Легенда о Жнеце

В громадном особняке маленькому ребенку всегда одиноко, сколько бы ни было здесь домашних эльфов, болтливых портретов или частых гостей отца, к которым девочке все равно запрещалось приближаться. Поэтому каждое появление её брата, который был сильно её взрослее — старше на целых пятнадцать лет — и жил уже давно своей жизнью, было для неё сродни дню рождения. Но бежать ему навстречу и бросаться ему на шею она никогда не решалась. Не позволялось. Её бесконечная любовь к нему была тихой, приглушенной. Грела умеренно, проявлялась в мелочах. В робких, но благоговейных взглядах, в несмелых просьбах: — Прочтешь сказку? Вопрос от стоящей в дверях девочки потревожил вечернюю тишину, прежде колеблющуюся только от потрескивания поленьев в камине и завываний ветра за высокими окнами. Не понять, правильно ли это, досаждать с дороги брату, сидящему в одном из кресел в гостиной, но он не казался раздраженным. Наоборот, пусть до этого он сидел, едва заметно ссутулившись и потирая пальцами переносицу, стоило увидеть сестру, ровный контур его губ тронула улыбка. — Какую? — Всё ту же… ты знаешь, она совсем короткая. Всего несколько минут… пожалуйста? «Всё та же» была уже в её руках, которые до этого момента она смущенно прятала за спиной. Девочка в свои пять лет уже довольно сносно читала сама, но ей хотелось провести время с братом, пока он снова куда-нибудь не запропастился. — Ты знаешь её наизусть, — вздохнул он, и её без того сконфуженный взгляд упал, зарылся в пол от неловкости. Голову она не поднимала, даже ощущая, как внимательно глядит на нее брат. — Иди сюда. Воодушевленная, она мигом оказалась рядом с братом, который подхватил её тут же на руки, как пушинку, и усадил себе на колени. — Все дети как дети, сказки Бидля просят, а тебе такое подавай… Сказки Бидля она тоже читала, но любила не так сильно. Этот же сборник мифов, который братец смиренно забрал сейчас из её рук, она обожала из-за его диковинности. Отец привез его из другой страны, когда еще в молодости немало путешествовал, в качестве сувенира для тогда еще только-только подрастающего сына и сам так никогда больше к книжонке не притрагивался. Неинтересно. Всего лишь очередная выдумка суеверных народов, как он говорил. Пока брат искал нужную страницу — это не заняло много времени, затасканная книжка сама раскрывалась на наиболее часто используемом развороте, — девочка устроилась удобнее в его руках, и взгляд оттого упал на его левое предплечье. Закатанный рукав рубашки обнажал руку по локоть и являл жуткую картинку на бледной коже. Череп с разинутым ртом, из которого ползет, закручиваясь знаком бесконечности, черная змея. Неприятное зрелище, но мозолило ей глаза так часто, что трудно не привыкнуть. Попытки разузнать, что это такое, ни к чему не приводили. Отец всегда говорил: «Подрастешь — узнаешь». А брат: «Лучше бы тебе никогда не знать». Наконец, он прокашлялся и начал читать, неторопливо укрывая её мягкостью негромких слов: — Во времена, затерянные в туманах минувшей вечности, в далеком месте, где завеса между миром живых и мертвых чересчур тонка, сама Смерть устало взирала на нескончаемое течение уходящих в забвение душ. И признала она в один миг, что даже ей, вездесущей, не под силу управляться одной со своим ремеслом, скитаясь по всему необъятному миру, и создала она себе верных слуг, что исполняли бы её волю. Тогда стали они, незримые и безмолвные, красться в тенях, чтобы забрать покойную душу во тьму, когда настает её час. Таков стал уклад вещей на сотни и сотни веков, пока один из жнецов не остановился среди своего бесконечного пути и не задался вопросом: «Отчего мы не вольны выбирать, кто достоин жизни, а кого стоило бы отправить в иной свет? Что определяет, чью душу нам должно забрать?». Не мог Жнец видеть, как мир заполонили не ведущие ни чести, ни сострадания деспоты и разбойники, в то время как ему долг велит забрать души доблестных мужей, кормильцев семей или невинных чад. Движимый охватившим его чувством страшной несправедливости, Жнец пошел наперекор воле своей госпожи и стал отнимать жизни одну за другой, желая очистить бытие от этой скверны. Тем он сокрушил естественный строй вещей, потревожил незыблемый тысячелетиями баланс и поверг все земное царство в полымя хаоса, обрекая человечество на погибель. Пробудились в этом беспорядке древние могущественные создания и обрушили жестокой карой на всех живых существ огненное дыхание, уничтожая пламенным шквалом весь разверзшийся ужас. Ни одно божество не стало вмешиваться в беду человечества, пока полыхал и сгорал мир дотла. Но затем, на пепелище его, спустя годы расцвел новый, и был этот мир, рожденный из руин, лучше прежнего… — Брат утомленно вздохнул, закрывая книжку. — Серьезно, не пойму, чем эта история тебе так нравится. — В ней есть драконы. Все сказки с драконами хороши. Девочка