***
Брут стукается головой о скошенный потолок и осматривается. Свет попадает только из маленького окошка, через которое Брут и влез, рискуя свалиться со стремянки, но встроенное ночное зрение разгоняет полумрак. На чердаке пахнет пылью и сухой травой, по углам висят клоки паутины. Чердак совсем маленький и завален барахлом до отказа. Бродяга, кажется, годами здесь не убирался, а просто продолжал закидывать сюда все, что мозолило глаза в доме. Тащил то, что находил во время патрулей, что плохо лежало и могло потенциально пригодиться. В самом деле, вдруг что, а у него нет куска антенны. Или огородного пугала. Или железной канистры. Боковое зрение выцепляет что-то до боли знакомое, и Брут замирает. Очень хочется, чтобы ему показалось. В пыльной тишине он слышит, как громко стучит у него сердце. Он медленно поворачивается в сторону чего-то блестящего. В ящике, полунакрытые драным брезентом, лежат крылья. Без единой эмоции Брут берет их в руки. Это не серийная модель, не те, которые выпускались в массовое производство — они немного больше. Брут пытается их запустить — крылья нервно мигают и произносят голосом Икара: — Сегодня мы долетим до звезд! Снять блокировку: да, нет? — Нет, — Брут хрипит и сам пугается своего голоса. Икар, кажется, подарил какие-то крылья Музе. Их дальнейшая судьба, кажется, неизвестна. Как по щелчку у Брута в голове запускается бешеный поток мыслей. Вероятность того, что крылья просто тут хранятся: 10%. Вероятность того, что Бродяга одолжил крылья у Музы: 10%. Вероятность того, что Бродяга крылья украл: 80%. Время между двумя взрывами: 40 минут. После разбора завалов они с Икаром попытались воссоздать взрывные устройства — по их расчетам, они сработали сразу, таймер был секунд на 30, не больше. Брут еще удивлялся, что, когда он пришел к генератору, с кем-то они разминулись буквально на десяток секунд. Пешком невозможно так быстро оказаться вне зоны поражения. На крыльях — возможно. Время, необходимое для того, чтобы попасть из одного генератора в другой: 45 минут. 30, если бегом. Человек с бомбой бежать не станет. Лететь — вполне. Грузоподъемность крыльев: 100 килограмм. Вес Бродяги — Брут прикидывает — не больше 60. Вес Бродяги с двумя подрывными устройствами — все еще не больше 100. Даже если Бродяга сам не умеет делать взрывчатку, он точно знает, где достать ее. У него самый высокий уровень агрессии среди изгоев. Бродяга ненавидит Полис всей душой и ни перед чем не остановится. Вероятность того, что подрыв генераторов устроил Бродяга: 99%. Брут чувствует себя так, как будто его предали — хотя у него нет никаких прав на это чувство. Бродяге всегда было плевать на жизни других. Сколько волка ни корми — все равно в лес смотрит. Не может быть между ними перемирия. Бродяга — враг, чужой, угроза. Всегда был им и останется. Из-за него могли пострадать люди, но, к счастью, пострадал только Брут. Уши как будто набиты ватой, а перед глазами мутная пелена. Хочется избить то ли стену, то ли чью-то рожу. Получается, их покой — иллюзия, а мир между ними — порох? И сейчас в руках у Брута оказалась спичка?***
— Зачем ты взорвал купол?! Бродяга поднимает на него удивленный взгляд, который по щелчку меняется на привычно-злобный: — А какого хрена ты шаришься там где тебя не просят?! Так и знал, что ты шпионишь за мной! Псом был, псом и остался! Бруту срывает предохранители. Он дергает изгоя за воротник, со всей дури толкает и прижимает к стене. У Бродяги во взгляде ни капли страха, только мрачное торжество. Брут повторяет вопрос, сжимая протез у него на плече: — Зачем. Ты. Это. Сделал. — Затем, что вы не люди, — Бродяга хохочет, как будто вообще не чувствуя боли. — Вы никто, в вас же