…Сумасшествие легче перенести, чем такую действительность…
***
«Вижу — не вижу», — играет тонкое изогнутое лезвие. Ходит туда-сюда с тихими щелчками, то прячась в рукояти, то выныривая наружу. — Ты не мог бы прекратить? — интересуется Дариус и брезгливо морщится. — И вообще убери. Ещё ноги б на стол положил. Мой нож в глазах Дариуса выглядит не лучше полуразложившегося трупа. Я еле успеваю притянуть к себе руки, как передо мной падает пузатое блюдце, опасно крутится на ободке донышка, но тут же, сердито звякнув, его припечатывает чашка с горячей коричневой бурдой, которую здесь называют молочным чаем. В «Утке» народ собирается неприхотливый. Им лишь бы в тарелке волос поменьше, да пускали, если выпивка с собой, — вот и всё, что нужно. Дариус усаживается напротив, подперев кулаком щёку. — Хорошо выглядишь, — вздыхает он. Невинная, ничего не значащая фраза, которую большинство людей бросают от случая к случаю, если больше нечего сказать. И только мы двое знаем, что это не комплимент, а обвинение. Щёлк-щёлк. Прыгает лезвие. Вижу — не вижу — вижу — не вижу. Но это — только игра. На самом деле, оно видело всё. — Попросил же прекратить, — повышает голос хозяин «Утки». — Голова из-за тебя разболелась, убил бы. Мы оба понимаем: головная боль Дариуса с такой же вероятностью, если не с большей, могла начаться от хриплых надрывных стонов старого автомата с пластинками, затаившегося в углу, или от гогота компании каких-то грязных ублюдков за соседним столом. Но почему-то я охотно верю, что именно во мне Дариус видит причину всех своих несчастий. И про «убить» — он вовсе не в переносном смысле. — Ну так давай. Чего ждешь? Я бросаю нож на стол. Дариус накрывает его ладонью. Иррациональное чувство потери вспыхивает в душе, будто мне отрубили руку. Пальцы вымазаны кислым кровяным металлическим запахом. Он въелся в кожу, и сколько бы я не старался, у меня не получается ни смыть его, ни привыкнуть к нему настолько, чтобы перестать замечать. Поэтому я завёл привычку носить перчатки. — Ты уходил последний раз с Филлом. Где он? Бессмысленный вопрос. Весь город сегодня судачит о трупах у Храма. — Тебе стоило убить меня тогда, — невпопад замечаю я. — Отвратительный из тебя вышел хранитель. За мутными стеклами погода портится окончательно, дождь усиливается. Если с утра капало еле-еле, то к вечеру поливает изрядно. Мелкий холодный дождь и ветер. Они идеально подходят этому городу. Невесомая соломинка, упавшая на спину изнемогающего верблюда. Сколько их — тех, кого мучила тоска, снедало отчаянье, порождённые безликими серыми трущобами, грязными тупиками, заваленными мусором? Сколько душ томилось и мучилось, пока этот дождь не обрушился сверху воплощением безысходности, толкнув на последний шаг — с края прямиком в пропасть? Будут ли они висеть в петле, когда их найдут, или лежать на полу посреди россыпи таблеток? В верхней, старой части города, опутанной тенью дубов, по весне окутанной ароматом цветущих лип, обитатели аккуратных каменных белых домов любили коротать дождливые дни семьями в уютных гостиных у растопленного камина. В нижних, Новых районах, на которые светлые давным-давно махнули рукой, позволяя отбросам вариться в котле грязи и мерзости, как им вздумается, пропойцы и нищие, забившись по углам пропахшего помоями муравейника трущоб, грелись теплом своих душ, подчас выскребая со дна всё без остатка, сжигая дотла. И все равно не дотягивая до светлых дней, не доживая до счастливого конца. — Отвратительный день, — вздыхает Дариус. — Выпить хочешь? Входная дверь «Утки» хлопает, впуская сырой холодный воздух с улицы, а заодно и несколько верзил зверского вида. Какое-то время они осматриваются, стоя в проходе, а потом один из них натыкается взглядом на меня и, хмыкнув, пихает стоящего рядом товарища локтем в бок. — Если убивать раздумал, нож отдай, — говорю я Дариусу, и тот молча бросает мне складное лезвие обратно. Четвёрка громил идет между столами, как стая акул между рифами, рассредоточившись, окружают добычу, чтобы не дать ей уйти. — Гайтреши, — задумчиво тянет Дариус. — По твою душу. Наверняка за Филла мстить пришли. Напоминаю, драки я не потерплю. Мне напоминать не надо. «Утка» — «зелёная зона», где кровопролитие и выяснение отношений под запретом. Дариус в свое время беспокоился, что поддержание этого правила для него будет непосильной задачей, но оно, на удивление, прижилось практически сразу. Уже после, поразмыслив, я