагов нужно держать близко? Когда она неслась в больницу, то надеялась — именно надеялась — что Хёнджин в порядке. Что он дождётся её, что ему хватит сил, чтобы не наделать глупостей. Может, это и есть любовь? Хотеть помочь, даже если понимаешь, что не в силах изменить абсолютно ничего. Стоит разобраться в этом. Но не сейчас — пока что слишком тяжело. …пока что не время. Надо бы полить бонсай — кажется, он хорошо себя чувствует в комнате, которую Ёнсо превратила в своё место. Конечно, до хранилища хёнджиновой печали за винным погребом ей ещё далеко, но теперь хотя бы понятно, что это место не просто временное пристанище для случайных гостей — Ёнсо здесь больше не посторонняя. Но надолго ли? Сейчас не хочется переживать ещё и об этом. В списке оповещений уже видно несколько сообщений от Алексис. Она весь день присылала Ёнсо новости о состоянии Феликса, где правды столько же, сколько бескорыстности в заботе Суа. Не особо хочется сейчас всё это читать, и Ён смахивает оповещения в сторону — позже ответит. Джисон онлайн, и Ён автоматически прибавляет в уме шестнадцать часов, подсчитывая, что в Сеуле сейчас шесть утра. «Не спишь?» — набирает она, тут же получая ответ: «Я могу позвонить?» — и вместо ответа Ён сама нажимает на кнопку вызова. — Не отвлекаю? — интересуется Джисон, и Ёнсо понимает, как отвыкла разговаривать на чистом корейском, что приходится буквально заставлять себя не переводить всё в голове на английский. — Нет, я сегодня дома, — она удобнее устраивается на стуле за рабочим столом, поджимая одну ногу под себя. — Ты чего не спишь? — У нас сегодня совместный кемпинг с коллегами, — поспешно объясняет Джисон, но тут же задаёт интересующий его вопрос: — Что с Феликсом, ты знаешь? — Он в больнице, это передозировка, — Хану можно доверять — Ёнсо абсолютно в нём не сомневается. Тем более, что он — скорее всего, как и Алексис — уже успел начитаться желтушных статеек в интернете. А для его фанатской души это как ножом по сердцу. Тем более, что Джисон и так в курсе, что Ёнсо знакома с Феликсом — о том звонке по видеосвязи он будет рассказывать внукам. — Чёрт, я так сразу и подумал, — даже как будто с облегчением выдыхает он, хотя и так понятно, что Хан переживает. Пусть он и не знаком с Феликсом лично — тот разговор не в счёт — но он знает слишком много песен «Зе Блот» наизусть, чтобы быть равнодушным. — Все так подумали, поэтому это не разглашается. Не вздумай кому-то сказать, — предупреждает его Ёнсо, зажимая мобильник плечом и наливая настоявшийся молочный улун в пустую кружку. — Гёрлз, ты за кого меня держишь? — усмехается Джисон, будто она сейчас не о серьёзных вещах говорит, а пытается задеть его мужское достоинство. — Гёрлз? Ты с вечера не протрезвел? — Джисон любитель отбрасывать американские словечки, но с переездом Ён он начал делать это намного чаще. Теперь вот и нарочито акцентное «гёрлз» просочилось в его глоссарий — удалить бы, следом за «гуд», «найс» и «свэг». Только Ёнсо пока что не нашла нужную кнопку. — А что, разве в Калифорнии не так разговаривают? — Дурак ты, — смеётся она, делая небольшой глоток. — Хотел немного развеселить, — будто оправдывается он. Его забота даже в таких мелочах всегда подкупает. — Твой голос совсем мне не нравится. А Ёнсо не нравится, что с ней происходит в последние недели. Но как было сегодня уже озвучено — жизнь полна разочарований — так что ничего удивительного здесь нет. Возможно, Джисон не в полной мере понимает, через что ей приходится проходить, находясь в чужой стране, среди чужих людей. Но он всё равно всегда поддерживает — что бы ни случилось. — Да говно какое-то одно за другим, — она даже не пытается обманывать саму себя, говоря дежурное «всё нормально». Если от американских слов паразитов в лексиконе Хан Джисона избавиться практически невозможно, то словосочетание «всё нормально» с пугающей лёгкостью перестало быть обыденностью. — Я уже боюсь, что может случиться завтра или через неделю. — Да всегда может случиться что-то. Просто живи и пусть будет, как будет, — в его словах есть правда, но Ёнсо пока сложно её принять. Не хочется мусолить дальше эту тему, поэтому Ён отвечает лишь сдавленное «угу», давясь горячим чаем. — Ён-а? — нерешительно спрашивает Джисон, будто тоже хочет перевести тему. — Я могу спросить? — Да, — она готова говорить сейчас о чём угодно, лишь бы не бередить не затянувшиеся раны и не драконить назойливую тревожность завтрашнего дня. — А с актёром твоим у вас что-то есть? Джисону неловко это спрашивать — Ёнсо неловко отвечать. — Тебя Суа