ничего настоящего нет! Кто вы без своих браслетов? У вас же сразу крышняк начинает течь, думаешь, я не вижу?! — Я без браслета. И я живой. И я все чувствую, — рычит на него Брут. Как же хочется этому психу врезать от души, стереть с лица нахальное выражение, этот звериный оскал… — Да что ты, блять, говоришь?! Ты и без браслета ведешь себя как послушный пес — ни одной живой эмоции, ни-че-го в тебе нет, ты помешан на контроле!!! — Бродяга брызжет ядом и попадает прямо в точку. — Давай, пошли нахуй свой хваленый самоконтроль, вмажь мне, я заслужил! Дай уже волю своей злости! Вы просто идиоты, если считаете, что от нее можно избавиться браслетами — она копится, она никуда не девается, а вы просто трусы!!! — изгой яростно сверкает глазами и подставляет горло. Брут неосознанно тянется рукой и смыкает на шее пальцы, но сжать не успевает. Его как будто ледяной водой окатывает. Надо вернуть себе контроль. Нельзя стать похожим на изгоев. Он способен сдерживать агрессию. Брут выдыхает сквозь зубы и отпускает волчонка. Бродяга презрительно кривится. — Ты осознаешь, что ты натворил? Из-за того, что ты сделал, могли пострадать люди. Я был в генераторе в момент взрыва. Я пролежал под завалами несколько часов и мне пришлось менять руку на протез. У меня сильно пострадал глаз, и вместо него теперь имплант, — Брут говорит очень тихо и четко. Он не обвиняет Бродягу в своих бедах, злость вспыхнула и сгорела. — Если цена свободы — человеческая жизнь или здоровье, то никому в Полисе твоя свобода не нужна. Дай людям жить так, как они привыкли. Любые перемены должны происходить постепенно. Зачем прививать людям свободу насильно? Брут чувствует, что Бродяге нечего ответить. Самое ужасное, что Брут теперь сам ничего не чувствует, как будто на руке оказался фантомный браслет. — А ты шпионил на Окраинах! И ничего, не жмут тебе моральные устои? Так что мы квиты, браслетник, — Бродяга цедит сквозь зубы и скрещивает руки на груди. Похоже, совесть у него отсутствует как факт. Брут устал, Брут просто не понимает, что ему дальше делать. Брут просто хочет в Полис. Ему хочется Бродяге еще очень много высказать, но вместо этого Брут просто выходит из дома, хлопнув дверью.***
Брут упустил момент, когда он начал ходить кругами. Он вышел из лагеря на автомате и повернул, как ему показалось, в сторону Полиса. А в итоге оказался в лесу. Он замедляет шаг и выдыхает. Первый шок прошел, и Брут снова может рассуждать хладнокровно. Он так часто думал о том, чтобы все это дело просто замять — и как только открылась правда, он Бродягу чуть не угрохал? Молодец, достойный гражданин Полиса, ничего не скажешь. Еще чуть-чуть, и собственный эксперимент по контролю эмоций он бы провалил. Бродяга, конечно, мудак — ну так и Брут не лучше, получается. Сначала втерся в доверие, а потом чуть не придушил. Бродяга должен ответить по закону — а законы в Полисе очень суровы. Бруту иррационально не хочется сдавать его Правителю. Теракт — не тот случай, когда можно сказать «ошибся, с кем не бывает», но Бруту не хочется стать предателем. Он идет, не замечая дороги, и отрывается от мрачных мыслей только когда выходит к заброшенному ангару. Та самая военная база, про которую иногда говорили изгои. Стоит ли туда лезть? Брут задумывается. Определенно нет. Пойдет ли он туда? Определенно. Даже если военная база заброшена, на ней могут храниться боеприпасы — та же взрывчатка. У Брута доверие к изгоям пропало абсолютно, поэтому лучше проверить, насколько они представляют угрозу. Лучше знать, что они планируют — такой же ночной подрыв или открытое нападение. Вблизи ангар оказывается еще больше, но время его не пощадило. Ржавую крышу можно увидеть, только запрокинув