***
Долго Марта не терпит. Мэг получает по телефону уведомление, звонит Марте (немедленно покинувшей обеденный приём, на котором присутствовала), и на парковке они встречаются. — Сними все украшения, — советует Марта. — Металл под запретом. — Точно, — Мэг начинает снимать с себя всё, что нужно, — конечно. Я и забыла. — Руки у неё трясутся. — У тебя, ну… есть документы и всё такое? — Да, — подтверждает Марта. — И наличка, чтобы было проще. Мы к нему пробьёмся. Пробиваются. «Проще» не выходит, обходится дорого — а потом она видит его, и он едва похож на себя. Его избили до полусмерти, и если Мэг правильно поняла, то сделал это охранник — около недели назад, судя по всему. Мэг прикладывает ладони ко рту. — Ой, да ладно. Всё не настолько плохо, — произносит Рэнсом с напускным весельем. Из-за корки на губе получается немного шепеляво. — Тебе делали томографию? — спрашивает Марта. — Вот моя медкарта. — Он указывает, насколько позволяют наручники. Марта берёт карту в руки, читает — «пробито лёгкое» — и чувствует на себе его взгляд. — С тебя не хватит ещё моих рентгенов? — интересуется он, пытаясь шутить. — Выглядишь… на удивление нормально. — У Мэг в голосе слёзы. — Ну, с вами обеими одновременно я ещё не виделся, — говорит он. — Здорово же. Марта перелистывает страницу. — Насколько тебе больно? — спрашивает она. Сломанная рука и трещины в рёбрах позволяют предположить, что сильно. — Опиаты под запретом, — откликается Рэнсом. — Скука. Так что — больно. — Они не могут поступать так с тобой, — выдавливает из себя Мэг. — Так нечестно. — Ещё как честно. — Рэнсом окидывает взглядом Марту. — Не могу отрицать, что на его месте я не поступил бы так же. Боже, и он ведь серьёзно. Он бросает ей вызов — а может, и вовсе берёт её на слабо. Чтобы в её глазах он был достоин внимания — или, может, он просто надеется, что она будет считать его таковым. Ему наложили швы на челюсть и за ухом, для чего пришлось побрить и бороду, и голову. Щека распухла из-за трещин в глазнице и скуле. Марта вновь вчитывается в медкарту. — Это не значит, что ты этого заслуживаешь, — протестует Мэг и подходит ближе, к изножью кровати, с силой скрестив руки. — Полагаю, именно это и значит. Рэнсом вновь смотрит на Марту — она чувствует его взгляд, чувствует, как загораются щёки, и понимает: он заметил. Так что она предпочитает сосредоточиться на медкарте — на напечатанной чёрным по белому информации о тяжёлом сотрясении мозга. — Марта, — окликает он, и она поднимает взгляд. — Я не умираю. Умирал бы — тебе б сообщили. Она открывает рот, но передумывает высказываться: не может заговорить о том, как мало это её успокаивает. Пока он восстанавливается, много что имеет вероятность пойти не так; Марта начинает размышлять об этом, но не может заставить себя продолжить и откладывает медкарту. — Мы поговорим с кем-нибудь, мы должны заставить их… обеспечить тебя какими-то лекарствами, чтобы стало легче, — с горячностью говорит Мэг. — Такая бесчеловечность. Рэнсом как-то странно усмехается. Смотрит на Марту. — Ты скажешь ей или я? — уточняет он. — О чём вы? — Мэг глядит то на неё, то на него. Марте думается, что во взгляде Мэг сквозит какое-то отчаяние, словно та ощущает себя лишней. — Я не уверена полностью, — медленно проговаривает Марта. Рэнсом закатывает глаза. Похоже, ему больно. — «Полностью», — повторяет он. Выходит, он её раскусил, и она не может не выдавить из себя лёгкую улыбку. Затем Рэнсом обращается к Мэг: — Никто не будет ни с кем говорить. Лучше от этого не станет. Марта планирует убедиться, что я в порядке, потому что она хороший человек. Но она не станет никого просить обеспечить меня ништячками. — Чего? Это же безумие, она не хочет, чтобы тебе было больно. — Мэг подаётся на шаг ближе и смотрит на Марту так, словно безусловно верит в неё, что с одной стороны мило, а с другой — как ни странно — несколько оскорбительно. — Я… — заговаривает Марта — и тут же замолкает. Усмешка Рэнсома становится более