Часть 1
19 августа 2023 г. в 12:45
Юра всегда думал: «Нет, это точно не про меня; это про дебилов, которых видно в детской группе не учили падать; это про банкетных идиотов, которые потом за руль лезут». А оказалось, что ой как про него. Четвертные, которые он откатывал днями и ночами, часы и дни, которые он проводил на катке, внезапно подвели. Сколько Яков ругался, бранясь на «горячего идиота, который, кроме катка, в жизни вообще ничего не замечает». Даже он сам теперь думал, что, может, ослеп на пару минут, потому что иначе не заметить порвавшийся шнурок на коньке было просто нельзя.
Ладно, если б ослеп. Но уж не почувствовать было сложно, а вообще-то даже стыдно для большого спорта. И сейчас, лёжа на больничной койке, лишённый возможности даже встать, он мог только проматывать ту несчастную пару минут в своей голове раз за разом. Слёзы, конечно, уже не текли — он выплакал все, что мог, в первые несколько ночей после того, как врач сообщил, что рекомендует отказаться от фигурного катания.
И Яков, и Лилия были с ним и тоже запротестовали — знали, что он безо льда загнётся, зачахнет, ведь дороже выступлений у него нет ровным счётом ничего. Звучно послав невзрачного врача под сорокет куда подальше, у него хватило сил только на то, чтоб высказать требование Якову — ни в коем случае не отказываться от него, как от ученика. Тогда тренер посмотрел на него так пронзительно, с такой невыразимой скорбью, словно он, вполне себе живой Юрка, уже собирался в гроб ложиться. И от этого стало так паршиво, что он только спрятал лицо под тяжелым и отвратительно пахнущим больницей одеялом. Там, вне его кокона, звучали какое-то время и тихие разговоры Лилии с Яковым, и пара фраз, определённо адресованных ему, и вклинившийся тонкий голосок медсестры.
Вытерпеть всё это — уже было выше его сил, как тогда казалось. Хотелось орать, пинаться, громить, рыдать и лезть на стену. Но сейчас он даже встать мог с трудом. Как только все начали собираться уходить из палаты, у Юры уже начинало мерзко свербеть в носу, а глаза наполнялись невыносимым песком, предвещая вылить целый океан, только бы боль ушла. Он терпел, он же не мелкота какая-то, чтоб сопли распускать. Он справится. Он всегда справлялся. Но Яков, этот чёртов дед, одним своим взглядом он всегда вскрывал все язвы на душе у Юрки.
— Юрка, все починим, — Яков стоял уже в проёме двери и говорил так, чтоб только Плисецкий его и слышал, — и тебя починим.
Звук тихо закрывшейся двери был хуже спускового курка: он открыл все краны эмоций и слёз, разрушил хрупкую стеклянную стенку, которую Плисецкий наскоро соорудил, чтоб отгородиться от мира. И треснула она, точно первый лёд на лужах с утра, с характерным звуком. Словно это он сам разлетелся в мелкую крошку под ботинком этой ебучей жизни.
Все эти прошедшие несколько дней были абсолютно одинаковы: днём приходили все, кто может. Барановская с Фельцманом, Мила, Гриша и даже эта змеюка подколодная — Никифоров. Да ещё и стоял такой хмурый, непохожий на себя. Настолько, что Юра ёжился от его взгляда и храбрился, как мог. Чтоб подколоть и съязвить, как обычно. Со всеми он старался как обычно. Как обычно, конечно, не было, потому что они все тут как над трупом склонились.
Стоило посетителям уйти, Плисецкий продолжал лежать и пялить в потолок, дожидаясь дедушку. Вот кому он был хоть немножко рад сейчас.
С самого начала занятий с Яковым, Юра просил: «Если чё случится, ты к дедушке сразу не беги — разбери сначала что к чему. Как мне лучше станет, тогда уж говори». Тренер отнёсся с пониманием и согласился, конечно, лишь мысленно, вслух пожурив «мелкого беса» за то, что он уже и про травму думает, даже большой спорт не понюхав.
Оказалось, не зря было — Яков оттянул новости для дедушки до того момента, как Юре не сделали операцию и он не очнулся. Николай приехал тут же, весь нервный и с красным носом. От его куртки пахло привычно — холодом и отголосками одеколона «Шипр». «По-домашнему», — Юре сразу же представилась дедушкина квартира на окраине, их кухня, где его всегда угощали пирожками и сладостями с чаем. Дедуля держал его руку и говорил о том, как его любит, как гордится, говорил, что смотрел все трансляции. Говорил о том, как рад. Что он, Юрка, в порядке.
Тогда и в единственный раз в этой злосчастной больнице он уснул спокойно — дедушка был рядом, держал его руку, рассказывал о том, что нашёл какой-то новый рецепт пирожков. Да и операция, прошедшая совсем недавно, давала о себе знать — в сон клонило сильно. Тогда он не знал о том, что теперь ему придется начинать всё заново.
Теперь он ждал Николая, потому что он один не смотрел на него, как на мёртвого. Потому что он один с ним говорил о фигурном катании, а не опускал глаза и мялся, как Мила или Витя с Гришей.
А ещё, когда приходил дедушка, в голову не лезли липкие мысли о собственной глупости, он мог хоть ненадолго вылезти из кошмара, который, как заевшая плёнка, из раза в раз повторял события после награждения во всех подробностях и с комментариями: «как сильно ты облажался, позорник».
Сегодня 18 декабря 2016 года.
Так говорил мерзотно-яркий календарь на стене у постели. Полчетвертого — сообщали больничные часы на тумбе. Юра старался больше следить за временем, за каждой минутой, ведь закрыв глаза, он тут же оказывался в вонючем болоте говна из собственных мыслей, которые липкой субстанцией покрывали весь его мозг. И вот так, сам в себе, он мог провести хоть весь день. Потому сейчас старался держать свет в палате всегда включённым и чаще обращать внимание на время. А всё остальное тоже старался игнорировать: цветы на тумбе от Милы, спортивная кофта из Сочи, оставленная на спинке стула Виктором, шары в углу палаты от «ангелов Юры».
