***
Брут уже десять минут не может заставить себя вылезти из кровати. В комнате темно, и лишь неяркий лунный луч чертит на полу тонкую линию. За окном глубокая ночь. Кто вообще решил, что сделать туалет вне дома — это хорошая идея?! Это же нужно вылезать из теплой кровати, вставать, выходить на холодную противную улицу, где ко всему прочему уже радостно поджидает стая голодных окраинских комаров. Брут был готов смириться со многими неудобствами жизни на Окраинах, но конкретно это не укладывалось у него в голове. Надо спроектировать санузел в доме. Провочавшись еще несколько минут, Брут понимает, что вставать все-таки придется. Вздыхает, выбирается из-под уютного одеяла, нашаривает в темноте ботинки, кое-как в них влезает, накидывает на плечи куртку и осторожно, стараясь не шуметь, идет к двери. Дверь не разделяет его стремления к тишине и при открывании противно скрипит. Брут морщится, проскальзывает на улицу и под повторный скрип закрывает за собой дверь. Пускать комаров в комнату уж точно не хочется. Улица встречает влажной прохладой, запахом мокрой земли и стрекотом сверчков. Брут зябко кутается в куртку. Ничего, сейчас быстро туда-обратно и снова под теплый плед. На обратном пути Брут слишком внимательно следит за тем, что происходит под ногами — спасибо кибер-глазу и функции ночного зрения, а то бы точно в такой темноте навернулся — и не замечает свесившуюся ветку дерева, которая чиркает его по лицу. Он отводит ее рукой и поднимает голову, чтоб убедиться, что не врежется в очередную ветку, смотрит вверх — и невольно замирает. Сверху, над кронами деревьев и крышами домов простирается иссиня-черное небо, усыпанное ярко сияющими звездами. Брут никогда столько звезд не видел. Брут, кажется, в принципе никогда раньше не смотрел на звезды. Сквозь купол их не было видно вообще, а в ночь ухода из Полиса небо скрывали облака, да и совсем не до того тогда было. И вот сейчас перед Брутом впервые предстает это великолепие. Звезды складываются в причудливые узоры и светят красивее любых неоновых огней. Они сияют каким-то волшебным нездешним светом, и от их неторопливого величественного танца у Брута в груди появляется незнакомый, но приятный трепет. Хочется стоять и бесконечно долго смотреть на этот холодный, но прекрасный свет, пронзающий мрак ночи. Брут правда не знает, сколько он так стоит, глядя в небо. Может, минуту, а может, полчаса. Время смазывается, став чем-то неважным и малозначительным, оставшимся за границами этого волшебного звездного мира. — Эй, ты чего там торчишь? Решил изощренно самоубиться и ждешь, пока тебя съедят комары? — ехидный голос Бродяги нагло вторгается в колдовское оцепенение и безжалостно разрушает его. Брут даже не заметил появления волчонка. И как у него получилось выйти, не скрипнув дверью? Или Бродяга и не был дома, вон, полностью одетый. Брут встряхивает головой, прогоняя остатки наваждения. — А что, волнуешься что ли? — Да пошел ты, — лениво бросает Бродяга и, развернувшись, идет в дом, — сдался ты мне. Но учти, я сейчас запру дверь, и реально будешь ночевать на улице. Брут еще раз бросает взгляд на небо. Икар что-то говорил про звезды, когда возвращался в Полис с Окраин, но тогда Брут его не особо слушал. А теперь, кажется, он лучше понимает, почему друга тянуло сбегать сюда снова и снова. Было в этом небе — живом, мерцающем, не скрытом идеальным, но бездушным куполом — что-то невероятно притягательное, разжигающее в груди какое-то волнующее, незнакомое, но приятное чувство. Брут невольно улыбается этим новым ощущениям, но потом одергивает себя и опускает голову. Странные чувства. Он даже не предполагал, что какие-то звезды могут так тронуть. И что дальше? Он начнет восторженно замирать при виде каждого цветочка? Ну уж нет, со всеми этими эмоциями надо быть аккуратнее, не для этого он снял браслет. Брут, больше не глядя на небо, быстрым шагом отправляется вслед за Бродягой, который уже скрылся в доме. А то ведь он правда дверь запрет, с него станется.***
