Занимайся своим делом!

Напряжение может возрасти, если его не контролировать и вовремя не выключить ток. Эмоция иногда выплескивается через край, а иногда... — Надо что-то решать! — разорвав идеальную тишину, воскликнул Эдвард, ударив кулаком по столу. Маргарэт и Томпсон одновременно вздрогнули и ошарашенно переглянулись. — Что именно, господин магистр? — через несколько секунд осторожно спросил Томпсон у пылающего жаром гнева Эдвардом. — С этим наглецом... Розмановским. — дрожа от нетерпения и злости, ответил Старвойски и быстро приземлился в кресло, упираясь все тем же кулаком в стол, казалось, что он вот-вот продавит в нем вмятину, — Он смеет порочить мой авторитет, и уже неделю где-то укрывается! Никто и никогда себе такого не позволял. Несмотря на все, Ян Академии был нужен, а первые выходы на поиски элементов кода так и не увенчались успехом. Мало того, они так и не закончились, поскольку спустя пять дней ни одна группа искателей не вернулась. — Мы образовываем новые группы, штат редеет, а толку ноль. — заговорил с тяжестью Эдвард, — Это точно какой-то заговор. — Подождите, господин магистр. — опомнилась Маргарэт, — Давайте с Розмановским закончим, а потом перейдем к обсуждению поисковой операции. Если нам так нужен этот респондент — не легче будет надавить на него... физически? — Нет-нет-нет! — возмутился Томпсон, вскочив с кресла, — Магистр Клипски, это не наш метод! — Он прав. — вздохнул Эдвард, — Опыт показывает, что ни к чему хорошему подобная методика не приводит. Но не может быть так, что он совсем отрешился от дела... Среди клонов он нашел себе друзей. Проверьте, что никто из респондентов не встречался с Розмановским. Вот здесь можете выбирать любые методы... Займемся поисковой операцией. *** В сумраке качающиеся ветви на фоне серого неба были похожи на мечи. Под громкий шум ветра где-то в поднебесье эти сражения выглядели еще романтичнее и зрелищнее. Шелестела листва и, словно гром, трепещали порывы. Собирался дождь. В воздухе проносилась свежесть, какая бывает в минуту незадолго до начала ливня. Августовский вечерний дождь был Яну по душе, а атмосфера по истине вдохновляла. — Я серьезно постоянно думаю, что это долгое, утомительно несмешное шоу. Надо уже быстрее искать этот планетарный код и все заканчивать. — сказал Ян, опустив голову и уперев руки в колени, и перевел взгляд на сидящего рядом Жана, — Я не в этом смысле, но... Парень отвел руку, ответив, что все нормально, и откинул голову, упирая ее в серые стены здания Академии. Они сидели на заднем дворе, на сером выступе фундамента, дышали свежим воздухом улицы, какого внутри Академии ее постояльцам не хватало, и вели удручающие, иногда смешные беседы. Ян понимал, что в данной обстановке это окружение будет ему ближе, да и клонам не будет совсем одиноко. Все-таки, он уже не воспринимал их как своих клонов, а отдельно взятых личностей. — Как Эдвард, решительно настроен? — спросил Ян, виновато хлопая ресницами. — Он горяч пока еще, остыть надо. Сильно, похоже зацепил его твой выпад. — ответил Жан и, видя как Ян заметно погрустнел, положил руку на его плечо, — Но ты не виноват, ты живой человек, и тебе свойственно иметь свою точку зрения. И не всем дано ее понять, но это не значит, что она неправильная. Розмановский, вздохнув, с благодарностью посмотрел на Жана и улыбнулся. Их созерцательную беседу прервал внезапно появившийся Янек. Он неразборчиво что-то крякнул и подал друзьям два небольших, но на вид спелых желтых яблока. — Где взял? — спросил Жан, Янек в свою очередь немного помялся и, понурив голову, показал на широко распластавшееся своими ветвями дерево возле забора. — Неплохо, я думал, на этой сырости ничего не растет. — воскликнул Ян и подбросил яблоко, — А тут вон какая красота. И пахнет приятно. Пока Янек во всю хрустел сладким плодом, приземлившись рядом с Яном, Жан подозрительно пытался вынюхать нечто метафорично небезопасное в яблоке. Такова была его суть — об этом уже успел порассуждать сам Ян — тревога и подозрительность были ему кстати. И особенно явно перекликались с характером самого Розмановского. В этом парни оказались, как никогда, схожи. — На самом деле, я еще кое-что