Дедушка обычно приходил около пяти, отдельно ото всех, так что времени был целый вагон. И как тяжело было не думать, что раньше он столько никогда не лежал и не прохлаждался. А больница была хорошая и кормили добротно — мысли о набранных килограммах тоже съедали мозг. Плисецкий старался наслаждаться мягкой постелью, навороченной кроватью с миллионом кнопок, просторной комнатой в вариациях серых и белых цветов, видом на заснеженный лес из окна, хорошей ванной, в которую он всё равно пока не мог сходить нормально.
Но всё это отмечалось как данность или просто сухой факт, будто он вёл какую-то опись.
Сейчас предстояло придумать, как вытащить себя из лап мыслей. Для этого он себе под корочку мозга записал два варианта — смотреть фигурное по телеку и скроллить фан-сайт Юри Кацуки.
Четырёхкратный чемпион из Японии, Бог и Иисус мужского фигурного катания, получивший своё первое золото в 19. Выгрызавший только золото все четыре года подряд. И год назад его сбил какой-то идиот, оборвав карьеру в самом её разгаре, не дав ни малейшего шанса для развития. Насколько Юра мог судить, японец совсем недавно начал более менее выходить на публику — и то, только с тростью, прихрамывая.
Но на фан-сайте он зависал не только после собственного происшествия. Юри был живой, к огромному счастью, легендой и ещё с 12 лет прописался на стенах комнаты Плисецкого в виде плакатов, не уступая места даже разным картинкам с леопардами и тиграми. Все записи его выступлений Юрой были пересмотрены с десятки тысяч раз, все хореографии были тщательно скопированы на закрытых катках. А уж олимпиаду в Сочи он запомнил на всю жизнь — Кацуки там откатал на ожидаемое золото. И один Господь Бог знает, как же Плисецкому хотелось собственными руками удушить идиота, лишившего фигурное катание такого гения.
В его случае, конечно, злиться стоило только на себя, от того и было так дурно.
Отгоняя вновь настигнувшие мысли, Юра резко мотнул головой, растрёпывая и без того косматые волосы, снова прилипая к экрану телефона. Последней записью на сайте висело интервью главному спортивному каналу Японии.
Не раздумывая и даже не утруждаясь поиском наушников, парень незамедлительно кликнул на воспроизведение видео с русскими субтитрами.
С экрана на него смотрел японец с непривычно спадающей челкой и в очках. Совсем не тот Юри, которым его привыкли видеть на льду и спортивных интервью. Домашний, в свитере и обычных джинсах — совсем не такой элегантный и вылизанный стиль и уж точно не спортивно округлившиеся щёки. А о травме напоминала трость, на которую он переносил вес с правой ноги. Всё это с первых секунд заставило Юру нахмуриться и прищурить ядовито-зелёные глаза.
— Мистер Кацуки, добрый день! Ни для кого не секрет, через что вы прошли за этот год, — голос журналиста очень льстиво перелился от энергичной до досадливой интонации, что было понятно даже без знания языка. Журналюги Юре никогда не нравились — больно уж любят под кожу залезть. — Скажите, как ваше здоровье теперь?
— Добрый день. Спасибо за беспокойство, я в порядке, — японец ответил предельно вежливо, мягко улыбнувшись.
— Мы рады это слышать! Фанаты не могут смириться с вашим трагичным уходом, я тоже один из них! Так что мы все хотим услышать ответ — увидимся ли мы с вами хоть где-то снова?
— Спасибо, мне лестно, что вы так терпеливо ждали моего возвращения. — Юри улыбнулся чуть шире, неловко поклонившись в камеру. Было заметно, как много усилий он вложил, чтобы научиться жить с тростью. — Однако моя травма закрыла мне путь на лёд. Когда я узнал, что не смогу вернуться как спортсмен, то сразу решил стать тренером. Лёд — моё призвание, поэтому я не хочу покидать его, даже если буду смотреть со стороны.
— Мы очень рады это слышать! Вы уже выбрали ученика или планируете открыть свою школу? Уверен, у такого мастера своего дела будет много желающих перенять опыт.
— Пока я только закончил своё обучение как тренер. Вы все знаете, что я из Хасецу. Там есть замечательный каток, пока что я помогал там всем желающим. Однако в моих планах начать вести индивидуальное тренерство.
— Ого, какие счастливчики эти ребята в Хасецу! Что ж, значит сейчас все фигуристы Японии будут бороться за ваше внимание. Пожелаем им удачи!
Видео завершилось после ещё нескольких пустых слов благодарности и прощаний. Юра не слушал — смотрел сквозь экран, сжимая несчастный телефон до белых костяшек. Злые слёзы застилали глаза. «А я-то сучьим делом подумал, что хуже не станет».
— Да катитесь вы все к чёрту, уёбки! — с отчаянным криком телефон был брошен в противоположную стену.
Плисецкий был подавлен ещё больше. До этого он скроллил блог, убеждая себя, что не всё так плохо. «У кого-то и хуже бывает, а ты вообще как сыр в масле», — сказала бы мать. Он в очередной раз проебал свой шанс. «Откатал бы ещё хоть чуть-чуть, ещё один блядский сезон, был бы шанс, лох ты несчастный, а теперь сиди и ной как девка», — злостью жгло горло и щипало нос. Руки сами потянулись к лицу, будто оно горело огнём. Хотелось снять с себя кожу наживую. Вместо этого пальцы только впились в волосы, до боли оттягивая, отрезвляя. Опустились к покрасневшему лицу, будто стремясь снять маску.