голову. Брут без особых усилий открывает скрипучие ворота и проходит внутрь. В ангаре темно, и Брут снова подрубает ночное зрение. Он две секунды ждет, пока имплант подстроится под освещение — и присвистывает. Бесконечные ряды ящиков и контейнеров выглядят не слишком дружелюбно. Он ступает как можно тише, но шаги все равно разносятся эхом по базе. Просто огромное помещение, которое использовалось как склад, но ему ужасно некомфортно тут находиться. Как будто за ним кто-то следит. Брут давит в себе позорное желание оборачиваться через каждый шаг и доходит до противоположной стены, ища хоть что-то, куда можно заглянуть. Маркировка «взрывоопасно» не располагает к тому, чтобы вскрывать ящики силой. Брут подходит к ближайшему контейнеру и пытается его открыть. Он тянет, но крышка поддается внезапно легко. От неожиданности Брут чуть не падает и роняет стоящую рядом конструкцию из небольших ящиков. Несколько таких же башенок падают одна за одной, как домино. — Вот черт, — Брут за секунду срывается с места, и одновременно с этим что-то с грохотом разлетается на части. Когда Брута впечатывает в стену взрывной волной, в голове успевает мелькнуть только одна мысль: «Сука, опять».***
Бродяга наматывает бесконечные круги вокруг лагеря. Чертов браслетник с его чертовым Полисом. Бродяга честно пытался понять его, понять, как можно жить, блокируя эмоции — и у него не получилось. Какой смысл жизни, если ты ничего не чувствуешь? Ни злости, ни грусти, ни… любви? В Полисе люди живут на всем готовом, у них общество потребления — Бродяга хочет показать им, что может быть по-другому, что смысл существования не в новых гаджетах и престиже. Бродяга за свою жизнь борется, выгрызая у мира каждый день — а Полис только расширяется, оттесняя их еще дальше, туда, где заканчивается плодородная земля и равнины. И Брут еще удивляется, почему Бродяга их ненавидит? Почему Брут даже попытаться понять его не может? Бродяга сквозь вату в ушах от злости не сразу слышит, как его окликают, но все-таки останавливается. Его догоняет один из волков и опирается руками о колени, пытаясь отдышаться. — Я думал, что сдохну, пока буду бегать за тобой по кругу, — Ахилл хрипит и хватается за сердце. — Ты что-то хотел? — язвительно интересуется Бродяга, даже не пытаясь фильтровать тон. — Да, — Ахилл еще раз хрипло выдыхает, — Над военной базой дым. Как увидел, сразу прибежал. И кажется, твой браслетник недавно шел в ту сторону. Мне проверить или..? Бродяга срывается с места за секунду, но все равно успевает огрызнуться: «Это не мой браслетник».***
До военной базы Бродяга добирается позорно быстро — слишком быстро для того, чтобы сказать «это не мой браслетник, мне на него похуй». Врать сам себе он просто обожает, сколько можно уже. А если Брут это все спланировал? Решил отомстить? Бродяга обязан его найти и обезвредить, вот и все. Открывшийся перед его глазами масштаб бедствия все вопросы отодвигает на второй план. Над ангаром клубится черный дым, а внутри, кажется, что-то горит или уже догорает; Бродяга молится богам, в которых не верит, чтобы ничего больше не рвануло. Остается только найти Брута. Брут находится сам — и Бродяга облегченно выдыхает. Браслетник сидит, прислонившись к стене, но, заметив Бродягу, резко встает и пошатывается. Хватается за ворота и медленно идет по направлению к Бродяге. Бродяга уже открывает рот, чтобы обматерить этого шпиона хуева, но только клацает зубами. Бродяга чувствует, как будто повеяло холодком по затылку — что-то не так. Кажется, у Брута кровь. Браслетник делает несколько шагов и падает лицом в траву, как подкошенный. Сука, хоть бы не сдох. Бродяга в один прыжок оказывается рядом с ним, трясущимися