Часть 8
1 мая 2024 г. в 00:00
Сглатываю, и мотаю головой, вжимаясь в диван, как будто это может мне помочь спастись от этой женщины.
— Нет. — Мотаю головой снова и всхлипываю, вытирая слезы и звеня цепью. — Пожалуйста. Не надо. — Представляю, как Шольц выдирает мне ногти и сжимаюсь, одновременно сжимая руки в кулаки. — Я больше никогда не провинюсь перед вами. Честно. — Вижу, как женщина подходит к дивану и тут же замахивается, ударяя мне по губам. Вскрикиваю, сразу закрывая рот рукой и чувствуя, как губы лопнули, а во рту и в ладонь начала скапливаться горячая кровь.
— Только посмей пролить хоть одну каплю крови на диван или на пол. — Слышу ее угрожающий тон и вся трясусь, плача и сжимаясь. — Глотай. — Шольц буквально отдает приказ, а я чувствую, что меня начинает мутить от привкуса железа во рту. Через пальцы начинает просачиваться алая кровь, смешанная со слюной и я пугаюсь, тут же проглатывая то, что у меня есть во рту, а потом пытаясь удержать то, что в ладони. — Слизывай со своей руки все дочиста. — Понимаю, что меня тошнит, но плача, прижимаю ладонь ко рту и языком провожу по ней, ощущая, как на нем осталась кровь. — И глотай. — Вижу ее ухмылку, больше похожую на оскал и вжимаюсь в диван, наконец-то отрывая руку от лица, видя, как на ладони остались алые следы.
— Я проглотила. — Включается рвотный рефлекс и я всхлипываю, продолжая то и дело облизывать губы, чтобы новые капли крови не успели капнуть на диван или на пол. Не знаю, что бы со мной было, если бы я не смогла успеть все слизать и какая-нибудь предательская капля все же упала бы, но явно ничего хорошего.
— Сейчас пойдем с тобой на наказание в котельную. — Женщина будто не замечает моих жалких попыток оттянуть это самое наказание и я только мотаю головой, плача и пытаясь не задохнуться в собственных слезах.
— Куда? — Вижу, как женщина открепляет цепь и тут же размахиваясь, бьет меня ей по спине, от чего я вскрикиваю и вся сжимаюсь, пытаясь тщетно прикрыться и не понимая, что я сделала и из-за чего она меня ударила.
— Меньше вопросов и больше дела. — Строго говорит директриса и я встаю с дивана, чувствуя, как она сразу взяла меня за руку. — Там ты получишь свое второе наказание. — Женщина ухмыляется, а я пытаюсь понять, что она задумала, но не говорю ни слова.
Цепь директриса убрала назад в шкаф, что давало мне хоть какую-то мнимую надежду на то, что в ближайшее время использовать она ее не планирует, по крайней мере со мной. Схватив меня за руку мертвой хваткой, Шольц снова оглядела свой кабинет, как будто в голове просчитывая ничего ли не забыла убрать или выключить, и мы вышли из ее кабинета, тут же направившись куда-то по направлению к подвальному помещению.
Я прекрасно знала, что там карцер, но меня явно вели не туда по словам самой женщины. Идти получалось с трудом, ноги заплетались, в глазах то и дело темнело, а в ушах стоял звон. Не знаю из-за препарата ли, который мне уколола Шольц, чтобы я дольше была в отключке, или из-за недавнего потрясения, связанного с продажей моей единственной оставшейся подруги, но все мое состояние было ужасным и я не могла поверить, что женщина этого не видела.
Мы прошли куда-то вглубь здания в подвальном помещении. Было очень жутко от самой атмосферы, от дьявола, который ведет меня на казнь или пытки, от непонимания того, что со мной будет и к какой боли мне готовиться. Теперь я четко понимала, что Шольц может убить меня, как и физически, так и морально. Она наказывает меня всеми изощренными способами, не брезгуя явно ничем и именно это и пугало.
— Заходи. — Женщина открывает ключом какую-то дверь, которую я раньше даже не видела и тут же толкает меня внутрь.
Мое внимание в этой комнате сразу привлекают множество труб, идущие по стенам и вдоль пола, какие-то коробки и несколько на вид железных массивных колонн цилиндрической формы. Так же около стены стоит лавка или скамейка, по крайней мере она была похожа на ту, которая стояла в комнате для наказаний, а напротив нее у стены был камин, причем растопленный.
Подхожу к этой скамейке и приковываюсь взглядом к камину. Алые языки пламени пожирали несколько полений, которые постепенно рассыпались, превращаясь в труху. Темные, почти черные поленья трещали, наполняя комнату звуком, отражающимся эхом от стен помещения. Мне почему-то показалось, что камина здесь раньше не было, он отличался от всех предметов интерьера здесь, как будто бы был лишним.
— Я дам тебе выбор. — Слышу железный голос Шольц и вздрагиваю от неожиданности, когда женщина закрывает дверь с громким хлопком. — Либо ты будешь лежать сама и не дергаться, либо я приглашу сюда двух человек, которые будут тебя держать. — Директриса проходится вдоль комнаты, а я чувствую, как мне становится еще больше не по себе, чем было до попадания сюда.
— А что со мной будет? — Спрашиваю и чувствую, как мой голос дрожит. Шольц же только усмехается на мои слова или на мой тон голоса и тут же подходит к камину, взяв, поставленную рядом с ним, какую-то длинную палку со странным наконечником в виде узорчатой буквы «Ш». Чем-то мне напомнило это эмблему нашего детского дома, но немного отличающуюся.
— Это штамп. — Женщина показывает мне железный прут и я киваю. — И им я выжгу тебе клеймо на лопатке. — Меня тут же дергает, как будто ударяет током и я мотаю головой. — Или на бедре. — Задумчиво протягивает она, а у меня на глазах появляются слезы. — Мест много и я еще не определилась с окончательным. Может у тебя будут пожелания? — Шольц ухмыляется и тут же наклоняется и кладет штамп в камин, при этом огонь, как оголодавший, набрасывается с остервенением на трость, начиная пожирать ее пламенем, раскаляя до предела. Женщина облокачивается о стену и улыбается какой-то страшной улыбкой, от которой кровь леденеет и кажется, что сердце замирает. — Душа моя, я даю тебе право выбора. Ты можешь либо воспользоваться этой возможностью, либо нет, и тогда уже только от меня будет зависеть где будет стоять клеймо. Я же могу сделать это и на твоей груди, и на лбу, а может и у тебя внизу. — Женщина кивает куда-то вниз мне между ног и меня прошибает холодный пот от понимания про какое место она говорит.
