Через тернии к звёздам

Подземное утро. В воздухе по-прежнему вальсом витают пылинки, а в окне — угрюмый вид, состоящий из работяг и не шибко насыщенных красок. Все эти томные цвета скорее нагоняют чувство тоски и суровой неизменности, нежели говорят о грядущем многообещающем будущем. Итэр вновь с превеликим трудом открывает глаза. Он всё ещё здесь, в гнетущем его мире, и всё произошедшее вчера — далеко не сон, не мир грёз, а самая настоящая реальность. И парень вздыхает: в ней приходится придумывать всё на ходу, красиво врать налево и направо, разделяя новый быт с неизвестными лицами, что знают тебя. А дальше по мелочи: прятаться от стражей, что рано или поздно объявятся, искать намёки на существование здесь Сяо и Паймон, вошедших в мысленный список пропавших без вести после сестры. Тяжело!.. Тяжело... Вставать с кровати не хочется. Несмотря на её явную дешёвую цену (и на крепость, вызывающую глубокие сомнения), она магнитом тянет к себе, тотчас приказывает сознанию: «Лежать!» И тело ведь слушается как миленькое. Нехотя блондин поднимает будто оторванную от постели спину. В его полный сонной дымки взор бросается тот самый потрёпанный рюкзак. При виде него не грех и вспомнить про найденные там кулон с кольцом, вызывающие несколько неудобных вопросов: например, чьи они, и вернутся ли за ними с распростёртыми объятьями? С утра пораньше голову забивать таким не хочется. И снова тело чувствует лёгкость, разум — разбитость. Кажется, назревает новый факт: всё, что касается физиологии — оболочка здесь осталась местной, отчего и возникает эдакое фантомное ощущение дискомфорта. А если у Эфира есть какая-нибудь смертельная аллергия? Всё, пока тогда… Такая себе ситуация выйдет. Но мир не был бы миром, если бы не утренняя бытовая деятельность, видно принятая в каждом втором мире. Поэтому, собравшись с силами, блондин умывается. Зубная щётка-то новая. Наверное, мама заранее подготовила её к приходу «сына». А дальше в дело влезает расчёска — и лучше бы волос не существовало. У Эфира они до невыносимости непослушные! Ему явно стоит спать стоя. Наверное, пора переключать зависть на лошадей: в отличие от людей, они спят не в лежачем положении, так что их прекрасная грива остаётся таковой и после сна!

Да начнётся ожесточённая война с волосами!

Волосы — достойный соперник (или достойные соперники?..). Они так и противятся, создавая клубок из узлов и путаницы. Но наша белокурая голова не сдается! Итэр применяет всё своё многовековое терпение и силу, чтобы одолеть этот беспорядок на белокурой голове. Тут на лбу уже и капля пота появляется! И вот, после нескольких мучительных минут схватки, наш герой. устаёт. Он стоит, согнувшись в три погибели, пока расчёска висит в золотистых волосах. Зеркало. Потрёпанное. Старое. Прямо как ментальный возраст Итэра, хотя и сам он по годам не такой и молодой, как кажется на вид. Набирает много воздуха в лёгкие. Рука хватается за расчёску. ...Спускаясь, он уже чувствует пленительный запах маминого завтрака. Её тёплая и искренняя любовь — нечто робкое, но в то же время оголтелое. Итэр не совсем понимал, почему Эфир мог оставить мать одну, но и вдаваться в подробности не особо хотелось, хотя, скорее всего, в будущем придётся. — Приятного аппетита, солнце, — она улыбается и хихикает, видя привычную полу-лохматую голову, а после садится за скромный завтрак. Парень кивает и желает ей того же в ответ. — Смотрю, сегодняшняя борьба с волосами далась тебе нелегко. В следующий раз, если хочешь, могу оказать тебе помощь. Не забывай: я и сама с ними мучалась лет так до двадцати… ох. Так значит, непослушные до нервозности волосы — семейное? Итэр бы искренне соболезновал. И, если она правда поможет одержать победу над ними, он был бы ей благодарен вместо Эфира. Грех отказывать! И они какое-то время остаются в гробовой тишине, сопровождаемой стуками ложек об тарелку и сёрпаньем. За этот промежуток парень только сейчас видит то, насколько глубоки её мешки под глазами, а нависшие веки делают её добродушный взгляд и уставшим, и более, кажется, невинным. Что уж говорить о худых руках. Однако радует, что их худощавость не доходит до костей. — А как там, в Надземье? — спрашивает она, начиная диалог, от вариаций которых Итэр вчера сбежал сном. За то время, что блондин побывал здесь, примерные местные понятия в голове уже были ясны. Нехотя вспоминая вчерашние пробежки, он лишь отвечает: «Светло. Воздух лёгкий, свежий». Ма пытается узнать больше, но Итэр отвечает, мол, не обращал внимания, оттого не знает деталей. На это она лишь разочарованно вздыхает, а её брови встают домиком, словно та надеялась вновь услышать долгие яркие рассказы из уст родной кровинушки. Диалог склоняется к нулю. Молчание продолжается до тех пор, пока женщина, чьё имя парень так и не знает, начинает мыть посуду за обоих. — Я поставила твой телефон на зарядку. Тебе кто-то звонил час назад, — молвит она спокойно и расслабленно. А по-тейватски? Кого на что? Ну ёлки-иголки. — Номер неизвестный, — уточняет мама. Итэр пожимает плечами, а-ля не знает, вот и всё. Только он и не понимает, о чём речь. В ответ замечается понимающий кивок, знаменующий повторную игру в молчанку. Итэр — честный игрок, потому молча уходит обратно в комнату. Только сейчас он видит: коробочка, которую он вчера особо не замечал, подсоединена к какому-то проводу у его тумбочки. Всё ещё чувствуя подвох, он нерешительно подходит к ней и нажимает на выпирающую её часть. Бах! Она что-то отображает. Тут и время есть. Целых десять утра. И ещё какие-то прямоугольнички. он пару раз тыкает в неизвестные символы, но ничего не получает. Фонтейновские технологии какие-то, видимо. По-иному не выразиться.