руками переворачивает его на спину и оценивает степень ущерба. Он, конечно, не врач, но других вариантов нет. Ноги чувствует и может идти, значит, позвоночник цел. Возможно внутреннее кровотечение — Бродяга опять молится, чтобы обошлось без него. Возможно сотрясение мозга — если бы этому придурку было, что сотрясать. Лицо Брута залито кровью — на щеке глубокий порез и, кажется, разбит нос. Открытых переломов не наблюдается, но на плече прожгло ткань и вздуваются волдыри. — Что, пришел посмотреть, как я откинусь? — Брут хрипит и пытается сам встать. Бродяга закидывает его руку себе на плечо и помогает подняться. — Да, знаешь, все жду не дождусь. Ты и раньше не особо симпатичным был, а сейчас вообще пиздец. Идти можешь? Или прям здесь подыхать собрался? Брут неуверенно переставляет ноги, и Бродяга сильнее обхватывает его за талию. — Могу, я в порядке, — кивает Брут и отключается. — Да блять! — Бродяга ловит сползающее на землю тело и пытается разобраться, как идти с таким грузом, — Дыши, нахуй, слышишь? Чтоб тебя веслом переебало!!! Чтоб я еще раз с браслетником связался! Надо было тебя в первую же встречу нахуй слать! Ебал я тебя и это все!!! — Бродяга высказывает все, что накопилось за месяц, но упрямо продолжает идти, уводя их от треклятого ангара. Путь по лесу кажется бесконечным. Иногда Брут приходит в себя, перебирает ногами, но только больше мешает, чем помогает, и Бродяга от души его материт. Бродяга не знает, как они добираются до дома. Под конец он очень хотел тащить Брута по земле за ногу. Бродяга доволакивает его до матраса, сгребает в кучу у стены все подушки и одеяла и полуукладывает-полуусаживает Брута, облокотив на них. Притаскивает из угла комнаты низенькую табуреточку, сигает в угол за аптечкой, хватает все, что может пригодиться, и вываливает на табурет. Брут на его действия никак не реагирует и явно чувствует себя не как в лучшие времена своей жизни — Бродяга вытирает, как может, кровь с абсолютно белого лица, а лоб, до которого он случайно дотрагивается, нездорово горячий. Тут нужно что-то делать. Бродяга вспоминает, что в кладовке была банка спирта. Влить спирт в себя или в Брута? Пожалуй, и то, и то. Брут проваливается в темноту, но это не та темнота, что дает облегчение и покой. Эта темнота тягучая, липкая, удушающая, хранящая в себе воспоминания, некогда загнанные на границы сознания, но теперь, в минуты слабости, выползающие оттуда черными щупальцами и норовящие утащить за собой на темное дно. Они пробираются в мозг, отравляя и путая, подменяя собой реальность. Брут снова, как в первый раз, видит ослепляющую вспышку и ощущает упругий толчок взрывной волны. В ушах звенит, по лицу течет что-то теплое. Тело не слушается, со всех сторон сдавливает твердое, неподъемное. Не дает пошевелиться, мешает дышать. В груди зарождается страх, разрастается, заполняет собой каждую клеточку тела. Сознание волнами захлестывают чувства одиночества, беспомощности и ужаса, вытесняя все остальные ощущения и мысли, поглощая без остатка… Когда Бродяга возвращается со спиртом, он видит, что подушки сбиты, табуретка опрокинута, а Брут беспокойно мечется по импровизированной кровати. Он все еще без сознания, хотя сомкнутые веки нервно подрагивают. Брут явно бредит, дергаясь и бормоча что-то непонятное. Бродяга понимает, что пытаться накладывать швы или обрабатывать ожоги, пока Брут в таком состоянии, бесполезно, и надо сначала попробовать его успокоить. Но основные известные Бродяге способы успокоения — с помощью кулаков и оплеух — тут явно не помогут, Брут и так уже на всю голову отбитый. Во всех смыслах. Единственным человеком, которого Бродяге доводилось успокаивать без применения грубой