лукавила. Ей она полюбилась, потому что это была одна из самых первых историй, что братец стал читать ей на ночь, когда она еще спала в колыбели, когда еще не могла даже поразмышлять вдоволь над смыслом. Ей нравилось просто слушать, как ей читает родной голос. Сейчас же её ум потихоньку взрослел, сейчас она старалась вдуматься в высокопарное переплетение слов, заглянуть в фантастические строки поглубже. Да и хотелось задержать как можно дольше брата… поэтому: — Но я не понимаю. Почему мир стал лучше, если все те плохие люди потом снова вернутся, когда отстроится новый? — Всё со временем нуждается в обновлении. Особенно если сильно застоялось. А что лучше всё очищает от всякой «скверны», кроме как огонь? Еще и такой силы… Я слышал, в восточных странах драконы — блюстители порядка. Символ баланса. Блюстители порядка? Те, что сами же сеют пламенем хаос?.. Брови девочки нахмурились, она не вполне понимала, но, наверное, для этого просто слишком мала. И вместо того, чтобы страдать над непонятным, она снова расслабилась в руках брата, чувствуя затылком мерное биение его сердца в груди, на которую опиралась, и решила переменить тему: — Эван… — Да? — Как думаешь, что стало со Жнецом? — Исчез с концами где-нибудь под руинами, скорее всего. А что, волнуешься за него? — Девочка помотала головой. — Нет? Неужели не сопереживаешь бедолаге? — Он кажется… глупым. Наивным очень. Мягкий смех тронул дыханием её макушку, и девочка чуть насупилась. Неужели она сама же ляпнула глупость? — Ну, он добился ведь, чего хотел, — с полуулыбкой, читавшейся даже в голосе, возразил он. — Хотел, чтобы мир стал лучше, но добился этого через разрушение. Не сказать, что он так уж плох. Что ж, с братом всегда хотелось соглашаться, что бы он ни сказал, поэтому она только пожала плечами, раздумывая, о чем бы еще поговорить. Но ничего выдумать она не успела — раздался осторожный стук. На пороге гостиной стоял домашний эльф, всегда сильно застенчивый, с очень большими даже для домовика ушами и выразительными круглыми глазами, сейчас несмело взирающими на молодого хозяина. — Господин, вас ожидают… Мистер Эйвери и мистер Снейп ожидают вас внизу. Уже в крайность расслабившаяся, даже слегка сонная и уж точно не ожидавшая такого предательства, девочка встрепенулась на коленях брата и схватилась за его руку, как будто этим могла бы его удержать. Глядела на него почти испуганно: — Ты снова уходишь? — Видимо, да. — Но ты только вернулся! — И скоро снова вернусь, — успокоил он и прижался губами к её макушке. — Буду читать тебе твои жуткие сказки так много, что тебя саму от них воротить начнет, обещаю. А затем снял её со своих колен, старательно игнорируя её обиженный вид, поднялся на ноги сам и обратился к домовику: — Отведи свою маленькую госпожу спать. — Как прикажете, сэр. Эльф, что не намного ниже девочки, заботливо взял её за руку, что обычно возбранялось — переходило черту в отношениях между прислугой и хозяевами, — но в этом случае её было не увести. Хотя не то чтобы и это удержало её от побега. Только один коридор успел миновать этот дуэт комично маленьких фигурок в громоздком доме, прежде чем девочка все же вывернулась. Увильнула в другую сторону под встревоженные увещевания домовика вернуться и быть послушной. Обычно она и была послушной, была спокойной безропотной дочерью хозяина дома, но сейчас что-то тянуло её туда, тянуло впившимся в грудь невидимым крючком. Остановилась она на лестнице, не решаясь спускаться. Ввиду детского роста могла прятаться за перилами и глядеть в небольшие просветы изящных резных столбиков. Братец уже успел накинуть на себя черную мантию, под стать двум своим приятелям, и все трое что-то обсуждали, тихо и неразличимо, но напряженно. Ей эти его приятели не нравились, только объяснить, почему именно, она не могла. Сжималась в животе какая-то тревога каждый раз, стоило явиться в их дом друзьям брата или отца. Хотя выглядят ведь совсем обычными приличными людьми… Надеясь понять причину своего беспокойства, девочка рассматривала одного из нежданных гостей, худого и бледного, с грязноватыми темными волосами по плечи. Какого-то нескладного, как небрежно выструганная деревянная фигурка. Но он вдруг словно почувствовал чужое внимание. В точности определил, откуда оно исходит. Глаза, которые он на нее поднял, оказались до того черными, что девочка еле сдержалась, чтобы не отшатнуться, только сжала крепче пальцы на одном из столбиков лестничных перил. Сразу же следом проследил за этим взглядом и брат — обернулся. Увидев её, тяжело вздохнул, покачал головой. Но несмотря на явное недовольство — его светлые глаза оставались теплыми, когда он смотрел на нее через все это внушительное расстояние. Выдержал некоторую паузу и убедительно повторил: — Я скоро вернусь. У неё оттого наоборот что-то в груди ноюще потянуло. Не успела она что-нибудь