Бродяга злорадно ждал того момента, когда рабочий полисовский костюм, в котором Брут приперся (даже самая затертая полисовская одежда выглядит лучше, чем самый нарядный изгойский шмот), придет в негодность. Так и случилось — Брут, свалившись в темноте в овраг и то ли одежду подрав о кусты, то ли подравшись с местной фауной, отправляется на поиски пригодного гардероба. — У тебя случайно нет лишней одежды? Моя, как видишь… все, — Брут заходит к нему в комнату, параллельно стягивая через голову бывшие футболкой лохмотья, и Бродяга максимально равнодушно скользит взглядом по атлетичному телу. Велик соблазн… ответить, что лишней одежды у него нет и не было никогда, и отправить Брута в таком виде к соседям. Но Бродяга все же слезает с кровати и с затаенным смехом вручает Бруту посеревшую от времени (и от того, что ею пару раз вытирали стол) майку и спортивные штаны. Брут с ворчанием одевается, и Бродяга с завистью не может не признать, что тот, зараза, выглядит хорошо даже в изгойских тряпках. Зачесывает пятерней назад волосы, изворачивается, чтобы рассмотреть себя в единственном в доме треснувшем зеркале, и придирчиво поджимает губы. — Ладно, и на этом спасибо. Не хочу знать, почему оно в таком состоянии, — за неимением альтернатив Брут от одежды не отказывается и уходит во двор разводить костер. Через несколько минут он с нечитаемым выражением лица кидает в огонь лохмотья, когда-то бывшие светлой курткой, футболкой и штанами. Бродяга наблюдает за ним из окна и прагматично прикидывает, сколько окраинских комаров понадобится, чтобы унести Брута в лес доедать. Догорает костер, Брут закидывает его песком, и Бродяга слышит приглушенное бурчание и хлопок двери — браслетник ругается сам на себя, что дверь неплотно закрыл, теперь спать с комарами будет. Бродяга как всегда запирается на замок и, уже лежа на кровати и привычно прислушиваясь к окружающим звукам, злорадно думает, что у Брута шея и плечи просто созданы для укусов. Комаров, конечно же.***
Брут выходит на улицу сильно за полночь. Починка вышедшей из строя проводки, в начале казавшаяся довольно простой задачей, на деле сильно затянулась. Но Брут любил сложные головоломки и не привык сдаваться, поэтому после пяти часов стараний проблема была успешно обнаружена и устранена. Хотя, наверное, триумфально включать свет во всем доме все же не стоило, давно спящие изгои это не оценили. Послезавтра будет две недели, как он живет на Окраинах. Спускаясь с крыльца, Брут усмехается. Подумать только, один из лучших умов Полиса стал работать электриком. Но что поделать, на Окраинах спрос на инновационные изобретения стремился к нулю, зато старые электросети, в большинстве своем оставшиеся еще со времен до катаклизма, ломались регулярно и в большом количестве. Впрочем, Брута все устраивало. Ему было особо без разницы, чем заниматься, а починка электросетей была отличным поводом походить по домам, поосматриваться, послушать разговоры хозяев, посмотреть, как живут люди без браслетов. Однако пока особенных результатов не было. Они жили… обычно. Так же как и в Полисе — ругались, мирились, договаривались, любили. Брут не понимал, почему. Он ожидал увидеть яркую жизнь, полную очень сильных — если злость, то разрушающая, если радость, то до истерик — эмоций, а на деле ничего необычного не заметил. Самым агрессивным оставался Бродяга, но чтобы понять это, Бруту хватило первой их встречи. И со взрывами он тоже не подобрался к разгадке ни на шаг. Жители Окраин либо сами не знали, кто причастен к поломке купола, либо предпочитали об этом не болтать. В домах Брут тоже не заметил ничего подозрительного. Хотя, конечно, было бы глупо ожидать, что удастся сразу обнаружить у кого-то на видном месте запчасти бомбы. Так что пока Брут присматривался, прислушивался и постигал азы жизни изгоев. За это время он успел привыкнуть ко многим особенностям жизни здесь. Например, к тому, что на Окраинах деньги отсутствуют как явление. Здесь царит бартер. Поэтому в качестве платы за работу Брут обычно получал что-нибудь вроде мешка картошки, корзинки яиц, нового стула или одеяла. Однажды ему выдали даже чаевые в виде ягодного пирога. Все это он тащил в дом к Бродяге и либо использовал для обустройства выделенной ему комнаты, либо складывал в кладовку, в которой у Бродяги хранилась еда. Часть своего «заработка» Брут обменял на одежду, так что теперь у него было не только то, что в первые дни щедро выделил ему Бродяга (хотя Брут сильно подозревал, что эти штаны с майкой достались ему только потому, что хозяин в свое время поленился донести их до мусорки). Одежда, в которой он пришел из Полиса, сильно пострадала, и узнать в этих порядком порванных и испачканных вещах некогда светлый полисовский костюм было весьма проблематично, так что его Брут просто сжег. Ночь встречает его августовской прохладой. Брут застегивает под горло недавно приобретенную куртку и по спящим улицам отправляется к своему жилью. На Окраинах темно и тихо, только стрекочут сверчки. Кое-где еще светятся окошки домов, но это редкие полуночники, большинство жителей давно спит. Это не Полис, в котором никогда не прекращается движение и никогда не гаснут неоновые огни. Зато на усыпанным звездами небе ярко светит полная луна. Или не совсем полная, Брут в этом не очень