нашел. — невзначай, не успев проглотить содержимое во рту, пробубнил Янек и вытащил из кармана маленькую бумажку, — Не знаю, может разберете, тут все водой размыло. Слова явно на польском, но очень странно выделены и некоторые буквы подчеркнуты. Ян в недоумении оглядывается на Жана, тот только вздыхает и наконец откусывает яблоко. Янек присаживается рядом с Розмановским, и тем самым оказывается возле его плеча. Буквы знакомые, но разобрать, что они значат, было сложной задачей. Растрепанная веревочка, за которую, вестимо, этот ярлык был подвешен, царапала пальцы и отвлекала. Янек с громким придыханием зачитал отрывки слов: «З__ей _окры__ _ _прята__ _о_ __деж___ ___ано_». — неизвестный шифр, оставляющий нечеткие отголоски в памяти. — Похоже, это не польский. — комментировал Жан с завидной флегматичностью, — Даже если наши версии этого языка различны, то ни один такое перевести не может, я прав? — Буквы пропущены, — протягивает задумчиво Ян, но он думает совсем не об этом. «За обед ранним майским днем дети не хотели садиться. Их притягивали раскидистые тени распустившихся деревьев. Их кроны мягким покрывалом обволакивали маленькие детские плечи, давая свободу их светлым и счастливым мечтам. И чтобы ветер, пронося с собой аромат черемухи и звенящего ручья, нашептывал им новые идеи. Дети семьи Розмановских обожали лето, а потому ждали его скорого наступления, как никто другой. — Обедать, дети. — звала мать с веранды, выглядывая восьмерых. Старшие, как им и свойственно, заняли самые закрытые места, но даже их подростковая замкнутость не дала им отклониться от перманентного желания ощущать сладкий, а оттого липкий шлейф сирени на своих щеках. Младшие бесились возле порога, смеясь, задували одуванчики и подсмеивались друг над другом, засовывая пушистые шляпки брату или сестре в рот. А вот средние уединились. Для них лучшим местом в большом саду была тень старого дуба. — «Кипарис» — это будет «здравствуй». — предложил Мацей, старший брат Яна, и уже хотел записать придумку, но брат остановил его. — Кипарис — это дерево, мы же не можем использовать слова, которые уже имеют значение на существующем языке. — напомнил восьмилетний Ян, подползая к брату на четвереньках по зеленой траве. — Это наш личный язык, а значит можем делать, что захотим, хоть все слова из польского вверх дном перевернем. — провозгласил Мацей и улыбнулся, — Допустим, чем будет слово «трава»? Ян задумался, опустился к дереву и оторвал травинку. По ней спешила маленькая божья коровка. Совсем маленькая, буквально с полноготка. Бежала, будто куда-то опаздывала. Добежав до края, она свалилась. Ян распереживался за судьбу маленькой букашки, а потому склонился к земле и увидел, что божья коровка цела, а рядом с ней божья коровка побольше — ее мама. Ян довольно улыбнулся и произнес: — Мама. — Не-е-ет... — протянул озадаченно Мацей. — Мама — это что-то величественное, дорогое, не может она быть травой. Небо, может, солнце. — Тогда пусть будет "любовь". — буркнул Ян. После этих слов Мацей засунул руку в карман, пошуршал копеечными золотыми монетками, фантиками и достал свернутую бумажку. Раскрыв, он приказал младшему брату читать вслух. И Ян начал: — Ol me biu... что это значит? Старший брат довольно улыбнулся, потрепал мальчишку по белым волосам, заставив его живо смеяться, и ответил: — Я тебя тоже! — эта короткая фраза, записанная на листочке корявым почерком пятиклассника, означала "я тебя люблю". Прошло уже почти пятнадцать лет. Мацей вырос, как и Ян, ему уже двадцать семь, у него есть собственные дети, и языка их с братом он уже, увы, не помнит. Да и младший Розмановский не смог бы похвастаться большими воспоминаниями, но эту фразу, «ol me biu», он запомнил на всю жизнь». — В такие вечера иногда не хочется никуда выходить, а иногда прям тянет, распирает от неведомого любопытства, как будто на улице зрелище невероятное, а на самом деле просто хочется воздуха. — философствовал Жан, покуда Ян все еще зависал в своих мыслях. Янек поглядел на него вопросительно и выдал: — А ты специально так делаешь? — Жан с недоумением обратил к нему свой взгляд, Янек сглотнул и проговорил более четко, повторяя манеру разговора