Ба-м!

И это уже без шуток. На первом этаже слышится выстрел, от неожиданности которого Итэр вздрагивает. Он понятия не имеет, кто это, зачем это, но вторая разумная мысль после случившегося — самооборона. Вооружаться есть чем: например, тем самым револьвером, который был оставлен парнем вчера в тумбочке. Взяв последнее и собрав волю в кулак, он бежит по лестнице вниз: на пороге — неизвестный, а на полу — бездыханное тело матери. На лице — безмолвный шок, а с надбровья стекает кровь — выстрел попал ей не чётко в лоб. — Наконец-то долбаный виновник торжества! Я-то... чёрт, думал, что ты держишь своё слово! — говорит мужчина, проходя в дом. В его голосе сталь и что-то переломанное-искривлённое, заставляющее бояться его. В нём самом — образ наступающего хаоса. Тело внезапно охватывает другое чувство — бурлящая ненависть, злоба и дикое желание разорвать оппонента в клочья. Раздражение просочилось в сердце, но не в голову. От смерти «родного» человека хотелось плакать навзрыд, да только желание было не его, не самого Итэра, а Эфира, сидящего пылинкой где-то в самом сокровенном месте внутри собственного тела, далеко в углу, где его невозможно заметить, где о нем легко позабыть. — Ты пропал на несколько дней, и что я должен думать?! Я заплатил тебе хренову тучу бабла, а ты перестаёшь выходить на связь! — его рука, держащая оружие, предательски дрожит. — Я зарабатывал эти деньги всем возможным трудом, сука, всем. А в итоге узнаю, что ты как ни в чем не бывало разгуливаешь тут, хотя обещал, что уложишься в сроки! Итэр его молча слушает, выжидает дальнейших действий, попутно пытаясь восстановить хронологию событий. Ему вновь придётся отдуваться за чужие косяки — подобное правда надоедает. Тем не менее тот готов потерпеть до той поры, пока не разберётся с местонахождением Паймон и адепта. — И ведь не поймёшь, можно тебе доверять, нельзя... скажи уже мне, почему из всех ты выбрал меня, мать твою?! Ну чем я тебе насолил?! — нервно восклицает он, после замолкая и оставляя право на ответ белокурому. Честно признаться, мужичок выглядит не очень. По сей видимости, его знатно потрепала жизнь. Или он самого себя. — Давай мы для начала опустим оружие. Мы не хотим больше смертей, ведь так? — Ага, я так тебе и поверил! Как только я его опущу, то сразу же отправлюсь вслед за твоей матерью, — тот крепче сжимает рукоятку, пока чешет шею, а вслед — щетину. К дрожащим локтям присоединились припухшие веки. — Скажи, ты хотя бы сделал то, о чём я тебя вежливо попросил? Украл её драгоценный... как его там... кулон? Кольцо? Точно! Осознание влетает, как стрела в голову. Он пришёл забрать их. После кивка «воришки», они, целясь друг на друга, направляются на второй этаж. Рюкзак, карман и нажитое — худые руки вырывают из чужих две дорогие вещицы. Только сейчас напряжённый взор Итэра бросается на такое же обручальное кольцо на пальце оппонента — картинка сходится всё больше. — А посуду разбил? — Разбил, — вырывается из глотки, хотя сам блондин ничего подобного не делал. Губы мужчины тянутся в довольной улыбке, он опускает пистолет, рассматривая полученное, но Итэр решает не терять бдительности. — Если тебе больше ничего не нужно, то уходи. И ведь он взаправду разворачивается, взаправду идёт к лестнице, взаправду нацеливает дуло пистолета и стреляет — Итэр уворачивается, но во второй раз пуля попадает в колено, заставляя соприкоснуться лбом с полом. — Тебя, такого упрямого мальца, чёрт, каждый третий убить хочет! За тебя такие шиши отдать готовы. А ты бы знал, как же ты бесишь своим заносчивым поведением... самый бедный во всем Подземье ребёночек, несчастный весь такой! — стопой мужчина давит на шею, мнёт её до красноты и чувства удушья. — А ты ещё, оказывается, и эгоист даже по отношению к матери — она коньки отбросила, а ты ни слова! Какой же ты ублюдок, Эфир. Как тебя только Ярило держит? Итэр старается убрать тяжёлую стопу со своей шеи, но она давит всё сильнее. Собственное дыхание переходит в чужие руки, затрудняющие его, давящие и сжимающие до красноты. Каждый вдох отдавался в груди тягучей саднящей лёгкие болью. Его грубо пинают к стене и стреляют в голову.