подослала? — А что, я уже не первый интересуюсь? — он явно удивлён такому ответу. Это ведь — со слов Ёнсо — секрет. — К сожалению, нет, — она мотает головой, ставя кружку на стол. — Суа уже несколько раз допрашивала меня. Не верит, что он «просто так» предложил мне переехать на второй этаж. Естественно, не просто так — она нужна ему. Для каких именно целей Ёнсо точно не знает, но догадывается. Только позволить ему любить себя — это неправильно. Не при таких обстоятельствах, не ради выгоды или против воли, просто чтобы «отблагодарить». Это Хёнджин привык к подобным отношениям. Всем от него что-то нужно или он имеет с этого выгоду. Но Ёнсо противен подобный обмен — он неравноценный. Получая чужие чувства, ей хочется отдавать взамен. Притворяться — это не для неё. Актёрам платят за притворство большие деньги, а раз Ёнсо практически нищая, то будет откровенной абсолютно бесплатно. — Так значит что-то есть? …если бы она знала. — Не знаю я, — вздыхает Ён. — Я уже ничего не знаю, — потирает переносицу, будто пытаясь унять поток мыслей и воспоминаний сегодняшнего дня. Она ведь сегодня была искренней, а Хёнджин платил ей своими откровениями взамен — всё было обоюдно. И слова, и взгляды, и объятия. Они впервые были так близко физически — не против воли, не от страха, не в порыве неизвестного влечения. Они нуждались друг в друге — такая близость оправдана. Но нужны ли тут вообще какие-то оправдания? Ёнсо кажется, что она не должна никому объяснять причины своих поступков. Когда дело касается Хёнджина, логика будто закрывает глаза на всё — это пугает и влечёт. Сложно совладать с собой, да и стоит ли вообще? — Ты главное поосторожнее там. Всё-таки лезть в навозную кучу шоу-бизнеса — опасная затея, — произносит он, и Ёнсо даже не собирается спорить. Этот мир гниющих звёзд перемалывает всех, кто хоть немного даёт слабину. Алексис вот провалилась в эту яму отчаяния, сделав неправильный выбор. Феликс дорвался до запретных плодов притворного успокоения, а Хёнджина затянуло в водоворот декоративного глянца человеческой фальши. Но Ёнсо не желает всего этого — она хочет лишь любви. Сейчас она понимает, что сама подсела на этот наркотик, хоть и зная, что отходняк от него тоже может довести до реанимации. — Да кому я тут нужна? Сам посуди, — слова ранят собственный язык, будто Ёнсо случайно по ошибке взяла в рот стекловату. …она Хёнджину нужна. — Я переживаю, чтобы ты не вляпалась в неприятности, — обеспокоенно произносит Джисон. Интересно, он бы мог как-то повлиять на неё, если бы был не в Корее, а где-то среди калифорнийских пальм? — Можешь ничего не рассказывать, просто будь осторожна. Вот только сколько бы он не предупреждал её, сколько бы сама Ёнсо не уверяла себя в том, что держаться на расстоянии от Хёнджина будет правильно — ей всё ещё больно. И может, она слишком категорична к нему, раз так старается делать всё «правильно», но продолжая медленно втирать битое стекло в свои дёсны. У розы острые шипы, но она не становится менее прекрасной из-за этого — она защищается, потому что знает о своей хрупкой красоте. Может, стоит попытаться их обрезать? Показать, что не весь мир так ужасен и опасен? Потому что если не любовь может сломать все эти ярлыки с брендированных чувств Хёнджина, искажённых голливудской вычурной обыденностью, то что? — Джисон? — если не у него спрашивать, то у кого? — Да, — он будто тоже задумался о чём-то и сейчас пытается вернуться к их неловкому, первому за долгое время, диалогу. — А если это любовь, что тогда? Что, если и правда это настоящее? Что, если фанерные стены её безразличия вот-вот рухнут — Ёнсо их больше не выстраивает. Она больше не избегает его: не боится столкнуться в коридоре, не боится заговорить и не задумывается, ехать к нему или нет. Она будто и так знает, что должна быть здесь — рядом с ним. Стоять в больнице, держа за руку и чувствуя дыхание чужой смерти за спиной, или стоять в подвале, вдыхая аромат масляной краски и буквально прикасаясь к чужой жизни. Это не странно — это будто правильно. Словно она изначально должна была оказаться на Кэролвуд Драйв — должна была уколоться, чтобы понять всю боль, которой наполнена каждая бутылка в подвале коллекционных воспоминаний хёнджиновой печали. …только так она смогла его наконец понять. — Его? Джисон не уверен в своём вопросе, но Ёнсо уверена в ответе: — Моя, — произносит она, чувствуя, как по всему телу разносятся проглоченные вместе с молочным улуном звуки, впитываются в кровь и обжигают самое сердце. — Если это моя любовь, Джисон, что же мне тогда делать?