***
Прошло все ровнехонько так, как было спланировано. Финниган, имея под рукой план дома Малфоев и допуск к отключению защиты жилья любого уровня, пультом управления запускает «улучшенную» игрушку через малые оконца цокольного этажа, где находится кухня. Возгорание начинается через 5,4,3,2,1,0. Хорек должен уже быть там, или оказывается там очень скоро, потому что охранные чары поместья (равно как и их отключение), либо домовик, известили его об угрозе безопасности. А пока Финниган притаился в засаде, выжидая необходимое время. Так как это цоколь, специальное оборудование на нем — очки акромантула — обязательны. Без них он не может наблюдать за происходящим, ведь окуляры «улавливают» силуэты людей и существ на дальнем расстоянии через стены любой толщины. Он ждет один силуэт — противного Хорька. Он ждет пугающей огненной вспышки, что бывает обычно на пятой-восьмой минуте, перед тем как огонь исчезнет. Только тогда он ответит на вызов и войдет в дом. Конечно же, Карта Происшествий проделает в его кармане дыру, а ему попадет от начальства за то, что, будучи рядом (его последний аппарационный след был замечен в Сомерсет, у дома Тонкс), он задержался на время, критическое для того, чтобы слабый огонь превратился в пожарище. Но этого никогда не произойдет: а) пятиминутный огонь слабее и холоднее, его изобрели пятикурсники; б) Симус потушит огонь в любом случае. Если, кончено, будет, что тушить. В этом плане нет особых рисков, и Гарри ни о чем не переживает. Да вот странно. Он ждал звонка от Симуса по камину, как они и договаривались, сразу после «происшествия» на Малфой мэнор, но его не произошло. Пока Гарри был занят мыслями о своем идеальном плане, перечитывал корректировки Гермионы Грейнджер по законам о непреложных обетах и удивлялся, почему вино не пьется, в смысле действительно, вообще не выливается ни в одну из кружек, чашек, фужеров и стаканов, на часах стало 14:00. Ни звонка, ни искры патронуса. Уже напряженно, перестав, наконец, проводить эксперименты с емкостями и алкоголем, Гарри вглядывался в угли, как вдруг… Вспыхнуло пламя, задвижка открылась сама собой, и колокольчик на створке капители зазвонил. В зеленом зареве он увидел… Не Симуса. Джин. Что ж, по ее тону очень скоро стало ясно, что разговор затянется. Джинни Уизли звонила сообщить, что его премия «отца года» уже в пути, а также лично «поблагодарить» будущего бывшего мужа за то, что он положил Джеймсу в рюкзак свою мантию-невидимку, из-за чего они с Флер, а потом и Билл вместе с ними, искали сорванца по всему Теннеси. Весь вчерашний день она убивалась в попытках дозвониться ему и сказать, что их сын нашелся на вокзале при аэропорте. «И знаешь, вообще-то, Гарри, ты молодец, что не ответил. Не знаю, способна бы я была на хоть сколько-нибудь мирную беседу с тобой». Каминное пламя блекнет по сравнению с ее разъяренным взглядом. Страшно представить, если это их мирная беседа, как далеко они оба смогли бы зайти вчера. В этой новой ссоре он узнал, что, если ему нечего оставить детям на память, так пусть уж это будет тарелка из дома Дурслей, ведь все, что окружает Гарри — сплошь и рядом опасно, и зря он думает, что его детей заинтересуют те же «геройские штучки», что и его в мальчишеские годы. Она узнала, что Гарри, вообще-то, есть что оставить детям на память, и дом в Годриковой Впадине теперь в их собственности. Она сказала гневное «отлично», потому что личная недвижимость будет кстати для того, чтобы иметь долгосрочный порт-ключ за границей. Тогда Гарри спросил, зачем ей долгосрочный порт-ключ, и она ответила: — Я собираюсь попробовать себя в Звездно-полосатых фениксах. Завтра у меня первая тренировка, а на следующей неделе по мне примут решение. Дальше Гарри уже не слушал. Он ждал, пока она закончит, потому что боль в его груди затмевала любой шум, даже бешенного движения его крови, и еще потому, что если он скажет действительно то, что ему хочется, это не приведет ни к чему хорошему. В конце концов, она говорит: — Ну, пока, Гарри. Я рада, что теперь ты знаешь. Мы по-прежнему друзья. Мы всегда ими были, - ее голос по-прежнему тверд. Гарри считает: раз, два, три. Это все нереально. Это все не про него. Не про его жизнь. Это сон после жестокого кино, за которым он заснул с миской чипсов на животе, сейчас конец восьмого курса, весна или лето. «Черная кровь» полетела в гобеленовую стену и расплескалась по всему роду Блэк, оставив нетронутым только ехидную малфоеву физиономию. ‘Все-то ему нипочем’. Отыскав свою кожаную куртку, он отправляется в Лунго во второй раз.***
