Безумие по-узбекски

      — Билят, падает! Насяльника! Ловите его, ловите!       Так всё и случилось.       Приехав в Краснодар на заработки, Исламбек понял: он не поет. Не то, чтобы он отродясь имел моду размышлять о вечном, но местные женщины оказались ужасно насмешливыми и своенравными, южная жара приветливо встречала только туристов с гражданством, а камни… Камни обрушились на Исламбека вместо писателского вдохновения всей своей бетонной русской мощью. Отлёживаясь на больничном — жаль, что эти дни гастарбайтерам оплачивали не слишком охотно — он решил: не быть ему и писател.       Но писателы, как повелось, люди умные. А писателницы ещё и красивые.       Исламбеку уже не уловить момента, когда он познакомился с ними. Поведясь на мрачную красоту, он пришёл к ним таким — побитым, наивным и ни слова не понимающим по-русски. Постучался в закрытое общество, откуда никто и никогда не возвращался целым. Так они сказали. И сдержали своё слово, приняв его к себе. Ненадолго.       Исламбек пробыл с ними всего сутки.       Это был тёмный подпольный бар. Абсент — что за слово такое? он вкусного ничего не пил — разорванные картины, кожаные диваны, узкие окна под потолком… И он. Исламбек до сих пор не знает, кем было то существо.       Оно всегда появлялось из ниоткуда.       Сначала был звук заводящегося мотора. Писателницы улыбались и в предвкушении потирали ладони, глядя в свои листы. Они знали — когда он явится вновь, им даруется вдохновение. Он признавал только писателниц. Когда мотор утихал, на весь бар звучал гул. Как завороженные, писателницы принимались шуршать бумагой. Текст рождался из-под их красывых рук, и Исламбек смотрел, смотрел до тех пор, пока не начинал чувствовать позади себя странный, почти приторный запах варенья…       — Здес всем девушки? — спрашивал он, думая, что видит перед собой одну из основательниц общества.       — Да, — отвечала ему лысая женщина, пряма улыбку в бокале.       Но это была неправда.       Исламбек понимал немногое. Наверное, вообще ничего не понимал.       Вот только то, что возникало перед ним никак не могло быть девушкой. Низкое, толстое существо, из спины которого торчал пропеллер. Оно умело летать. Но лучше всего у него получалось преследовать Исламбека, называя себя длинным, нескладным именем:       — Карлсон! Карлсон! — кричал он и смеялся, гоняя Исламбека по бару.       В тот вечер всё изменилось.       Писателницы перестали быть теми, кем казались на первый взгляд. Их слова — Исламбек, конечно, добрую половину от незнания пропускал — становились всё обиднее и обиднее. Они пинали его, как футбольные мячи, которые он так любил. Стены бара вбирали оскорбления. Эхом звучал звонкий женский смех, мерещащийся змеиным шипением. И снова, снова, снова — он. Протяжный гул, свист пропеллера, вжиканье мотора.       — Все вы лжецы, — сказал он тогда. И сбежал.       «Сколько бы ты не скрывался, на какую стройку бы ты не уходил — мы найдём тебя, Исламбек. Ты будешь видеть нас во снах. Наши голоса будут звучать в твоих стихах — бюльбюль. Твои фантазии будут раскрыты. Тебе… Не уйти, писател»       Исламбек резко подскочил на кровати.       Пот градом покатился по его загорелому лицу.       — Сон… — прошептал он и успокоил себя: — споконна ноч.       Вокруг тишина. Только краснодарские тараканы шуршали где-то под кроватью…       — В чём сила брат? — резко раздалось у него над ухом.       Исламбек подпрыгнул, сбрасывая с себя одеяло. Перед глазами пронеслась жирная чёрная тень. Жужжащая, как огромная муха. Но это не муха.       Нет-нет-нет…       Нужно бежать!       — В правде? В ажуманиях?! — продолжало кричать чудовище.       — Я незнаю! — завопил Исламбек, теряя на бегу шлёпки.       Холод лестничной клетки ударил в лицо. Путаясь в ногах, Исламбек резко перепрыгнул ступени и выбежал на первый этаж. Крик застрял в горле. Тяжелое дыхание, будто сердце, ухнуло где-то в груди, так и не став словом. От страха позабыв все русские слова, Исламбек заверещал что-то на родном узбекском, но чудовище, крутанувшись в воздухе, остановилось перед ним и, пристально уставившись, проговорило:       — В пирогах! У тебя есть пироги?       — Нет… — пропищал Исламбек. — Только манти…       — А ты писател?!       — Нет! Я не писател! — задыхаясь от ужаса, взвизгнул Исламбек.       — Так а чего ты забыл в нашем обществе? — раздалось из-за спины.       — Я всё понел! Я не буду!       Исламбек снова побежал, минуя ряд призывно открытых подъездов. Ноги почти не слушались. Раскалённая дорога обжигала босые ступни. Они приближались. Они все гнались за ним. И красивые писателницы, и чудовище с пропеллером, и что-то ещё, что-то, чего Исламбек не знал вообще.       — Молодой человек! Постойте! — приятный мужской голос зазвучал совсем рядом, поравнявшись с Исламбеком. — А вы знаете, как называется эта ситуация?       — Полный бюльбюль! — выпалил Исламбек, не сбавляя темпа. Духа не хватило даже головы повернуть — не то, что остановиться. Но краем глаза он с трудом уловил в темноте перекошенное лицо мужчины в толстых очках. Смотрел незнакомец в разные стороны. Одним глазом на Исламбека, другим в бытие и ничто.       — Нет! — мужчина, обогнав Исламбека, вынудил его остановиться. — Это называется заброшенность. С каким замыслом вы оказались в этой ситуации? Кто вас забросил в эти края? Может ли вас кто-то вызволить отсюда?..       …«миграционная служба?».       —…В этом мире вы совершенно одиноки. Бога нет. Ваше существование здесь — случайность, а всё вокруг — ничто.       — Я мусулман… — одними губами пролепетал Исламбек.       — А я — Жан Поль Сартр! Вы знаете, что только что создали наглядный пример экзистенциализма?       — Я не писател! — снова прокричал Исламбек, жмурясь и выставляя перед собой руки. Он уже ничего не слышал. Ничего, кроме звука пропеллера высоко в небе.       Гулкая тишина подворотни оставила Исламбека одного. Не было никого. Ни писателниц, ни загадочного мужчины, ни летающего жирдяя. Наедине с собой — почти голым и не обутым — Исламбек медленно осел на землю и схватился за больную голову.       Он сходил с ума.       Всё из-за них. Исламбек знал, что ему не стоило приходить в общество. Знал, что нельзя было тревожить его покой. Знал, что когда они показывали алтарь со светловолосым мужчиной, стоило отвернуться. Знал — но вот он здесь. Проснувшийся посреди ночи, забредший на соседнюю улицу, одинокий и запуганный не писател. Поет, который увидел то, чего не должен был видеть. За всё и всегда наступает наказание. Справедливое или нет, оно вновь начинает дышать позади. Синие волосы, точно крылья хищного ворона, мелькают в воздухе. И вкрадчивый шёпот — тот, который не оставлял Исламбека даже в кошмарах — накрывает изнурённое тело с головой:       — А теперь… Отнимай из тысячи семь.