— Но я не хочу клеймо. — Вытираю слезы и приковываюсь взглядом к ярко-алым языкам пламени в камине и к наконечнику трости, который начинает краснеть и накаляться. — Никуда не хочу. — Шепчу, чувствуя, как меня трясет и опускаю голову на свою грудь, понимая, что если не сяду сейчас, то точно упаду. Слышу на мои слова вздох директрисы, да такой тяжелый, что я сразу понимаю, что она хочет сказать еще даже без ее слов. Если я сейчас продолжу плакать и молить о пощаде, то все равно ничего не изменится, а я только лишу себя права выбрать хотя бы место этого клейма. Нужно принять решение, пусть оно и дастся мне с трудом, но молчать тоже нельзя. — На бедре будет видно, если я буду в шортах, на плече тоже очень сильно заметно. — Начинаю рассуждать вслух и поднимаю взгляд на женщину, все еще стоящую около стены и изредка поглядывающую на камин. — На лопатке? — Говорю вопросительным тоном и умоляюще смотрю на Шольц.
— Время на размышление вышло. — Грозно говорит она и я вижу, что трость стала белой на конце. — Твой выбор лопатка? — Киваю, при этом постоянно всхлипывая, не понимая, что сейчас будет и насколько мне будет больно и страшно. — Снимай верх и ложись вдоль лавки на живот. — Женщина наконец-то отрывается от стены и наклоняется к камину, аккуратно переворачивая внутри него штамп за его рукоятку. — У тебя две минуты на это действие, иначе после клейма еще и изобью. — Начинаю рыдать в голос, но послушно снимаю свою толстовку, даже не поднимая ее после того, как она падает на пол и ложусь на лавку, впиваясь пальцами в ее края, как бы обнимая ее.
— Мне страшно. — Протягиваю, вцепляясь в края лавки еще сильнее. — Мне очень страшно. — Сглатываю слезы и тут же слышу шаги по направлению к себе. Голову не рискую поворачивать. Уж лучше я не буду видеть, как эта трость занесется над моим телом, чтобы обжечь и впиться в плоть.
— Возьми в рот. — Слышу голос Шольц и тут же перед моим лицом появляется какая-то деревяшка, которую мне уже суют в рот, пока я даже ничего не поняла. — Чтобы язык не откусить в момент острой боли. — От этих ее слов вся леденею от ужаса и тут же беру брусок в рот, зажимая между зубов, буквально впиваясь в него. — Будет больно. — Женщина опять отходит, что я слышу по шагам и видимо берет штамп в руку, тут же возвращаясь ко мне. — Я отучу тебя от побегов раз и навсегда. — Слышу шепот над своим ухом и плачу, стискивая брусок зубами. — Когда еще раз в твоей голове появится мысль о побеге, о непослушании, о противоречии мне, то вспомни эту боль. — Только договорив, женщина рукой начинает удерживать меня за плечо, а ее нога коленом впивается мне в поясницу. Видимо она решила, что я не смогу лежать смирно и поэтому буквально прибила меня своим коленом к скамье.
А после я ощутила страшную боль, которая раскаленной лавой растеклась от лопатки по всей спине и всему моему телу. Закричав, тут же пытаюсь свалиться со скамьи или сделать хоть что-то, чтобы боль стала меньше, но все мои попытки тщетны. Я чувствую какой жар исходит от меня, как темнеет в глазах от боли и ужаса, что я испытываю и ничего не могу с этим сделать.
— М-м-м! — Не могу разжать зубы и выплюнуть брусок, так как челюсть будто намертво в него вцепилась, не желая расставаться. — М-м-м! — Грудь дрожит, как и все тело, пытающееся сократить страдания любым способом. Я буквально ощущаю боль до костей, этот ужасающий жар.
Неожиданно чувствую, как мою кожу начали оттягивать и тут же новая острая боль поражает тело, от чего у меня сводит ногу. Такое ощущение, что у меня наживую из тела вырвали кусок мяса вместе с кожей. Шольц тут же убирает колено с моей поясницы и руку с плеча, но это все равно не позволяет мне встать или упасть со скамейки, я будто оказалась прибита к ней невидимым шипом, который заставлял меня только рыдать и кричать в брусок, сжимая его зубами от безвыходности и страшной боли, которая почему-то совсем не становилась меньше.
— М-м-м! — Протягиваю, понимая, что в глазах снова темнеет и уже просто молюсь о том, чтобы наконец-то потерять сознание и остановить эти бесконечные мучения. — М-м-м… — Плачу, вся трясясь и пытаясь понять что происходит и где я нахожусь. Возможно, что директриса что-то уже говорила, но я просто ее не слышу, в ушах стоит звон и собственные крики.
— Вставай. — Вдруг слышу от женщины и поворачиваю голову в ее сторону. — Уже отдохнула. — Нахожу в себе немного сил и тут же выплевываю брусок, замечая, что он полностью мокрый. Ледяной тон Шольц просто сводит с ума, заставляет тебя выполнять приказы этой женщины не смотря ни на что.
— Я не могу. — Протягиваю, всхлипывая и снова крича, только теперь во весь голос, пытаясь в этом крике выместить всю боль, которую мне причинили. — Мне больно. — Всхлипываю и тянусь рукой к лопатке, пытаясь понять, что твориться у меня на спине.
— Потом в зеркале увидишь. — Женщина ухмыляется, а я убираю руку, боясь того, что если трону свою рану, то боль вернется с новой силой, захлестнув меня с головой по новой. Хоть страшная боль никуда и не делась, но меньше стала и я это чувствовала, вот только сил, чтобы встать и куда-либо пойти у меня просто не было. — Помочь? — Мотаю головой, помня о том, что она точно потребует оплату ее помощи и тут же скатываюсь с лавки, падая мешком на плитку.
— Аделаида Юрьевна, мне плохо. — Плачу, привставая на локтях и чувствуя, что просто не смогу устоять на ногах даже если найду в себе силы встать. Бросаю взгляд в сторону и вижу злосчастный штамп, только теперь он стоит около камина, а не лежит в нем, но огонь все так же свирепо полыхает, пожирая остатки дров, будто прося новой добычи и новой крови.