силы, была Муза. Да и то это было давно, еще в детстве. Бродяга, не стесняясь в выражениях, описывает ситуацию в целом и всех ее участников в частности. Бродяга снова проклинает ту ночь, когда встретил браслетника, и то утро, когда отвел его к Барду, а не послал нахуй обратно в Полис. Бродяга опускается на колени и аккуратно, но крепко обнимает Брута, прижимая к себе и не давая двигаться. В таком положении он чувствует, как быстро стучит чужое сердце. Впрочем, его собственное сердце хуярит не сильно медленнее, рискуя проломить ребра. Бродяге хочется не сдерживаться и позволить подступающей панике захватить его. Хочется спрятаться куда-нибудь, и чтоб все само собой как-нибудь решилось. Но такой роскоши Бродяга себе позволить не может. Если кто-то может сейчас что-то сделать, то только он, больше некому, поэтому он должен собраться. Он делает глубокий вдох: — Брут, ты меня слышишь?.. Я не знаю, что там тебе кажется, явно не что-то приятное, но это неправда. Сейчас ты в безопасности, слышишь? Брут в его руках дышит рвано, неровно и его все еще трясет, но уже меньше. Бродяга начинает медленно с ним раскачиваться. — Это я, Бродяга, я тут, с тобой. Перестань, блять, дергаться, пожалуйста, и я тебе помогу. Брут? Бродяга не уверен, что Брут его слышит. Бродяга вообще не уверен, что он сможет Бруту помочь. Но он все равно продолжает негромко говорить успокаивающие слова, и через некоторое время Брут перестает метаться и замирает. Бродяга чувствует, как выравнивается его дыхание и расслабляются напряженные плечи. Тогда он аккуратно отпускает Брута, снова устраивает его на подушках и ставит на место табурет. Водружает на табурет аптечку, которую Брут скинул, и берет оттуда ватку и нитки. — Блять, как же ты меня заебал, ты бы знал… — Бродяга нервно выдыхает. О том, как зашивать раны, Бродяга имеет представление весьма смутное. Себе он ничего никогда не зашивал, плюнул и пошел. Подорожник приложил, в крайнем случае. Но ему совсем не нравится глубокий порез у Брута на щеке, который не перестает кровоточить. — Блять, — еще раз выдыхает Бродяга и нагревает над зажигалкой иглу. Потом протирает ваткой со спиртом. Потом еще раз нагревает, для верности. Протирает спиртом кожу вокруг раны. Руки трясутся просто пиздец как, но он это игнорирует. Пока Брут сидит спокойно, надо быстро все сделать. Бродяга втыкает иглу и делает первый стежок. Еще один. И еще один. Всем собой он сосредотачивается на маленькой иголке, соединяющей кожу. Брут сдавленно хрипит и пытается дернуться, но Бродяга шикает на него, и тот замирает, неосознанно глядя куда-то в пустоту. С горем пополам рану Бродяга все-таки зашивает. Без слез, конечно, не взглянешь, но лучше, чем ничего. Если Брут выживет, он не простит ему этот уродский шрам на щеке. Ну ничего, в Полисе шлифанут. Так, теперь ожоги. Огонь прожег куртку, ткань прилипла к коже и отдирать ее никак нельзя. Блять, вот кто просил Брута туда лезть вообще, почему рядом с ним всегда все взрывается? Бродяга вылавливает из аптечки баллончик заживляющего спрея и ножницы. В холодной воде смачивает марлю и накладывает повязку, чтобы охладить рану. «Чтоб ты сдох, браслетник чертов, одни проблемы от тебя». Зеленый взгляд мутнеет, дыхание становится частым и поверхностным. Брут даже не дергается, когда Бродяга отдирает влажную ткань. Брут закрывает глаза. Бродягу опять перехлестывает паникой. Ему на секунду становится страшно, что Брут умрет. Что он оставит его одного. Бродяга судорожно нащупывает пульс — совсем слабый. — Только попробуй сдохнуть, я не хочу, чтобы ты умирал. Брут открывает глаза и криво улыбается, смотрит абсолютно осознанно. Он беззвучно говорит что-то, и Бродяга читает по губам. — Не