Разбитое к целому

Дом Бродяги стоит на отшибе — он специально остаток пути ведет их закоулками, чтобы по возможности миновать всех часовых. Брут, к его же счастью, идет молча и не спорит. Тем лучше, потому что Бродяга с каждой минутой раздражается все больше — на себя, на него, на откровенно идиотскую ситуацию. Нестерпимо хочется побыстрее отцепить браслетника от себя и больше никогда в жизни не видеть его нахальную рожу. Бродяга открывает дверь дома пинком, втаскивает за собой Брута, щелкает выключателем на стене. Грустно качающаяся над столом на одном проводе лампочка загорается, являя перед непрошеным гостем скромный быт. Бродяге за бардак по-глупому неловко становится, когда он замечает, что Брут с любопытством вертит головой. — Ну что, пойдет тебе рабочее место? — Бродяга подтаскивает им еще один косой табурет и садится, положив руку на стол. Брут садится напротив него, тяжело вздохнув на тускло мигающую лампочку. — Лучше, чем ничего. Сейчас посмотрю, что я могу сделать, — браслетник отцепляет с пояса сумку и высыпает содержимое на стол. О назначении большинства инструментов Бродяга может только догадываться — все почти микроскопическое, навороченное, для тонкой полисовской техники. Бродяга презрительно фыркает, но его колет зависть. С таким арсеналом он мог бы делать оружие гораздо лучше. Брут подцепляет со стола какую-то отвертку и склоняется над протезом, начиная в нем ковыряться; медленно разбирает его, заваливая стол деталями. Бродяга скучающе подпирает голову ладонью. Похоже, их ждет длинная ночь. — Насколько я могу судить, ты ножом выбил чип. Все еще не понимаю, как у тебя это получилось, меня заверяли, что этот протез невозможно сломать, — через десяток минут Брут поднимает голову и хрустит шеей, разминаясь. — Ты можешь его починить? Или разобрать кисть и собрать обратно? Хоть что-нибудь, чтобы оно, — Бродяга кивает на свою уже откровенно затекшую руку в плену чуда техники, — от меня отцепилось? — Я все могу, это вопрос времени, — Брут хмурится и скребет подбородок. — Мне все-таки надо, чтобы рука потом функционировала, разобрать протез на запчасти и отнести в Полис я всегда успею. — Ты мне тут не особо нужен, так что делай что знаешь и проваливай. Ты уже за полчаса успел мне надоесть, это рекорд! — язвительно цедит Бродяга, немного перегибаясь через стол и впиваясь взглядом в обманчиво спокойного Брута. Брут долго смотрит на него в ответ, и Бродяга вдруг понимает — некуда ему идти. — Подожди, а почему ты шлялся по окраинам ночью? В таком виде, без браслета. Что, пес системы, свои же от тебя отказались? Думал, я не замечу? На чьей ты сейчас стороне? Может, ты предатель? — Бродяга, не мигая, ищет ответ в разных глазах — имплант от настоящего почти не отличим, но придает Бруту определенный диковатый вид. Брут — не открытая книга, по которой эмоции можно читать вслепую, Бродяга много таких знает. Брут, на первый взгляд — идеально работающая система внутри системы, винтик, четкая формула, а на самом деле — бушующий на дне мутно-зеленых глаз хаос. Бродяга вдруг понимает, что ему очень интересно посмотреть на этот хаос поближе. Браслетник первым отводит взгляд и молча наклоняется над протезом, и Бродяга не может сдержать торжествующий смешок. Сколько времени — час, два, три или всю ночь — они проводят в скрюченном положении, Бродяга сказать не может. Он изо всех сил подавляет желание зевать, но сознание против воли куда-то уплывает. У него перед носом маячит лохматая макушка, и уставший мозг подкидывает странную мысль. «Наверное, такие волосы приятные на ощупь». Бродяга от этой мысли как будто дергается и резко просыпается. Брут все еще сидит в том же положении, но со стола пропали все запчасти. Он докручивает последнюю деталь, откладывает отвертку и пробегается пальцами по кнопкам протеза где-то около локтя. Железяка приветственно загорается неярким синим на сгибах суставов. — Кажется, получилось, — Брут слегка улыбается и медленно разжимает кисть. Бродяга высвобождает запястье, потирает его и блаженно стонет. Долгожданная свобода. Он потягивается всем телом вверх за руками, хрустнув позвоночником. Брут пробует шевелить пальцами, проверяя работу протеза. Пора решать, что с ним дальше делать. Бродяга впервые в жизни подпускает незнакомца так близко — во всех смыслах. С одной стороны, Брута не хочется упускать из вида — слишком он подозрительный. С другой стороны, самый лучший вариант — проследить, чтобы он без происшествий дошел до Полиса, и забыть как страшный сон, но Брут опережает его мысли: — Мне надо поговорить с Бардом. Бродяга не уверен, что не ослышался. — Нахрена? — Надо. Тебя это не касается, просто отведи меня к нему. Пожалуйста. Бродяга демонстративно открывает дверь. На улице глубокая ночь, и никто в здравом уме в такое время к Барду не пойдет, конечно же. — А теперь слушай сюда. У тебя есть два пути. Ты спишь до утра, чтобы от тебя ни звука, и утром я отведу тебя к Барду. Либо ты уебываешь, и чтобы больше о тебе здесь никто никогда не слышал. Но я сильно сомневаюсь, что тебе есть куда идти, — Бродяга внимательно смотрит на нечитаемое выражение лица напротив, пытаясь предугадать действия. Брут, видимо, просчитав все возможные варианты, пожимает плечами — и остается. Через десяток минут Бродяга ворчит, огрызается на ехидное «спокойной ночи» и пыльный плед Бруту швыряет на лежащий в углу матрас. В конце концов он уползает в свою комнату, хлопает дверью, закрывается на замок и, прислушиваясь к тихой возне за стенкой, мгновенно засыпает.