***
Наступает — и проходит — День благодарения, затем Рождество. Джейкоб остаётся на все каникулы. В эти дни он улыбается чуть больше, по своим делам отлучается реже, перестаёт спорить с Мэг обо всём на свете. Явного согласия друг с другом эти двое никогда не выказывали, но Марта замечает на его ноутбуке стикер, посвящённый изменению климата. Джейкоб отправляет документы в шесть колледжей. Дела у него идут хорошо. Элис снова учится и, коль скоро не нужно беспокоиться ни об оплате, ни о пропитании, находится в своей стихии. Очевидно, она станет потрясающим, способным надавать поджопников юристом, — и Марта скучает по ней так сильно, что иногда это просто невыносимо. Так что для того, чтобы радоваться каникулам, у неё далеко не одна причина. Накануне Рождества Марта вместе с Мэг выбирает в погребе вино. — Я продала всё супердорогое, — делится Марта. — Чтобы было в коллекциях? — И поэтому тоже. Но ещё — потому что никогда не могла пить что-то ценой в тысячи долларов. Мэг кривится. — Когда ты так говоришь, звучит и правда странно. Вот каберне. — Она достаёт несколько бутылок и рассматривает этикетки до тех пор, пока не убеждается: они нашли именно то, что искали. — Ты разрешаешь Джейкобу пить? — Это всё мама. Она даёт добро на один бокал. — Ладно, тогда, может, две бутылки? Или три? Мэг держит две, по одной в каждой руке. Марта забирает третью: — Чтобы точно хватило. На ступеньках они встречают Элис. — Слушай, — зовёт та. — Что такое? — Рэнсом звонил только что. И если бы Марта уронила бутылку, это вовсе бы не было клише. Она и в самом деле едва не роняет бутылку. — Дай мне телефон. — Он положил трубку. Но просил передать тебе, что ты можешь возвращаться. — Что ещё он сказал? — спрашивает Мэг. — Ничего. Интересовался, как дела в колледже. А затем попросил передать Марте, что она может вернуться. — Чуть позже Элис бесстрастно добавляет: — Весьма однозначное сообщение. — Ясно, — умудряется произнести Марта. Внезапно она чувствует, что задыхается. Она отходит по ступенькам обратно, мимо сестры. Мэг и Элис следуют за ней. — Так ты к нему приедешь, — Элис не столько спрашивает, сколько утверждает. — Да. — Марта ставит вино на столешницу кухонного острова и принимается искать штопор. — Когда, завтра? Завтра среда. — Послезавтра, — решает Марта. — Завтра не его день. Мэг, расположив принесённые бутылки рядом с бутылками Марты, теперь просто стоит. — Рождество, — конкретизирует она. Рождество, не Рождество — едва ли это имеет отношение к делу. Марта чувствует раздражение. — Хотите сказать, это плохая идея? Элис не отвечает. Когда Марта наконец находит штопор и поднимает взгляд, она замечает, что обе они — и Мэг, и Элис — просто смотрят на неё. — Что? — требовательно произносит она. В тишине она осознаёт, насколько злобно звучат её слова, и тут же жалеет о своей интонации. — Он в порядке? — спрашивает Элис. Марта, откупорив одну из бутылок, резко отвечает вопросом на вопрос: — С каких пор тебя волнует его благополучие? Элис выдерживает драматическую паузу, прежде чем отозваться: — Не знаю. Он месяцами названивал по три раза на неделе — не то чтобы он незнакомец. — Раз он говорит, что я могу приехать, значит, он в порядке. После того, как Марта произносит это, она замечает странно пугающие переглядывания Мэг и Элис. — Я бы предпочла, чтобы вы просто озвучили своё мнение, — добавляет она (возможно, чуть громче, чем надо). Элис оборачивается к Мэг. Мэг морщит нос. — Как думаешь, он использует тебя? — спрашивает та. — Я имею в виду — по-настоящему. — В каком смысле «использует»? — Для… эмоциональной поддержки. Или… одолжений. — Я не делаю ему одолжений. Спустя секунду в разговор включается Элис: — Допустим. А насчёт эмоциональной поддержки? Марта оставляет в покое бутылку и облокачивается на стойку. — Может, и использует, — признаёт она. — Вполне вероятно. — И тебя это… не расстраивает? — спрашивает Мэг, подходя ближе и беря штопор. — Нет, — отвечает Марта. — Потому что я тоже его использую. И я уверена, что это всего лишь дружба. Ей стоило бы меньше защищаться. Марта сосредотачивается, чтобы обдумать мнения Элис и Мэг. — Нам нужно будет поговорить, — добавляет она более спокойно, — о нём. — О вашей с ним дружбе, — соглашается Мэг. Марта тычет пальцев в Элис: — Если ты назовёшь его убийцей, я закричу. — Он неудавшийся убийца, — невозмутимо отмечает Элис. — Об этом упомянуть стоит. Но! Выслушай меня очень внимательно. Марта вздыхает. — Я и слушаю, разве нет? Элис тоже облокачивается на стойку кухонного острова, зеркально отражая позу Марты, и произносит: — Думаю, я понимаю. — Понимаешь, — вторит Марта с сомнением. Мэг открывает бутылку и щедро наливает вино в три бокала. — Понимаю, — повторяет Элис. — Простить его — это типа как… верх совершенства. Лучшее, что ты могла бы сделать. За всю свою жизнь. К тому же тебя на этого парня стошнило, а такие вещи связывают. Это шутка. Марта не верит. — Ты это серьёзно? Вот прям серьёзно? — Ага, — подтверждает Элис. — Особенно когда тебе наконец-то ясно, чего ты хочешь.***
На Марте пижама, которую ей подарила Мэг: фланелевые легинсы и тёмно-зелёный свитер. Волосы заплетены в растрепавшуюся французскую косу. В канун Рождества они легли спать поздно, так что и встала она не так рано, как собиралась. Но она скорее бы приехала голой, чем прождала ещё два дня. Ну… не голой. Странная мысль, вообще-то. Суть в том, что её не остановило бы ничто. Руки не перестают трястись. Поездка за рулём, ожидание, следование в комнату для свиданий… Марта дрожит сильнее, чем в ночь смерти Харлана, и не понимает, с чего вдруг. Просто дело в Рэнсоме. Даже когда тот находится на другом конце комнаты — спокойно смотреть на него невозможно. При её приближении Рэнсом встаёт. Марта неосознанно ускоряет шаг и, сократив дистанцию между ними, крепко обнимает его вместо того, чтобы есть рядом, — едва ли успев обдумать это, прежде чем решиться. Она приподнимается на носочках, обхватывает руками его плечи. Он непринуждённо обвивает её талию, кладёт подбородок ей на плечо. Его не трясёт абсолютно, и чем дольше Марта стоит в его руках, тем больше её дрожь растворяется и сменяется спокойствием. Она чувствует, как при дыхании его грудная клетка расширяется, как бьётся его пульс. От него не пахнет ничем особенным — обыкновенное мыло, но в этом запахе ей — отчего-то — чувствуется что-то знакомое. Секунда за секундой — и обнимашки превращаются в нечто большее. В объятия. В близость. Рэнсом сдвигает подбородок, прижимает губы к её плечу. — Ты в порядке? — спрашивает она, убедившись, что у неё появились силы на разговоры. Он кивает — его щетина колет ей щёку — и всё ещё не выпускает её из кольца рук. В конце концов Марта отстраняется, когда от долгого стояния у неё начинают болеть ноги. Она не уверена, что вообще смогла бы, если бы она тут же не посмотрела на него, — так что она держит руки на его плечах и смотрит ему в глаза. Он пристально её изучает. — А ты в порядке? — спрашивает он в ответ. Она кивает. — Уверена? — Да. Будь я не в порядке, я бы знала. — Само собой. Просто раньше ты никогда ничего подобного не делала. — Рэнсом