разбирается, но сияющий диск кажется абсолютно круглым. Ее свет такой яркий, что можно даже не подключать ночное зрение, все довольно хорошо видно и так. Брут неспешно доходит до конца поселения, с наслаждением вдыхая прохладный ночной воздух и лениво отмахиваясь — без наслаждения — от приставучих окраинских комаров. Дом Бродяги расположен с самого края поселка изгоев, и с другой стороны на некотором расстоянии к нему уже подступает лес. Брут подходит к двери и поднимает руку, чтоб открыть ее, но тут его внимание привлекают какие-то мелодичные звуки. Он замирает, прислушиваясь и пытаясь понять, что это за звук и откуда он исходит. Звук напоминает тихое тренькае гитарных струн. Брут недоуменно оглядывается. У изгоев есть обычай раз в несколько дней собираться на площади, разводить костры, садиться вокруг них и петь под гитару песни. Поет и играет чаще всего Бард, хотя иногда подключаются и другие жители, а порой все вообще поют хором. Брут сначала совершенно не понимал смысла этого действа, ведь никакой практической пользы от него нет. Но все же решил сходить ради интереса. И, к своему немалому удивлению, Брут обнаружил, что этот нелепый архаичный способ досуга ему нравится. Нравится сидеть у потрескивающего костра, подставляя ладони его уютному теплу, смотреть на холодные огоньки звезд в темном небе и слушать песни. Песни были разные: порой грустные и тягучие, порой веселые и ритмичные, которые часто пели хором. Песни о легендах и сказках, о быте, о любви, о свободе, о лесах и реках, о небе и — очень часто — о звездах. В Полисе, конечно, тоже есть песни. Но там музыка всегда преследует какую-то определенную цель: привлечь покупателей, создать нужное настроение, донести идею. В Полисе никогда не поют просто так. Здесь же все по-другому. Поэтому в такие вечера Брут, если не занят, тоже приходит на площадь, садится где-нибудь у крайнего костра и слушает. Ну и приглядывается к изгоями, конечно. Чтоб можно было оправдать такую нецелевую трату времени. Но сейчас уже очень поздно. Если сегодня посиделки у костра и были, то они давно должны были закончиться. Ну да, точно, Брут же проходил через площадь, и она была пуста. Тогда откуда звуки? Брут снова прислушивается. Какое-то время в ночной тишине раздается лишь стрекот сверчков, и он почти решает, что ему показалось, но тут звуки повторяются. Определенно музыка. И доносится она — очень странно — даже не со стороны поселения, а со стороны леса. Некоторое время Брут задумчиво стоит на пороге, но любопытство все-таки берет верх над благоразумием, и он отправляется в сторону леса. Сумку с инструментами он берет с собой — и оставлять без присмотра не хочется, и, при необходимости, можно использовать как оружие, она довольно тяжелая. Когда над головой смыкаются кроны деревьев, приходится все же включить ночное зрение. За прошедшее время Брут научился несколько лучше передвигаться по пересеченной местности, но в лесу темно и много коварно подворачивающихся под ноги корней и ям, так что так безопаснее. Через пару минут плутаний среди деревьев, Брут выходит к поляне, залитой лунным светом. На противоположной от него стороне поляны лежит поваленное дерево. На дереве сидит Бродяга, который держит в руках — Бруту гораздо проще поверить в то, что у него залагал кибер-глаз — старенькую гитару и легонько перебирает струны. Время от времени он останавливается и что-то подкручивает на грифе, потом продолжает играть снова. Брут замирает в тени деревьев, не выходя на поляну. Увлеченный игрой Бродяга не замечает его присутствия. Брут не знает, что он ожидал увидеть, отправляясь на звуки музыки в лес, но такого он точно не ожидал. Он даже предположить не мог, что Бродяга умеет играть на гитаре. Если волчонок порой и приходил на музыкальные вечера, то всегда стоял в стороне, не подходя даже к крайним кострам и в действе никак не участвуя. Брут всегда думал, что Бродяга приходит, чтобы следить за ним, а не слушать песни. Хотя, если рассуждать логически, предположить такое как раз было можно. Брут слышал, что Бродягу воспитывал Бард, так что то, что старый философ передал воспитаннику навыки игры на гитаре, было вполне закономерно. Но все равно представить вспыльчивого, вечно недовольного и абсолютно не романтичного Бродягу играющим на гитаре при лунном свете было весьма непросто. Но Бруту не нужно представлять. Он на это смотрит. Впрочем, сейчас Бродяга выглядит не так, как обычно. На лице нет постоянного выражения настороженности, морщинки у вечно нахмуренных бровей сейчас разгладились, а губы тронуты легкой улыбкой, так не похожей на обычную едкую ухмылку. Бродяга еще раз что-то