В собственной голове было так невыносимо, что казалось, его вот-вот вывернет наизнанку. Юру точно подбросило на кровати, выгнуло в спине, выбивая протяжный скулеж. Так откровенно хуёво ему ещё не было. «Какое же всё это блядство, гори ты ебучим пламенем», — уже не было сил на крики и истерику: изо рта вырывалось только совершенно нечеловеческое и полное боли подвывание. Даже физически всё в нём кипело и ломало, противясь этому невозможному фарсу, происходящему в реальности.
Он устал. Крайне устал. Но надо держаться, не падать. «Двигайся, Плисецкий, двигайтесь, чёртовы ноги — остановишься и уже никогда не допрыгнешь, скорости не хватит». Стремясь выпустить эту кипящую внутри лаву, он залепил себе злобную пощёчину. Упёрто шмыгнул, хмуря брови. «Лучше уж беситься, так хоть есть силы жить и на стену лезть не хочется. Только разъебать её к хуям», — злая поломанная улыбка нестройно вытянулась на лице.
Растерев по щекам всё ещё настырно текущие слёзы, Юра потянулся к бутылке воды, дежурно стоящей на тумбе. Он постарался осушить большую её часть. Организм всегда было просто обмануть — вода помогала ему успокоиться и уняться в ночи, когда слёзы шли до болезненной икоты и опухших глаз.
«Хуй с тобой, Кацуки, будь ты хоть десятикратным чемпионом, я даже с травмой всех твоих бездарных япошек обкатаю, ты у меня посмотришь», — верилось слабо, но надо было как-то убедить себя в том, что нисколечко и не обидно.
Постаравшись переключиться, Плисецкий нащупал пульт от телека и в тупую около часа пялился на ничего не значащую драму. Включать сейчас спортивные каналы сил не было, да и там точно обсасывают по десятому кругу возвращение Кацуки.
— Юрка!
От бессмысленного копеечного сериала его отвлёк родной голос. Дедуля запустил в опостылевшую палату запах снега и зимы. А ещё мандаринов — в руке у него была авоська явно с «гостинцами».
— Дедуль, — Юра уставше, но насколько мог искренне улыбнулся — сейчас дедушка, как никогда, его обрадовал, — ну опять ты накупил столько, зачем?
— Как зачем? Гостинцы тебе, — крепкий старичок повесил куртку на стойку у входа, поворачиваясь к внуку и поднимая сетку повыше, как добычу. — Тут у тебя хоть и шикарная, но больница, домашних пирожков никто не сготовит. Да и мандаринов принёс, скоро ж Новый год, как никак.
— Пирожки? С чем? — Плисецкий даже оживился при этом слове — выпечку он страшно любил с детства, но ел очень редко — спортивная диета обязывала, так что при случае не отказывался. Это всегда напоминало ему о беззаботном детстве и доме. Позволяло побыть ребенком ещё хоть немного, забыть обо всём вокруг.
— С луком и яйцом, как ты любишь. И с ягодами лесными — выменял у соседки, — Николай уже выкладывал еду на тумбу, усевшись на стул рядом с кроватью. — Ты пока рассказывай, внучек, как дела твои, ходишь потихоньку?
— Если ковыляния коровы на льду можно ходьбой назвать, то да, — Юра пытался отшутиться, хоть ему и давалось с явным трудом. Однако дедушка весело и совершенно искренне хохотнул с такого ответа.
— Ну если остришь, значит уже намного лучше. Раньше совсем смурной сидел — слова не вытянешь, — Юра начал разливать вкуснопахнущий травяной чай из дедушкиного термоса по кружкам, которые нарыл в тумбе, свесившись туловищем с кровати. Ноги в гипсе всё ещё ощущались тяжёлым грузом, но хоть остальное тело не подводило.
Когда они приступили к вечернему чаепитию с пирожками и чаем, комната стала хоть сколько-то уютной — помогла атмосфера родной кухни: таёжный чай, пирожки и мандарины, а главное — родной человек рядом.
В одну из пауз между историями дедушки, Юра решил наконец и с ним поделиться. Эту боль внутри он мог разделить только с семьей. Да и Якову не скажешь — обидится ведь, его ж попросили застолбить место ученика для Плисецкого.
— Дедуль, а ты помнишь Кацуки? В том году в аварию попал, — начать было сложно, поэтому пришлось сначала прокашляться, отгоняя страх.
— А как не помнить, ты тогда рвал и метал, на катке чуть ли не спал, — Николай кивнул, отхлёбывая ещё чая. — Да и ты мне с детства про него уши прожжужал, плакаты свои с ним чуть ли с боем у меня выгрызал.
— Он объявил вчера, что будет выбирать ученика.
— Ах, вона оно как… — старичок отставил чашку, прогладив свои усы и смотря куда-то вдаль — всегда так делал, если задумался.
В комнате вновь воцарилась тишина. Плисецкий даже не думал особо, отчего решил это сказать — дед у него был понимающий, но в этой ситуации, впрочем как и сам Юра, сделать ничего не мог. Не хотелось больше выносить это в одиночку, наверное. «Вот ведь, 18 лет отроду, а случись что — бегу дедушку нагружать. Позорище». Он хотел уж было снова отшутиться, сказать чего невпопад, чтобы сменить тему, но не успел.
— Юра, тогда вот тебе совет — выздоравливай, — Большая и шершавая рука легла на опущенную голову, а сам Николай смотрел так по-доброму, так светло и с таким оптимизмом, будто и не сомневаясь, что дай он себе команду «выздороветь» — так и ноги резко заходят как прежде. От этого его оптимизма даже на душе посветлело, будто зажёгся огонёк. — Знаю я, какие у тебя мысли сейчас в голове непутёвой. Но ты это бросай. Вон, япончик и ходит-то теперь с трудом поди, но всё равно катание не бросил. Значит и у тебя получится, если ты так горишь. А возьмёт или не возьмёт кого — неважно, мы им покажем русско-японскую, ты их и с одной рабочей уделаешь, я ж тебя знаю.