изо всех сил старается звучать мягко. Марта садится; он — рядом с ней, скрещивает руки, затем размыкает их, неловко опирается. Кажется, будто он хочет коснуться её ладони. Она очень рада, что он этого не делает. — Я тут думала, — заговаривает она. — О том, что будет, когда ты выйдешь. Рэнсома это удивляет. — Та-а-ак… — Я бы хотела продолжить видеться. — Когда захочешь, — с готовностью отзывается он. — Я хочу, чтобы мы были друзьями. — Будем кем захочешь. По рукам пробегают мурашки. — И, — продолжает она, словно он не вклинивался в её речь, — я хочу выступить на твоём слушании по условно-досрочному. Это останавливает его от дальнейших комментариев. Он в изумлении пялится на неё. — Чего? — Я хочу выс… — Я расслышал, — перебивает он. — Зачем? Кто… — Мэг. Рэнсом вздыхает и проводит рукой по волосам. — Мэг. Чёрт бы её побрал. Так и знал, что она протреплется. — Я понятия не имела, — твёрдо и ровно говорит Марта. — Я не думала, я не знала… Никогда не хотела подвергать тебя риску. — Ты не знала, потому что я не хотел, чтобы ты знала. — Я имею право сама решать! Эти слова заставляют его замолкнуть. Не может же он сказать, что она не права? Он кривится и в конце концов произносит: — Ты никоим образом не несёшь ответственности за… — Знаю, — перебивает она. — Знаю. Дело не в ответственности, дело в… — В чём? В дружбе? — ехидно предполагает он. Марта не может выразить своих желаний — выразить, что дело в куда большем, чем дружба. Не может поделиться с ним своими снами — которые никуда не ушли, а, напротив, стали ещё ярче. Так что вместо этого она продолжает смотреть ему в глаза, пока маска притворства не спадает с его лица. — Я выступлю, — повторяет она. Рэнсом медленно кивает несколько раз. Произносит чуть позже тихо и искренне: — Будь по-твоему, босс. Но ты знаешь, что я навечно буду твоим должником. Честно говоря — это основа их взаимоотношений (что бы те из себя ни представляли), и в таком формате ей в них комфортнее. По крайней мере, она может признать это, не покрываясь пунцовым румянцем. — Я могу жить с этим, если ты можешь. — Просто напоминаю. Марта окидывает его взглядом (посветлевший шрам на челюсти, горбинка на носу — раньше их не было). Она вспоминает, каково было трогать его, — его грудь, его волосы. — С Рождеством, — мягко произносит она. Рэнсом улыбается по-настоящему. Их плечи соприкасаются. — Должен признать… отличный подарок. — Я очень заботлива. — Так и есть. — Его голос звучит особенно низко, и это отвлекает. — Ладно, — Марта берёт себя в руки, — как насчёт разговора об Элис? Вряд ли тебя удивит, что за ней ухаживают несколько ребят. — Не удивит. — Он улыбается. — А что у неё с успеваемостью? — Средний балл в районе 3,9. — Как думаешь, она будет общаться со мной, когда я выйду? Марте нравится этот вопрос. Для того, чтобы понять это, ей оказалось достаточно буквально секунды. — Подозреваю, что будет, — отвечает она. В сердце теплится надежда — Рэнсом и её семья друг с другом поладят. Марта сосредотачивается на этом чувстве и очень хочет его сберечь.***
