***
Бродяге как всегда не спится. Его бесит-бесит-бесит, что он не может спать как нормальные люди, что пялится в темноту по несколько часов, прежде чем ненадолго задремать перед рассветом. Бродяга каждый день до состояния «лечь на любую горизонтальную поверхность и проспать сто лет» выматывается, но как только он дотаскивает свое тело до жесткого матраса, сон как рукой снимает. Поэтому он опять сидит где-то неподалеку от лагеря и пинает…камни. Из своих мыслей его грубо выдергивает подозрительный шум. Чужак. За годы жизни в Окраинах он научился легко определять по шагам, кто из изгоев куда идет и в каком настроении. Отличить чужака от своего — тем более легче легкого. Ни один изгой не ходит настолько громко. Бродяга привстает и выглядывает на тропу. Чужак, конечно же, нагло топает по направлению к лагерю, повернувшись к Бродяге спиной, и даже не старается идти тише. Долг Бродяги, как любого порядочного волка — проследить за ним и обезвредить, если тот представляет угрозу. Бродяга крадется за ним, не издавая ни звука, но один раз чуть не палится, когда чужак спотыкается и неуклюже падает. Бродяга беззвучно злорадно ржет, зажимая рот ладонью. Чужак садится на бетон, все еще спиной к Бродяге, так, что тот даже рассмотреть его как следует не может. Бродягу такой расклад категорически не устраивает. Он начинает подбираться ближе, обходя чужака по кругу. Под ногой предательски хрустит ветка, и чужак оборачивается. — Охренеть, — обалдело выдыхает Бродяга, от шока забыв все более изощренные ругательства. У него сердце не просто пропускает один удар, а тупо останавливается. У незнакомца ярко-зеленым светится глаз. Он резко встает и идет ровно к тому месту, где прячется Бродяга. — Нет-нет-нет-нет, только не сюда, сука, сиди, стой, куда ты идешь, — бормочет Бродяга, пригнувшись и судорожно обдумывая пути к отступлению. Их, конечно же, нет. Времени на обдумывание уже тоже нет. Сначала бей, потом спрашивай. — Ау? Там кто-то… — пытается окликнуть его чужак, но Бродяга молнией вылетает на него из кустов, сбивая того с ног.***
Все происходит за считанные секунды, и Брут успевает разглядеть только блеснувший нож. Кто-то, видимо, намеревающийся повалить Брута на землю, не учел, что с рефлексами у него все в порядке. Брут реагирует быстрее, чем осознает опасность встречи чужого кулака и его челюсти. Но кто-то настроен очень серьезно, и резко выбрасывает руку с ножом совсем рядом с шеей Брута. Брут уклоняется, и лезвие только слегка задевает кожу на щеке. Нападающий, воспользовавшись его промедлением, делает подсечку под колени. Брут, теряя равновесие, рефлекторно хватает незнакомца за руку и дергает на себя. Незнакомец мгновенно перехватывает нож другой рукой и всаживает его Бруту куда-то в предплечье. Раздается неприятный скрежет железа по железу. Брут морщится от фантомной боли. На землю они все-таки падают. Брут — на спину, приложившись плечом о камень, незнакомец — почти растянувшись на нем, больно воткнувшись острым локтем Бруту в живот, одной рукой все еще сжимая рукоять торчащего из протеза ножа, а вторую руку пытаясь из мертвой хватки протеза выдернуть. — Это бесполезно, — Брут обреченно стонет. Незнакомец собирает локти и коленки в кучу, подскакивает на ноги, тянет за собой Брута, выдергивает из протеза нож и приставляет к его горлу. Оба наконец-то впервые смотрят друг на друга. Бруту отчаянно хочется сдохнуть прямо на месте.***
Бродяга приставляет к шее чужака нож и замирает. Тот все еще крепко сжимает его запястье, и Бродяга злобно на него зыркает. На него не менее злобно — один нормальный глаз, один ярко-зеленый — смотрят в ответ. — Отпусти! — Бродяга шипит и еще пару раз дергает рукой для верности. — Я бы рад, да не могу, — сквозь зубы цедит чужак, и Бродяге кажется его голос смутно знакомым. Где он мог этот голос слышать? Чужак взъерошенный, все еще не может выровнять дыхание. Бродяга отстраненно подмечает у него на щеке свежий порез. Смотрит чужак раздраженно, метая молнии уже обоими глазами, но смотрит совершенно без страха, и Бродягу это бесит. Не так должны смотреть люди, у которых к горлу приставлен охотничий нож. — Или ты меня отпускаешь, или я вспарываю тебе горло, — шипит Бродяга незнакомцу почти на ухо, придвинув нож еще ближе. Хватка не слабеет ни на йоту. — Да пожалуйста. Только потом сам будешь думать, как отцепить от себя мой труп, — незнакомец только закатывает свои разные глаза. — В смысле? Просто отпусти меня уже, что ты вцепился в меня?! Я не понимаю, что ты от меня хочешь! — Не понимаешь? Я объясню. Ты вогнал нож мне в протез, и его заклинило. Поздравляю, ты своим допотопным оружием сломал самый надежный во всем Полисе механизм. Да у тебя прямо талант! Не хочешь пойти к нам в тестировщики? Икар тебя с руками оторвет, ну, если ты понимаешь, о чем я, — незнакомец брызжет ядом, и план убить его кажется Бродяге все заманчивее. А что если он не врет? Хватка у