пришел к выводу, что удивляться особо нечему: война войной, а жрать всем хочется. И когда заходишь в кабак, то мечтаешь получить свой шмат мяса, зажаренного на углях, а не влезать в драку или спешно ретироваться, если за соседним столом окажется клановый враг или заклятый кредитор. Поэтому правило, позволяющее спокойно поесть без того, чтобы прослыть отступником или трусом, если не набил морду всем, кто косо посмотрел, сразу многим пришлось по душе. — Даже псины мстят за своих, не то что ты. Дариус мрачнеет: — Вали, давай, Сетх. Не искушай судьбу. Их, вон, и так четверо. Хочешь, чтоб ещё я им помог? Четвёрка подходит почти вплотную, когда я резко поднимаюсь с места им навстречу. Гайтреши моментально кучкуются и выжидающе замирают. — Обсудим все вопросы снаружи, — предлагаю я громилам, дружески хлопнув ближайшего по плечу, — не будем мешать публике. Прежде чем хоть одна из псин успевает сориентироваться, проскальзываю между ними и устремляюсь к выходу. Моим преследователям не остается ничего, кроме как броситься вдогонку. Последнее, что я вижу перед тем, как толкнуть дверь и выскочить на улицу — лицо Дариуса, озарённое потаённой надеждой больше никогда не увидеть меня живым. Бежать бесполезно. Гайтреши — лучшие следопыты. Даже скройся я от них сейчас — потом из-под земли достанут. А устроить драку — окончательно рассориться со всей стаей. И не то чтобы я этого боялся, но зачем лишние проблемы, если можно обойтись без них? — А ну стой, падла! Выскочившая четвёрка явно не ожидала, что я буду покладисто дожидаться их у входа. Наверняка думали, сейчас увидят улепётывающую спину. Вот и гаркнули так, чтоб долетело, успей я отбежать шагов на сто, аж в ушах зазвенело. Хотели грозно, а получилось глупо — никто, вроде, никуда не торопится, а они глотку просто так дерут. Недоумение на рожах сменяется злостью. — Ну здравствуй, Сетх, — шипит предводитель четвёрки. — Разговор к тебе есть. Его дружки обступают меня со всех сторон. — О чём? Занятно, сколько дурацких ситуаций в моей жизни начинались именно с этой фразы. — Ты убил нашего брата. После вашей охоты его нашли мёртвым. — Чего я-то сразу? Там ещё и светлый был. Разве вы не изгнали своего брата из стаи, не окрестили слабаком и не бросили подыхать? Иначе, думаю, он не приполз бы ко мне на брюхе, умоляя о помощи. Неоновые вывески притонов ниже по улице загораются одна за одной, нехотя потрескивая. Тусклый свет выхватывает из стелющегося полумрака сумерек окна, забранные решётками, кое-где забитые крест на крест досками, разрисованные стены, мусор, сваленный кучами. Рядом с одной из таких куч копошатся грязные оборванные фигуры, почти сливающиеся лохмотьями с горой помоев. Беспричинные злость и ненависть охватывают меня. Брезгливое отвращение к этому месту, сброду, который уже и людьми-то не назовешь. К этим шавкам. Они провоняли падалью изнутри, а я всего лишь делаю их такими же снаружи. Это даже честно. Я торчу здесь из-за них, из-за таких, как они. Не я убил того жреца, Филла и остальных, а они. Я ни в чём не виноват — они виноваты. Те, которые тоже считали, что можно только брать и требовать ещё, а потом выкинуть тебя подыхать, когда взять уже будет нечего. Это всего лишь расплата. Это — приговор, это — казнь… Вступи, тьма спрячет любые шрамы. Впусти, тьма спрячется в любом сердце. Разве они, ждущие жертв, заслужили хоть одну? Разве им полыхать огнем? Они не заплачут, когда тебя не станет. Они ждут твоей смерти. Они жаждут жить… Воздух вокруг меня начинает вибрировать. Гайтреши в испуге отшатываются, и я чувствую, как нечто темное, обычно скрывающееся где-то глубоко-глубоко в душе, поднимается на поверхность, разливается в сердце, затапливая его яростью. — Выпусти, — шепчет тонкий голосок в моей голове, — оно уничтожит их, сотрет в порошок. Они не посмеют насмехаться над нами. Это правда — тьма примет любого и никогда не посмотрит осуждающе свысока. Это легко — признать, что ты слаб и устал, отпустить свою волю, поддаться искушению сбежать от боли и страха в бездну, где лишь звёзды и сны. Я ненавижу слабость. — Прочь! Знай свое место, тварь! Не время, не место, не повод проиграть так убого… — Сетх? — голос доносится словно издалека. — Что с тобой? Хоть плачь, хоть смейся. Они же вроде как убивать меня пришли, а теперь беспокоятся. Или не убивать? Я стою в центре широкого круга просевшей мостовой. Злополучная четвёрка успела отскочить и теперь