В вечерний час в кафе Луны и Гойла оживленно. За час до конца рабочего дня почти все места пустуют, зато у витрин не протолкнуться. Волшебники и волшебницы делают заказы на дом и берут напитки с собой. Очередь отрезает Гарри путь к столикам, но это не имеет значения, ведь ни белой макушки Малфоя, ни светло-каштанового загривка Симуса нигде не видно. — О, ты, — известил Гарри здоровяк Гойл. Камин, из которого вылез Гарри, располагается рядом с входом в зону обслуживания, в глубине которой подсобные помещения настежь открыты. В одной из дверей его «встречает» Гойл. Он не улыбается, когда занят работой. Ну, может, едва-едва. И-за былинки, зажатой между по-ребячески пухлыми губами, непонятно. Оба его плеча нагружены огромными ящики, доверху наполненными кофейными зернами, еще согретыми солнцем, и оттого так явственно ароматными; на голове соломенная шляпа, а рубашку хоть выжимай — на крепкой спине и подтянутой пояснице она топорщится мокрыми складками. Видимо, он только что закрыл за собой порт-ключ из Колумбии (написано на ящиках). Лунго славится лучшим кофе в Магическом Лондоне. Луна говорит, что это целиком и полностью заслуга Гойла, ведь он лично, не реже чем в квартал, посещает плантации, тщательно отбирая кофейное зерно. Он также самостоятельно его доставляет. Луна восторгается: он один на свете может утащить на себе 90 футов в долгой и непростой аппарации через океан, оставив при себе содержимое желудка. — Привет, Гойл, — говорит Гарри, мнущийся между проходом в рабочую зону за витринами и очередью. — Гарри! Гарри уже был здесь, — тем не менее, Луна рада так, будто они сегодня не встречались. — Не трожь мешок, солнце! — рявкает здоровяк. Впрочем, беззлобно, — А-ну, иди. Иди. Я все тебе сделаю. Какая нетерпеливая! — цокает Гойл, обращаясь последней фразой к Гарри. Слишком большой и неуклюжий для места, где всем хозяйничает одна крохотная девчушка, он ставит свою ношу и плетется к кофе-машине, чтобы наполнить ее огромный резервуар свежайшим кофейным зерном, бередя нервишки министерским модникам. Очередь улюлюкает. Сквозь это восторженное оживление, Гарри слышит раскатистое: — Луна говорила, ты спрашивал, кем работает Драко. Драко никем не работает. Гарри выдохнул. Ну конечно, сын Малфоев не будет работать! Он рожден тратить, а не зарабатывать. С большой вероятностью, Хорек на своем месте, в махровом халате и белых плюшевых тапочках, все прошло как по маслу. И все же, если бы вы знали, как ему в этот конкретный момент плевать, вы бы расплакались. Он здесь только для того, чтобы не оставаться у себя дома. В основном, чтобы не оставаться у себя дома, хотя Симуса найти не мешало бы. Гарри открывает рот, чтобы хоть что-то сказать Гойлу, но услышанное прибивает его гвоздями к полу. — Он учится, — искоса смотрит слизеринец, — Ага, только не упади в обморок, в магловском месте. На секунду Гарри показалось, что огромные часы-маятник из дома на Гриммо поселились у него в голове. — В два часа у него большой часовой перерыв, что-то типа университетского ланча, поэтому он зависает тут. Вероятно, на протяжении всего дня есть еще маленькие перерывы, если тебе нужно знать. В двенадцать я редко встречаюсь с ним в Лондоне, он буквально на иголках. Иногда, бывало, в шестом часу на Косом. Так что, если решил затеять свидание, валяй. Самое время, — и слизеринец с незатейливой ухмылкой подмигнул ему. ‘Малфой учится’. ‘Магловское место’. ‘Университетский ланч’ — било набатом у него в голове. ‘Малфой учится в магловском месте. Вот почему на нем никогда нет формы. Он даже никогда не в мантии!’ «У меня что-то вроде перерыва…» — он сказал ему, когда впервые принес пакет с едой из мэнора. Если Малфой учится в магловском месте, тогда он ни хрена не дома, а домовик не сунется в магловский университет, и Мерлин благослови, если он носит хоть что-то из магических охранных амулетов. Внезапно, план Гарри перестал ассоциироваться у него хоть с чем-либо швейцарским. Теперь из невинной шутки он все больше походил на статью. — Да шучу я, — хохочет Гойл, все еще сдержанный — Смотри не разболтай. Он не очень любит об этом трепаться. Вообще не любит, — сказал он серьезнее, — На этом все. Захочет — сам тебе расскажет. — А…ск-сколько вообще он, ну. Учится? — Поттер, ну сказал же, — он смотрит исподлобья, занимаясь машиной, однако, для человека, который хочет, чтобы от него отстали, Гойл выглядит слишком неубедительно, — С тех пор, как закончил нашу шарагу. Хогвартс. Это, вообще-то, второе его образование. — По…я имею в виду, часам. Когда он заканчивает? — По чем мне знать, мне велено не присылать ему патронусов до самого вечера, так что…типа…восемь? — О… — ‘хуеть’ — проносится