Этот свет внутри не просто зажёгся, он загорелся, взрываясь в Юре тысячью таких же огоньков. Он порывисто обнял Николая так сильно, как только мог, стараясь впитать это мгновение в себя, в каждую клеточку кожи. Плисецкий знал — дальше только сложнее, будет тяжело как никогда в катании не было. Поэтому сейчас надо набраться сил. Жить, выздоравливать. А затем вернуться во что бы то ни стало. Утереть нос хоть и не самому Юри, как всегда мечтал, но его ученику, утереть нос засранцу Виктору, этому извращенцу швейцарскому, да всем.
Сегодня 27 марта 2017 года. 6:50 утра.
Юра дежурно отметил дату и время — после больницы это стало частью его ежедневной рутины. Время он проверял постоянно, даже купил ненавистный раньше фитнес-браслет: «Для тупых фитоняшек и гуру по йоге из инсты». Вот уже три с лишком месяца он проходит реабилитацию: ходит на ЛФК и массаж, делает уколы, подключил Лилию к его занятиям. Конечно, до балета ему сейчас было далеко, но «старая ведьма», как про себя он её называл, не давала ему спуску даже с учётом того, что тянулся он сейчас к уровню младшей группы.
Было адски тяжело — особенно как только сняли гипс. Ноги свинцовые, будто и не его вовсе. Первые шаги были такими тяжёлыми и болезненными, что все моральные страдания перекрывались слепящей агонией, с которой он боролся каждый день. «Спасибо, что живой, называется, Юрочка, на курсах для неудачников не учили что ль? Ну вот теперь знаешь, будешь не таким бешенным». Из раза в раз его день был наполнен болью, к которой он постепенно привык. Всё же он что-то делал, а не лежал в той проклятой люксовой палате, как умирающая барышня. А занятия давали мотивацию. Первые дни — просто пережить этот день и не заплакать. Просто встать с постели, просто ходить на бесконечное количество процедур. Теперь давалось легче — Плисецкий и привык, и постепенно пошёл на поправку.
Тарелка после завтрака яичницей с мясом и овощами была оставлена для вечернего Юры, который будет с этим разбираться. Заваривая какой-то дерьмовый кофе из пакетика, дежурно скроллил фан-сайт Кацуки. С момента официального объявления о поиске учеников, фанбаза оживилась: новости постились намного чаще и намного более достоверные, чем в тот злосчастный год. Все гадали, кого выберет Кацуки так, будто это были выборы по меньшей мере президента. Впрочем, если говорить о мире фигурного катания, то, скорее всего, так и было — под руководством бывшего чемпиона даже бестолковый фигурист выбьется хотя бы в тройку лучших. Да и Юре было интересно не столько про счастливчика-ученика, а про самого теперь-уже-тренера.
Столько лет следя в соцсетях за каждым шагом, он никак не мог смириться с тем, что Юри теперь не на льду. Даже не дождался его, Юрия. В собственных мечтах он всегда стоял на первом месте, обгоняя действующего чемпиона, который наконец сместился на второе место. В реальности, даже до травмы, он смог добраться только до четвёртого места. Уступил Виктору, тому извращенцу от Швейцарии и, конечно же, Юри. Это был единственный раз, когда они катались на одном льду. И как же было странно видеть вживую этого монстра. На льду он был именно таким — опасным, быстрым, изящным, невероятно красивым. Юри будто был рождён в коньках — настолько естественным было для него катание.
И теперь Плисецкий просто не мог отлипнуть от кумира — да и как тут отлипнешь от того, чьему портрету вечерами жаловался на строгого тренера, на диету, на боль во всем теле, на проблемы в школе. Даже восхищенное сбивчивое пищание после отличного, по его меркам, проката, не обходило плакаты с Кацуки стороной. Наоборот, каждое из них было обещанием, что его корону обязательно заберут.
Лицо японца стало уже таким привычным, будто он был его давним другом, хотя тут скорее каким-то неземным существом, богом катания, например. «Ну а что, верили же в домовых и леших, почему не может быть и хранителя конька», — усмехнувшись про себя, парень отхлебнул из кружки, не чувствуя вкуса.
На экране телефона мелькал инстаграм Кацуки. Вёл он его скромно — постил редко, истории раньше были только с катка, да с домашней едой. Теперь и того меньше — вот он на каком-то телешоу, вот в кафе, вот его семья, горячие источники. Единственное, что выбилось из последних публикаций — фото с фигуристом из Тайланда, Пхичитом. Он был одногодкой Юрия, вполне сносным фигуристом, занял шестое место. Но для спортсмена из страны, которая фигурным никогда не славилась — результат великолепный.
«Вот ведь проститутка тайландская, в друзья небось набился, а теперь в тренера хочет заарканить», — злобная и ревнивая мысль всё равно не смогла удержаться от того, чтоб пощекотать нервишки. Зелёные глаза недовольно сверкнули. Собираясь уже закрывать социальные сети, он ещё раз дежурно обновил страничку. У аватарки с коричневым пуделем появился кружок, сигнализирующий о новой истории. И правда, выложил пару минут назад. Ничего особенного не было, просто фото Юри с парнишкой из Японии, Минами, в аэропорту. «Вот Пхичит обрадуется, не его куртизанскому заду, видимо, тренироваться с Кацуки. Даже спокойнее стало, хоть своего возьмёт под крыло. Хотя он, конечно, бездарность побольше этого тайца», — от последней мысли не закатить глаза было бы невероятно сложно.