— Я даю тебе десять минут на то, чтобы прийти в себя, а дальше ты отправляешься на уроки. — Бледнею от ее слов и не понимаю серьезно она или нет. — Пусть первый урок ты уже пропустила, но на все остальные обязана сходить и отсидеть до конца. — Вся дрожу и плачу, пытаясь унять боль в спине, но у меня не получается. Даже не представляю, как я буду сидеть на уроках с только что поставленным и, явно кровоточащим клеймом на лопатке. — К Анне Николаевне даже не смей идти и просить обезболивающее. Узнаю, что ты предприняла хоть какую-либо попытку это сделать, то боль от клейма покажется тебе достаточно легкой по сравнению с тем, что сделаю я с тобой после. — Сглатываю, и сажусь на колени, снова ощущая резкий приступ боли в лопатке и почти во всей спине. — А я узнаю. — Киваю и всхлипываю, все еще сидя на коленях.
Я не сомневаюсь, что она узнает и что ей будет докладываться каждый мой шаг, поэтому в данный момент меня это даже не пугало. Гораздо больше страшила мысль о том, что мне придется сидеть на уроках в таком состоянии без права на хоть какое-то обезболивание, а тем самым уменьшения моих страданий.
Последующие минуты прошли в тишине, ее нарушали только мои всхлипы и треск дотлевающих бревен в камине. Я пыталась встать, пыталась хоть как-то уменьшить боль, но мои усилия были напрасны. По крайней мере, радовало то, что несмотря на мои тщетные попытки уменьшить боль, она сама постепенно уменьшалась, как бы давая надежду на будущую нормальную жизнь.
— Надевай верх. Идем. — Слышу, разрезавший тишину, голос Шольц и всхлипывая, натягиваю толстовку, тут же вскрикивая от обжигающей боли. — Узнаю, что ты плохо ведешь себя на уроках, плачешь, мешаешь вести занятия своими слезами. — Перечисляет женщина, и я то и дело киваю на ее слова. — То сегодня после занятий в своем кабинете выпорю кнутом, как в твою первую встречу со мной. — Ежусь от воспоминаний и судорожно киваю. — Сейчас идешь в свою комнату, переодеваешься в форму и быстро на уроки, ты поняла меня? — Женщина подходит ближе и поднимает мою голову за подбородок.
— Да… — Протягиваю, боясь даже пошевелиться и вижу, как Шольц ухмыляется, глядя на мое состояние.
Женщина даже не стала провожать меня, а просто открыла дверь и позволила уйти из подвала наверх. Может она была уверена, что настолько запугала меня, что я теперь не подумаю о непослушании, или понимала, что в таком состоянии я даже хожу кое-как, но я наконец-то оказалась без ее контроля и присмотра. Легче от этого стало не сильно, но все же, я хотя бы не чувствовала давление и постоянного жуткого страха от ее присутствия.
Захожу в свою комнату и тут же встаю в ступоре глядя на пустую кровать Полины и такую же пустую кровать Кати. Постельного белья, подушек и одеял, мягких игрушек, которые были на Катиной кровати, да и всей их одежды не было. Быстро открываю ящики внизу Катиной кровати и на глазах образуются слезы от понимания, что все либо выкинули, либо раздали другим девочкам. Комната стала пустой, буквально мертвой, даже не смотря на то, что моя кровать все еще была заправленной и более-менее красивой. Ее просто задавила угнетающая тишина и пустота соседних мест, от чего она так же стала бездушной и мертвой.
Быстро открываю свои ящики и только тогда выдыхаю с некоторым облегчением, поняв, что те Катины вещи, которые я переложила себе на всякий случай, все же не тронули и они все так же лежали у меня в кровати. Я все так же могла их достать и почувствовать запах своей подруги, вспомнить, как она выглядела в этих вещах.
Смотрю на место Поли и начинаю плакать с новой силой. Что с ней сейчас? Они уже приехали с этой женщиной в ее новый дом или еще только едут? Какое у Полины сейчас состояние? Злится ли она на меня? В голове масса вопросов и слезы душат с новой силой от понимания, что на них я не получу ответы. По крайней мере, в ближайшее время.
Место клейма ужасно жжёт, у меня такое ощущение, что эта железка так и осталась у меня в коже, постепенно прожигая меня насквозь. На ватных ногах подхожу к зеркалу и трясущимися руками поднимаю толстовку, оголяя спину. В глаза тут же бросается страшный ожог на лопатке в виде буквы «Ш». Благо, что директриса не догадалась выжечь мне по буквам всю ее фамилию, а то я бы точно умерла на той лавке, истекая кровью и захлебываясь ей же.
Боясь, что я потратила уже слишком много времени, просто стоя и разглядывая рану с запекшейся кровью, подхожу к шкафу и забираю одиноко висящую школьную форму, тут же натягивая ее на себя. Самое ужасное было то, что любое прикосновение к клейму вызывало страшную боль, а после надетой на голое тело рубашки стало еще хуже. Стискиваю зубы, пытаясь сдержать крик боли и выхожу из комнаты, идя в учебный корпус.
Останавливаюсь у доски объявлений и пробегаюсь глазами по расписанию, останавливаясь на своем классе. Вздыхаю, понимая, что у меня сегодня будет достаточно насыщенный день, состоящий из восьми уроков, кроме того, достаточно сложных. Немного постояв, и почувствовав, как клеймо с новой силой начинает жечь, мой взгляд падает на, выделенные красным маркером, списки.
Сглатываю, просматривая фотографии с именами и фамилиями разных девочек из разных классов. Над этим списком была надпись — «отказ» и больше ничего. Я не знала, что означают эти списки, в них никогда не попадали мои знакомые или друзья, или я сама, но казалось мне, что они означают что-то не очень хорошее. Я только знала, что эти списки иногда пополнялись, а иногда из них почему-то кто-то пропадал, но не особо зацикливалась на них. У меня хватало своих проблем и интересов в которые точно не входили эти странные списки, выделенные кроваво-красным маркером.
Я думала, что это девочки, которых взяли потенциальные приемные родители, но отказались от них, вернув обратно в детский дом, но подтверждения этой теории я не находила, так как стольких приемных родителей не приходило в детский дом, сколько было детей в списке. А значит, что это были не дети, от которых отказались после взятия.