Проходит какое-то время, прежде чем находят труп агнеца Божьего — женщины из Подземья, известной своей трагичной судьбой с мужем, вместе с бездыханным телом её единственной причины на существование, с тем, о ком она заботилась и кого тепло любила вплоть до гроба — сыном. Пусть и воришкой по натуре, пусть и тем, что за деньги готов причинить ущерб другим. Он всё равно был любим. Среброгривым Стражам больше не надо подолгу искать белокурого вора, выискивать и тратить на него нервы. Было заведено уголовное дело, но не каждый горел искренним желанием вести его. Умер и умер, теперь на одну проблему меньше. Через неделю в Белобоге происходит убийство на площади. Некто убивает девушку, не жалея ни одного живого и тёплого места на ней. Как выяснилось, она выходила из дома лишь пару раз после того, как граница между Подземьем и Надземьем была перечёркнута. И то было её последней прогулкой. Прогулкой с тем супругом, которого она хотела бы забыть раз и навсегда. Преступника, что-то говорящего себе под нос, ловят в переулке. Среброгривые Стражи могут вздохнуть спокойно.

Но не старая добрая виселица.

В ней должны быть двое.

–––

Дверь открывается и перед парнем простирается оживлённая улица в так называемом центре Приюта звёздных яликов — тех летательных аппаратов, что своим удобством и пользой явно оставят след в памяти Сяо. Магазины бесконечно тянутся вдоль дороги, и огни их никогда не гаснут. По крайней мере, так процитировала вчера Пейжи. — Ну что, друг мой? Ты идёшь? Это как шаг в неизвестность, но она и не станет ясна до тех пор, пока не совершить его. Однако даже такого упрямого адепта, как Сяо, заинтересовал вопрос: «Как же здесь устроено место, так напоминающее ему свой родной дом? Насколько родственны между собой традиции и народ?» Немного забавно, что он должен быть предан только одному своему родному, уважаемому городу и его Богу. Но навряд ли подобное любопытство — измена долгу и отсутствие преданности, верно? Он переступает порог дома и внезапно хватается за голову: возникает противный шум в ушах, что режет их без ножа. Остриё хорошо заточенного копья, заполненного болью, метко попадает в голову, и она наполняется тяжестью и непроглядным туманом, отчего перед глазами всё начинает плыть, сердце бешено бьётся, вырываясь из груди. Носовое кровотечение, тошнота — всё добивает его. «Цзи...– Сяо!» — последнее, что слышит адепт, падая на землю. Пейжи не понимает. Пейжи начинает заливаться слезами, пока умоляет рядом проходящих о помощи и набирает номер Целительницы-дракона.