у Гарри. — На вот, выпей, — Грегори протягивает ему фирменный бумажный стаканчик, — Бледный ты какой-то. Знать, как твои дела, я не хочу. Присядь-ка, приятель, и поговори лучше с одной из Патил. Проследив за движением руки Гойла он замечает, как одна из сестер Патил машет ему. Рядом с ним он замечает буравящего глазами стойку Долгопупса и думает про себя, что, если с поста Луны Невилла видно таким каждый день, будь на ее месте другая, она давно бы уже заказала тревожную кнопку под прилавок. Так жадно, как Невилл на Луну, смотрят грабители на шкатулку, полную драгоценностей. Словно на автомате, он идет за «тот самый» столик, кивает Невиллу и садится рядом с Патил. — Гарри, приятно видеть тебя в нашем обществе, — за почти пустым столом Парвати разложилась так, как не позволяет себе, когда с ними компания, — Красно-фиолетовый, или таинственный сине-голубой? —А? Она возносит перед его носом журнал. Женский журнал. Кажется, она его редактор. Так написано размытыми буквами внизу. — Декабрьский новогодний выпуск. Сине-голубой, конечно, зимнее сочетание и т.д. и т.п., но Мерлина ради, сколько можно! Так, кажется, ему махали, чтобы с кресла пересесть на его уши. Ибо ничего не характеризует фамилию Патил, как слабость к разговорам о типогафии. — Оно умопомрачительно скучное и заезженное, поэтому я склоняюсь к смелому красно-фиолетовому, но Невилл говорит, это агрессивно, Падма, что похоже на цирк, а Малфой мне сказал, что это неоднозначное цветосочетание, и, помимо буйства рождественских красок, создает ассоциацию войны. Я удивилась, оно напоминает ему…какого-то… чокнутого магловского художника, так он сказал. Я могу ошибаться, Д-дд…ээ… Дадли? — Дали, — безучастно говорит Гарри. Самого его внутри корежит от ассоциаций с тарелками на Тисовой улице и, да, с войной. Между ними и Джин Уизли. — Ах да, при чем тут твой кузен! Он сказал, если я считаю, что люди готовы к таким тревожным сочетаниям, мне следует оставить красно-фиолетовый. Я считаю, что люди уже давно оправились от войны, но им не хватает импульса. Перемен, — ее глаза сияют, когда она говорит о своем журнале, который так долго и упорно отвоевывала у старшей сестры, — А ты что думаешь? Гарри думает: ‘Ну и ну. Кажется, здесь все давно треплются с Малфоем’, кроме него. Как он мог не заметить? — Парвати, честно говоря, у меня в жизни сейчас все такое красно-фиолетовое, что хочется таинственного голубого. Эрни Макмиллан за соседним столиком неожиданно прыснул. — Понимаю, — вздохнула Парвати. Не то, чтобы это звучало как-то сочувствующе, или что-то в этом роде. Видимо, на это мнение она ставила. Он взглядывает на Невилла и не видит в нем ни малейшего следа присутствия здесь. Мысленно, он где-то за витринной стойкой, пытает Грегори Гойла с использованием резервуара для помола кофе. Воистину несчастное зрелище. Он позволяет себе спросить: — Парвати, а… Симуса ты случайно не видела? — Гарри, каждый раз, когда тебе нужен Финниган, ты спрашиваешь меня, — ее смех неловкий. — Ну, просто… Когда я спрашиваю его о тебе, он всегда знает, — Гарри увидел, как ее смуглая кожа порозовела, — Я подумал, может быть, ты тоже замечаешь, где он. — Нет. — В своей неловкости, она отодвинулась. Гарри задумался, будто насильно, только чтобы освободить себя хоть на миг от тревожных мыслей и напряжения, которое они создают: 'интересно, мог бы ей всерьез нравиться Малфой?’ 'Ах, драккл его дери. Опять это Малфой. Малфой, Малфой, Малфой'. Вот и тут ему мерещится Хорек. Под женским журналом, на большой «черновой» газете завтрашнего дня, разложенной Патил, чтобы случайно не запачкать глянец, в колонке «Происшествия», среди постоянно пополняемых строчек, он увидел эту проклятую фамилию: «Пожар. Поместье Малфой мэнор, Солсбери, гр. Уилтшир» Пожар.***
Не исключено, что в черновике газеты ошиблись. Может же быть такое, что кто-то из составителей не видит различий между «поджогом» и «пожаром». А между тем, ему никто не звонит (если не считать Флер, которую он проигнорировал), пока Гарри, развалившись на тахте гостиной, потягивает что-то из погреба прямо из горла — немецкое или французское. Гарри не видит отличий во второй бутылке. Он почти забыл о поджоге, о пятиминутном огне. Все должно быть в порядке. Симус — ас. Если Гарри умрет, он доверит Симусу его кремировать. За своими вялыми мыслями о том, как вести свою жизнь дальше до того момента, пока его друг не засунет его в печь, и о том, как хорошо ему одному, вообще-то, вот так вот расслабиться вечером в доме с затопленным камином и парой кварт качественного вина под боком, он полу-спал. На столе, возле дивана, разложены