подкручивает, пробует, удовлетворенно кивает и принимается играть какую-то красивую переливчатую мелодию. А потом начинает негромко петь. Если до этого Брут был в крайней степени удивления, то теперь он просто в ахере. «В полнолуние волков тянет петь», — думает он и улыбается этой нелепой попытке мозга найти происходящему хоть какое-то логичное объяснение. Песню, которую поет Бродяга, Брут пару раз слышал у костра. Но у Бродяги она звучит по-другому, как-то более тоскливо и пробирающе. Брут невольно заслушивается. Красиво. И голос у Бродяги, оказывается, красивый, когда он использует его не для того, чтобы материться. И сам Бродяга, залитый холодным лунным светом, со спокойным лицом и прикрытыми глазами, аккуратно перебирающий тонкими пальцами гитарные струны, очень красивый… Брут одергивает себя, ловя убегающую куда-то не туда мысль. Бродяга тем временем заканчивает песню и отводит руку от струн, слушая, как затихают в ночи последние аккорды. Расслабленно оглядывает поляну — и вдруг встречается взглядом с Брутом. Закончив играть, Бродяга открывает глаза и улыбается. Ему порой нравится вот так ночами перебирать гитарные струны, тихонько подпевая. Есть в этом что-то успокаивающее и приятное. Раньше он играл дома, но теперь там этот чертов браслетник, так что приходится уходить в лес. Но плюсы тоже есть: тут тихо, вкусно пахнет влажной листвой и уж точно никого нет. Бродяга бесцельно обводит взглядом освещенную луной поляну и внезапно замечает в тени деревьев на противоположной стороне зеленый огонек. Умиротворение как ветром сдувает. Первыми срабатывают рефлексы, и рука сама хватается за рукоять ножа. Все тело напрягается, готовое противостоять внезапной угрозе. Но потом, чуть запоздало, мозг обрабатывает поступившую информацию, и Бродяга чуть расслабляется, хотя руку с рукоятки не убирает. — Блять, Брут! За почти две недели жизни под одной крышей Бродяга понял, что светящийся в темноте зеленый огонек наверняка обозначает наличие там же браслетника с его чертовыми кибер-глазом. И хотя давно пора бы к этому привыкнуть, возникающий во тьме зеленоватый отблеск все еще каждый раз заставляет его дергаться. Среди деревьев раздается шорох и треск веток, и на поляну правда выходит Брут. Бродяга отпускает рукоятку, но пальцы сами собой сжимаются в кулак. Очень хочется ему хорошенько врезать. Бродяга не заметил, когда браслетник пришел, и это его бесит. Бродяга не знает, сколько Брут там стоял и как долго слушал, и это бесит его вдвойне. Но уж какую-то часть хренов браслетник точно успел услышать. От этого Бродяга почему-то чувствует неловкость и смущение, и это бесит его еще сильнее, хотя, казалось бы, куда еще. — Ты какого хуя тут шляешься?! — Бродяга думал, что Брут давно спит. Обычно, когда Бродяга приходил домой, так и было. Поэтому сегодня он даже не взглянул в сторону угла нежелательного квартиранта, просто тихо проскользнул в прилегающую к своей комнате небольшую кладовку, взял оттуда гитару и ушел на улицу. — Пришлось допоздна повозиться с проводкой, — Брут приближается к Бродяге и поднимает руку с какой-то сумкой. Чуть встряхивает ее, и раздается металлический звон. — Подходил к дому, услышал музыку. Стало интересно, вот я и пошел посмотреть… — Брут улыбается немного смущенно. Бродяга набирает в легкие воздуха, чтобы послать браслетника и его «интересно» далеко и надолго, но Брут не дает ему такой возможности. — Не знал, что ты играешь. И поешь. — Бродяга возмущенно пыхтит, всем своим видом показывая, что и не должен был никогда узнать, но Брут все же продолжает, — Красиво. Правда, у тебя очень хорошо получается! Бродяга в ответ только неопределенно передергивает плечами. — Тебе-то какое дело? Тебя сюда не звали, проваливай, куда шел! — Видимо, на лице Бродяги очень явственно отражается желание стукнуть Брута гитарой, потому что тот делает шаг назад и примирительно поднимает руку. — Ладно, извини, я правда не хотел тебе мешать. Пойду я, наверное. Что ж, спокойной ночи. Бродяга молчит, стараясь смотреть как можно более враждебно и раздраженно, чтобы Брут побыстрее свалил. Не дождавшись ответа, Брут вздыхает, отворачивается и уходит обратно в лес, по направлению к дому. Подождав, пока его спина скроется между деревьями, Бродяга встает, отставляет гитару и зло пинает лежащую на земле шишку. Чертов браслетник! Приперся из своего Полиса, какого-то хуя занимает его, Бродяги, законную жилплощадь, еще и сует свой нос куда не просят! Но… Но от похвалы Брута Бродяге было действительно приятно, хоть он и не хотел это показывать. Внутри все кипит от раздражения… Или не только от раздражения? Бродяга садится обратно на дерево и запускает пальцы в волосы. От этого Брута одни проблемы. Идти в дом совершенно не хочется, поэтому Бродяга так и остается до рассвета на поляне, то нарезая по ней раздраженные круги, то садясь и задумываясь. Когда на смену луне приходит солнце, он берет гитару и все же отправляется домой, все еще недовольно бормоча и надеясь, что уж теперь браслетник точно спит носом к стенке и не будет нервировать его своей наглой рожей.***