Марта находится в кабинете, когда слышит стук в дверь, — не парадную дверь, а со стороны внутреннего дворика. Она хмурится, встаёт; прийти никто не обещался, так что идей, кто бы это мог быть, у неё нет, а на улице холодно. Когда она добирается до двери, там никого, но всё же она открывает и выходит наружу. И тогда она видит Рэнсома — он стоит в стороне на балкончике, смотрит на поле. Услышав звук открывающейся двери, он оборачивается и усмехается Марте: — Тебе реально стоило бы перекрыть боковую дорожку. — Тут теперь четыре видеокамеры, — отмечает она. Дышать тяжело. Она всматривается в него, впитывает всё, чего касается взгляд: аккуратно подстриженную бороду, дешёвую одежду (фланелевая рубашка, джинсы, куртка), которая ему не особо идёт, — улыбку, грозящую расплыться по лицу. Марта так рада его видеть, но не может и шевельнуться. — Не знала, когда тебя выпускают, — комментирует она, имея в виду: «Почему ты не общался со мной последние три месяца?» — Ясно, значит, Линда не держала тебя в курсе. — Ближе он не подходит. Ещё нет. — Я вышел четыре дня назад. Марте хочется спросить, почему он не приехал сюда сразу же. — Ты знаешь, что я не продала твой дом. — Я осведомлён. — И больше, кроме этого, он ничего не говорит. В наступившей тишине Марта понимает несколько вещей. Прежде всего, что она в доме одна — и наедине с Рэнсомом впервые с того момента, как он пытался её убить. А вместе с этим приходит осознание, что, возможно, ей стоило бы его бояться. Они виделись на слушании по УДО, и тогда страха совершенно не было — вероятно, охрана и решётки на окнах повлияли больше, чем ей думалось. Что она понимает отчётливо — так это то, что, возможно, она на самом деле не знает его. Не полностью. — Что ж, — произносит он в конце концов. — Просто хотел… Марта подаётся на шаг ближе, и он замолкает. — Объявиться и не сказать ничего? — Её голос звучит впечатляюще спокойно, и ей удаётся убедить себя сделать ещё шаг или два. Но тем дело и кончается; она опускается на диванчик и скрещивает руки, спасаясь от тягучей весенней прохлады. — Ну, — отзывается он, — типа того. Он неуверенно шагает ей навстречу — раз, другой — и тоже садится напротив неё. Со стороны выглядит так, словно он забыл, как двигаться, — или словно он ожидает, что резкие движения её спугнут, и она сбежит. — Просто хотел увидеть тебя. — Он наклоняется вперёд и складывает руки. — Понять, будет ли ощущаться как-то иначе, если я увижу тебя здесь. — Из его уст это звучит непривычно мягко. — И как? Ощущается? — Не знаю. — Он смотрит в пол. — Не столь большая разница, как я ожидал, пожалуй. Я думал, ты изменишь дом сильнее. Марта качает головой: — Мне многое в нём нравилось. — Ага. Она размышляет, пригласить ли его внутрь. Думая о его освобождении — изредка и только когда не могла удержать себя от этих мыслей, — она так и не представила себе идеальные условия для их воссоединения. Какая-то нейтральная территория — может быть, кофейня. Или дом Линды. Или, может, его дом. Но вопрос о своём доме он поднимать отказался, так что настаивать кажется ей странным. А теперь он просто объявился здесь. Спустя четыре дня, как его выпустили. — Я не был уверен, что ты захочешь меня видеть, — охотно признаётся он. Они снова мыслят в унисон — Марте бы почувствовать облегчение, но по какой-то причине это нервирует ещё больше. Марта не притворяется, что такого — что она не захочет его видеть — просто не могло бы быть. — Захочу, — отвечает она вместо этого. — Так ты с Линдой живёшь? Он, скривившись, кивает. — Но нам не обязательно обсуждать это. Как Элис? Она здесь? Может, этот вопрос — вежливый интерес. Может, это способ выяснить, есть ли в доме кто-то ещё. Так или иначе, попыток солгать Марта не предпринимает: — Нет. Она на учёбе. Но ты можешь остаться на ужин. — Угу, верно, — хмыкает он. — Не останешься? — А вот это больно. Или, может, от этого гора с плеч. Он поднимает на неё взгляд и отмечает: — Я пугаю тебя до усрачки. — Почему ты ждал четыре дня? Рэнсом легко, сдержанно улыбается. — Ты поверишь мне, если я скажу, что