Жана, в котором он проглатывал букву Р, — Говоришь так. Жан выждал буквально пару секунд в неописуемом восторге от сложившейся ситуации и, более не скрывая своей особенности, с расстановкой пояснил: — Ничего специального, я просто картавлю. — Янек, вздохнув от неожиданности, закрыл рот рукой и отвернулся от друга. — Так, пойду я. Поздно уже. — закончив трапезу, выдал Ян и вскочил с отмостка, — Может, я завтра приду. — Приходи. — отвечал Янек, — Здесь очень скучно. — Ян в ответ только усмехнулся с еле заметной улыбкой. Путь до дома был неблизкий, но юноша решил не заморачиваться и преодолеть его пешком. Можно было бы сесть на такси или что-то такое, пока ходило, но пара звонких монеток в кармане возвещали, что шиковать хозяин будет, но не сегодня. Тогда, предприняв выражение полного расслабления, Розмановский направился к дому по пустынным улицам столицы. Они грели, питали запасенную энергию солнца. От этого становилось легче дышать. Ян, проходя мимо прилавков с телевизорами, снял горячую кофту и повесил её на плечо. Август близился к концу. Вот-вот летняя благодать сменится на проливные дожди и внезапные заморозки. Там и зима близко, Рождество. Зимой, в следующем году, Яну уже двадцать пять. Казалось бы, в лучшем случае, треть жизни уже позади, но что выходит в итоге? Еще недавно Розмановский был уверен в стабильности, и спокойствие было его лучшим другом. С прошлой зимы его жизнь, конечно, изменилась кардинально. Пришла внезапная известность, расширился круг общения, пришло истинное удовольствие быть знаменитым. Он знал, что вдохновляет сотни людей — своих поклонников, а те, в свою очередь, безвозмездно вдохновляли его. Но и после пришла ровность. Еще раньше его потрясало само начало карьеры. Еще не выйдя из студенчества, пережив карантин, выцепив из него много различных уроков, Ян становился на опасный путь, который сулил ему две дороги — или слава, или падение. Какие уроки дал карантин? Абсолютно естественные, но получить их в других условиях, отличных от всеоъемлейшего хаоса и одновременно с этим вынужденного заточения, было практически невозможно. В них Ян учился ценить ближайшее, а в первую очередь себя. Порой, во времена весеннего заточения двадцатого года, он мог по несколько часов подряд сидеть перед зеркалом и молча созерцать. Это был период исключительной распущенности. Ян чувствовал себя, как никогда одиноким. Будучи выращенным в социальной среде, он не мог жить иначе, хотя душой он понимал, что уединение — это то, что ему просто необходимо. Отсюда шли болезненные осознания, страхи, зачастую неоправданные. Словно он заключенный, которого по окончании срока встретят с осуждением и праведно освистают. За время карантина Ян научился копаться в себе, и от этого находил в себе все больше недостатков. Не спасала даже учеба и, как казалось, любимое дело. Ко всему, он находился не в родной стране. Это усугубляло ситуацию неимоверно. Именно поэтому, как только это стало возможным, Ян тут же переехал в Польшу с концами. В конце концов, печаль привела его к единственному решению — жить тем, к чему у него лежит душа. Быть тем, кем он себя чувствует. Это была музыка. Жизнь окрасилась. Не сразу, но пришла в норму. В ноябре 2020 вышла первая песня. Пригодился псевдоним. И тогда Ян начал чувствовать себя хоть немного "в своей тарелке". Но август 2023 разрушил любое спокойствие. Стоя перед темной витриной, Розмановский видел в отражениях экранов свое лицо. С разных ракурсов, большое, маленькое, что набатом ударяло по его сознанию, заставляло задумываться все глубже в тему и все больше желать, чтобы этот кошмар поскорее закончился. Как он мог бороться с тем, что от него никак не зависит? Никак, никаким образом. Печальное осознание разрушало его и не давало толком сосредоточиться на самом себе. Даже живость характера не спасала ситуацию и не давала ей дополнительного цвета. Ян шел дальше. Витрины универмага тянулись через весь проспект, и в каждом парень успел отразиться. Он не следил за этим, двигался по прямой, ни о чем не думая. В одиночестве он привык шествовать именно так. Казалось, что становилось холоднее, начинал моросить мелкий дождь, потому Розмановский