озорной. Она знает, что из-за корки на губе ему больно даже усмехаться. — Я понимаю, — произносит он. — Не переживай. — Я и не переживала, — досадливо отвечает она, и он улыбается ещё шире. — Марта, — окликает Мэг растерянно и настойчиво. Марта переводит взгляд на неё. Пока Мэг в таком настроении — это меньшее, что Марта может сделать. — Очевидно, это ужасно, — заговаривает она, — но… — «Но», — повторят Мэг с нарастающим неверием. А затем задумывается, и на её лице появляется подобие улыбки. — Ничего себе. — Она может быть беспощадной, — поясняет Рэнсом; лицо Марты пылает всё сильнее. — Разве не великолепно? — Просто нечто, — откликается Мэг. Рэнсом протягивает руку Марте (во рту тут же пересыхает); он замечает её реакцию — опускает руку обратно и как ни в чём не бывало заговаривает: — Вам не нужно ни хрена делать. Вы приехали — этого достаточно. А пацан там как? Всё ещё ошивается поблизости? — Ага, по-прежнему приезжает по выходным, — отвечает Марта. — Элис помогает ему с документами для колледжа. Мэг трясёт головой и оборачивается к Марте: — Погоди-ка. Сколько времени должно пройти, прежде чем опасность минует? Марта отвечает: — Пара дней, не больше. Потом — где-то недели четыре, чтобы зажило лицо, от шести до восьми — для рёбер, восемь — для руки. — Она оглядывается на него, ища подтверждение, и он коротко кивает. — На восстановление потребуется время. — А времени у меня в избытке, — вставляет Рэнсом. Но по-настоящему Марту волнует иное: так ли всё будет после его освобождения? Даже в присутствии Мэг Рэнсом ухитряется просто разговаривать с Мартой — когда хочет. — Эй, дорогуши, — окликает Рэнсом, — а других дел у вас разве нет? Вас ведь здесь ничто не держит. — Но изгиб его рта, когда он произносит это, подсказывает Марте: он хочет, чтобы они остались. — Нам обещали полноценное свидание. — Мэг придвигает стул с другой стороны комнаты. Марта тоже берёт стул поодаль, и они присаживаются рядом с ним. Какое-то время Марта молчит, позволяя Мэг поддерживать разговор с Рэнсомом. У этих двоих между собой контакт какого-то особого очарования, и ей кажется абсолютно естественным лишь наблюдать — ничего не предпринимая, находясь на втором плане. Рэнсом, очевидно, пытается быть с Мэг вежливым, а Мэг отчаянно хочет наладить отношения с той частью своей семьи, с которой это ещё возможно. Марте думается, что Мэг невероятно жаждет любви, — причём неважно, откуда именно эта любовь исходит. Потом беседа Мэг и Рэнсома как-то незаметно сходит на нет, и Марта снова в неё включается, отмечая, что Рэнсом смотрит на неё. Он уже очень давно не вёл себя с ней холодно (хотя часть её каждый раз этому удивляется). — Хорошо выглядишь, — комментирует он. В дорогих блузках ей всё ещё некомфортно. — Я была на званом обеде. — Ого. — Он улыбается. — Так ты официально одна из них? — Она наклоняет голову, но не отвечает: этот вопрос ответа не требует. — Что за обед? — С одним издательством. — С тем, к которому я советовал присмотреться, или с другим? — С другим. То, которое советовал ты, проводит встречи в первом квартале. Рэнсом кивает. На какую-то секунду его лицо выражает боль. — Можешь быть осторожнее? — просит Марта. — Могу немножко улучшить своё поведение. — Он легко улыбается. — Но много всего здесь зависит не от меня. Ты же понимаешь. — Понимаю. — Она размышляет, будет ли странно, если она возьмёт его сейчас за руку, но не в силах решить, поэтому ничего не делает. — Но мне бы правда хотелось, чтобы ты вышел из тюрьмы живым. — Значит, ты и вправду одна из нас. — Спустя секунду он добавляет: — Можно тебя попросить? Осмотри мою голову. А то как будто кривоватая. Марта поднимается, обходит Мэг для лучшего обзора; Рэнсом, содействуя, наклоняется. Швы — около двадцати штук — тянутся от уха до макушки, отчётливо заметна приличного размера рана. Марта проводит большим пальцем по ней — убеждается, что швы плотные, небольшие, — и Рэнсом резко вдыхает. — Не кривая, — констатирует она. — Будет