письма. Две стопки — его собственные и Сириуса. Шипящее колдорадио нашло ему какой-то унылый английский фолк. Его очки непонятно где, да его это и не беспокоит. Ему жарко в футболке. Плед, все еще хранящий хоречий колдовской аромат вперемешку с сигаретным дымом, валяется на полу среди окурков и фантиков. Некому его за это упрекнуть, и это, мать его, прекрасно. Гарри думает, что, может быть, он создан для такой же вольной жизни, как Сириус. Может быть, ему судьба провести остаток дней в одиночестве, приверженному только настоящей дружбе. Он хочет узнать Сириуса лучше в тех письмах, что лежат перед ним. А точнее, в чувствах Люпина, излитых в них, ведь письма крестного, очевидно, хранились у Римуса. Он ищет хотя бы следы заинтересованности крестного в обычной, тихой жизни, в оседлости. Он хочет получить от них обоих ответы, или совет. Например, что есть любовь, что есть жизнь без любви, как жить одному? И, прочитав с дюжину таких, ничего не находит, кроме горечи от отчаянной привязанности друг к другу двух людей с непересекающимися жизненными ориентирами. Но пока переписка, которую он читает, датируется 1980–1993 годами, и ему придется прочитать еще немало. Резь в глазах создает затяжную головную боль, и уже она поднимает жар в теле, а когда эти колющие спазмы затихают, его клонит в сон. Он старается не открывать их и дрейфует так на протяжении всего остатка вечера, в течение двух бутылок Sang Noir. Поэтому, когда Драко Малфой вваливается к нему в дом через дверь, с ног до головы в копоти, саже, и неясного происхождения грязи, с красным лицом и неестественно бурыми руками под закатанными рукавами рубашки, Гарри не замечает этого за пеленой пьянства. — Да лаадно. Малфой, — Гарри вынужден признать, что эти три слова дались ему с гораздо большим трудом, чем казалось в мыслях. — Привет, — Драко ставит на стол что-то, похожее на коробку — Гарри с трудом различает. Суровый ревизорский взгляд, прошедший мимо внимания Гарри, задерживается на гобелене и находит осколки стекла, а затем перемещается на армию бутылок у дивана, — Полоскал горло и увлекся? Гарри не стал объяснять, что не все из бутылок он пил, несколько уничтожено в попытке дознаться, какого хрена он снова попал в квест «Дамблдор и Напиток Отчаяния», только наоборот. — Ты н-лож-ил заклятие на все стаканы и бокалы. Вчра. Пока я жд-дал тебя, чтбы пойти в погрб. Как глпо,— запрокинутыми в себя остатками вина он демонстрирует Малфою, как легко его план провалился. Не то, что у Гарри. У Гарри гениальный талант к планированию, раз Хорек жив-здоров. Он привстает с дивана, думая, что, может, так ему удастся контроль над собой. Малфой морщится. Не став утруждать себя дешифровкой одного пьяного болвана, он бросил в Гарри заклинание, от которого голова у Гарри только сильнее затрещала, а из глаз вышибло слезу. Надо признаться, эффект это действие возымело сиюсекундный, и Гарри осознал, что это были чары развязывания языка. — Мда-уж. Признаться, не думал, что ты насвинячишься из горла, Гарри Поттер. Я видел пьяниц. Но они… — Твой папаша, да? Взгляд Драко как мачете, врезается в Гарри. — Да, — холодно отвечает он, собирая маленьким вихрем разбитые бутылочные осколки, — К такому не прибегал. Люди высшего света не пьют алкоголь из горла. А с тобой я просчитался. Гарри старается сдержать вызов в своем взгляде, пока вереница вновь обретенных ярких мыслей уносит его. Гарри не хочет яснее думать. Он, черт побери, не просил Хорька об этой услуге! «Я мыслю, следовательно, я существую», говорили они. Он хочет, мать его, стереть доказательства своего существования. Он хочет забыть колкие глаза Джинни Уизли и ее резкие упреки, он хочет забыть самые глупые выпады своего отцовства, он желает, чтобы обезьянка в голове перестала отстукивать ритм «А что дальше? А что дальше? А что дальше?». И, на минуточку, неужели Малфою придется зачитывать его законные права? Ну как, ради Мерлина, эта невыносимая заноза все еще здесь, с ним! — Считаешь меня свиньей? — улыбка удается ему, и от этого он улыбается шире, превозмогая головную боль. Он хочет, чтобы Малфой думал, что он придурок. — Нет. — А жаль. Эй, только что меня осенило! Ты можешь думать, что должен мне. — Чего? — Говорю, ты думаешь, что должен мне. За спасение. Из огня. И за Азкабан. Так знай-это не так. А даже если б так — я б попросил тебя… — чары развязывания языка — не вытрезвительные, так что он буквально на ниточке сознания выдавливает из себя: «с-св-свалить». — Где ж ты был сегодня, спаситель, — негромко произносит блондин, отходя от него, чтобы открыть окна настежь. С потоком воздуха до него доходит явный