Единственное воспоминание, которое у меня было с ними связано, так то, как однажды я увидела девочку лет семнадцати, замазывающую чье-то имя и фамилию, а потом закрашивающую фотку. Не знаю, свою ли, но только вот она тряслась и плакала пока это делала, как будто понимала, что поступает неправильно, или что это ей не поможет, но все равно делала на свой страх и риск. Может если я спрошу об этом у директрисы, то она мне расскажет кто эти девочки и почему они в этом списке, вывешенном на всеобщее обозрение.
Вздохнув, снова пробегаю по списку глазами, где-то внутри боясь столкнуться здесь со знакомыми фамилиями, и иду в сторону кабинета алгебры и геометрии. Немного потоптавшись у двери и поняв, что второй урок явно идет уже не первые минуты, собрав всю волю в кулак, стучу в дверь и тут же захожу во внутрь.
— Извините, можно войти? — Сталкиваюсь с множеством взглядов, с каким-то удивлением и нескрываемым любопытством, смотрящих на меня и фокусирую все свое внимание на преподавателе. — Директор знает, что я опоздала. — После этих моих слов математичка кивает и я тут же прохожу за свое место, видя, что рядом со мной оно пустует.
— Не отвлекаемся, а продолжаем урок. — Сажусь на стул и сложив руки в замок, смотрю в стол, пытаясь абстрагироваться от боли в спине. — Нина, доставай учебник и тетрадь, мы решаем номера и тебя это тоже касается. — Многозначительно киваю и тут же понимаю, что учебников у меня нет, так как они так и остались лежать на кровати после того, как я вытряхнула их из рюкзака перед побегом, а сам рюкзак лежит где-то у директора. — Где твой учебник? Письменные принадлежности? Ты на урок пришла или просто посидеть? — Не могу ответить и стискиваю зубы из-за нового приступа боли при одном неловком движении.
— Она видимо решила, что донося директору на всех без причины может теперь пользоваться привилегиями. — Слышу резкий голос сзади и оборачиваюсь, при этом прикусывая язык от боли.
— Чего? — Смотрю на Веру, сидящую позади меня и смотрящую как-то зло.
— Все в курсе, Нина, что это из-за тебя директор узнала о том, что Стася помогала многим с химией и биологией, другими уроками. И из-за тебя у многих теперь большие проблемы. — Непонимающе хлопаю глазами и кошусь на место Стаси видя, как она продолжает что-то писать в тетради, не отвлекаясь и как будто не замечая того, что происходит. — Как тебе роль доносчика, крыса?
— У Нины всегда была крысиная натура. — Слышу от кого-то в первом ряду различимый шепот в тишине класса и пытаюсь понять от кого было это оскорбление.
— Прекратите! — Слышу грозный голос учителя и тут же поворачиваюсь обратно на стуле. — Что за нарушение дисциплины? Пономарева и Лебедева! — Тут же потупляю взгляд, пытаясь осознать то, что сейчас произошло и почему на меня так косо смотрит большая половина класса, как будто за пару дней я из обычной одноклассницы для них стала самым злейшим врагом. — Что происходит? — Я бы тоже хотела знать. — Ваши разборки внутри класса нужно решать на собраниях, вне школьных занятий, а не сейчас, срывая мне урок. — Киваю, как будто соглашаюсь с женщиной и вздыхаю, смотря на доску и видя, что там написаны какие-то уравнения. Видимо кто-то уже выходил к доске, решая их. Не удивлюсь, если это была Стася.
Почему они все настроены против меня? У нас редко кто осмеливался нарушить дисциплину и тишину урока, а тут не сдержались от этого и от оскорбления меня сразу несколько человек. Разве Стася не рассказала о том, что у меня не было выбора и я сказала все Шольц только ей во благо. Если бы я промедлила, не сказала вовсе, то наказание было бы суровей, а Шольц все равно бы поняла кто давал мне списывать. Это не так сложно, а учитывая, что директриса весьма не глупая женщина, то для нее не было бы ничего проще, чем узнать такую информацию. Я не думаю, что Стася смогла бы перенести наказание от рук самого директора, когда ее так убила обычная порка от воспитателя. Я помню, как она плакала в коридоре и да, мне было ее жаль, и я правда чувствую вину, но я же не могла по другому. Разве нет?
— Это полнейшая несобранность и недисциплинированность, Нина. — Слышу нотации от математички и вздыхаю, понимая, что меня сейчас перестает волновать все, кроме боли от клейма. — Милонова, сядь к Пономаревой и поделись с ней учебником. — Дергаюсь от упоминания фамилии Стаси и кошусь в ее сторону. — Лист я сейчас дам. — На этих словах женщина открывает ящик стола и походу начинает искать тетрадный лист для меня.
Смотрю на Стасю и вижу, что она оглядывает класс, как будто ищет поддержку или решение, которое ей стоит предпринять, но как будто ничего не найдя, аккуратно начинает складывать свои тетради.
— Лилия Александровна, не сажайте к Нине Стасю, пожалуйста. — Снова слышу голос сзади, но уже не поворачиваюсь на него, пытаясь сохранять спокойствие. — Нина предатель и она не заслуживает сидеть со старостой и такой благородной девочкой, как Стася. Тем более, что именно Стасю Нина в первую очередь и поставила. — Стискиваю зубы, все еще не понимая, почему меня так резко стали буквально ненавидеть и резко поворачиваюсь к Вере, хлопая по ее парте рукой. Понимаю, что немного перегибаю, но почему-то внутри как-то больно от всего, что мне говорят сейчас и боль от клейма не дает покоя, от чего мне сложнее контролировать себя.
— Я не предатель! — Вскрикиваю, и говорю твердым и уверенным голосом, хоть немного усталости и прослеживается в нем, ведь постоянная боль просто не давала мне расслабиться и восполнить хоть какие-либо жизненные силы. Я чувствовала, что даже сидеть у меня уже получается с трудом. — У меня не было выбора, ясно? — Мою руку тут же брезгливо убирает Вера и демонстративно берет с края парты салфетки, которые она почти всегда носила с собой и начинает вытирать это место.
— Не хочу заразиться от тебя, крыса. — Она говорит это с таким отвращением, что у меня на глазах тут же появляются слезы обиды. — Ты разносчик заразы и болезней. Не понятно еще что будет с нами из-за того, что мы с тобой в одном классе находимся. — Вера фыркает, а я снова стискиваю зубы, видя, как со своего места вдруг встала Стася и тут же подошла к моей парте с вещами.