На этом его утренний променад закончился. Допив кофе и набросив сумку на плечо, Юра вышел из своей съемки. Вообще-то съезжать от дедушки не очень хотелось, но так было сподручнее добираться до катка и студии Лилии, в которых он всё равно проводил больше времени, чем дома. Тем более школу он наконец закончил, больше ничего не держало. Думал даже завести кошку, к которым всегда имел слабость, но совесть, звучавшая в голове отчего-то голосом Фельцмана, подробно расписала почему это хуевая идея и какой же Плисецкий разгильдяй безответственный. Мат из уст тренера звучал хоть и смешно, но доводы были приведены вполне весомые.
В остальном, жилище его было не лишено своей романтики: окна выходили во двор-колодец, к которым он уже привык. Было в них что-то такое… Слова для описания не шли, но проходя через арку уже затемно после тренировок, Юра максималистично чувствовал себя чёртовым бандитом из 90-х, о которых вечно рассказывал дедушка. Парадная исписана граффити, а лифт отсутствовал, но, как Плисецкий убеждал сам себя: «лишнее кардио лишним не бывает».
Курение на лестничной площадке всегда для него оставалось чем-то запретным, будто ему снова 15 и он берёт свою первую, ловко выуженную у Николая, сигарету. Особо он не увлекался, всё же здоровье портить не хотелось, но как же было хорошо от самого процесса. Позволял себе только когда дела совсем паршивы — в последний месяц выкурил всю пачку, чего никогда не случалось раньше. Но уж в этом он разрешил себе небольшую слабость — фигурным всё равно не занимаются до того возраста, в котором сталкиваются с последствиями курения.
Автобусы он отказывался признавать — ну ненавидел толкучку и жар, варивший всех пассажиров заживо. Такси заказывать каждый раз — больно ударит по карману, не столь широкому в свете последних событий. А трамваи он очень даже жаловал — это тоже было исключительной его прихотью, они были медленнее автобусов, но имели два перевешивающих всё плюса — ездили на них в основном только пожилые, а следственно не так уж и много людей; а ещё в трамваях всегда было прохладно. Конечно, зимой в них не погреться, но летом и жаркой весной в самый раз.
В этот раз всё, как и обычно — полупустой салон, было даже свободное сиденье, чтоб сумку закинуть рядом, и морозец ранней весны. Полчаса ритмичного покачивания на рельсах и он уже на месте. Дальше его ждал огромный список всего. Он так не очень любил — легче без остановок прокатать четыре часа на льду, чем таскаться и заниматься тысячью муторных дел.
Первой была Лилия, которая как малявку гоняла его по залу, а под конец тянула на шпагат. Это было не просто больно — это было невыносимо. Хоть Барановская и старалась не слишком давить, но сам Плисецкий упорно молчал и не говорил, что болит, закусывая щёку до крови. После травмы он как никогда понимал Отабека, который не славился особенной пластичностью, и страдал в лагере у Якова, смотря с завистью и отчаянием на его идеальные шпагаты во все направления.
После двух часов чистого ада Юра выглядел как чёрт-те что — волосы растрёпанные, сам потный и красный. «Ну, ангелы Юры, радуйтесь моему сногсшибательному виду», — ехидная мысль не могла не порадовать, не мог смириться, что его до сих пор видели как «зелёного наивного юниора, который не может болеть, уставать и срать». Выложив селфи из балетного зала, парень пошёл перехватить салат с курицей в буфете. Ответил по пути на парочку коротких смс-ок от Алтына. Взглянул на время — 10:32. В одиннадцать у него ЛФК. Повезло упросить Лилию заниматься в одном из свободных залов — иначе он бы точно издох, мотаясь от Барановской до больницы и обратно.
Освободился он только ближе к пяти вечера. После ЛФК его ждала Барановская со вторым раундом убийственных тренировок. Потом поехал к Якову на лёд. Вот уж куда он мог добираться хоть по три часа. Не мог прыгать ничего особо сложного, пока только и делал, что вертерлся на льду, да наворачивал круги, отрабатывал дорожки, которые раньше не особо жаловал.
Но как же он любил лёд. И неважно, что именно там делал — он просто фанател от огромного катка, чувства свободы и скольжения теперь неповоротливых ног. Огромное пространство крытого катка было для него как холст. И одновременно как поле. Он был и художником, рисующим невероятные картины собственным телом, и лишь малым гостем в этом бесконечном поле спорта. Искусства. Меньшим фигурное катание у него язык не повернулся бы назвать. На льду, на катке, можно рассказать про боль, про страсть, мечту и счастье. Про жизнь. И это было так свободно, будто за спиной отрастают крылья. Жестокость этого искусства нисколько не отталкивала, всегда только раззадоривая, бросая вызов, мол, а в этот раз сможешь, поднимешься, прыгнешь?
Этот невероятный час на коньках был для него не то что отдушиной, он был всем. Ради этого часа он бы проходил все десять кругов ада. И плевать, сколько их на самом деле, он бы и сто прошёл. И без того терпел целых три с половиной невыносимых месяца, получив «добро» совсем недавно и под строгим наблюдением.
Но всё заканчивалось, к сожалению, и в конце дня его ждал только лечебный массаж. Эту часть дня он тоже любил, но более приземленной мирской любовью — всё же после него он чувствовал себя не сгустком боли, а вполне живым человеком. «Живым, правда как с фронта вернувшимся, не меньше».
Собираясь уже уходить с катка и направляясь в сторону раздевалки, Плисецкий остановился от окрика.
— Юра! Стоять, не закончили, — Яков стоял у бортиков, а рядом с ним была непонятно откуда подоспевшая Барановская. Это сразу насторожило, они не очень любили сталкиваться друг с другом, исключительно ради него ведь говорили и пересекались. Дело серьёзное, раз вместе с ним разбираться будут.