–––

Надёжные петли старой виселицы полны счастья.

Гильотина подождёт.

...Итэр вскакивает с кровати и тяжело дышит. Он живой? Тело побаливает, голова же, кажется, раскалывается на рваные куски. Боль неприятная, жуткая, но на нём нет ни царапинки — это поражает ещё больше. Настолько реалистичный сон? Итэр, чихнув от пыли, попавшей в нос, не знает, что и думать.

Мама Эфира.

Блондин молниеносно спускается по лестнице, весь растрёпанный и суетливый, и видит, что она как ни в чём не бывало готовит завтрак. — Доброе утро, солнце! — ма улыбается и хихикает, видя, как по головушке сына будто бы прошёл самый настоящий пустынный смерч. Улыбка её полна счастья и нежности. — Неужели настолько голоден, что сорвался с кровати? Про себя парень с облегчением выдыхает. Это был сон. Кивая, он идёт умываться и вновь вести разборки с собственными волосами. В зеркале всё такой же знакомый и незнакомый юноша одновременно. Похожий, но не схожий. Фантомная боль, факт существования которой Итэр вовсе не понимает, всё ещё не сходит, но от запаха с кухни она отходит на второй план: любой путешественник не может выстоять перед коварной манией поесть.

Запах слишком знаком. И на языке уже вертится вкус.

Они завтракают. Диалог сводится не только к тому, что уже был во сне, но и к нависающему над парнем тяжёлому чувству дежавю: интонация та же, вопросы те же, да и суп вместе с порцией и тарелками не различаются. Однако и ответы на вопросы тот решает не менять. — Солнце, скажи... надолго ты планируешь быть дома? — спрашивает беспокойно мама, мешая ложкой тарелку супа. — Не знаю, — ответ правдивее правдивого, ибо блондин понятия не имеет, стоит ли так рисковать, находясь рядом с матерью. Имея подобный «статус», он навряд ли сможет быть уверенным в том, что она в безопасности. Неожиданно со стороны двери звучит стук. На этот раз её открывает Итэр, за что первее получает пулю в ногу чуть выше колена. Перед ним встаёт тот самый противный образ хаоса, смотрящий на него широко раскрытыми глазами свысока. Образ, что пропитался чем-то нечеловеческим. От него живот скручивается холодом, перед ним вянет душа и сердце. Ствол нацеливается на ещё живую мать, а сам мужчина, переходя через порог, закрывает за собой дверь и затирает уже знакомую речь о пропаже Эфира, что он «не отвечал на звонки и сообщения» и прочее. Слушать её второй раз схоже с резьбой по ушам, ведь его грубый голос просто невыносим. Итэр постепенно топится в сбивающем с толку непонимании и страхе, смешанными с желчной злостью и раздражением. Почему сон превратился в реальность? Неужели Вселенная пыталась его предупредить об этом, а он этим не воспользовался, неблагодарный? — Ты за кулоном и кольцом, так? — он уже понимает, к чему всё происходящее. Происходящее ещё больше настораживает, пока в левой ноге так и пульсирует боль. Мужчина, почёсывая щетину, почему-то тянет с ответом. После же довольно улыбается, светя отвратными нездоровыми зубами, и кивает, гордо отвечая: «В яблочко!» — Забирай и уходи. Незваный гость уходит на второй этаж, приказав тем не двигаться, бормочет под нос себе самому, не забывая оглядываться на парня своим нервным взглядом. Мама ничего не спрашивает. Она спокойна так, будто на самом деле пьёт кружечку свежего чая. Она не дрожит от страха, как это сделали бы обычные люди, ничего говорит, держа сына за локоть, и обеспокоено глядит на его рану. Она точно знала, что когда-то подобное случится, если приведёт сына в свой их дом обратно. Вот только женщина не думала, что это произойдёт на следующий же день. Удушливая тишина накрывает дом тяжёлым куполом, прерываемой лишь ехидными смешками жуткого искривлённого голоса. Его тень выходит из-за стены. Он — довольнее довольных, страшнее страшных и уже ненавистнее ненавистных. — Я всю вашу семейку презираю. Пару пробежек, бросаний стульев и ножей — и вновь готовы двое. Пострадавший, но живой третий, шатаясь из стороны в сторону, уходит восвояси, что-то неразборчиво крехтя про последнюю смерть.