него действительно нечеловечески сильная, стальные пальцы сжимают запястье очень крепко, не вырваться. Как Бродяга от себя его труп отцепит? Что он там еще сказал? Икар? Бродяга ударил бы себя по лбу, будь у него свободны руки. Этот Икар, гений доморощенный, таскался раньше к Музе в лагерь постоянно. Однажды, месяца два назад, даже притащил своего дружка. Бродяга тогда только ревниво поглядывал на них издалека, но на всякий случай дружка тоже запомнил. — Все, я понял, заткнись, не продолжай. Ты Брут? Пиздец тебя жизнь помотала, конечно, Брут. Бродяга только сейчас замечает, что правый глаз Брута светится не по-звериному, а скорее как маленький экран прибора. Протез еще этот странный. Брут в его памяти отложился слепящей белизной, идеальной улыбкой и приторным обаянием. Тот, кто стоит сейчас перед ним и изо всех сил старается не терять самообладание, на Брута совсем не похож — помятый, пыльный, злющий. Интересно, конечно, что с ним за два месяца такого случилось… — Да, я Брут. Рад, что ты вспомнил. Возможно, если бы ты не летел на меня из кустов, как раненый мамонт, и начал бы как раз с этого, мы бы сейчас не оказались в таком сомнительном положении, — Брут одним взглядом показывает на их сцепленные руки. Между пластинами протеза пробегают редкие искорки, как будто он подает последние признаки жизни. — Ну охренеть. Заявляется какой-то подозрительный чужак, чешет в лагерь, ни здрасьте, ни до свидания, глазом этим своим еще сверкает. У меня сердце чуть не остановилось, ты в курсе? Естественно, я решил тебя обезвредить! Просто интересно, как бы ты на моем месте поступил, — Бродяга почти орет на него, бешено потрясая рукой и заодно протезом. Этот браслетник его еще будет учить жизни?! — Извини, конечно, но это мне откровенно надоело. Давай ты меня уже либо убьешь, либо прекратишь истерику и дашь единственному человеку с мозгами в нашем невольном тандеме — то есть мне — придумать, как из этой ситуации выйти. Бродяга обиженно сопит. Он ненавидит, когда им командуют, но ситуация сейчас, похоже, действительно не та, чтобы показывать характер. — Ты можешь что-то с этим сделать? — Могу. Но мне нужен как минимум стол. И желательно нормальный свет. Не видно ни зги, а одним глазом я долго не проработаю, — тяжело вздыхает Брут. — Ну, стол и свет я тебе обеспечу. Тут до лагеря совсем близко. Бродяга отгоняет назойливую мысль, что он собственноручно собирается привести в свой дом чужака. Главное сейчас — расцепиться, а потом этого настырного браслетника можно будет в любой момент прихлопнуть. И протез на металлолом сдать. Лишь бы в Полисе его не хватились. — Тогда пошли. Веди меня за ручку. Кому в Полисе расскажу — не поверят, — Бродяга слышит за спиной сдавленный смешок и отгоняет желание Брута посильнее чем-нибудь стукнуть. Он просто идет вперед, отведя за спину руку, а за ним, не отставая и обхватив его запястье, идет Брут. Потрясающая картина. Чем ближе они подходят к лагерю, тем сильнее Бродяга замедляет шаг. Конечно, все нормальные изгои уже спят, но как быть с часовыми… в таком виде, буквально за ручку с браслетником, он даже под страхом смерти не готов никому показаться. Бродяга обходит лагерь по кругу и старается как можно тише зайти с бокового входа, ведя за собой ненадолго замолчавшего Брута, но вдруг их окликают. Бродяга замирает и обреченно стонет. Часовой с фонарем решительно идет прямо к ним. — Бродяга, ты чего опять посреди ночи шляешься? Ого, а кто это с тобой… Свет фонаря выхватывает из тени Брута, и перед часовым во всей красе предстает прелесть их положения. Он многозначительно округляет рот буквой «о» и начинает понимающе пятиться назад. — Слушай сюда. Если ты кому-то хоть слово скажешь о том, что сейчас увидел, я тебя убью, и никто твой труп в жизни не найдет, — Бродяга дергается к часовому и приставляет нож к его горлу. Видит бог, Бродяга не хотел угрожать своим же, но что поделать. — Тебя это тоже касается, — он бросает как можно более яростный взгляд через плечо на беззвучно ржущего Брута. — Понял, не дурак. Ну, я пошел. Доброй ночи тебе…вам… Часовой пятится еще активнее и в конце концов просто пускается бежать. Бродяга тяжело вздыхает, пытаясь унять злость и смущение. Все равно разболтает ведь, как пить дать. А все этот чертов браслетник виноват. Еще и ржет, зараза. Брут, уже не сдерживаясь, просто начинает хохотать в голос. Бродяга терпеливо ждет, когда он отсмеется. У него до сих пор то ли от злости, то ли от смущения полыхают уши. — Кошмар. Да мне просто несказанно повезло, — отсмеявшись, Брут картинно утирает слезы свободной рукой. — Столько изгоев, и из всех изгоев мне сегодня посчастливилось встретить именно изгоя с бешенством. Думал, вы тут все такие, а нет, это только твоя проблема. — Заткнись, а, — Бродяга только закатывает глаза и посильнее дергает рукой, напоминая, что до дома они еще не дошли. Уши, да и все лицо, у него горят определенно от злости.