Парень без вопросов подошёл, уже взволнованный тоном тренера и всей обстановкой.
— Че там снова? — Плисецкий не мог скрыть эмоций ни за чем, кроме гнева или недовольства, эта тактика давно у него в ходу. — Если снова дёргаете насчет того, нужно мне оно или нет, то я уже достаточно сказал, не знаю по-каковски вам еще изъясняться — да, я…
— Да помолчи ты, не сказали ещё ничего, чтоб ты щетинился, — Фельцман тут же оборвал, тяжело вздохнув и потерев переносицу. — Ты только горячку не гони, подумай сначала. Тут с тобой переговорить приехали.
— Кто? — Плисецкому крайне не нравилось, когда тренер начинал загадками говорить, недоговаривать. Сразу ничерта не понятно становилось, а нервировало страшно.
— Сходи в кафетерий, ждут тебя там, — Яков хлопнул по плечу, всё ещё хмурый и не очень довольный, взгляд был тяжёлым и смурным. — Ты только потом батьку своего второго не забывай. Лиличку тоже, мы с тобой у неё столько крови попили, что будь здоров.
Барановская, словно в подтверждение, гордо вздернула голову. Смотрела, конечно, как обычно — надменно и свысока, но было и что-то мягкое, обращенное к нему, во всей её позе. Иногда он и такой её видел — чаще в редкие моменты после соревнований. Более всего запомнились её слёзы после того, как Юра откатал на золото в юниорских. Даже грустила и гордилась она свысока, конечно, но такова уж сущность примы.
После этого мужчина махнул ему рукой, мол, «шуруй давай». А Юра всё ещё в крайней степени недоумения, какую бы сам назвал «лёгким ахуем с дедовских сантиментов» пошёл, про себя ругаясь. Внутри что-то переворачивалось от неясного чувства предвкушения. «Может, Отабек приехал? А то чё это ему меня смсками заваливать утром».
Кафетерий заливался закатным весенним солнышком. В нём ровным счётом ничего не поменялось, кроме случайных стульев, которые теперь стояли чёрт-те как. А ещё одна единственная выделяющаяся фигура на фоне детей и некоторых парочек сидела за столиком ближе к огромному панорамному окну.
«Явно не Бека», успело промелькнуть в голове перед тем, как он быстрым шагом направился в сторону столика. И чем ближе он подходил, тем сильнее билось сердце, тем сильнее хотелось сметать столы и стулья, стоящие на пути, в стороны. Он не позволял себе думать с этого момента вообще. Не позволял предполагать, пока не сел за столик и не увидел своими глазами.
Юри Кацуки.
Чёртова легенда. Чёртов кумир. Сидел прямо перед ним, в руках грея стакан с киселем. Улыбался чему-то про себя, тут же вздрогнув, как только стул под Юрой грохнул от той силы, с которой на него шлёпнулись.
— Здравствуй, Юрий, — английский был более чем понятен для Плисецкого и звучал почти без акцента. Но в голове слышался только как злоебучий ангельский хор. «Ну, если ад я уже прошёл, искупил грехи, может и в рай мне дорога открылась».
— Добрый вечер, — вышло не очень вежливо, смято, нервно, он сам сидел на несчастном пластмассовом подобии стула словно каменное изваяние, приклеенное сюда ради шутки.
— Знаю, это всё очень неожиданно, но мне бы хотелось предложить тебе мою кандидатуру в качестве тренера, — сказал уже не так мягко, более уверенно и твёрдо, именно так, как он всегда отвечал на вопросы после соревнований. Без долгих прелюдий и сразу к делу. Именно такой, каким он был на льду. Но наваждение тут же спало, когда он засуетился и добавил более скромно. — Я понимаю, Яков Фельцман очень хорош, но, мне кажется, я смогу помочь тебе с реабилитацией и…
— Я согласен, — Юра не верил. Он не мог поверить даже в то, что сейчас не спит, в то, что это правда. Он бы скорее поверил в то, что объебался наркотой ещё в школе, после выпуска и всё ещё в безумном отрыве. «Даже слезливую историю себе придумал, глубока же русская душа, нигде без страданий не обойдешься».
— А? — Юри хлопнул глазами пару раз, точно как и Юра пять минут назад, пребывая в очень знакомом русскому человеку «лёгком ахуе».
— Я согласен на любых условиях, — для убедительности светлая макушка ещё пару раз то ли нервно, то ли просто с излишним энтузиазмом кивнула. — Контракт заключаем? Вы не против, если Барановская также будет мне помогать?
— Ох, Юрий, я не думал, что вы так быстро согласитесь, — японец скромно поправил очки. «Да ну, чтоб мировая звезда мялась и нервничала от зелёного сопливыша?», — парень обычно не признавался себе, но в данной ситуации всё так и было — он лишь зеленый юнец, залезший совсем недавно в логово тигров. — Конечно, я не против участия других специалистов в вашем обучении, я бы больше сосредоточился на направлении вашей реабилитации, а потом уже на спорте, если вы захотите.
Плисецкий тоже немного растерялся, не зная, что тут ещё добавить. Конечно, его мучил один очевидный вопрос. Задавать его было боязно — а вдруг на попятную пойдет, откажется от слов. Но он же не трус какой-нибудь, так что озвучил волновавшую его тему сразу и без обиняков:
— Кацуки, почему вы выбрали меня? В Японии же точно есть и не травмированные фигуристы, не пришлось бы возиться, — сплоховал. «Вот, блять, начали за здравие, закончили за упокой, сразу себя за грош отдаю», — но перед кумиром всё равно было стыдно, конец фразы потому и прозвучал совсем не так уверенно, как хотелось бы. Будь ему снова 15, он бы точно так не мялся, да и не расстилался так — как обычно б строил крутого борова, будучи котёнком. Жизнь ему отлично показала кто, чего и кому.