Просыпается Брут, как всегда, когда Бродяги дома уже нет — он сквозь сон слышал, как волчонок возился, пару раз что-то уронил, один раз, судя по мату, себе на ногу, и ушел. Брут несколько дней обдумывал тот случай в лесу с гитарой, когда ему наконец раскрылась тайна ночных похождений волчонка — может не всех, но части. Он немного снизил градус подозрения в сторону изгоя, ведь, получается, что несмотря на высокий уровень агрессии, даже на Бродягу иногда накатывает желание творить. Музыка снижает уровень агрессии? Хочется пролежать весь день, делая записи по этому поводу, а вставать совершенно не хочется, но он все-таки заставляет себя из пледа вылезти и умыться ледяной водой. Стоит ребром вопрос, что он сегодня будет есть. Брут десяток минут гипнотизирует кладовку, но озарение так и не приходит. Ну, похоже, завтрак отменяется, не очень-то и хотелось. Он со вздохом закрывает дверь и выходит на улицу проветрить мозг. Может, сорвать у соседей что-нибудь в огороде? Брута, конечно, нередко подкармливают благодарные хозяева, да и почти каждый вечер кто-нибудь обязательно запекает на костре в центре поселения кучу картошки, но в этот раз ничего уже готового он не нашел. Изгои, одиночки в подавляющем большинстве, держатся вместе, следуют установленным кем-то давно правилам и иерархии, потому что так проще выжить. Помогают друг другу — даже в вопросах пропитания. Патрули Бродяги обеспечивают дичью все поселение, удачливые огородники не чураются делиться урожаем со всеми остальными. Даже с Брутом, пусть ему еще и не полностью доверяют. В Полисе кулинария — развлечение. Брут несколько раз участвовал в кулинарных шоу, демонстрируя свою многозадачность и чередуя нарезание салата с искрометными шутками. В готовке дома была определенная медитация: за бокалом вина и мерным шкварчанием стейка на гриле можно было приятно провести время наедине со своими мыслями, а после — позвать на ужин друзей и удивить их необычным блюдом. На Окраинах умение готовить — жизненная необходимость. Брут быстро уяснил, что главное отличие приготовления пищи тут было не в отсутствии модной кухонной техники, а в том, что все готовится с нуля. Захотел мяса с картошкой? Будь добр, картошку посади, вырасти, выкопай, почисть. Любое мясо надо было сначала поймать, освежевать и выпотрошить, если это дичь. В роли охотника Бруту себя попробовать не довелось — при всех преимуществах ночного зрения, Бродяга на первый же его вопрос, надо ли ему ходить на охоту, презрительно скривился и ответил, что Брут своим топотом распугает живность вплоть до самого Полиса. Если же это домашняя птица — быстро и безболезненно отрубить курочке голову и ощипать тушку. Вот это Бруту уже пришлось наблюдать своими глазами, когда он чинил щиток во дворе одной пожилой дамы. Брут был не из впечатлительных, однако при виде обезглавленной птички, которая буквально перед его приходом мирно клевала во дворе зерно, ему немного поплохело. После этого Бруту очень захотелось стать вегетарианцем. Озарение к Бруту все-таки приходит, не успевает он даже покуситься на соседский огород. Жареная картошка с грибами! На примитивной, но вполне работающей походной плитке Брут готовить уже пробовал; мешок картошки, который ему выдали в качестве зарплаты, еще не закончился. Нужно только сходить в лес за грибами — делов-то. Отличить съедобные грибы от несъедобных он теоретически сможет. — Вот уж никогда не знаешь, в какой момент может понадобиться школьный курс биологии, — Брут усмехается сам себе и разворачивается домой. В кладовой находится относительно чистая корзина, и Брут уверенно идет по направлению к лесу. Он на секунду представляет, насколько абсурдно выглядит со стороны, и искренне фыркает. Растянутая майка, ещё более растянутые штаны, полный шухер на голове, ботинки из Полиса (единственное из его одежды, что выжило в данных условиях), плетеная корзинка и, в довершение образа — сверкающий на солнце протез последней модели. Бродяга с интересом наблюдает, как Брут режет грибы и чистит картошку. Он, конечно же, когда Брут пришел из леса изрядно помятый, но с грибами, сразу сунул нос в корзину — и теперь терпеливо ждал, когда недалекий браслетник заметит подвох. Но Брут, кажется, настолько