запах костра. Гарри приводит в ярость этот невозмутимый тон. Он пытается призвать свои очки. — Малфой, это неблагодарная трата времени. Как видишь, ты все еще не нравишься мне, как в старые времена. Твою помощь я ни во что не ставлю. Я не твоя забота. Гермиона сглупила. Непреложный не работает. — Он и не работал. Нет никакого непреложного. Гарри тут и осел. — Ты, блять, врешь, — больные глаза Гарри превращаются в щелочки. — В это трудно поверить, но нет. Грейнджер не при чем. — Ты…выслуживающийся ублюдок. Он ерзает в потугах достать палочку откуда бы то ни было. Но Драко произносит Акцио, Гарри не разберет, что именно влетело в руку слизеринца. Слишком долго занятый своими карманами, он счел разумным скорее раздобыть хотя бы очки. Ища их под диваном и глубоко нагибаясь, он в одно шокирующее мгновение оказывается взят за волосы, а затем его голова тонет в воде — холодной и вязкой, а прохлада металла касается его висков и подбородка. — Что за? — он задыхается в попытках сказать. Большие пузыри всплывают на поверхность из его рта и ноздрей. Как из другого мира, или со дна пруда, до него доносится голос Малфоя, но, бывший до этого над ним, он внезапно слышится откуда-то снизу, и одновременно везде, отражаясь вибрацией на его лице. Этот голос легко смеется. Но сейчас, в комнате на Гриммо, Гарри знает точно, смеху нет места, пока он не приложил Хорька непростительным. Он открыл глаза. Сине-черные, сюрреалистичные потеки перед ними дали Гарри понять — Малфой засунул его в омут памяти. Он видит… Гермиона, держащая себя обычно сдержанно, лучится. На ней платье с пушистым верхом, которое Гарри видел однажды. Она тоже смеется, у нее расслабленный вид и слегка рассеянные движения. Она держит в пальцах сумочку, которая и так на цепочке вокруг ее шеи, пока протискивается между рядом столиков. Рон в своем вельветовом, единственном официальном, костюме, обнимает ее, широко улыбаясь. В другой руке у него увесистый бокал темного пива. Три пуговицы расстегнуты, и галстук-бабочка болтается как тонкий шарф. Они и опускаются за столик в неярко освещенном помещении. Эффектная грубая шпаклевка и шоколадная кожа, декоративная лоза, плавная музыка и незнакомая речь — немного грубая, смысл которой Гарри непонятен. С ними Хорек. — …А затем твой супруг берет меня под локоть и… — он говорит вальяжно, почти надменно, если бы не сдержанная ирония, — …да-да, Уизли, мне приходилось слышать, что некоторые теряют передо мной свою гетеросексуальность, но от тебя я не ожидал — переплетает наши пальцы и тянет меня на себя, ткнув щекой в щеку! Мерлин, я не мог решить, вырвет меня или хватит инфаркт. Никогда не рассказывайте об этом слизеринцам, — на нем классический черный пиджак, чуть более роскошный, чем для обычной вылазки в свет. Красные пятна на затылке выдают его волнение. — Ну, здесь такое поведение менее нормально, чем у нас. Можно понять, — скомкано и сквозь смех говорит его подруга. — Да что бы ты делал без меня, Малфой! — прыскает Рон, — Тебя ж эта бабка чуть не сожрала с потрохами! Как можно не понять такие явные намеки на…кхм. — О, рыцарь, как мне отблагодарить тебя, — кокетничает блондин, театрально придвинувшись к нему ближе и недвусмысленно выгибая бровь. Его тон пошлый и смешной, а эмоции на лице сдержанные, почти ровные. Рон отмахивается от него как от заразы. Так они перебрасываются незначительными шутками. Будто и не было между ними войны. Гарри испытывает странный зуд и что-то похожее, что и на Святочном балу, только иного свойства. По-моему, это зовется завистью. — Рон, вообще-то, ей пятьдесят! Кандидат наук в области феноменов развития памяти, — возмущается Гермиона, но все еще смеется, — и потом, она же видела нас с тобой в вестибюле. Как ты мог сказать, что ты и Драко партнеры! Представляю, что она себе надумала. Ах, лучше не надо, — ей трудно дышать на этих словах, она машет бумажным меню, вся раскрасневшаяся. — Первое, что пришло в голову, — пожимает плечами Рон, — у меня от этих лекций и серьезных лиц, знаешь, голова немного кругом. Точно. Симпозиум докторов наук по вопросам восстановления памяти в Швейцарии. Они взяли Малфоя, чтобы тот помог Гермионе с переводом выступлений специалистов не англоязычных секций. Гарри как-то слышал мельком на обеде пространные мысли подруги по поводу обращения за помощью к Малфою, но он и подумать не мог, что тот согласится. — Ты целую вечность должен мне и Гарри, вообще-то, если вспомнить былое. Но, ладно уж, просто сходи вместе со мной в салон и помоги выбрать свадебный костюм, когда мы с Герм вернемся из Австралии. — Нет уж. Куражтесь с Поттером, я