в норме. — Уверена? — уточняет он. И сразу же добавляет: — Как тебе моя новая короткая стрижка? Ей думается, что он, как и когда-то, пытается казаться самодовольным. — Мне нравится, — говорит она. — Но мне нравилось и с бородой. — Принято, — откликается Рэнсом. — Мэг? Как по-твоему, с бородой или без? — С бородой ты выглядишь старше, — отвечает Мэг. — Благороднее. Он встречается взглядом с Мартой — и в его глазах Марта видит что-то такое, что не может прочесть. Просьбу, вероятно, — но ведь Рэнсом не любит о чём-либо просить. — Ты же меня знаешь. Благородства просто завались. Такого уровня оскорблённости данным высказыванием, какое появляется у Мэг, Марта выказать не может, но всё же ощущает некоторое беспокойство. — Ты сам всё это спровоцировал? — серьёзным тоном спрашивает она. — Нет, правда. — В некотором роде. — «В некотором роде» — это не «да». И внезапно Марте думается: избей Рэнсома вот так один из тех, кто должен его охранять, при том условии, что в тюрьму он попал ни за что ни про что, — как бы это всё ощущалось тогда? — Эй. — Рэнсом видит эту мысль на её лице. — Держи себя в руках, босс. Она смотрит на его кривую улыбку, на морщинки в уголках глаз. Проводит рукой по остриженным волосам — гладит нежно, ласково. Он на секунду прикрывает глаза, и ей кажется, что будь они наедине, то она бы также сделала что-то ещё. Что-то опрометчивое. Мэг воздерживается от комментариев — пока они не оказываются на парковке. — Марта, — зовёт она, прежде чем они забираются в транспорт. — Да? — Он всегда ведёт себя так… с тобой? От этого вопроса кровь в жилах стынет. Но Марта отвечает: — Полагаю, да. О чём ты? — Он всегда… — Мэг мешкает. — Не знаю, наверное, раз ты навещаешь его снова и снова, я должна была догадаться о твоём, ну, дружелюбии, но… должно быть, именно поэтому он не дал тебе выступить на его слушании по условно-досрочному освобождению. Марта хмурится. Повторяет: — О чём ты? Глаза Мэг расширяются, и она прикрывает ладонью рот. — Чёрт, — произносит она. — Я не должна была… Ладно. Ну… я тебе этого не говорила, но общение с тобой, его жертвой, может сыграть на слушаниях крайне плохую роль, единственное исключение — если ты выступишь в его защиту. В большинстве случаев к убийцам, поддерживающим контакт со своими жертвами, относятся плохо, и до сегодняшнего дня я думала, что это… вполне правильная политика. — Её трясёт; она зачёсывает волосы назад, а затем начинает надевать снятые ранее украшения. — Ты не злишься на него? — Я всё ещё… очень злюсь, — осторожно произносит Марта. — За то, что он совершил. Но я пытаюсь жить дальше. — Ты делаешь это с поразительной… теплотой. — Марта улавливает в словах Мэг лёгкий укор. — Извини, но тебя что — расстраивает, что я его прощаю? Мэг качает головой. По её щекам стекают юркие слёзы, а затем она кивает. — Нет, — отвечает она. — Это и есть то, чего я хотела от… это как сон — чтобы все всех любили. Но я… я разрываюсь между… он мой двоюродный брат, но ты моя, наверное, лучшая подруга, и он пытался тебя пырнуть, и всё же… — И всё же, — вторит Марта. — Вот именно здесь я и сама всё время спотыкаюсь. Мэг с кивком вытирает лицо. — Тебе стоит вернуться одной, — предлагает она. — Я уверена, что мне не стоит говорить тебе об этом, но… кое-что он хочет сказать одной лишь тебе. Говорить и правда не нужно, но Марта решает, что, коль скоро говорят, ей стоит отнестись к этому серьёзнее. — Ладно. — Он правда будет в порядке? Марта с кивком отвечает: — Думаю, да. — И добавляет: — Надеюсь. — Я тоже. На прощание они обнимаются. Марта прижимает к себе Мэг так крепко, чтобы та почувствовала: её любят. — Я заскочу через две недели, — обещает Мэг. — Тогда и увидимся.***