укрыл плечи кофтой и зашагал быстрее. Но непогода угомонилась. Устоялся штиль. Даже флаг на мимо протекающем посольстве Германии свернулся и не двигался. Варшава зависла, погрязла в ночной тишине, и только Ян разрывал её своими вновь неспешными шагами. *** В Академии зажгли свечи и дали респондентам ужин. За время нахождения здесь они уже перестали брезговать такими почестями, а потому уплетали разваренные макароны или пресловутую сладкую гречку, как можно быстрее, чтобы не успеть почувствовать гадостного вкуса и организм совсем голодом не заморить. — М-м-м, — с наигранным удивлением протянул Янек, вытаскивая из тарелки непонятную зелено-черную проволоку, из-за чего Янн и Третий одновременно поморщились, — комплимент от повара, понимаю. — Ты не нас коси, а жуй быстрее, пока дают. — затараторил Третий, расправляя шею, на что Янн, вытащив вилку изо рта, усмехнулся высокопарно. — Не пугай ребенка вашими зэковскими привычками. — вытягивая губы, издевался Янн, обернулся к Янеку и решил его подразнить неприятным голосом: — А то дитя не сможет заснуть сегодня, не правда ли? Янек вобрал в легкие воздуха, стараясь максимально игнорировать Янна, отодвинул от себя тарелку и привстал. Все, а особенно Жан, удивились, он посмотрел на него, вопрошая: — Все нормально? — Да, — кивал Янек, проходя мимо стола к выходу, — я в комнату пойду. Чувствую себя не очень. — скрестив руки под грудью, он ушел из широкой столовой, оставив товарищей. — Вот что ты наделал, идиот? — чуть ли не смеясь, возмущался Янн, сотрясая вилкой воздух, — Напугал ребенка, он теперь голодным останется! Не стыдно тебе? — Третий его изворотливость терпеливо не воспринимал, продолжая скучнейшую трапезу. В задумчивости, Жан понял некоторое отвращение к еде и у себя сегодня. Он, замирая, вздохнул незаметно, отодвинул тарелку вглубь стола и тоже встал, говоря целенаправленно: — Я тоже сегодня не особо в духе на трапезу. Приятного аппетита. — и, рефлекторно поклонившись головой, вышел в коридор. Идя до комнаты, с каждой новой ступенькой его все активнее преследовало неприятное ощущение в груди, будто что-то жесткое там ворочается и не может найти места. Это чувство уходило ниже и даже перебивало дыхание. Становилось трудно дышать, в комнату он буквально дополз, придерживаясь за стенку. Закрыв дверь, он увидел вырывающегося из ванной Янека с невдохновляющим выражением лица и держащего руку у рта. — Что? — дрожащим голосом громко спросил Жан, выпадая вперед. Янек был рад ему ответить, даже приоткрыл для этого рот, но тут же снова его сомкнул, возвращаясь в ванную комнату. Жан, потеряв на миг всю свою воспитанность и сдержанность, глубоко вдохнув, чтобы не посыпаться сию же секунду, с гневом выпалил: — Молодец! Хорошие яблочки! — он дернулся к стене и вспомнил: — Что же там с Яном? *** А Яну хорошо! Перед глазами у него черное, как сплошная пелена, небо с искрящимися направо и налево звездами, напоминающими не то софиты, не то вспышки камер журналистов. Ян мечтательно видел себя в их свете, тлея, словно шоколад под солнцем, пока не понял, что лежит в одной майке и шортах на промокшей траве. Приподнявшись, Розмановский удивленно оглянулся. Кофта лежала в двух метрах от него на асфальте, а он сам цвел цветочком на газоне. Вокруг благодать, ни души, ни звоночка, только автомобильные клаксоны доносились издалека. Ян был уже не на проспекте, а внутри квартала. Неподалеку была остановка автобуса, а окружали район старые девятиэтажки. Стрекотали сверчки, мигал фиолетовый свет в окнах. Ян терялся в пространстве. Он совершенно не помнил, как оказался здесь. Приложив руку ко лбу, стряхивая с волос мелкие веточки и травинки, Розмановский вспомнил только то, что у него безжалостно порвалась штанина. Как и где он её умудрился порвать — оставалось загадкой. С большим усилием он встал, но его тут же повело — Ян грохнулся снова, уже на грунт и неплохо так поранил колени. Ранки жгло и щипало. Розмановский, будто пьяный, расстроенно скуксился, отряхнул ноги и попытал еще одну удачу подняться. На этот раз она оказалась на его стороне. С горем пополам Ян добрался до пустой остановки и сел на скамью. Согнувшись, парень стал усердно