пас. — Разумеется, Гарри тоже там будет. — А я — ни за что на свете, — бастует Малфой, скрываясь за двумя половинками меню. — Рон, возьми мне что-то легкое на баре. Что-то, чтобы завтра меня не вывернуло наизнанку за двадцатичасовой перелет от Женевы до Сиднея, — она тянет за рукав уходящего супруга. — И сам не налегай! И Рон, кивая, скрывается из виду, а Гермиона, вмиг становясь деловой, без тени прежней беззаботности на лице, оборачивается к Хорьку. — Драко. Есть просьба. — Так. Я что, бюро обращений? — безэмоционально бросает Малфой, все еще заинтересованный ассортиментом блюд. — Послушай, это насчет Гарри. Он реагирует на это коротким колким взглядом, который сразу же затухает. — Будто это что-то меняет, — против своих слов, он откладывает несчастную брошюру, складывая руки в замок, давая понять Гермионе, что она, по крайней мере, будет выслушана. — Джинни и Гарри расходятся. — Что, прости? — Джинни и Гарри расходятся. — Я слышал. — А я слышала твой вопрос и поэтому повторила. Браку конец. Я знаю, что она намерена уехать в штаты вместе с детьми в ближайшее время. Драко импульсивно хватает алкоголь Рона и опрокидывает в себя залпом. Полминуты жадных глотков, а Гермиона уже успела потеряться. Она смотрит на это, сбитая с толку, ее рот подрагивает, не зная, что сказать. В конце концов, бокал с резким хлопком ударяет о массивную столешницу. — Насколько? «Странный вопрос», думает Гарри. Он видит, что сбитая с толку Гермиона из воспоминаний Хорька считает так же. — Я не знаю, надолго, — неуверенно отвечает Герм. Морщина на его лбу становится глубже. — А что ты хочешь от меня? — Побудь с ним, ладно? — ее голос становится жалостливым. — Прости? — его глаза превращаются в два серебряных сикля, — Он что вам, щеночек на передержке? И вообще, я здесь при чем?! — Малфой, — она озирается в поисках мужа, и ее глаза суетливо возвращаются к собеседнику, — Дом, в котором он собирается жить — поместье Блэк, — плохое место. Я и Рон знаем это не понаслышке. Когда Орден осел там, каждую ночь мне мерещилось то, чего нет, и хотелось того, чего хотеть недозволительно. — Как интересно. Но, прошу, давай-ка без подробностей твоего пубертата, Грейнджер. — Да послушай же ты! Это место сводит с ума, но мне не довелось проверить это точными методами. Я понимаю, что звучу неубедительно и совсем не в духе Гермионы Грейнджер, но поверь, там происходят странные вещи, тяжело воспринимаемые гр…не…кхм. Не… — Говори уже. — Нечистокровными. — Так. — Мне казалось, это какое-то нервное истощение из-за погони и сражений. Но когда все закончилось, и мы ночевал там после Битвы, этому не нашлось объяснения. Закончив Хогвартс, Гарри начал жить там один. Мы подолгу не виделись из-за нашей с Роном учебы, моей зарубежной практики и восстанавливающихся родителей, а когда встретили его — не узнали. Нет, внешне это был все тот же Гарри, но то, что он говорил и думал отличалось так, будто перед нами стоял чужак. — И что он такого говорил? — Чтобы мы уходили и не беспокоили его. Он был груб и нелюдим. Говорил, что не хочет быть частью чего-то большего. Сомневается, что ему нужно жениться на Джин. — И, кажется, был прав. Она остановила его рукой. — Они прожили очень счастливую жизнь, Драко, хоть и недолгую. Как бы то ни было, мы буквально насильно забрали его в Нору в тот вечер и больше он в поместье не возвращался. — А вы не подумали, что он попросту мог обидеться на вас? А про Уизлетту — и вправду передумать жениться? Что он, отлипнув, наконец, от вашей компашки красно-золотых, смог обзавестись своим мнением насчет собственной жизни. Гермиона взбеленилась. — Мы были знакомы восемь лет, прошли бок о бок войну, пережили непереживаемое, съели один на троих…четверых пуд соли, запивая обидами. С такими друзьями не говорят на повышенных тонах так, словно они пустое место, случись с нами хоть что-то более неприятное. Гарри поклялся, что услышал, как металлическое эхо сказало: «В том-то и дело, что он это все схавал». Он в первый раз слышал мысли через омут памяти. Малфой из воспоминаний скривился, рефлекторно вскинув стакан, в котором ничего не осталось. Он поставил его на место. — Драко, он останется совсем один в этот непростой период. Я боюсь, что это повторится. Ты чистокровный, имеешь отношение к роду и, возможно, что-то, да знаешь лучше про это место. Возможно, ты единственный, кто поможет ему ужиться там. Наступает молчание, наполненное звуком посуды, легким джазом и неразборчивой речью. Оба ждут, пока долговязый Рон дойдет до их чертового столика. Ему остается преодолеть пару-тройку кабинок. — Мы с ним даже не разговариваем. — Когда-то