Марта приезжает подготовленной — в восемь утра, в подаренном Харланом свитере и с двумя тысячами долларов в кошельке. Она ожидает, что право на посещение придётся выбивать, но, на удивление, её провожают обратно в больничное крыло. Желудок слегка сводит, когда она понимает: это значит, что Рэнсом — спустя неделю после визита в компании Мэг — на поправку не идёт, хотя должен был уже встать на ноги. Вместо этого он всё так же прикован наручниками к больничной койке. Синяки заживают, корка на губе исчезла, борода отросла — но всё же Рэнсом выглядит хуже (должно быть, из-за мешков под глазами). Когда он видит Марту, он не улыбается. — Ясно, — комментирует он. — Ты должна прекратить тратить своё наследство на тупоголовых мудил из охраны. Двое охранников находятся недалеко, могут их услышать, и он об этом знает. Что-то произошло. Беря в расчёт, что рядом лишние уши, Марта произносит: — Моё наследство — моё дело. Почему ты в постели? Рэнсом натужно и раздосадованно улыбается. — Мне не стало лучше. И медкарту на этот раз у меня забрали, так что не утруждай себя поисками. — Почему? — инстинктивно спрашивает Марта — хотя ей не нужно подтверждений, чтобы понять: дело плохо. С ним что-то сделали и теперь хотят это скрыть. Она садится на стул рядом с кроватью, придвигая его ближе к Рэнсому. Его кисть — вот, прямо здесь, она может взять его за руку… Правда, теперь, присмотревшись, она замечает, что его запястье покраснело и кожа на нём содранная. Рэнсом тянет за низ рукава. — Потому что они не знали, что ты работала медсестрой. — И затем он добавляет: — Ничего жизнеугрожающего. — Ладно. Но всё же? Он не планирует отвечать — это видно по его лицу. Какой-то странный инстинкт берёт над ней верх — она тянет руку и проводит краем ногтевой пластины по содранной коже на его запястье. Рэнсом вздрагивает, но руку не отстраняет. — Ну, — говорит он, — как-то так. — Если ты собираешься солгать… — Не собираюсь, — перебивает Рэнсом. — Мне просто хотелось бы, чтобы ты… — Он разворачивает руку так, чтобы перехватить её пальцы, и на мгновение, прежде чем отстраниться, она ему это позволяет. — Мне бы хотелось, чтобы ты позволила мне… — Расскажи, — требует она. Рэнсом моргает несколько раз, смотрит вниз, мимо неё. Выдавливает из себя: — Со мной легче справиться. Когда я здесь. Прикован двадцать два часа в сутки. Так что… мне ещё не лучше. Марта знает, что на этом не всё. С ним что-то сделали — или что-то сказали ему, что заставило его бороться изо всех сил, чтобы выйти из тюрьмы, — так что она решает не поднимать сегодня тему слушаний по условно-досрочному освобождению. Это может подождать: времени ещё годы. А прямо сейчас ему нужно от неё другое. Как и ей нужно другое от него — ей нужна правда. — Ты ведь не виноват, да? — мягко спрашивает она. — Тебя избили, потому что могли. Рэнсом медленно кивает — затем ещё несколько раз, пока жест не перестаёт быть осмысленным. — Полагаю, ты не первый раз сталкиваешься с полицейским произволом, — произносит он. — Да? — Не первый. — И, пожалуй, немало об этом знаешь, верно? О несправедливости. Я вижу, как сильно ты стараешься искоренять несправедливость, когда можешь. Даже в таких безумных историях, как та, в которую тебя втянула моя семья. Она чувствует себя неловко, так что, цепляясь за это ощущение, пододвигает стул ближе к нему. — Я просто… я делаю всё, что в моих силах. — Ага, — отзывается он. — Мне повезло, что это длилось так долго. Частично она с ним соглашается, но чувство не самое приятное: теперь ей также хочется, чтобы он был счастлив. Она вжимается кончиками пальцев в его ладонь. — Всему есть предел, впрочем, — сообщает она. — По-моему, мы к нему подбираемся. Рэнсому нечего на это сказать. Тишина, окружающая их, — единственная точка соприкосновения. В воздухе витает что-то — та самая причина, по которой Мэг рекомендовала ей вернуться. Марта ещё не знает, какая именно, но чувствует: дело в этом. — Мэг, — в конце концов произносит Рэнсом, будто читая мысли. — Она была… потрясена. Не думаю, что она знала… — Что, что ей придётся тебя делить? — Он кидает на неё многозначительный взгляд. В этом больше правды, чем ей ранее думалось. — Что я не просто испытываю к тебе жалость, — произносит она. — Что мы… — «Выводим друг