погружен в процесс, что не видит вообще ничего подозрительного — ни в грибах, ни в самодовольной улыбке Бродяги. Абсолютно беспечно подставляет Бродяге спину, что-то режет и мешает у плиты. Бродяга в какой-то момент начинает просто бессовестно пялиться, стараясь хихикать не слишком открыто и злорадно. Пожалуй, он не будет говорить Бруту, что ему несказанно повезло избежать встречи с местной живностью и самому не стать завтраком. Брута немного напрягает изгой, который заметно при виде грибов оживился, влез на подоконник и сверлил взглядом его спину все время, пока он готовил — но Брут втайне рад, что тот молча наблюдает, никак не комментируя и даже не плюясь оскорблениями. Может, у них есть шанс на хотя бы видимость мира?.. В Полисе наладить контакт с новыми знакомыми было легко — достаточно было просто пригласить их на ужин. Вдруг здесь тоже сработает? Путь к сердцу мужчины лежит через желудок… Не самое подходящее его ситуации выражение, но Брут несмело надеется услышать от изгоя что-то информативнее оскорблений. Бродяга точно должен знать про Окраины много, он наверняка знает, если кто-то умеет изготавливать взрывчатку. Не расскажет, конечно — но Брут умеет сопоставлять факты, слышать и слушать. Надо просто втереться в доверие. Бродяга косится на придвинутую к нему железную миску с жареной картошкой и грибами — такую же, как Брут поставил перед собой. Тот, порывшись в ящике под плитой, следом вручает Бродяге погнутую в бараний рог вилку: — Слишком большая порция получилась. Попробуй, должно быть вкусно, — и смотрит выжидающе. Бродяга долго вглядывается ему в глаза, ища в лице признаки сумасшествия. Не найдя, равнодушно отодвигает тарелку обратно. Брут на какую-то долю секунды выглядит… расстроенным? Бродяга от этого — тоже на долю секунды — теряется, но сразу включает суку. — Слушай, если так хотелось отравить меня, то ты хотя бы грибы спрятал — и то не обещаю, что я стал бы есть твою стряпню, — он старается звучать как можно язвительнее, но его немного пробирает на смех. — В смысле? Вот уж не думал, что ты параноик. Я не собирался тебя травить, я себе то же самое приготовил. Хочешь, чтобы сначала я попробовал и ты убедился, что еда не отравлена? — Брут возмущенно сверкает глазами и накалывает на вилку гриб. — Можешь оставить, мне больше достанется. Бродяга уже откровенно ржет, и сбитый с толку Брут замирает с вилкой. — О да, достанется тебе точно больше, не сомневаюсь, грибы-то ядовитые. Брут щурится и вилку упрямо не убирает. — И почему я должен тебе верить? — Реально, — Бродяга пожимает плечами, — я бы себе тоже не поверил на твоем месте. Так что у тебя есть полное право меня не слушать. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. — Но я же знаю, какие грибы съедобные, а какие нет, я не мог набрать полную корзину ядовитых, — вилку Брут неохотно убирает и переводит уже растерянный взгляд на корзину. — Как бы так сказать, чтобы не травмировать человека, всю жизнь прожившего под стеклянным колпаком… После катаклизма природа немного сбрендила. Мы собираем в пищу только древесные грибы — они, внезапно, оказались съедобными. Поверь, ты не хочешь знать, сколько шишек изгои набили, пока это выяснили. Это еще до моего рождения было. А остальные девяносто процентов грибов на Окраинах ядовитые. Даже знакомые тебе по книжкам с картинками белые грибы, лисички, вот это вот все, — Бродяга ставит корзину на стол между ними и достает из нее по одному грибы. — Запомни уже наконец — ты не в этом вашем стерильном Полисе. Все, что есть на Окраинах, хочет тебя убить. — Даже ты? — гнет брови Брут. — Я — особенно. И не только убить. Мозг предательски рисует картинку, как Бродяга эти самые плечи и шею, на которые он нет-нет да и натыкался взглядом, пока Брут готовил, кусает. Бродягу бросает в жар. Бля?.. — Тогда если ты так ждешь, что я сдохну, зачем сказал про грибы? Я бы наелся этих мухоморов, откинулся, ты бы закопал мой труп и никаких проблем, — Брут выдергивает его из нехороших мыслей, за что ему искреннее спасибо. — Да в том-то и дело, что ты бы не сдох, — Бродяга тяжело вздыхает. — Ну, поблевал бы день-два, еще день валялся бы с лихорадкой — а мне с тобой таким что делать? Ты думаешь, я бы тебя стал лечить или спасать? Не, это еще не смертельно ядовитые штуки — а какие «смертельно», я тебе говорить, конечно, не буду. Бродяга кажется искренне разочарованным тем фактом, что Брут не сдохнет в ближайшее время, и Брут от такой наглости просто выпадает. Теперь-то у него точно есть стимул выжить на Окраинах — назло этому изгою, нервировать его своим присутствием. — Ну ты и скотина, конечно… А раньше не мог сказать, чтобы я картошку не переводил? — Зачем мне портить себе удовольствие наблюдать, как ты бесишься? Брут уже не бесится — он тихо закипает, но заставляет себя сделать глубокий вдох и выдох. Нельзя срываться, нельзя орать и бить людей. — Тем более, — Бродяга вдруг хитро улыбается, — ты потрясающе смотришься у плиты. Нельзя бить людей. Корзина филигранным броском летит в окно.***