— Вера, все в порядке, спасибо за твою защиту, но во первых, в ней нет острой необходимости, а во вторых, сейчас идет урок, а так как слово преподавателя закон, то я не могу перечить ему. — Слышу ее голос и впадаю в ступор, поворачиваясь к ней и видя, как она подсаживается рядом со мной на бывшее место Кати. — Извините нас, Лилия Александровна, за эти несколько минут, которые мы потратили от урока на разборки. Чтобы все было в порядке, мы можем дополнительно посидеть на перемене. — Смотрю на строгое и непонимающее лицо математички, которое постепенно смягчается от слов Стаси. — Класс взволнован и находится в неком замешательстве, так как внутри группы у нас есть проблемы, но мы проработаем их и больше такого не повторится. — Девочка кивает головой, как будто кланяясь, и кладет учебник на середину стола. — Еще раз примите извинения от всего класса.
— Благодарите вашу старосту за то, что она обладает достаточным красноречием и убеждением, чтобы я не пошла и не доложила о вашем поведении директору. — Говорит Лилия Александровна и поправляет волосы. — Но если еще хоть один человек посмеет прервать сегодняшний урок, то даже Милонова вас всех не спасет. — Слышу, как кто-то шепчет Стасе спасибо и оказывает какое-то уважение, показывая палец вверх, а я не могу даже пошевелиться, понимая, что выставила себя в ужасном свете, только подогрев к себе ненависть всего класса.
Урок прошел в ужасном напряжении лично для меня, я иногда пыталась заговорить со Стасей и выяснить у нее почему ко мне такое отношение, обижена ли на меня она сама, но Стася не обращала на меня внимание, как будто просто не замечала моих жалких попыток начать диалог. С одной стороны, я знала, что она не обращает на меня внимание, потому что никогда не отвлекается на уроках и не разговаривает, чтобы ей не сделали замечание, с другой стороны, мне все казалось, что делает она это еще и из личных мотивов.
Примерно через минут пятнадцать после начала нормального урока мне на стол прилетела бумажка с посланием на ней. Развернув, сглатываю и тут же сминаю ее, подкладывая под свой листок, чтобы ее никто не заметил. Ничего интересного там не было. Она просто вся была исписана словами «доносчица» и «крыса», а параллельно со словами на бумажке были нарисованы крысиные мордочки и средние пальцы, явно обращенные ко мне.
Я не поняла увидела ли Стася бумажку, заметила ли то, что было на ней написано, да и если бы и увидела, то не думаю, что она на что-то бы повлияла, все же, одноклассницы защищают ее и полностью находятся на ее стороне, поэтому говорить им, чтобы они перестали меня травить ей просто не выгодно. С другой стороны, Стася всегда была правильной, буквально до тошноты, так почему тогда не пресекает буллинг в классе, когда он хоть и направлен на ее защиту, но остается травлей для другого человека. Неужели и такие люди в свою пользу могут отойти от своих же принципов?
После звонка нас всех отпустили почти сразу, даже не задерживая на то время, которое мы потратили на уроке на мою травлю. Вылетаю из кабинета математики одна из первых и тут же захожу в соседний — кабинет английского языка. Вздыхаю, и сажусь за свою привычную парту, сжимаясь, и смотря в окно. Наверное, мне стоит просто притвориться невидимой и тогда все уляжется быстрее. Не стоит сейчас давать отпор, раздувать конфликты или провоцировать скандалы одними своими действиями. Они не успокоятся, а я только добавлю стресса себе в, и так нелегкую, жизнь.
Шиплю от боли, когда моя спина соприкасается со спинкой стула и вижу, как класс постепенно начинает заполняться людьми. Кто-то с кем-то спорил, кто-то просто болтал, а я все смотрела в окно на мрачное серое небо, стараясь, как и планировала, слиться с окружающей меня мебелью.
— Эй, крыса. — Слышу, уже ставший мне ненавистным, голос Веры, но не оборачиваюсь на него. Надеюсь, что она просто заскучает приставать ко мне, не получая ответной реакции и уйдет к себе за парту. — Ты оглохла? Я к тебе обращаюсь. — Все еще смотрю на небо, но внутри уже закипает гнев, которой постепенно придает сил и при этом уменьшая мои шансы сдержаться и не наехать на нее в ответ.
— Не хорошо это, Нина. — Слышу иной голос и вздыхаю. — Когда тебя люди зовут, им надо отвечать. — Поворачиваю голову и вижу Ангелину, стоящую около Веры и улыбающуюся, со свойственной ей насмешкой. Геля была одна из близняшек и ее сестра так же училась в моем классе. Ее сестру, честно говоря, я любила и уважала намного больше, чем ее саму. Ангелина была не очень приятным человеком и ее имя, по моему мнению, ей совсем не подходило, так как демонического было в ней точно больше, чем ангельского, и походу, она тоже решила присоединится к коллективному буллингу в мою сторону.
— Меня не звали, вот и не откликалась. — Говорю, намекая на то, что звать меня крысой у них не получится, ведь отзываться на эту кличку я не планирую. — Отстаньте от меня. — Бурчу себе под нос и снова отворачиваюсь к окну.
— Знаешь, Нина, ты серьезно все еще делаешь вид, что ничего не понимаешь? — Слышу голос Гели, но не обращаю на нее внимание. — Ты серьезно хочешь сказать, что не понимаешь из-за чего тебя все ненавидят, из-за чего все называют тебя предательницей? — Поворачиваюсь в ее сторону и смотрю скептическим взглядом. — Ты настоящая сволочь, которая чуть не рассорила весь коллектив, ты подставила и предала Стасю. Человека, который помогал тебе, и не только тебе, долгие годы, ничего не прося взамен. — Слышу по голосу Ангелины, что она начинает выходить из себя и вздыхаю, пытаясь собраться с мыслями и понять как объяснить им, что все не так. — Из-за тебя Стасю наказали, из-за тебя директор унизила ее перед всем классом, из-за тебя она ходила подавленная и до сих пор не может полностью прийти в себя.
— Да мне пофиг! — Вскакиваю со стула и выхожу из-за парты, оглядывая тех, кто есть в классе. — Мне все равно, поняли? Почему вам дороги чувства Стаси, которые задела директриса, но все равно на мои, которые вы задеваете своими издевками? — Кричу, срывая голос и вижу, в каком шоке смотрят на меня все остальные. — Вы не знаете моего положения, вы даже не представляете себе через какие круги ада я прохожу, и что мне приходится терпеть каждый день! — Начинаю плакать и вытираю слезы ладонями, пытаясь не всхлипывать. — Вы думаете, что я сама пришла к директору и вдруг сказала про Стасю? Вы думаете, что я хотела ее подставлять?