— Юрий, я думаю, ты знаешь про мою травму, — японец снова перешёл на более профессиональный тон, он точно ожидал подобный вопрос, может даже к интервью готовился. — Я знаю как трудно отойти от такой зависимости как лёд. Тем более если тебя вот так выкидывает на обочину. Для меня всё точно кончено, но, как сказал твой тренер, у тебя намного более хорошие прогнозы. Да и я сам вижу положительную динамику, судя по тому, что ты уже выходишь на каток.
Мысли о жалости к себе от человека, которым ты восхищаешься, ударили больно. «Даже не на соревнованиях меня заметил, а так, подобрал бомжа с улицы, чтоб пожрать дать», — от этого он с силой ухватился за собственные ненавистные ноги, сжимая ноющие мышцы ногтями так, что точно останутся следы. На мгновение отвернувшись и тряхнув волосами, будто пытается смахнуть мешающие пряди, на деле же скрывая собственную неуверенность и боль за длинной челкой, Юра позволил себе крепко зажмуриться и скорчиться точно его пнули ногой в живот. Тут же выдыхая и расслабляясь, он повернулся к собеседнику.
— Тогда все дела с Фельцманом улажу завтра. Когда мы начнем? — постаравшись сконцентрировать на мысли о том, что его так или иначе будет тренировать и натаскивать не последний человек в большом спорте (чего греха таить — тот, кого парень уважал и почитал больше всех), Юра уже готовился уходить. Порадоваться после этого или поплакать — решит потом, по пути.
— Хорошо, тогда начнем со следующей недели. До встречи, Юрий, — японец приятно улыбнулся, совсем уж не походя на того «монстра на льду», каким был раньше.
Плисецкий кивнул в ответ, подхватывая собственную сумку и тут же направился вон из зала. Его всё ещё ждали на массаже.
3 апреля 2017 года. 00:07.
Сегодня уже ночь понедельника, которого он так ждал. Но не спалось от слова «никак». То ли переволновался, то ли отоспался за один единственный выходной, если его можно так назвать, потому что в привычном расписании отсутствовала только Барановская.
Неделя прошла незаметно — Юра отсчитывал дни. Теперь к привычной мотивации встать и пережить этот день добавилась ещё одна — дождаться понедельника. Всё завертелось с ещё большей скоростью: тренировки с Лилией, ЛФК, каток, массаж, иногда и болючие уколы. Мир вокруг был в такой кутерьме, как будто Плисецкий крутился в бесконечном акселе. Честно говоря, живым он себя ощущал, будто просыпаясь от автоматизма, только как вставал на коньки. Круги нарезались ещё более ожесточенно, пусть он и близок не был к той скорости, которую показывал раньше.
Бумаги они с Яковым уладили, хоть тот и ворчал, моментально возвращая себе все те годы, которые не замечались, когда он был тренером. Выглядел совсем как бухтящий старик. Барановская со скрипом согласилась «делить» Плисецкого с новым тренером, хоть и крайне такого не любила — она же балерина. «Да уж, женщина сложной душевной организации», — без доброго смешка о таком и не подумаешь. В напутствие Фельцман похлопал по плечу, напоминая, что блудный сын может вернуться в любой момент, как только поймет, как много «батька» для него значил. Крепко и по-русски обнял, ладно хоть не всплакнул.
Решив как-то расслабиться хотя бы курением, он вытянулся как только мог, разминая косточки, и пошёл на поиски пачки. «LD» с фиолетовой кнопкой был его фаворитом. Дешёвые и мерзкие на вкус, они отбивали любое желание курить надолго даже после одной сигареты. Смятая и полуоткрытая пачка нашлась в повседневном рюкзаке. Его он не таскал на тренировки, нося только в школу или на тусовки — то есть по случаю его неспортивной жизни. «Ну точно Хана Монтана, от каждой беру или как там», — пачка быстро улетела в карман домашних спортивок.
Звон ключей и лязганье металлической смежной с соседней двери.
По привычке присев на бетонный пол лестничной клетки между этажами, Юра с удовольствием затянулся, поджигая сигарету зажигалкой с котом — подарок от Виктора. Он хоть и был той ещё заразой и королевой драмы, но умел и проявить свою королевскую милость. Они тогда напились, как скотины, на выпускном у Вити. Плисецкий тогда сам 10 закончил. А Никифорову много поводов не надо для праздника и вечеринок — он их любил почти также, как и катание. Там Юра и закурил впервые при нём. Получил порцию пьяненьких нотаций, но быстро забылось.
При случае Никифоров ему и всучил коробочку именную с дорогущей зажигалкой. Улыбка была при этом прегаденькая. Уже потом, когда Юра открыл коробку и прочитал послание-записку с неоднозначным пожеланием «вырасти большим и страшным тигром из котёнка», то поотправлял сопернику кучу голосовых с матом. Но зажигалку не выкинул: «Вещь один хер хорошая, не безделушка. Ну, а коты не виноваты в том, что Витя — козлина последняя».
С дымящейся сигаретой в зубах Плисецкий занимался привычным втупанием в фансайт и соцсети своего теперь уже тренера. Ему, как почётному обладателю неофициальных прозвищ «русской феи», «эльфа» и прочей нечисти, было совершенно непонятно, отчего Кацуки так мало выкладывает своих фото. На катке он был неотразим. Да и вне его, блистал обычно отточенным стилем, исключая фото в желтой прессе, которая щёлкала всех и вся в любых обстоятельствах, не гнущаясь ничем. «Япония не Япония, Россия не Россия, а крысы везде одинаковые», — Юра правда недолюбливал любых журналюг, а уж наглых и с фотоаппаратами — вдвойне.