Брут, как мог, все это время создавал уют в выделенном ему Бродягой углу. Он неосознанно подстроил рабочее пространство под свои привычки — инструменты разложил в строго определенном порядке, передвинул стол так, чтобы лампа была строго слева от него, а кровать обязательно справа. Ему, в принципе, все равно где и как жить, но от привычек так быстро не избавишься. У Брута дома всегда стояли цветы. Больше всего он любил белые лилии — с сильным, узнаваемым запахом. Но после больницы, реабилитации и возвращения домой у него как будто обострилось обоняние — лилии стали пахнуть слишком резко и душно («смертью» — услужливо напоминает мозг), и он перестал их заказывать. И спустя почти три месяца после взрыва он вдруг понимает, что хочет поставить на стол цветы. Любые, но желательно не ядовитые. Брут не уверен, растут ли на Окраинах такие, но проверять ему не особо хочется. Он, кажется, видел безобидный вариант недалеко от поселения. Брут сует в карман ножичек и уходит. Бродяга ковыряет ножом столешницу и грызет сухари, когда за порогом кто-то спотыкается и ругается голосом браслетника. Он на вернувшегося Брута взгляд поднимает и чувствует, как брови против воли хозяина ползут вверх. Немая, блять, сцена. Брут тупо пялится на него в ответ с букетом подсолнухов в руках. Бродяга не выдерживает и фыркает. Интересные у браслетника способы подкатов, лучше бы пожрать принес. — Ты кого этим соблазнить решил? — говорит уже вслух, слезая со стола. — У тебя найдется банка? — Нафига ты это принес? — Бродяга реально не понимает. — Семечек наковырять? — Нет, — Брут ему терпеливо объясняет, как ребенку. — Цветы в доме это красиво. Я хочу создать в твоей халупе уют. Бродяга, изо всех сил стараясь не заржать и сохраняя серьезное лицо, резюмирует: — Хуют, — и выходит за дверь.***
Бродяга идет через поселение и злобно пинает все, что встречается на пути. От него шарахаются и недоуменно смотрят вслед другие изгои, но ему плевать. Его все бесит. Охота вышла не самая легкая, в последнее время вообще все идет через жопу. Ему необходимы тишина и покой, возможность побыть наедине со своими мыслями. А дома наверняка сидит и колупает очередную поеботу Брут. Сука, Брут. Вспомнив про браслетника, Бродяга возмущенно сопит и срывается чуть ли ни на бег. В последнее время Бродяга его то избегал, то искал встречи. То материл его на каждом шагу, то предлагал помощь. Сам не понимал, зачем. Боялся копнуть чуть глубже, снять слой едкой злобы. Он, наверное, уже только по привычке язвил. Слишком много мыслей, слишком много Брута, слишком мало Брута. От мыслей о нем не помогали даже рейды и охота. Раньше от любых навязчивых идей спасал лес — быстрый бег меж деревьев отлично проветривал голову, а игры на гитаре по ночам дарили покой. Теперь листва ехидно напоминала о цвете глаз, а в темноте ему везде мерещился зеленый огонек. Так не может больше продолжаться. Надо Брута отсюда побыстрее сплавить и никогда в жизни о нем не вспоминать. Как бы сделать так, чтобы он сам свалил? Бродяга мотает головой, пытаясь вытрясти из нее ненавистный образ, и сворачивает на главную площадь. Может, хоть у костра получится отдохнуть. До зубного скрежета знакомая кудрявая голова намекает, что нет. Бродяга громко и злобно топает, чтобы его точно все услышали. У костра сидит Икар и, нахмурив бровки, что-то тыкает в своем гаджете. Давно его, кстати, не было, Муза начала скучать. Бродяга чувствует укол ревности. Он с Икаром демонстративно не здоровается, на его неловкую улыбку только недовольно морщится и садится чуть поодаль. За спиной раздаются шаги. Бродяга безошибочно определяет, кто идет, но даже не оборачивается. Браслетник по-любому пришел к Икару. Но происходит что-то странное. При виде гения Брут резко тормозит, а Икар поднимает кудрявую голову и радостно вскакивает. — Брут? — Икар? — Наконец-то я тебя нашел! — Икар делает порывистый шаг к Бруту и обнимает его. Бродяга чувствует новый укол ревности, но Брут не улыбается и не обнимает друга в ответ. Икар удивленно отстраняется, продолжая держать того за плечи. — Какого хуя? — Бродяга тактично напоминает о своем присутствии, пока браслетники тупо молчат и смотрят друг на друга. Он переводит взгляд с Брута на Икара и обратно. Брут, судя по всему, вообще не