друга из себя, — едва не вырывается у неё, — или, может быть, ладим друг с другом». Назвать их связь потребностью — как-то чересчур, но и простого «хочу» явно недостаточно. — Видимся, — договаривает она в конце концов, вторя вышесказанному. — Ага. — Голос у него уставший. — Ты… — Я — что? — Не знаю. Плохой сегодня день для разговоров. У меня. — Он поднимает руку, а потом, видимо, вспоминает о необходимости держать себя в границах и роняет её. И интересуется уже тише: — Сколько денег с тебя содрали? — Две штуки, — отвечает она в тон ему. Придвигается ближе, используя это как повод изменить положение их рук. Теперь, когда всё правильно, когда он смыкает свои пальцы вокруг её пальцев, она ему это позволяет. — В следующий раз тебя не пустят, — предупреждает он, избегая её взгляда. — Я позвоню тебе, когда эта история закончится, но лучше бы тебе держаться подальше. — Ты будешь писать мне? Он качает головой: — Дай мне справиться самому. — Смахивает на мазохизм, — комментирует она. В груди становится тесно. — Наверное. Возможно. А вот что совершенно точно — так это то, что это не твоя проблема. — Рэнсом сжимает её руку и встречается с ней взглядом. — Не твоя. И ты это знаешь. Знает — но его вера в это похожа на своего рода комплимент, который ей не хочется слышать. — Вот бы я… — начинает она, но так и не заканчивает. И всё же Рэнсом отвечает: — Для тебя это, пожалуй, к лучшему, хотя может казаться иначе. Я имею в виду — если ты намерена простить меня, то тебе однозначно следует не забывать. Бьюсь о заклад, тебе даже приятно. — Видеть, как ты мучаешься? — Нет. Не испытывать всепоглощающей жалости к каждой твари живущей. Иметь силу сказать: «На хер этого парня. Он пытался меня зарезать, какое счастье, что его посадили». — Несмотря на всю страсть, с которой он произносит эту фразу, руку Марты он так и не отпускает. — Всё не так просто, — отзывается она, но всё же осознаёт его правоту. Видеться с ним — облегчение. Может, он имел в виду именно это — свободу от необходимости тратить ресурс на переживания о нём. Дозволение ему стараться изо всех сил (на что бы ни приходились старания). И вынужденно она добавляет: — Ты действительно мне небезразличен. Рэнсом смотрит на неё мягко, оценивающе. — Я знаю. — Как будто это очевидно. — И я надеюсь… ну, уверен, ты уже знаешь, но… не то чтобы… Она впервые слышит, чтобы он путался в словах до такой степени. — Я знаю, — вторит Марта, сжимая его руку. — Поэтому не хочу просто оставлять тебя на несколько недель. — Я годами выживал без тебя, ты же в курсе? — И всё же сарказм Рэнсома куда не так остр, как обычно. — Да, чудом. Он проводит подушечкой большого пальца по её пальцам; Марте приходится сдержать дрожь от внезапного осознания интимности момента (и — глупости момента). И поражает её главным образом собственное — искреннее — доверие: он не причинит ей боль снова. — Знаешь, о чём я усиленно думал, когда ты приезжала с Мэг? — Услышав вопрос, Марта поднимает на него взгляд. — О вечеринке в честь дня рождения, которую мы устроили для неё пару лет назад. Помнишь? Все пришли тогда. — Помню, — кивает Марта. Тогда их с Мэг дружба и зародилась. — Я подарила ей серьги, и она едва не расплакалась. Рэнсом приподнимает уголок губ в улыбке. — Ага, припоминаю. Джони была в бешенстве. — Неужели? — А ты не слышала? — Я пыталась избегать по праздникам прочих членов семьи. — И спустя секунду она добавляет (не потому, что с него сталось бы добавить это самому, но потому, что ей нравится говорить ему правду): — Даже тебя. Когда она говорит с ним без обиняков, он всегда находил это неожиданным. И смотрел на неё так, как смотрит сейчас. — Не переписывай историю. Это я избегал тебя. Как бы то ни было — Джони по-настоящему пришла в бешенство, ага. Не уделяла дочери ни капли внимания, а потом удивилась, когда грёбаное… бохо-платье, которое она подарила, оказалось не совсем тем, чего Мэг хотела. — Мэг не носит розовое. — Значит, ты помнишь, — победно заключает