пытаться собрать мысли в кучу, но они, как пчелы, разлетались кто куда. Он их только вместе — они врассыпную. Подняв голову, Ян увидел дорогу и тонкий шлейф городского тумана. Такой частенько можно было заметить после легкого дождичка при жаре. Но сегодня он был необычно блестящий и... громкий? Розмановский в недоумении глядел на тянущийся сияющий полок над дорогой и отчетливо слышал высокий звон, который собирался в слова: «Я здесь, я рядом». Ян опешил. В его сознании столкнулись понятия вменяемости с его нынешним состоянием, и это были отнюдь не синонимы. Но от этого не последовало ни печали, ни, собственно, радости, откуда ж ей взяться? Зато последовало четкое мановение в сторону, которое заставило подняться и, взяв все свои маленькие силы в достаточно большие руки, двинуться в известном только Розмановскому направлении. Оно легло прямиком к закуткам между домов. — Давай, сумку выворачивай. — баритоном раздавалось в углу, голос эхом распространялся и вырисовывался нелицеприятный образ. Бандитский тон приказывал выполнять команды пока его обладатель умело вертел перочинным ножом в правой руке. Трое обступили девушку, загнали в угол и требовали денег. Она же, хоть и боялась, но держалась крепко. Молчала и не давала нападающим лишних поводов показать свои умения. Защищаться словами она не пыталась, тихо ждала, не поддаваясь эмоциям. — Чё застыла? Онемело все от страха, да? — противным голосом прогремело, как крышка от консервной банки, от второго. Девушка молчала. Ни одного постороннего движения или звука, только пронзительный взгляд. Пока за спиной у верзил не раздалось голоса похлеще. — А ну отошли от девушки! — крикнул Ян, стараясь удержаться прямо и у него даже это получалось, покуда видения не давали о себе знать. Парень слегка покачивался, но был готов защититься камнем. Гопники переглянулись, развернулись вполоборота к Яну и с усмешкой прибавили: — Ты типа смелый такой? Еле на ногах стоишь. Ничего, мы сейчас уложим. — Троица начала движение к оторопевшему Розмановскому, но не успела сделать и пяти шагов. Каждому прилетело по вертлявой подножке. Девушка, виртуозно уложив, в буквальном смысле, своих соперников на лопатки, склонилась над ними и, пока те не успели опомниться, зарядила им по глазам перцовой смесью. Неуклюжие бандиты горько зарыдали от боли, растирая глаза и матеря объект своих нападок всеми словами, какие они знали. Девушка же, вырвав Яна из шока от ее триумфа, схватила сумку и, выскочив вперед, с явным акцентом крикнула: — Бежим, чего стоишь? — вразумив, Ян принялся бежать. Побежал, сам не зная куда, косо, криво, но девушка все равно побежала с ним. Ветер засвистел, шуршали листья под ногами и бились камни асфальта. Ян абсолютно ничего не соображал и двигался наобум. Перед ним все плыло, пространство разрывалось на множество кусочков, деформировалось и рушилось. Прямая дорога казалась ему извилистой. Он как видел — так и бежал. Немудрено, что в таком случае он мог напороться на что угодно. Девушка видела его странный петляющий маршрут, проследила траекторию, но ничего не успела сказать — Ян со всей силы впечатался во встречный фонарный столб и свалился без сознания. *** Переполох среди клонов не заканчивался. Уже ночь, а Жан и Янек до сих пор не могут прийти в себя. Жуткое недомогание вызывало головокружение и даже судороги. Янек лежал на диване и обморочно стонал, замотав голову платком. Жан сидел рядом, часто дышал и старался не открывать глаза. — Ну что, наголодались вдоволь? — высокомерно прыскал ядом Янн, покуда на него не огрызнулся Жан — этого он совсем не ожидал. — Еще слово от тебя услышу — и я не постесняюсь отправить эту статуэтку тебе в лоб! — выругался Жан, схватив с полки железную фигурку нимфы и пригрозив ею Янну. Он на какое-то время заткнулся. — Может, стоит сообщить магистрам, врачам? — предложил Третий, глядя за всем спектаклем из дверей, — А то вдруг вы копыта отбросите тут. С чего вас так? Жан с укоризной посмотрел на Янека, отчего тот поморщился и отвернулся к стенке. Тогда Жан ответил на выдохе печально: — Яблоки во дворе Академии были. Яблоня там растет большая. Третий закивал, а Янн разразился в громком смехе. Успокоившись, он