— Но ты это сделала! — Взвизгивает Вера и наступает в мою сторону, как будто бы с желанием толкнуть или ударить.
— У меня не было выбора! — Кричу в ответ и двигаюсь к двери. — Вы просто слишком тупые, чтобы это понять. Вы никогда не были в такой ситуации, как я. Она душила меня, она угрожала наказать Стасю сама, если я не признаюсь с кого списывала эту злосчастную химию. — Рыдаю в голос и чувствую, как горит спина от напряжения. Кажется, что я чувствую, как по моему телу течет струйка крови.
— Так тебе неоднократно говорили, что ты списываешь неправильно. — Раздается размеренный голос Изабеллы, которая и была сестрой Ангелины. — Ты единственная из всех, кто списывал химию на пять, при этом знаний у тебя было ноль. — Слышу, что остальные начали поддакивать и стискиваю зубы. — Если бы ты делала все осторожнее, как тебе советовали, то той ситуации, которую ты описываешь, можно было бы избежать. — Она цокает и смотрит на меня с какой-то наигранной жалостью. — Было логично предположить, что в какой-то момент ты можешь спалиться с такими оценками и такими знаниями по предмету. Если бы ты делала все аккуратно, писала бы на тройки и четверки, немного бы вникала в то, что пишешь, просила бы Стасю объяснить хоть что-то, как делали остальные, то это одно дело. Тут ты была бы жертвой, ведь все мы здесь знаем характер директора и как она может наказать, но вышло все иначе и только из-за тебя ты, наш класс, и Стася пострадали. — Иса вздыхает и качает головой. — Мне ты нравишься, Нина, как человек, но в данной ситуации я на стороне Стаси и коллектива. Прости. — Внутри все обрывается и я молча смотрю на притихших одноклассниц.
— Тут у всех жизнь не сахар. — Кивает Ангелина, как будто продолжая речь сестры. Учитывая их одинаковые голоса, если бы я не видела, что говорить начала Геля, я бы этого и не поняла. — И твои жалобы на страдания не выглядят чем-то особенным. — Вера поджимает губы, как будто вспоминая что-то неприятное, а Ангелина продолжает, ставя ногу на стул, как будто эта поза придавала ей уверенности в себе. — Мы все держимся вместе и когда кто-то разрушает хоть одно звено цепи, то мы все оказываемся в очень шатком положении. — Сглатываю, и вытираю слезы. — Ты даже не извинилась перед Стасей, ты не предприняла ничего, чтобы ее утешить. Ты просто осталась в тени. Даже тогда когда тебя привели в класс и директриса начала говорить про Стасю, ты даже тогда молчала, хотя могла взять вину на себя, могла бы сделать хоть что-то, но ты просто молчала, смотря в окно.
— Да, я поступила плохо, не извинившись перед Стасей, но у меня на это тоже есть причины. — Развожу руками, а сама прогоняю в мыслях то, что вполне могла бы не скрываться тогда за стеной, а подойти к Стасе и Анне Николаевне, чтобы принести свои извинения. Может тогда все бы сложилось бы иначе.
— Да у тебя на все находятся отмазки. — Вскрикивает Вера и кривляется, видимо пародируя меня. — В чем была проблема просто извиниться? Просто подойти и сказать, что не хотела, чтобы так все вышло. — Молчу, понимая, что про мысли о Полине и побег говорить совсем не хочу. — А проблема была в твоей трусости и не умении отвечать за свои поступки! — Вера так звонко кричит, что у меня желание просто закрыть уши.
— Честно говоря, у меня сердце разрывалось, когда я видела состояние Стаси после публичного унижения. — Изабелла вздыхает и протягивает это, как будто раня меня еще больнее, чем до этого. — Я все ждала пока ты скажешь что-то, а ты просто стояла. Но это можно списать на шок, а что тебе помешало сказать ей слова извинения вечером, на следующий день? — Сжимаюсь от боли в спине и тут же начинаю плакать, аккуратно садясь на пол.
— Ты плачешь? — И с таким наездом это было сказано в голосе, что меня замутило от желания ударить сказавшего. — Нина, не знаю чего именно ты добиваешься, но ты выглядишь просто жалко. — Брезгливо, и с каким-то отвращением протягивает Ангелина, а я тут же вскакиваю, не выдерживая этого давления и ужасной боли, и вылетаю из кабинета, не смотря на то, что скоро должен быть звонок.
Бегу по коридору, чувствуя, как горит спина и залетаю в туалет с желанием спрятаться ото всех, чтобы меня никто никогда не нашел. Да, я виновата, да, я поступила ужасно и действительно не заслуживаю нормального отношения, но если быть честной самой с собой, поступила бы я так, если бы не давление Шольц? Если бы не она, то я бы никогда не подумала бы сдавать человека, я бы никогда не стала такой, какая есть сейчас. Она сломала меня и как будто заложила новые черты характера. Я стала другой. Я изменилась. И точно не в лучшую сторону.
Смотрю на себя в зеркало и вижу заплаканное лицо и растрепанные волосы, мешки под глазами, вся какая-то неестественно бледная, будто вампир. Глаза вновь наполняются слезами и я включаю воду, продолжая рыдать в голос уже не стесняясь и не боясь того, что кто-то может меня услышать. Поворачиваюсь и аккуратно приподнимаю рубашку, сразу заметив на ней отпечатки и следы крови на месте клейма. Шиплю от боли и рассматриваю букву «Ш» на своей лопатке, которая стала будто уродливее со временем.
Слышу, как щелкает замок и тут же натягиваю рубашку обратно, бросая взгляд на человека, который вышел из кабинки. Стискиваю зубы и потупляю взгляд, видя перепуганную и какую-то странную Стасю, которая подходит к раковине и начинает мыть руки, опять же не обращая на меня внимание.
— Стася. — Говорю тихо и сдавлено из-за боли в спине и внутренних угрызений совести. Девочка поворачивается ко мне, обращая на меня заинтересованный взгляд и я вздыхаю, не зная, как начать и что я хочу сказать. — Ты обижаешься на меня? — Поджимаю губы и вижу, как Стася как будто бы смутилась.