волновался? Марте прекрасно известно, что не стоит принимать этот вопрос за чистую монету. — Почему ты волновался? — прямо спрашивает она. — Не был уверен, что ты захочешь меня видеть, — повторяет он — и на этот раз Марта его слышит. Он откидывается на спинку диванчика и смотрит вдаль, на землю. — То, как мило ты себя вела… что если это всего лишь на словах? — То есть я лгу? — недоверчиво уточняет она. — Ну, может, не прямо сейчас. Вполне справедливое умозаключение — если не брать в расчёт, что оно полностью обесценивает приложенные Мартой усилия вести себя искренне, по-настоящему мило. — Я хочу, чтобы ты остался на ужин, — проговаривает она. — А ещё ты меня пугаешь. — На этот моменте она пристально смотрит ему в глаза. С посылом: «Ну же, давай, попробуй сказать, что я солгала». После долгой паузы он произносит: — Ну, одна из этих фраз мне нравится. Раньше для них такое поведение было нормально — вполне обыденная история. Но сейчас, в реальном мире, Марта обнаруживает, что этого недостаточно. Они наедине — больше нет ни одной причины недоговаривать и прятать правду. — Чего ты хочешь? — спрашивает она. — Только херню не городи. — Не городить херню? Она кивает, и Рэнсом кивает тоже. Мешкает, почёсывает челюсть. Наконец произносит: — Того же, чего хотел с тех пор, как узнал тебя ближе. — Звучит так, словно посыл должен быть Марте понятен, но она не понимает. — И чего же? Он поднимается и протягивает ей руку, побуждая её тоже встать. Соприкосновение кистей не пугает — успокаивает. Она глубоко вдыхает, придавая себе бодрости, и поднимает на него взгляд. — Так что? — настаивает она. И вот теперь она видит ответ — в его глазах. Он никогда раньше не смотрел на неё так. Дыхание перехватывает. — Я, кажется, влюблён в тебя, — признаётся Рэнсом. Потому что она спросила, а лгать ей ему не нравится. — Как-то так. Самое удивительное — то, насколько естественно звучат его произнесённые теперь вслух слова. — Тебе стоило бы поцеловать меня, — говорит Марта прежде, чем лишиться самообладания. — Ну. Ты здесь босс. — Бесстрастность Рэнсома шита белыми нитками. И он целует. Она никогда не воображала поцелуев с ним, но если бы такое случилось, то она представила бы его… ну, самим собой. Грубым, требовательным, жёстким. Однако реальность оказывается совершенно иной. Он целует её нежно, положив ладонь ей на лицо, другой рукой приобнимая за талию, — и поцелуй длится буквально секунду. У Марты достаточно времени, чтобы отстраниться, но она не отстраняется. Ни во время поцелуя, ни после — не сразу. Она кладёт руку ему на грудь и остаётся рядом. — Так вот почему… — начинает было она, но прерывается, чтобы прочистить горло. — Так вот почему ты не хотел меня видеть? После слушания по УДО. — Ага. — Он сцепляет руки за её спиной. — Это было невыносимо. Что тут сказать — я слаб на передок, если девушка страстно выступает за моё освобождение. Он улыбается краем губ. Пару мгновений они стоят в таком положении, а затем Марте приходится шагнуть назад. Голова идёт кругом, сердце колотится. Столько эмоций… для неё это слишком. — Так ты останешься? — спрашивает она настолько спокойно, насколько может, и скрещивает руки. — На ужин. — Сделаю всё, что захочешь, — заверяет он. И у неё нет ни капли сомнений, что он говорит серьёзно.***
Позже Марта вспоминает слова Харлана о семье, которые тот всегда повторял: «Ты выбираешь людей, которые могут причинить тебе боль, и это и есть семья». Может, Харлан знал куда больше, чем говорил: ведь в последний раз, когда он это произнёс, речь шла о Рэнсоме.