Виселица любит принимать гостей. Однако принимает к себе только двоих. И только двоих.

–––

— Конечно, если ты не захочешь больше притворяться. я просто скажу, что ты не выспался. Цзинья поспать любил до жути! — говорит розоволосая, накинув на плечи свою модную накидку. Сяо кивает, ещё раз разглядывая тату на его руке: до сих пор не верится, что подобное сходство вообще возможно. Будто бы Вселенная создала этого видьядхара специально по его образу. Или же наоборот: адепт был создан по образу того? Забава та ещё, получается. — Хм, этой татуировке не помню даже, сколько лет... — добавляет Пейжи, сложив руки на груди. — Цзинья и их налево и направо делал раньше. Это говорю на всякий случай тоже.! Сяо не дослушивает и хватается за голову: вдруг вновь возникает противный шум в ушах, что режет их без ножа. Остриё хорошо заточенного копья, заполненного болью, вновь метко попадает в голову, и она вновь наполняется тяжестью и неприглядным туманом, отчего перед глазами всё вновь начинает плыть, сердце вновь бешено бьётся, вырываясь из груди. Носовое кровотечение, тошнота — всё вновь добивает его. «Цзи...– Сяо!» — последнее, что вновь слышит адепт, падая без чувств на землю. Пейжи не понимает. Пейжи звонит Целительнице-дракону, утопая в панике и заливая глаза слезами.

–––

Иначе Вселенная разочаруется.

И вновь (удалите уже это слово, да?) утро встретило его не отдалённым пением птиц и запахом потухшего огня, что доносился бы прямо из камина, а пылинками в воздухе и неприятной болью по всему телу. В окне всё тот же угрюмый вид уставших шахтёров, а томные цвета по-прежнему нагоняют чувство тоски и суровой неизменности. Итэр так и не поднялся хотя бы на одну ступень выше к грядущему успешному будущему. Неужели это ещё один Сабзеруз, но теперь под названием «Сансара неизвестной мне планеты»? Зато не придётся привыкать. Госпожа удача души не чает в ненависти к путешественнику. И это, скорее, факт, нежели догадки. Серьёзно, чем же он так насолил всей Вселенной? Когда же вместо соли будет сахар? Странно даже удивляться её наглости. После двух не самых приятных смертей Итэр уяснил: либо он, либо тот мужчина. Белокурый далеко не горит желанием причинять вред лишний раз, однако после того, как он дважды убедился в чужом сумасшествии и желании так или иначе покончить с ним, из других вариантов остаётся только молча протянуть украденное и закрыть перед его носом дверь. Не факт, что это сработает, но это было бы последней попыткой перед отчаянным решением убить кого-то. Ну, ладно, в голову пришли слишком категоричные меры, можно ещё спрятаться где-нибудь. но навряд ли это надолго поможет.

От этого подобия незабываемых сабзерузных дней есть один плюс: если Итэр умрёт, он просто начнёт день заново. Боль можно вытерпеть, а остальное пока маловажно.

В какой-то степени он даже находится под эгидой этой временной петли.

–––

Некоторые люди подвержены так называемому «дню сурка»: один день копирует предыдущий, скопировавший точно такой же, а тот, в свою очередь, списал домашнее задание у такого же предыдущего. Непонятно, да? Словом, человек проживает дни одинаково, пока месяца горят до тла вслед за годами.

День сурка возникает по разным причинам. Нередко одна из них — «лучше так, чем перемены». Не каждый человеческий мозг любит новизну в бытовой жизни, так как она заставляет его расходовать ценную энергию, которой иногда и вовсе нет. Почему-то монотонно повторяющиеся действия лучше чего-то нового. Почему-то именно это и есть «зона комфорта», которую не каждый осмелится подвергнуть изменениям. Почему-то и мозг иначе устроить сложновато.

Однако бывает и так, что эти дни перерастают в нечто большее — возникает пьеса постоянства определённого дня. До тех пор, пока не решится главная головная боль, то есть таинственная проблема, этот день, состарившись, вновь помолодеет и так раз за разом.