он. — Хорошо. И конец вечеринки. — Когда старшие спорили в столовой о выборах. Рэнсом склоняет голову и корчит рожицу. — Мэг сказала что-то о… — Криптовалюте, — подхватывает Марта со вздохом. — Как же я рада, что ей это больше не интересно. Движением свободной руки Рэнсом показывает, что именно это он и имел в виду. — А мы с тобой встретились взглядом. Типа — мимо Мэг, через всю комнату. Она точно знает, какой именно момент ему вспомнился. При желании она всё ещё может живо это представить — какими ярким и весёлым был его взгляд, в какое раздражение пришла Мэг, когда Рэнсом начал говорить какие-то колкости. — Ты назвал меня служанкой, — произносит Марта. Тем их с Рэнсомом взаимодействие тогда и закончилось. Даже служанке известно, насколько тупо это звучит. — Я мудак, — отмечает он. Вполне убедительно. — Кроме того, это не моё мнение. — Марта чувствует, как колышется раздражение: на небрежность, с которой данная «привилегия» была отмечена. — Я размышлял, — добавляет он, — о том, что будет, когда я отсюда выйду. — Угу. — Когда ничто не будет стоять между ним и её сердцем. Пульс стучит где-то в ушах. Может, он слышит её испуг. Руку он не отпускает. — Как бы то ни было… Неважно. Пока ты не ушла, ты не могла бы… всё ещё больно, когда дышу, — скованно признаётся он. — Я взгляну. — Марта поднимается с места. — В конце концов, полноценное свидание нам не гарантировано. — Да. Он категорически не хочет отпускать её руку, и в качестве своего рода компенсации Марта кладёт кисть ему на грудь — прямо посередине. И задаётся вопросом: а что бы она сделала, будь у неё при себе нож? Судя по выражению его глаз, он думает примерно о том же. — Где? — спрашивает она. — Типа по всей грудной клетке. Всё стандартно. — Я пытаюсь осторожно. — Оставь попытки и сними с меня рубашку, — произносит он с лёгкой ухмылкой — смущающей её. И это не первый раз, когда он говорит или делает что-то подобное. Но первый — считая с его попытки пырнуть её, — как они находятся наедине, и Марта с ошеломлением обнаруживает, что чувствует себя так же, как и в той закусочной. По позвоночнику пробегают искры. Марта умеет работать, думая о чём-то отдалённом. Она ловко расстёгивает его рубашку и, почувствовав волосы на его груди и тепло его кожи, не колеблется. На него она при этом не смотрит — предпочитает сосредоточиться на его руках. — Тебе сказали, что несколько раз в день нужно делать глубокие вдохи? — Нет. Полагаю, должны были. — Так и есть, — соглашается она. — Глубокие вдохи снижают риск пневмонии. Он демонстративно вдыхает и тут же заходится стоном — таким сильным, что она, не задумываясь, кладёт руку ему на плечо. — Будет больно, — запоздало предупреждает она. — Иди на хер, — выдыхает он, улыбаясь. И покрывается румянцем аж до шеи: бледная кожа начинает стремительно розоветь. Очаровательно, но Марта предпочитает не зацикливаться на этом. Расстегнув последнюю пуговицу, она видит синяки. Особенно пострадали три участка. Один из них полностью занимает правую сторону. И наконец-то Марта понимает, почему она вернулась и чего он хочет от неё. Он просто хочет, чтобы его видели насквозь. Оценит ли она увиденное по достоинству, предпримет ли что-то — не суть. Ему нужно, чтобы его видели. Фокусируя взгляд на ней, он внимательно наблюдает. Профподготовка пригодилась: Марта не плачет. Тяжело сглотнув, она пересекается с Рэнсомом взглядом. — С какой стороны? — Что именно? — Лёгкое пробито. — С правой, — отвечает он. Ожидаемо. — Сделай глубокий вдох снова. Рэнсом подчиняется, и на его лице отражается боль. Ни единого хрипа не слышится. Прежде, чем он повторяет, проходит несколько секунд. — У тебя дыхание нетипично быстрое? — спрашивает она. — Не думаю. — Хорошо. У неё есть ещё пара вариантов диагностики: измерить пульс, ощупать собственно рёбра, — но какую-то секунду она просто смотрит на него в упор. Он прямо здесь. Столь же сильный, столь же резкий. Удерживаемый лишь двумя парами наручников. — Марта. — Она