издали смотрит на меня со страхом. Дождь, стекающий по волосам и лицам, придает адским псам воистину жалкий вид. Мне становится почти стыдно: выйти из себя, прийти в бешенство и потерять контроль — и все из-за какой-то низкоуровневой швали — прямо у них на глазах. Не позволяй себе упасть так низко, Сетх. Я медленно выдыхаю, окончательно успокаиваясь, и расправляю плечи. — Иди сюда, — почти ласково подзываю старшего из четвёрки, для верности поманив пальцем. — Не бойся, не трону. Зачем вы пришли? Мстить? Хотите убить меня? Судя по выражению на морде здоровяка, единственное, чего он хочет — убраться поскорее. — Джахи сказал передать, что раз ты нашего убил, значит, должен. И завтра он будет ждать тебя в логове. Сказал, что там у вас с Филлом произошло, его не интересует. У тебя долг перед стаей. Значит, плати. — Хорошо, — покладисто соглашаюсь я. — Приду, потолкую с вашим вожаком. Это все? — Гайтреш кивает. — Тогда проваливайте. О большем четвёрка и не мечтает. Я закрываю глаза и считаю до десяти. А когда открываю — их уже и след простыл. Ветер задувает за воротник холодные капли, заставляя ежиться и поднимать плечи. Надо бы устроиться где-нибудь на ночлег. Самое разумное — вернуться в «Утку». Дариус, конечно, расстроится, но кого это волнует? Вместо этого я неожиданно для себя самого натягиваю на голову капюшон, застёгиваю куртку под горло и сворачиваю в черную дыру проулка, углубляясь в лабиринт узких кривых улиц. Пару раз перелезаю через заборы в конце тупиков, срезаю угол через накуренный притон, выскальзываю через чёрный ход и оказываюсь на пустынной улице, освещённой редкими фонарями. Ветер поддевает ржавые железные листы на окнах, прибитые вместо ставень. И в унисон самым сильным порывам слышен тихий металлический лязг. Три года прошло. Даже больше. И всё это опустошение и непроглядная грязь давно стали привычными. Странно, что я так разозлился. Не из-за этих же четырёх ничтожеств? Они не смогли бы вывести меня из равновесия так легко. Просто… Череда неудачных дней. И проклятый дождь… И Дариус, оставшийся, вроде бы, единственным другом, но при каждой встрече печально вздыхающий, что я ещё жив. И тот жрец… Еще совсем мальчишка… Сколько ему было — пятнадцать? Шестнадцать? А ведь не успеет закончиться триада Дождей, как болезнь вернется, раздирая легкие, мучая приступами кровавого кашля. Вот и выходит: его жизнь в пересчете на мою — дней сорок от силы. И белая фигура на ступенях Храма… — Светлый лорд Хэй, — тихо говорю сам себе, просто чтобы услышать, как это звучит и, кажется, даже неплохо. Интересно, убей я самого Светлого Лорда — на сколько бы мне хватило жизненной силы?.. На улице ни души. Где-то во дворах неподалеку лает собака. Залог выживания — иметь нору на такие дни, как сегодняшний. Первые этажи домов в основном — лавки, где можно сторговать необходимое. В них залезть — сразу повесить патруль себе на хвост. Верхние этажи — жилые, для хозяев. Дверь и окна тут, как и везде, закрыты на ночь железными листами, чтобы грабители не пробрались, но внутрь мне и не надо. По оборванной бельевой веревке я взбираюсь на второй этаж одного из домов, оттуда аккуратно перелезаю на соседнюю терассу. Крытый навес тянется вдоль всей фронтальной части дома, сама терасса наполовину завалена хламом, но если отойти ближе к стене, то ветер и дождь меня не достанут. А в углу пылится старый матрас с выступающими пружинами, рядом табуретка, а на ней — аккуратно сложенное линялое одеяло. Именно оно привлекло меня в первый раз. Денег тогда не было, идти некуда. Наверх я залез, спасаясь от мокрого снега, а найдя одеяло, завернулся в него с головой, как в кокон, и заснул прямо на полу. С тех пор это место превратилось в своеобразное прибежище на крайний случай. Но мои ночёвки не остались незамеченными, и однажды я наткнулся на тюфяк, видимо, вытащенный сюда специально для меня. Я посчитал это неким благословением со стороны хозяев и остался. Одеяло с балкона тоже не убирали, хотя стирали регулярно. Сегодня далеко не крайний случай. Можно было бы запросто снять койку в любом притоне или борделе, но почему-то именно здесь мне спокойнее всего. Вытянувшись на матрасе, я смотрю, как дождь чертит в воздухе прямые линии. Да, со мной всё в порядке. Просто несколько неудачных дней… — Магистр Хиггин, личный помощник Светлого Лорда Хэя, — говорю я себе под нос, уже почти провалившись в сон. И понимаю, что звучит это отвратительно.