— На тебя? — Она как-то странно усмехается и вздыхает. — Если ответить честно, то да. — Она кивает и закрывает кран с водой. — Но что сейчас…
— Прости меня. — Перебиваю Стасю, не дав ей договорить и походу, обижаю ее этим еще раз. — Прости меня, правда, за то, что рассказала про тебя директору, за то, что не защитила тебя перед ней и за то, что не извинилась сразу. — Делаю паузу и смотрю за ее реакцией. — Я правда сожалею.
— Я не злопамятный человек. — Стася шаркает туфелькой по, мокрому от воды, полу и чуть улыбается. — И не привыкла долго обижаться на человека, но почему-то твое предательство меня очень сильно ранило. — Она говорит это так грустно, что у меня чуть снова не наворачиваются слезы. — Я была расстроена и хоть меня многие утешали, но все равно ничего не помогало мне отпустить эту ситуацию.
— Стася, послушай меня, я понимаю, что поступила некрасиво, не извинившись перед тобой сразу, хоть у меня и была такая возможность. — Вспоминаю, как стояла за стеной и слушала ее плач в грудь Анне Николаевне. — Но поверь мне, пожалуйста, в то, что я правда не виновата, что так вышло. — На этих моих словах Стася хмурится и нервно пальцами постукивает по краю раковины. — Я никогда бы не предала тебя, никогда бы не рассказала все добровольно. — Мотаю головой, эмоционально всплескивая руками. — Директриса заставила меня. Она душила меня, угрожая тем, что если я не скажу, кто давал мне списывать, то она накажет этого человека лично. — На этих моих словах Стася вздрагивает и смотрит на меня, распахнув глаза от ужаса. — Я виновата в том, что не извинилась сразу и в том, что не защитила в классе, но я не доносила на тебя, поверь. — Стася кивает и продолжает стучать пальцами по раковине. — Ты мне веришь? — Спрашиваю с надеждой в голосе и кусаю себя за губы от нового приступа боли.
— Да. — Она кивает, говоря достаточно уверено и я выдыхаю, повернувшись к зеркалу. — Спасибо, что рассказала, как все было. — Она снова улыбается и я тоже пытаюсь выдать подобие улыбки, но в зеркале замечаю, что выходит что-то больше похожее на перекос лица.
— Прости меня. — Говорю протяжно и с надрывом, как будто сейчас громко заплачу. — Пожалуйста, прости меня. Я не хотела, чтобы все так вышло. На меня сейчас столько всего навалилось… — Поджимаю губы и мотаю головой, будто стараясь избавиться от лишних мыслей. — Я теряю одну подругу за другой, меня постоянно избивают и насилуют. Я устала. — Не стесняюсь в выражениях и всхлипываю. Стася — девочка врача. Она должна понимать то, что происходит между мной и директором. — И вот эта ситуация с тобой… — Вытираю пальцами глаза и пытаюсь взять себя в руки. — Прости меня. Погрузившись в свои чувства, я, походу, забыла о чужих. — Все это время я хотела всем помочь, а в итоге выходило все наоборот. Почему и что я делаю не так?
— Нина. — Стася чуть улыбается, но смотрит достаточно обеспокоенно, как будто переживает за мое состояние. — Я прощаю тебя, не переживай. — Она раскрывает руки, как будто готова обняться, но тут же сводит их назад вместе, словно передумала за считанные секунды. — Не надо плакать. — Если бы было так легко это сделать. — Все будет хорошо…
— Спасибо. — Всхлипываю от боли в спине и в душе, и не знаю куда себя деть и как встать, чтобы болело меньше. — Вот только наши одноклассники меня явно не простят так легко, а продолжат травить. — Умоляюще смотрю на Стасю и подхожу к ней ближе. — Ты же староста, да и тем более ты главная героиня этой истории. Скажи им, пожалуйста, что мы разрешили весь конфликт и чтобы они прекращали травлю в мою сторону. — Складываю руки ладонями к друг другу и тяжело вздыхаю. — Пожалуйста.
— Нина… — Стася как-то заминается и будто не знает, что ей сказать, хотя обычно слова она всегда находит. — Я бы с радостью, вот только они не перестанут держать на тебя обиду, даже если я скажу им о том, что ты передо мной извинилась и я тебя простила. — Смотрю на Стасю и вопросительно хлопаю глазами. — Понимаешь, после того, как ты рассказала о том, что я давала одноклассникам списывать, то я перестала это делать, ведь не хочу в свое личное дело еще одного нарушения правил, не хочу портить и омрачать свою репутацию, а тем более, не хочу наказания. — Киваю, и не понимаю почему она так тянет. — И из-за этого многие остались без моей помощи к которой привыкли. Сейчас у них ухудшатся оценки, как и успеваемость, будет больше наказаний и с каждой полученной двойкой или тройкой они будут винить тебя, понимаешь? — Сглатываю от ее слов, но снова киваю, как бы соглашаясь. — Обиды имеют свойство накапливаться и потом выливаться в конфликты, споры, а вымещает человек свою злость на том, на кого был обижен.
— Но ты же можешь подействовать на них, как староста. — Всплескиваю руками, а у самой на глазах появляются новые слезы.
— Только на время занятий, Нина, а после них начинается свободное время, где у меня нет власти над классом, а значит я могу прекратить травлю только в учебное время, но ты все равно не будешь защищена… — Она заминается, как будто не хочет говорить это все. — Я согласна, что травля — это ужасно и недопустимо для нашего класса, но сейчас мне одной с ней справиться достаточно сложно. Тут тебе нужна помощь вышестоящих. — Она прикусывает губу и посматривает на дверь.
— Но ты же всегда говорила, что мы класс, который следует правилам. Мы — образец для всех. И ты, как лучшая староста и лучшая ученица обязана поддерживать дружеские и хорошие отношения. — Слышу звонок и вздрагиваю от неожиданности, а Стася тут же оживляется. — А травля — это нарушение правил, а значит, что мы станем уже не образцовым классом.
— Давай потом договорим. — Стася тут же направляется к выходу из туалета, но я преграждаю ей путь, встав у двери. — Нина, ты чего? — Девочка явно начинает нервничать, бегая глазами по мне и по двери сзади меня. — Нина, я не опаздываю на уроки. Мы потом поговорим и все обсудим.
— Мы должны все решить сейчас. Дальше может быть уже поздно. — Мотаю головой и вижу, как на Стасиных глазах образуются слезы. — Просто я прошу тебя, скажи, чтобы меня не трогали, пожалуйста, я умоляю тебя. — Стася как будто не слышит меня, тут же подбегая ко мне и пытаясь убрать меня с прохода, цепляясь за руки.