вздрагивает, вглядывается, но видит на его лице лишь сопереживание. — Тебе не обязательно… — Молчи. — Она кладёт пальцы на его сонную артерию; он, едва дыша, застывает. Пульс не ускоренный — где-то семьдесят ударов в минуту. — Какого рода у тебя боль, когда ты дышишь? Острая, тупая, затяжная? — Всё и сразу, — сухо отвечает он. — Понятно. Что ж, я не хочу тыкаться в сломанные кости, так что… — А я хочу, — обрывает он. Марта, нахмурившись, смотрит на него — он встречает её взгляд с абсолютным спокойствием. Она думает, стоит ли напомнить ему, что в её возможностях сейчас только сказать, какие именно рёбра сломаны и насколько переломы серьёзны, — но он продолжает убийственно серьёзно впиваться в неё взглядом. — Скажи мне, когда остановиться, — произносит она. — Никогда не захочу, чтобы ты останавливалась. — Не отмеченные синяками участки его груди покрываются красным. — Тебе, должно быть, одиноко, — комментирует она со всем возможным неодобрением (не то чтобы этого неодобрения было много). А затем, приободряя, гладит его по голове, по мягким волосам. Её прикосновение вызывает у него улыбку. — И выделываться вовсе не обязательно. — Ух ты. Это что, внеклассный урок? Надавливать на ушибы и слышать резкое шипение — не то чтобы весело. Но есть в этом что-то — что-то заставляющее её сердце (в хорошем смысле) сжиматься. Наверное — честность. Что он попросил, не передумал, сжимает зубы и терпит. Ему хочется её прикосновений — вот единственный возможный вывод. И это чувствуется… каким-то особенным образом. К своему ужасу она обнаруживает, что ей нравится его касаться, нравится класть ладонь на наименее повреждённый участок и чувствовать чужое дыхание. Рэнсом не может отвести от неё взгляд — Марта встречаться с ним взглядом отказывается. Тишина вокруг тяжёлая, и нарушить её трудно. Марта застёгивает ему рубашку. — Если этот охранник снова доставит неприятности, я вмешаюсь, — сообщает она, не повышая голоса. — Я ясно выразилась? — Кристально, — торжественно подтверждает он. Она застёгивает последнюю пуговицу, а затем колеблется, вновь думая о кабинете и ноже. Ударь он её им, она бы, наверное, захлебнулась кровью. И неизвестно, что убило бы её раньше, — кровопотеря или же удушье. Хватило бы, пожалуй, и десяти минут. — Эй, — окликает он, и она встречает его взгляд. Он не ударил её ножом: схватил бутафорский. А сейчас он не знает, что сказать, потому что видит: она напугана. — Спасибо. Каким-то образом она знает: для них обоих это звучит несуразно. — Всенепременно, — отзывается она. — Глубокие вдохи. — Да. А то схлопочешь пневмонию. Когда он перемещается, наручники гремят. Он продолжает смотреть на неё с каким-то беспокойством в глазах, и Марту это настораживает. Рэнсом знает её, и он прав: ей не по себе. Он последний человек, которому она бы в этом призналась, — но единственный, кому она могла бы рассказать. Она решает уйти, не проронив об этом ни слова: сегодня для такого рода разговоров время неудачное. Он неспокоен, взвинчен, и когда она меняет тему на появление у Джейкоба девушки, Рэнсом, кажется, рад переключиться, — так что под конец встречи они обсуждают отвлечённые вещи, те, что связаны с семьёй. Появляется охранник, сообщает, что время вышло. Марта окидывает Рэнсома взглядом. — Хорошо, — произносит она и поднимается, чтобы надеть пальто. — Эй, — окликает Рэнсом. — Не переживай из-за меня. — Я и не переживаю, — решительно отвечает она. В какой-то степени так и есть, но в желудке всё равно как-то неспокойно. Может, именно поэтому она произносит следом: — Всё как ты и сказал. — А что я сказал? — Рэнсом склоняет голову. В кои-то веки Марта пользуется возможностью ухмыльнуться и процитировать: — «На хер этого парня». Верно? — И подтекст она понимает, слишком хорошо понимает. Рэнсом не улыбается — не то чтобы. — Чертовски верно, — подтверждает он. Марта кивает и уходит. Она и не думала, что при желании сможет заговорить. А щёки ужасно — ужасающе — горят всю дорогу домой.