придется начать. И они снова замолкают. Рон поймал официанта и что-то быстро надиктовывает ему. — Если что-то случится, в магловском мире, за десятки тысяч километров мы с Роном ничем не сможем помочь. Что мне сделать, чтобы ты согласился? — она громко шепчет. — Успокоиться, — вернув свой неряшливо-безразличный тон, отвечает Малфой, — Я не-кхм, не знаю, как, Грейнджер, просто ума не приложу. Он не станет меня слушать — потому что баран, а я не смогу с ним договориться — потому что я не обладаю даром разговаривать с животными, видишь ли, и по уходу у меня был единственный неуд. — Это значит «да»? — Это значит «я подумаю». — Вот и я. Эй! А кто украл мое пиво?! Грубо, его вырывают из приятной дымки чужих воспоминаний с запахом карамели, дорогих аперитивов и кожи. — Не может быть. Да я… из-за тебя… — тяжело дышит Гарри. Что-то мерзкое клокотало под кожей от того, как спокойно его лучшие друзья обсуждали за его спиной его личную жизнь и его самого не просто с третьим лицом, а со вчерашним пожирательсикм отродьем. И хоть он в ту же секунду пристыдил сам себя за нарушенное табу не вспоминать о Малфое его самого темного прошлого, этот проблеск совести, в сущности, никак не помогал подумать об этой ситуации лучше. Ладно. Ладно. Жемчужные капли и серебряные нити бережно собрались, сложились в чашу, осушая его голову и ворот футболки. Он видит Малфоя перед собой совсем не на лоске, а, кажется, в каких-то отрепьях, по сравнению-то с воспоминаниями. — Что ты из-за меня? — суетливый бег зрачков Малфоя и пятна на его затылке сигнализируют о каком-то беспокойстве. ‘И правильно делают’. Гарри хочет сказать, что он из-за него рисковал. Рисковал своей шкурой, шкурой Симуса и его несчастной Хоречьей. Что он поставил все свое безумство на его благоразумие. Он, вероятно, мог оказаться на грани фола сегодня. Он мог подвести всех. ‘Сука!’ Он чертовски зол. Он в отчаянии. Не должно было быть так, что Малфой вернулся. Малфой — не то, что Макмиллан, умный, с двумя образованиями, он должен был понять, что пора ему перестать растрачиваться на бесполезные, нахрен никому не сдавшиеся ухаживания и уделить внимание своим заботам. А на случай, если вдруг этих забот, драккл его дери, нету, Гарри любезно сам их ему наделал. Он хочет, чтобы он ушел. Он хочет быть свободным от Малфоя. Алкоголь диктует свое, и, кроме того, Гарри нашел свое древко под столом. — Доставай палочку, — цедит он. — О, ну давай, дуэлянт. Гарри встает на некрепких ногах, а Малфой пятится, слишком расслабленно (или устало) доставая свое древко. Они обводят круг аккуратными шагами. Малфой смеется. — Мне казалось, будет немного по-другому, — он взял брюнета на прицел, — Что ты расплачешься и повиснешь у меня на шее. Скажешь, что я прекрасный, милый человек и вообще, твой герой. Доброе сердце! Не оставил сиротку одного. — Да, я видел, ты любишь разыгрывать средневековые сценки, — поморщился Гарри. В своем кружении они поменялись местами. Драко прижат к стенке, и у Гарри вся комната за спиной. Он сам не верит, что это делает. Что они это делают. Так нелепо. Стойка на дуэлях не такая пластмассовая, как у них, а прицел не такой вялый. Им не хочется драться. Гарри не в состоянии. Драко не в форме. ‘Инкарцеро все исправит’. Малфой, не дожидаясь больше, бросает Левикорпус. Гарри отлетает к ансамблю мебели перед камином и в другой миг свисает с кованой задвижки. Его безразмерная футболка закрыла ему лицо и лишила возможности видеть. Жуткая боль пронзает череп, но вместе с ней наступает и ясность мысли. Его отрезвляет получше антипохмельного. Перед глазами белая пелена, и Гарри думает, не ослеп ли. Еще секунду, и резкий рывок возвращает ему зрение. Школьный враг Гарри Поттера напротив него, вверх-тормашками, с его футболкой в руках. — Ты зачем меня раздел?! — А тебе было бы приятнее получать с закрытыми глазами? Твоя футболка — подарок жены и детей, если не ошибаюсь? Рисунки сыновей, подписи. Как сентиментально. — Верни мою футболку, Хорек! — А что сделаешь? — Мокрого места от тебя не оставлю. Школьная зараза взмахнула палочкой, и боль от ушиба как рукой сняло. — Серьезно? Я бы посмотрел на это, да боюсь, мне не доставляют удовольствие детские опыты над насекомыми. Потому что сейчас ты не опаснее мухи в сети паука, а выглядишь точно так же, — он смотрит оценивающе, не сводя палочки с прицела, — Так зачем я снял с тебя твою футболку? Затем, что ты прожег ее, придурок! — Нет…она…ах. Положи футболку! — Это уже не футболка, это ветошь, — Драко небрежно роняет ее на пол, и его ботинок нависает над ней, — Так ты относишься к тому, что тебе дорого? В таком