рад встрече. Икар выглядит так, как будто увидел, как минимум, гигантского муравья в зеленую клеточку. Брут выглядит — так, как будто он и есть этот муравей — почему-то немного виновато. — Ты же написал, что уходишь в отпуск, почему ты здесь? Мы честно не искали тебя три недели, как ты и просил, но ты не появился. Отслеживание твоего телефона показало, что ты все время был дома. Пару дней назад мы проверяли камеры, и увидели, что ты ушел из Полиса. Зачем? — встревоженно спрашивает Икар. Брут отводит глаза. — Нам надо поговорить, — он делает вид, что абсолютно не замечает охуевший взгляд Бродяги, берет Икара под руку и тащит куда-то в темноту, подальше от костра. Бродяга остается в одиночестве, как ему и хотелось буквально несколько минут назад, но что-то в голове бьет тревогу. Значит, Икар не был в курсе, что Брут наплел изгоям. Вообще никто в Полисе не в курсе, что Брут тут делает, и это все очень подозрительно. Брут преследует какие-то свои цели, и, с одной стороны, Бродяге должно быть спокойнее, что браслетника не подослал Правитель, а с другой стороны… Пахнет пиздежом. Интересно, о чем они разговаривают. Икар, наверное, зовет его вернуться обратно. Ну и пусть проваливает, псина. Бродяга чувствует иррациональную злость на обоих и больно впивается в ладонь ногтями, чтобы успокоиться. Икар портит его жизнь, Икар забрал у него Музу и сейчас заберет Брута, который — Бродяге не хотелось это признавать — очень помог улучшить жизнь в лагере даже за такой короткий срок. Да, Брут просто оказался очень полезен, и Бродяга не хочет терять рабочие руки, вот и все. Брут, конечно же, уйдет с Икаром. И кого Бродяга тогда будет ненавидеть? Кто его будет бесить одним своим видом? С кем они будут спорить? Дом опять станет пустым, Бродяга опять останется один, он так не хочет быть один… Что-то похожее на ревность разливается по венам и топит разум в кислоте. Бродяге хочется завыть волком, но вместо этого он начинает нервно наматывать круги вокруг костра. Если Брут не вернется до того момента, как догорит последний уголек, значит, оба ушли. Браслетников нет долго. Полено тлеет, угасая, и Бродяга встает с мрачной решимостью. Его опять все бросили, а Брут, мудак, даже не попрощался. Ну и пожалуйста. Дома горит свет, и Бродяга удивленно тормозит. Браслетник забыл выключить свет перед уходом? Никогда такого не было. А может, Брут не ушел? Что-то робкое вспыхивает в груди, но Бродяга не разрешает себе надеяться впустую. Никто никогда не выбирает его. С чего бы Бруту оставаться там, где его ненавидят и ежедневно об этом напоминают? На негнущихся ногах Бродяга подходит к крыльцу и открывает дверь. Незапертую. За столом, как всегда, с невозмутимым видом сидит браслетник. Бродяга принимает максимально равнодушное выражение лица: — А, ты уже тут. Че, не звал тебя твой дружок в родную конуру? Ты где-то в Полисе накосячил, и не можешь вернуться? — Звал, — абсолютно безэмоционально отвечает Брут. Бродяга чувствует, как что-то фантомное трещит под ребрами. Маска пофигизма, кажется, тоже трещит. — Но я отказался, — звучит так же спокойно. Треск прекращается. — Ну и зря, — презрительно фыркает Бродяга. У него с плеч падает не камень, а бетонная плита. В присутствии Бродяги Брут пытается работать с видом, как будто ничего не произошло, но, как только за изгоем закрывается дверь в комнату, он выдыхает и обхватывает голову руками. Брут опять чувствует, что у него съезжает только что начавшая вставать на место крыша. Он честно рассказал Икару все, что успел обдумать. Признался, что пытается самостоятельно контролировать эмоции, и у него даже получается. Что хочет разобраться, как справляются с эмоциями изгои, что пытается отследить тянущуюся от взрывов на Окраины ниточку. Икар слушал его, не перебивая, но Брут периодически ловил в чужих (раньше — родных) глазах отражение своего сумасшествия. Видеть непонимающий взгляд было больно. Икар звал его обратно, грустно рассматривая внешний вид Брута. Брут не отрицал, что выглядит так себе: в непонятной одежде, похудевший, с протезом, побитым жизнью и погодными условиями. Брут рассказал другу все, в чем разобрался и понял. Но что на самом деле иррационально держало его на Окраинах, он понять не мог. Мог только предполагать. Так что в чем-то он Икару наврал — сказал, что не может прекратить эксперимент, что нашел улики и не может все бросить в самый ответственный момент. От тревожных расспросов Икара, не держат ли его тут насильно, Брут только отмахнулся. Насильно его не держат, Брут влип в это абсолютно добровольно, опять влип в человека, которому на него плевать. Но он самостоятельный мальчик, он справится.