Он уже давно изучал и лицо, и тело фигуриста под всеми возможными ракурсами, пока копировал его прокаты. Втайне хотелось залезть в голову и прочитать о чём тот думает. «Такие программы ставишь, что душу выворачиваешь похлеще Фельцмана. А у самого голова под десятью замками на железной двери — глядеть разрешено только в эти окошки выступлений да гадать, что ж там творится». Так что ничего необычного он уже не замечал в чужой внешности, тем более того, в чём можно комплексовать. «Закрываешься за своими очками, блять, поди тебя разбери», — глаза Юра всегда считал самой пронзительной частью человека. Если гнилой — сразу заметишь, не зря ж у Никифорова такой паскудный взгляд вечно.
Собственно, в соцсетях да и где-либо ещё пока не было ни одного заявления Кацуки о том, что он официально нашёл ученика. Но в последней публикации — фото из какого-то явно русского недорогого кафе и тарелка борща. Подпись особенно умилила. Среди иероглифов выделялось только два слова на английском: «борщ» и «вкусно». Юрку даже гордость взяла, ну, любил он, когда иностранцы родину хвалили. Аж мёдом на сердце мазало. А на взволнованные комментарии и посты с тем, что, видать, Кацуки Виктора собрался тренировать, он внимания не обращал. Только сейчас дошло, как же он хорошо умазал эту змеюку подколодную. Не к нему ведь приехали, сколько б он не выделывался, а даже так проиграл Плисецкому.
За это время сигарета уже была докурена, а задница значительно промёрзла от сидения на холодном бетоне. К тому же, было довольно грязно и местами заплёвано. Юра был мальчиком порядочным, поэтому на подоконник подъездного окошка тактично поставил импровизированную пепельницу для окурков. Но, судя по всему, только он один ей и пользовался. Это особо и не огорчало: то, что люди долбоёбы в большинстве своём, Юра понял уже давно. Так что выкинул бычок в банку из-под кукурузы, в которой уже скопилось порядком окурков, и зашаркал тапками обратно в квартирку.
Отряхнув спортивки от всего дерьма, на котором успелось посидеть, переоделся в растянутую футболку с каким-то леопардом и лого рок-группы. Осталась ещё с подросткового возраста. На внутренней стороне дверцы шкафа зеркало привычно отражало его самого. За этот месяц он знатно схуднул, хотя и раньше был, как говорят: «кожа да кости». До травмы и больницы между этими двумя тканями проступали мышцы, теперь их было разглядеть ещё труднее — силовыми он не занимался особо, но это компенсировалось огромной нагрузкой на льду. Там хочешь не хочешь, но станешь порельефнее.
Сейчас выступали ключицы, совсем не так изящно, как писали фанатки в блогах, а угловато и болезненно. Руки особо не изменились, разве что тоже потеряли в и без того малом обхвате. Раньше Юра больше всего гордился своими ногами. Они, на радость Барановской, были «от ушей», стройные и сильные. Сейчас же больше походя на две поломанные ветки: все в синяках, плешиво растущими светлыми волосками от бритья перед операцией и зажившими швами. Выделяющиеся колени ломали прямой силуэт, делая фигуру более угловатой, как в подростковости. «Вот ещё прыщи вскочат, буду совсем как в 14, все фанатки точно поразбегутся», — хмыкнул про себя Юра и с разочарованием закрыл шкаф, забрасывая по пути домашние шмотки.
Снимал он двушку, что было, вообще-то, больно роскошно. Друзей звал редко. Да и как друзей — негласно все фигуристы друг другу соперники, а с одноклассниками он никогда особо не общался, так что круг общения ограничивался исключительно теми, кто был в спорте. Так и получалось, что приходил он поспать-поесть, а гостиная стояла, как лишняя комната, которую ещё и убирать приходилось. Функционально укомплектована была скромным икеевским диваном, кофейным столиком, телевизором да приставкой. Кресло осиротело, лишившись своего собрата, который был успешно приволочен в спальню. «Больно тут скучно, может потому и не сижу».
Остальную часть квартиры он правда обжил побольше: на холодильнике в кухне уже расположилась добрая дюжина магнитиков с разъездов, пара фотографий с катков и соревнований; дедушкина скатерть на красивом столе, которую впихнули со словами: «Юрка, квартира-то не твоя, еще попортишь чего, а скатерть — вещь в хозяйстве полезная». Спальня больше всего соответствовала вкусу Плисецкого. Кровать широкая, можно было хоть поперек спать, постельное — исключительно чёрное, другого он не признавал. В тон ему притащенное из гостиной кресло, на котором он любил развалиться в раскоряку и смотреть сериалы или чужие прокаты. Для таких случаев даже накинул красный в клеточку плед, который из кресла никуда больше не кочевал.
Стены привычно украшали плакаты с бывшим чемпионом и участниками разных рок-групп, некоторые даже с автографами. На рабочем столе — яблочный ноутбук и большая подарочная статуэтка со снежным барсом. Юра не очень любил ставить подарки от поклонников в комнату, предпочитая складировать в упаковках под кроватью после тщательного осмотра на случай чего. Но как же эта зверюга была хороша, жалко, если б в коробке пылилась.
Всё в квартире имело свой смысл или воспоминание. Не терпел Плисецкий бессмысленных вещей, захламляющих пространство. Кто-то может сказать, что статуэтки и плакаты тоже можно отнести к «хламу», но для него это другое, «вы не понимаете». «Вещи должны быть или полезные, или приносящие радость, с историей, а лучше и то, и другое», — с этим принципом он и обосновывал своё убежище.
Сон конкретно так не шёл, но завтра должен быть очень насыщенный день. Поэтому Юре не оставалось ровным счетом ничего, кроме как лечь спать, предварительно заводя три будильника, абсолютно не доверяя утреннему Плисецкому.