вытянулся в проходе, выпихивая Третьего, выставил руки на бедра и на веселе посетовал: — Ну вы и придурки конечно, подбираете, что попало. — здесь Жан не выдержал. Снова открыл глаза, схватил статуэтку, прицелился и запустил ее прямо в Янна. Как бы он не уворачивался, нифма угодила ему прямо в плечо, от чего тот болезненно взвыл. — Я все-таки скажу им, мало ли. — сказал Третий и ушел. Вернулся он уже с конвоирами и магистром Томпсоном — главным врачом Академии. Он с волнением оглянул пациентов и выдал что-то вроде: — Если Вы вызвали меня сразу, то еще можно предотвратить потерю сознания от токсического шока. — не успел он и поставить точку в предложении, как оба больных ослабли и закрыли глаза. — В рекреацию стационара их, скорее, будем откачивать. — приказал Томпсон конвоирам, и те беспрекословно начали выполнять поручение. Оставшимся трем клонам он посоветовал идти спать. Как только захлопнулась дверь, раздался жалобный голос Янна со словами: — А мне, что, никто не поможет? Третий же, открыв дверь своей спальни, хмыкнул и флегматично выдал, перед тем как удалиться: — Нет, ты сдохнешь в одиночестве. Магистр Томпсон двигался по направлению к стационару, вслед конвоирам. На встречу им попался Эдвард. Он с ужасом и интересом осмотрел бледных респондентов и стал допытываться о подробностях к коллеге. Томпсон, вздыхая, говорил об элементарном пищевом отравлении. Чем — покажет экспертиза, говорил он. Не успев дослушать речь коллеги, Старвойски услышал звонок своего телефона. Набирала его дочь с необычным именем —Дженна-Мария. — Дженночка, доченька, рад слышать. — улыбнулся Эдвард, — Как ты? Почему так поздно звонишь? Ночь на дворе. А Дженне было совсем не до сна и спокойствия. У нее известный певец, почти спасший ее от нападения бандитов, без сознания лежит на заднем сиденье ее пикапа. Добрый прохожий помог дотащить шестидесятипятикилограммовую тушку и загрузить в машину. И теперь посреди ночи Дженна искала помощи. — Привет, да так, небольшая проблемка... — она заерзала и продолжила: — Короче, парень один сознание потерял и, кажется, нос сломал. Травмпунктов я поблизости не найду, а бросить его — совсем не хорошо. Поможешь? Помыслив секунд десять, Эдвард согласился, попросил привезти этого "незнакомца" к себе в Академию, а сам приказал Томпсону проследить за респондентами и при этом не дать им контакта с пришлым пациентом. Дженна приехала к темному зданию Академии в половине первого ночи. Отец встретил ее на крыльце и вызвал помощников с кушеткой. По словам девушки, парниша в себя не приходил. Когда Эдвард наконец увидел его, у него тут же перехватило дыхание. — Пап, ты чего? — обеспокоенно поинтересовалась Дженна-Мария, вглядываясь в уменьшившиеся зрачки отца. Он похлопал глазами и достаточно отчужденно и неуверенно произнес: — Знаешь, мне кажется, он уже... все. Дженна спохватилась над слабо дышащим телом: — Пап, какое всё? У него просто нос сломан. — Да не, он уже не жилец. Минуты три осталось, проще добить, чтоб не мучался. Из Академии вырвался Томпсон. Он увидел издалека фигуру на каталке и сквозь тяжёлое дыхание высказал: — А вот и третий соросборщик! Давайте его тоже сюда. Один очнулся, рассказал всё. Дженна с непониманием глянула на отца. Эдвард всем своим видом обозначал, что он не готов ей ничего говорить. *** Мигала лампочка над головой. Ян очнулся в комнате со светлыми кафельными стенами, в которой раздавался надоедливый писк медицинского аппарата. Больше никаких посторонних звуков, только эхо и легкий звон в ушах. Осмотревшись, Розмановский приметил себя лишь в нижнем белье, накрытым легкой белой простыней, возле койки стояла капельница, на правой руке — пластырь от иглы катетера, на носу такой же. Ян громко выдохнул в пустоту, но оказалось, что рядом он был не один. — Как погодка там? Сильно штормит? — послышалось хриповатым и смеющимся голосом сбоку. Обернувшись, Ян увидел слабо улыбающееся лицо Жана, а за ним — Янека, тасующего от нечего делать складки простыни. — Чую, нас будут отчитывать, как настоящую школоту... Янек, камень не в твой огород. — сказал Ян и посмеялся, насколько ему позволяли силы. Друзья, отмахнувшись, посмеялись в ответ.