Все псы попадают в рай

Дайшо открывает глаза, кажется, от громкого звука, но вокруг лишь вакуумная тишина. Привычный уже потолок. Одеяло. Он в своём номере. За окном, судя по всему, глубокая ночь. Как он добрался? Дайшо откидывает одеяло и осматривает себя: рубашка, брюки, носки. Если бы он ложился спать сам, переоделся бы обязательно — как минимум, носки бы стянул. Встать на ноги удаётся с трудом, слабость в теле такая, что подкашиваются колени. Голова гудит, будто у него похмелье. Допустим, отключился. Допустим, кто-то привёз его сюда и уложил в кровать. Что было до этого? Алиса. Точно, они разговаривали с Алисой. Что-то про пустые могилы. Ему же это не приснилось? Могилы тех странно погибших мужчин — Алиса сказала, что они пустые? Где же тогда тела? Чёрный рынок органов? Чушь какая-то. Какие ещё есть варианты? Дайшо находит начатую бутылку воды на столе сбоку от окна и выпивает её целиком. Что делать? И нужно ли вообще что-то делать? Какая-то часть Дайшо хочет забить на всё и принять предложение Конохи. Почему нет? Потому что твоя работа заключается в том, чтобы на чужие смерти был дан ответ, чтобы они не остались монологом в неизвестности. Потому что ты занимаешься этим уже много лет. Потому что ты скоро умрёшь, и разобраться в этих смертях — меньшее, что ты можешь сделать для этого мира на прощание. Дайшо прижимается лбом к окну и закрывает глаза. Когда они ехали с Ватанабе в лес, в какой-то момент они проезжали и мимо кладбища. Нет никакого смысла идти туда, раз могилы жертв — лишь бутафория. Что там можно найти при таких вводных? Но Дайшо тянет туда с непреодолимой силой. Эта сила очень похожа на верёвочку, за которую его кто-то тащит. Как объяснить, что до кладбища Дайшо пешком добирается очень быстро и не плутая? Ещё не рассвело, только облака на горизонте подсвечены изобилием светлых красок. А кладбище — тот же лес, только унизанный скорбью. Будущий дом, мрачно веселится Дайшо. Коноха с его обнадёживающими прогнозами может идти к чёрту. Очень странное ощущение от смеси традиционных надгробий и врытых в землю крестов. Обычно кладбища разделяют по обычаям вероисповеданий, но здесь всё так — необъяснимо, нелогично, хаотично. Дайшо замечает тень вдалеке, женскую, судя по очертаниям. Странное время для посещения кладбища, думает он и тут же невесело усмехается. Ну да, ну да. Приближаясь, Дайшо узнает «тень»: — Алиса? Она оборачивается, улыбается бледно. — Привет. Зря ты пришёл. Дайшо фыркает. — Зря я приехал в этот город. — А у тебя будто бы варианты были, — насмешливо раздаётся за спиной голос Конохи. — Ты так нихрена и не понял. — У вас тут клуб юных гóтов или что? Дайшо язвит, злится не понятно на кого больше. Коноха просто кивает головой ему за спину. Дайшо поворачивается и обращает, наконец, внимание на могилу, у которой сидит Алиса. Это его, Дайшо, могила. Он читает своё имя на камне и чувствует, как снова накатывает волна дурноты. Боль на периферии пробивается белыми вспышками. — Какого чёрта здесь происходит? — Это слишком, — обращается Алиса к Конохе. — Завтра будет слишком поздно, — в тон отвечает ей Коноха. — Ему пора сделать выбор. Посмотри на него, он едва держится. — Мне ответит кто-нибудь? — зло шипит Дайшо. Коноха закуривает, перехватывает сигарету пальцами и трёт суставом большого закрытые веки. Он устал. Он так явно это транслирует. — Если ты включить свою светлую голову и разрешишь себе думать, сам всё поймёшь. — Что я пойму? Пойму, почему на кладбище моя могила? Пойму, какого хрена вы тут забыли оба? — Дайшо почти срывается. — Это ты здесь. — Коноха за секунду оказывается слишком близко, давит в грудь пальцем. — Это ты здесь потому, что я так захотел. — Акинори! — предупреждающе зовёт Алиса. — Что. Ты. Несёшь. — Дайшо чеканит каждый звук. — Ты проснулся среди ночи и проникся идеей идти на кладбище. Думаешь, это твоё желание? Да не смеши меня! — Коноха отходит на пару шагов, затягивается, глядя в глаза. Дайшо чувствует, как внутри приходит в движение то самое чёрное, густое. — Ты уже выбрал сторону, Сугуру. Коноха не спрашивает. Он уверен. Дайшо хочет шагнуть к нему, но боль яркой вспышкой связывает его по ногам. — Дайшо! — Стой на месте, Алиса! — Он сопротивляется, ты же видишь! Он не выбрал твою сторону, Акинори. — В голосе Алисы стоят слёзы. — Ты мучаешь его! — Мучения — это твоя прерогатива, Алиса, — шипит Коноха зло. — А ему плохо, потому что ты мешаешь сделать выбор! — Я хочу помочь! На несколько секунд наступает тишина. Тяжёлая, вязкая, как после пощёчины. Дайшо едва может дышать. Тишина забирается ему в нос, стекает в лёгкие. — Помочь ты ему хочешь? — Коноха эту насмешку — усталую, злую, хлёсткую — почти что выплёвывает. Алиса вся будто меньше становится под его чёрным взглядом, смотрит огромными стеклянными глазами, в которых и ужас, и страдания, и беспомощность, и мольба. И смирение. — Себе помоги, — устало припечатывает Коноха, словно гвоздь последний в её гроб вбивает. Он выбрасывает сигарету и подходит к Дайшо, кладет ему ладонь на лоб каким-то обрядовым совсем жестом. Дайшо прошивает болью сильнее в разы, чем когда-либо, он кричит, срывая голос, — Коноха опускает его на колени, едва касаясь головы. Боль отпускает так же резко, как и усилилась мгновение назад, и сквозь эту белую вспышку Дайшо пытается рассмотреть Коноху, но только невидяще пялится перед собой, не в силах вернуть зрению резкость. Его руки безвольно падают, пальцы нащупывают прохладную траву. В воздухе пахнет водой, мхом и сырой землёй. А еще — совсем тонко — смертью. Голова под чужой ладонью запрокинута, выставлено беззащитное горло, рот безвольно приоткрыт. Коноха гладит большим пальцем набухшую вену ближе к виску. — Хороший мальчик, — шепчет он сухо. Устало. Безрадостно. — Прекрати. — Обессиленно выдыхает Алиса. — Я прошу тебя. — Она меня просит, — фыркает Коноха, перебирая пальцами челку Дайшо. — Сугуру? Тебе нужен Хозяин? В его голосе столько насмешки, что можно запросто отравиться, но Дайшо яда не различает. Он едва понимает смысл слов. Нужен ему кто? Хозяин? Ему надо ответить? Дайшо плевать, лишь бы не возвращалась боль, лишь бы под пальцами была прохладная трава, лишь бы... — Да, — хрипит Дайшо. — Да, нужен. Коноха оборачивается к Алисе с самодовольной усмешкой. Дайшо не видит его лица, но видит, как Алиса опускает покрасневшие веки, и с мокрых ресниц катятся по щекам слёзы. — Ты проиграла. — Коноха говорит тихо и больше не улыбается, в его голос возвращается усталость. А еще разочарование. — Он мой. Все мои. Смирись ты уже, мученица. Коноха накрывает глаза Дайшо ладонью.