дождешься. Брут кашляет и сплевывает кровь. Бродяга от всей души надеется, что это просто кровь из разбитого носа попала в рот. — Дыши, и имей в виду, искусственное дыхание я делать не умею. Могу только засосать. Тебе это надо? Ослабевшей рукой Брут тыкает в него фак. Значит, жить будет. Бродяга сосредоточенно сопит, срезает ткань с ожога, чтобы не травмировать еще больше. Встряхивает баллончик и очень аккуратно распыляет на обожженную кожу прохладную белую пену, но Брут все равно сдавленно воет. — Тише-тише, я знаю, что это больно. Потерпи, хорошо? — Бродяга не замечает, как начинает с ним разговаривать. Бормочет что-то, а Брут затихает, прислушиваясь. Бродяга неосознанно берет его за правую руку и дергается, обжигаясь. Бродяга в душе не ебет, как работают такие технологии, но, похоже, протез перегрелся и не дает организму охладиться. Брут как-то рассказывал, все очень связано и вживлено. Лоб браслетника нездорово горячий, бледность пропала, и теперь щеки пылают, как в лихорадке. — Брут? — Бродяга негромко зовет его. Брут пытается сфокусировать взгляд на нем, но получается откровенно хреново. — Протез перегрелся, что с ним делать? Из-за него у тебя не спадает температура. — Просто… выруби его. На сгибе кнопка, — Брут хрипит, пытается другой рукой дотянуться до протеза, но морщится от боли и сдается. — Сиди, я сам, — Бродяга нащупывает кнопку и отключает протез. Он гаснет и медленно остывает. Брут сразу как будто перестает хмуриться и выглядеть настолько страдальчески. Для верности Бродяга кладет на лоб смоченную в воде тряпку. — Я не врач, но я сделал все, что смог. Остается только ждать. Пожалуйста, живи. Бродяга его держит. Буквально держит за руку все время, пока Брут мечется между сознанием и забытьем. Боится отойти от него на секунду, отпаивает водой, меняет повязки на ожоге, укутывает во все имеющиеся в доме пледы и не перестает разговаривать. Спустя несколько часов запас ругательств иссякает даже у него, поэтому Бродяга просто говорит, что запрещает ему подыхать. Брут реагирует слабой улыбкой и хриплым смехом, больше похожим на кашель. Под утро ему становится лучше. Брут наконец-то глубоко и спокойно засыпает, без кошмаров и озноба. Бродяга спать отказывается — вдруг станет хуже. Рассматривает красивое лицо, чтобы не вырубиться. Даже с синяками под глазами, засохшей кровью, ссадинами и косым швом Брут похож на статую. Бродяга считает количество вдохов в минуту и внутренне умирает каждый раз, когда Брут сбивается. Вот теперь уже совсем глупо отрицать очевидное. Бродяга дурак, но не глупый. Можно ли назвать любовью страх, что человек умрет? Сколько бы Бродяга ни твердил, что он его ненавидит, сейчас он верным псом караулит у его постели, проверяя температуру каждые пять минут и боясь лишний раз моргнуть. Наверное, все-таки он его не ненавидит? Или ненавидит, но не его, а Полис в нем. Бродяга тяжело вздыхает и давит зевок. Он обязательно подумает об этом, когда этот придурок придет в себя. Бродяга вспоминает, как побежал его спасать, даже не успев подумать, от чего спасать. Как замерло у него сердце, когда Брут упал. Брут ощущался в его жизни парадоксально правильно, и Бродяга не мог перестать на это беситься. Но и не признать не мог. Как будто только с Брутом он стал целым. Как потерянная и найденная в самом неожиданном месте шестеренка, без которой не может работать огромный механизм… Бродяга просыпается через несколько часов — он как сидел, так и вырубился, сполз во сне на матрас. Голова Брута лежит у него на плече. Сам Брут ровно дышит и крепко держит его пальцы в своей ладони. Напряжение и стресс отпускают, как пружина, и Бродяга тихо, чтобы не разбудить, ревет от облегчения.