Безумие по-узбекски

      Атака. Неотвратимая. Затягивает внутрь действа и настигает своим хаосом. Медленно, с давлением тянувшимся на самом деле лишь секунды. Вихрь сменялся напряженный ожиданием. Гулкий шелест со всех сторон. Глюки визуальные. Глюки—пиксельные. И ведь вчерашний работник так и не починил телевизор. Малыш глядел в глубь трясущейся картинки — марш, за ним выброс ракет, толпа и звор металла. Он хотел закрыть глаза.       — Не отвлекайся. Куда нос воротишь?       Без этого гнусавого хеликоптера не проходил ни один вечер. Толстая мягкая ляжка между детских ног стабильно, без изменений. Малышу становилось скучно, его клонило в сон.       Картинка свернула в сторону и мигнула. На экране плачущая над разбитыми банками женщина. В голову вернулось невыясненное обстоятельство. Домовладелица передала Карлсону недклю назад гигантскую банку, полную зеленой жидкости. Такой же насыщенной, как футболки футболистов, которых с тех пор Маляш больше не наблюдал на экране телевизора. Щелк.       —Хватит.       Нет картинки. Схлопнулась. Изжила себя.       —А при мне не было слов в кино.       И Карлсон взмыл под самый потолок. Три метра растянулись на долю секунды.       — Что-то…есть хочется. Бильбрбильбр…       И толстые руки принялись отдирать штукатурку. Резко, жадно и безвкусно.       — Ты что делаешь? — взвизгнул мальчик.       Но жирные ручонки уже скрылись в проеме потолка, после них потрепанные синие штаны. Гул поднялся такой же, как при просмотре фильма. Журчало железо, билось стекло, дрожали окна. Из дыры сыпалась пыль прямо в глаза Малышу. Дверь в комнату скрипнула, довершаю симфонию. Вскрик—и в комнату ввалилось бездыханное тело домоуправительницы.       — Черт ее побери! — донеслось с небес и в комнату высыпался Карлсон, отчаянно обволакивающий своим телом громоздкую банку.       Малыш все еще отчаянно тер глаза, в них лезло закатное солнце, а Фрекен Бок медленно делала первый осознанный вдох. Банка же уже крутилась в адском танце между жирных пальцев.       Зеленый цвет потускнел, и различить нельзя было ничего.       — Постой! Семь дней прошло? — это домоуправительница, прочистив горло, созвала все свои силы.       — Да не мешайте! Прошло! Прошло, наконец-то.       — Настоялся значит…       И банка треснула. Звук приглушенный, еле уловимый, был удушен очередным всплеском грохота — комната начала поворачиваться. Ровно девяносто градусов—отметил Малыш.       —Крути ее! Давай! Да что же это будет-то! Дай мне!       — Нет, он мой!       Малыш, ничего не осознающий погружался во зелень непроглядой тайны. Теперь не только содержимое, но и нос Карлсона, и сам он, и уши домоуправительницы стали зелеными, а по стенам поползли лианы.       «Задушат ведь…»       Еще треск. Второй поворот.       Вверх тормашками сиделось вполне удобно. Земля вырвалась из потолка, посыпалась из окна. И может посыпалась бы из ушей, из глаз, из носа Малыша, если бы не очередной всплеск голосов:       — Тяни! Нельзя так крошить!       — Я пытаюсь! Она не открывается!       И Карлсон не удержал банку. Весь вес потянул было его за собой, но мотор, точно магнитом, притянуло обратно к полу.       Осколки разлетелись и налипли на стенки. Медленно, отлепляясь, они потянулись вверх. То есть к полу, где троица медленно вглядывалась в их траекторию.       Извалянное в земле, стекло двигалось прямо на них. Медленно, с давлением тянувшимся на самом деле лишь секунды.       Малыш краем глаза заметил как содержимое банки медленно распрлзалось, впитывало землю и скукоживалось. Оно выплескивало зеленую жижу с невероятным напором и раскручивалось.       — стоп.       Почудилось? Нет, это не сверху. То есть снизу. Карлсон пусть и раскрыл рот, но не издал ни вопля, ни тем более, слова.Кто то другой диктовал атмосферу.       — вас вернут хочеш?       Малыш глянул вниз — блеклое зеленоватое лицо с тугим взглядом вопросительно воззрилось на троицу.       — Настоялся всё-таки! —радостный вскрип разрезал воздух.       — А ты можешь?       — Мож, скольк нада?       —Девяносто! Нет, стопятьсят. — Моторчик не мог определиться.       —Карлсон, так никто не го…       —Добро? Добро спрашиваю??! — вопил Карлсон смотря скорее на осколки, чем на развинтившееся на потолке существо.       — Добро. — протянуло нечто снизу и комната сжалась.       Ничего. Ничего не осталось для Малыша в эту секунду. Больше ни для размышлений, ни для вопросов не было места. В буквальном смысле. Трактовки не требовалось. Острая боль пронзила голову и прошла насквозь.       Не плачь не плачь!       Не боль то была. Крик. Заглушивший на момент всякую физическую чертовщину.       Закрой глаза. Не смотри.       На что?       Осколки. Они не сжались так же, как пространство. Они прошли внутрь, пытаясь заполнить оставшееся место в легких. В глазах. В жировых отложениях. Прошли между камнями в почках.       Слепились щеки, треснули зубы где-то в далеке. И всё вокруг стало таким мокрым.       — Я чут чут попутал.       И тела точно жевачка растянулись вместе со стенами. Вниз, вверх. Куда? Малыш не знал, но тело неумолимо тянулось. Желчь уже начала высыхать, облепила стены. Вязкая жижа— смесь крови, зелени, , тканей, желчи и…воды!       Вспышка.       — Это лож. Честн.       Банка в руках у Фрекен бок. Все хорошо. Полные вены, стянувшаясь назад такнь. Малыш ощупал себя—всё на месте.       — А ты это, вместо Кокорина что ли? —пробормотал Малыш тыча пальцем в узбека, выросшего перед ним.       Зеленая футбольная форма—вот то, что так занимало глаза, когда банка была еще целой.       — Я писател.       — Врешь! — прошелестел Карлсол над ухом домоуправительницы.       — Большой лож!       — Докажи. — Фрекен Бок старалась отмахнуться от шепота Карлсона но не мигала.       — В моей страна нельзя. Ето как секс. Я чут чут знаю. Плох. Очен плох. Я узбек! У нас плохо такое говорит.       — С каких пор?       — Боль люди.       — Чего?       — Боль. Скажи мне знаеш, не?       — Я не понимаю.       — Поймеш!       Грубые штыки на подршве футбольных кроссрвок надавили на мяч.       Глухой удар.       Как ощущения?