ответить, как другой парень уже подтолкнул её брата к выходу, поторапливая, твердя что-то о том, что время поджимает. Так девочка и наблюдала за тем, как ускользает в ночи силуэт брата, будто растворяется зыбкая иллюзия. Ухватиться за неё — никак. Не побежать за ним, не вцепиться в полы его мантии, не упросить остаться. Дверь закрылась, отрезая его от неё в этом большом доме, что был подобен одинокой башне, в которой томятся принцессы из тоскливых сказок. Будь у неё фантазии больше, она бы, как многие дети, укуталась бы в это спасение от тоски, навыдумывала бы себе всяких мирков и приключений, самых невероятных историй, чтобы подсластить горькое одиночество. Но все, что ей оставалось — понуро вернуться обратно и читать то, что было прочитано тысячи раз, надеясь, что уже утром братец вновь окажется на пороге родного дома. *** Утром он не появился. А девочка не спала всю ночь, ждала, ворочаясь в тревоге, из-за чего затем пополудни невольно заснула прямо в гостиной. Ей снилось что-то пакостное, неприятное, но вскоре этот тревожный сон растаял, а на смену ему тут же увиденное на часах время вдохнуло ей в легкие надежду. Уже вечер — это же вполне походит на то его «скоро»? Исследование всего дома в поисках братца успехом не увенчалось. С каждым коридором, с каждой комнатой. Все меньше надежды. Сам дом, и так всегда безмолвный, будто сделался ещё угрюмее. Дышать в нем тяжелее, и холодные стены обыкновенно просторных комнат давили, будто сам воздух сгустился, осырел, но не понять, почему. Ветер же за стенами оставался упрям в своем желании быть здесь единственным звуком. Зловещим, протяжным. Навевающим дурные мысли против воли. Ближе к ночи девочка набралась смелости подойти к отцу. Человеку суровых нравов, и тревожить его по пустякам не стоило бы, но сейчас подстегивал непонятно откуда взявшийся страх. Отцовский кабинет встретил её горьким запахом сигары, и девочка не стала проходить дальше, так и осталась стоять в дверях, не решаясь приблизиться. Рассматривала отца издалека. Ему чуть меньше шестидесяти, и девочка знала, что для волшебников это не так много, но в этот момент неожиданно виделось в нем что-то будто изношенное. Выцветшее. В застывшем на одной точке тяжелом взгляде, в грубоватой линии челюсти, заметно пребывающей в напряжении. — Отец… — робко подала она голос. — А когда вернется Эван? До этого момента он точно и не замечал её присутствия. Услышав же, чуть ожил, воспрял от глубокой задумчивости. Неожиданно усмехнулся. Холодок жути пробежал по спине от этой неестественной, вымученной, будто злой усмешки. Сбив пепел с сигары в дорогой хрусталь, отец заявил: — Эван не вернется. И тут же сделал внушительный глоток янтарной жидкости из бокала, как будто ему потребовалось запить произнесенные слова, протолкнуть их вниз, а те застревали и кололи изнутри. Девочка так и стояла, не понимая. Но тело уже заведомо отяжелело, будто под кожей очутилось много-много галек. Что это значит? Не вернется в ближайшее время? А когда? Хотелось бы спросить, но не успелось. Держа локоть на столе, отец внезапно закрыл лицо ладонью, как будто пряча. Всё ещё тянуло уточнить. Узнать, что это все значит. А губы как склеило, голос её подводил, даже дышать давалось с трудом. Отец заговорил сам. Заговорил беспрерывным, буйным потоком речи о каких-то Пожирателях, о каком-то Ордене, о «гребаном Лорде» и человеке со странным именем Грюм. Для неё это всё — набор звуков, нескладное скопище букв, размазанных изрядной нетрезвостью почти не пьющего отца. Не оставалось сомнений в том, что он явно забылся — забыл, что говорит с дочерью, а может, перестал её видеть в комнате вовсе. Не стесняя себя в выражениях, грубых, жестоких, грязных, липнущих к коже. От которых дребезжало пакостно в груди, от которых хотелось закрыть ладонями уши. Особенно захотелось, когда внезапно бокал, что был в его руке, полетел в сторону, с ужасным грохотом разбиваясь и осыпая кабинет градом осколков. Девочка испугалась, дернулась, потянуло убежать и спрятаться, но она все стояла потерянно у стенки, наблюдая в ужасе за отцом, который подошел к стулу, чтобы упереться в его спинку руками. Широкие и всегда прямые плечи сгорбились, затем и вовсе затряслись. Никогда таким она его не видела, никогда он не бранился при ней, не устраивал сцен и не являл никаких чувств, всегда от него исходило страшное хладнокровие, всегда на лице был этот жуткий налет равнодушия, который никогда ничем не нарушить. Сейчас его лица девочка не видела, но у нее самой уже неприятно щипало глаза, и ей приходилось лишь молча давиться всхлипами, закрывая ладонями рот. Пусть большинство всех произнесенных отцом слов она не знала, её детский ум старался усердно это все переработать, осмыслить, и понимала она по меньшей мере одно. Что бы ни значили все эти «пожиратели», все эти «орденовцы»… Кто-то из них забрал её Эвана.