случае, ты ничем не лучше меня, которого так ненавидишь. Потому что я, которого ты так ненавидишь, точно так же относился к тому, что мне дорого. — Ты, блять… Оглушающий треск. Стихийная магия бьет стекла. Осколки, большие и маленькие, влетают внутрь и устремляются прямо в слизеринца. Драко вскрикивает, оседает, еле успевает защититься Протего, и осколки, как стая летающих ключей, срикошетив от этого щита, валятся на пол. Гарри падает на осколки, хватает Малфоя за лодыжки, пытаясь опрокинуть, и слизеринец повинуется. Так они возятся на полу, битое стекло в волосах, одежде и коже. Гарри сильный и напористый, хоть и потерял в весе в последние дни, ему все еще под силу навалиться на Малфоя сверху, удушая предплечьем. Драко усталый, но, как и было всегда, юркий. Он чертовски разгорячен и в какой-то момент выигрывает схватку, просто потому что алкоголь в крови Гарри делает реакцию притупленной. Его руки в капкане малфоевых. Он снова сверху, его ноги, как вьюн, обвились вокруг гарриных ног, а колючие бедра крепко оседлали колени. — Усвой, наконец. Я взял ответственность за тебя. Если я увижу, что ты пьяным садишься на мотоцикл — я буду виновен. Если ты сгоришь в собственном доме — я буду виновен. Если я тебя прикончу — я буду виновен. Нет никакой разницы, понял, кретин? Когда я говорю не курить — ты не куришь, когда я говорю тебе не пьянствовать — ты не пьянствуешь. Твоя футболка, Гарри. Хочешь, чтобы я помыл ею пол? — Ты и метлу-то держал пару матчей, прид-дурок, — он вяло пытается отпихнуть с себя тщедушное тело, — Тебе слабо. С лица Малфоя ему на шею и грудь капает кровь. Глубокая рана на виске и прямо под бровью, в щеке застрял кусок стекла. Мало ему, ублюдку. В этот самый момент он ощутил, как в бок врезался острый осколок и, от неожиданной боли, вскричал. Внезапно, капля крови тяжело упала в открытый рот, зажгла на языке и осела на его корне вяжущей пленкой. Гарри широко раскрыл глаза. Вместе с удивлением к нему пришла абсолютная трезвость и легкость в мышцах, будто это не его тело, или не его тело летало через всю комнату, выпускало опасные потоки стихийной магии и не оно часом ранее в промышленных масштабах уничтожало фамильный алкоголь. — А…Что с … что, черт возьми, с тобой? Почему-то его язык, напротив, отказывался нормально работать. Он не спешил скидывать с себя слизеринца. Драко сам перевалился на пол. — Пожар. — Как «пожар»? — Поместье сгорело. — Ты, должно быть, шутишь. Малфой покосился на него красноречивым взглядом. С брови капала кровь и заливала веко. — Ты слишком часто не можешь мне поверить, а я все прав и прав. Не надоело? Сгорела, нахер, моя комната, лестничный пролет и кухня. Надеюсь, комната сверху не обвалится за ночь. Тяжелое молчание опустилось на комнату. Только загнанное дыхание обоих слышалось в нем, что делало его парадоксально звонким, почти ощутимым. Рука рядом с его собственной, горячая и сухая. Он чувствует ее костяшками пальцев, и кровь, что так же бешено бежит по венам. Сегодня он узнал ее вкус. Она до сих пор на его языке, пытается угрожать ему металлом (ножом? стилетом?). Редкие падающие стекла. Вой ветра. Рой мыслей в его голове. По крайней мере, в какой-то момент, Гарри испугался, что вся тяжесть этой тишины кажется только ему, и только он знает, насколько неспроста. — Ты можешь пожить у меня. Сколько хочешь. Сколько будет нужно. — Естественно, я буду жить у тебя. У тебя на столе мои вещи. Это не подлежит ни обсуждению, ни позволению. Малфой шипит, когда отдирает кусок стекла из плоти. Нехотя и осторожно, Гарри вынимает из-под пояса смятую футболку, отряхивает ее и протягивает противному школьному врагу. Тот с недоверием, принимает дар, немедленно приложив его к лицу. Бордовые пелесины тут же проступили на ткани. Навряд ли эту вещь теперь можно восстановить. Закусив губу, Гарри проводил последнюю ниточку, привязывающую его к добрым воспоминаниями о неудавшейся семье. — Я рад, что пьяный ты не задает мне вопросов, потому что я не намерен на них отвечать еще более тупому тебе. Гарри не стал говорить, что странным образом он больше не пьяный. Он смотрит на то, как грязный, тут и там в пежинах сажи на рубашке, весь в стеклянном крошеве, Драко встает и берет свою коробку со стола. В ней Гарри видит немногочисленные вещи. 'Это очень, очень плохо'. — Когда я говорю «не кури дома», ты не куришь дома. Усек? Тем более, когда теперь здесь живу я. Разбито вышагивая каждый свой шаг, блондин взбирался вверх по лестнице. Насколько это затянется? Прежде чем он скажет Драко, что это он спалил его поместье? Вкус малфоевой крови на языке однозначно диктует ему молчать.