— Пропусти меня. — Слышу ее плач, как будто если она опоздает на урок, то случится конец света. — Нина, отойди! — Она буквально кричит, но сил у нее не хватает, чтобы справиться со мной. Хотя я сейчас и была слаба, буквально в шаге от того, чтобы закричать от боли в спине, свалиться на пол и лежать, корчась от боли, но про Стасю всегда знали, что она очень слабая девочка, буквально слабее всех учениц из младших классов. В нашей группе она была самая худенькая, ниже всех, младше всех на год или два, не способная дать отпор, как и сейчас.
— Просто пообещай и все. — Стася мотает головой и неожиданно пытается протиснуться между моей ногой и рукой, но я тут же хватаю ее за талию и, как маленькую, отношу обратно в туалет, параллельно захлопывая ногой дверь. — Стася, просто пообещай, я прошу тебя. Они же на многое способны, а я избиение не перенесу. Я просто умру. — Боюсь, что из-за ее громких криков сейчас кто-нибудь придет и тогда мы точно влипнем в неприятности. — Ты же должна это понимать. Мне и так постоянно достается от директрисы. Она меня избивает и мучает. Шольц мне клеймо сегодня поставила, понимаешь?
— Нина! — Она плачет, как маленький ребенок, который не хочет уходить с детской площадки, и тут же снова пытается добежать до двери, оббежав меня, но я перехватываю ее за руку и стараюсь подтащить к себе, но вместо этого Стася вдруг поскальзывается на мокром полу и подвернув ногу, падает назад, ударяясь головой об раковину. — Ай! — Она вскрикивает, оседая на плитку и тут же хватаясь за голову двумя руками.
— Стася! — Вскрикиваю, и тут же приседаю, опускаясь перед ней на колени. — Больно? — Она плачет, а я пытаюсь убрать ее руки от головы, чтобы посмотреть есть ли там что-то. — Тише, не плачь. — Прислоняю палец к губам, но кажется, что Стася меня не замечает, полностью сфокусированная на боли в своей голове. — Может шишка будет теперь, но не надо так громко плакать. Тише. — Обнимаю ее, пытаясь успокоить, но она тут же пытается отпихнуть меня от себя, плача все громче.
— Больно. — Стася всхлипывает и давится своими же слезами, наконец-то убирая руки от головы. — Больно. — Она плачет, вся сжимаясь в комок, как будто пытается забиться в самый дальний угол и слиться со стеной.
— Твою мать… — Протягиваю, видя, как на ладонях Стаси осталась кровь и как она завидя ее тут же пытается встать, видимо, чтобы помыть руки. — Стася, подожди, сиди. Я сейчас… надо позвать врача. — На этих моих словах Стасю будто током ударяет и она дергается, мотая головой и снова хватаясь за нее руками.
— Нет. — Она буквально давится слезами, и через эти ее рыдания можно едва ли разобрать пару слов. — Мне нужно на урок. Я не прогульщица. — Непонимающе хлопаю себя по лбу и смотрю на маленькую, сжавшуюся в комок от боли, Стасю. Я чувствую, как горит моя спина, чувствую, что в глазах уже темнеет и даже не понимаю что и предпринять. А если Стася на меня обидится еще больше, позвав я врача? Она же сама говорит, что не надо.
— У тебя кровь. — Констатирую факт и Стася только больше начинает плакать. — Тебе нужна помощь медика. — Может, если я смогу ее уговорить, то она не обидится. — Прости, Стася, я не хотела, чтобы так вышло. — По-моему, я эти слова ей сегодня говорю чаще, чем все другие.
— Мне больно. — Она снова смотрит на свои руки, убирая их от головы и всхлипывает, замечая кровь. Ее становится больше и я действительно начинаю паниковать, боясь, что она может потерять сознание.
Вдруг слышу, как распахивается дверь в туалет и повернувшись, замечаю Веру, которая тут же замирает на пороге, видя ту картину, что перед ней открывается: рыдающая на полу, перемазанная в крови, Стася и, сидящая около нее на коленях я, пытающаяся как-то справиться со своей болью в спине и при этом успокоить одноклассницу.
— Вера. — Почему-то я даже рада, что она сейчас пришла. Я смогу побыть со Стасей пока она позовет помощь. Наверное, ее послала преподавательница, чтобы найти меня и Стасю, узнать что случилось и где мы, раз не на занятии. Все же, Стася правда никогда не опаздывала и не прогуливала, а даже если это и случалось, то только по уважительной причине, поэтому ее отсутствие точно поставило вопрос и посеяло волнение, если не панику, в группе, учитывая последние события. — Можешь позвать… — Меня прерывают, не дав договорить, и я замираю от визга Веры.
— Нина, ты что сделала?! — Мотаю головой, как бы показывая, что ничего и то, что на первый взгляд кажется местом драки, разборок или намеренного нанесения травм, оказывается просто случайностью и несчастным случаем. — Ты Стасю избила! — Что? О чем она? Если бы я правда избила бы Стасю, то не сидела бы рядом с ней, беспокоясь за ее состояние и не пыталась бы оказать помощь, а скорее убежала бы, чтобы скрыться. Либо Вера совсем глупая, либо у нее шок от увиденного, либо она просто хочет сделать все, чтобы меня подставить по полной, даже такой ужасной клеветой.
— Ты что несешь? — Говорю с надрывом в голосе, а Стася почему-то затихает, только тихо всхлипывая и продолжая держаться за голову. — Она упала. — Вера, не дослушав меня, тут же срывается с места и куда-то убегает, распахнув дверь. Слышу ее быстро удаляющиеся шаги и снова поворачиваюсь к Стасе. — Ты же просто поскользнулась. — Говорю так, как будто уже сама не верю в это и вижу, что Стася подрагивает, снова начиная плакать, но уже очень тихо. — Это случайность.
С минуту смотрю на девочку и замечаю, что она начинает затихать, а потом закрывает глаза и почему-то начинает сползать на пол, попутно пачкая окровавленными руками плитку. Тут же хватаю ее за плечи и сажаю назад, прижимая спиной к стене.
— Стася! — Кричу ей в лицо, начиная трясти за плечи и пытаться открыть ей глаза. — Ты меня слышишь? — Продолжаю ее трясти, попутно удерживая ей голову второй рукой. — Ответь что-нибудь. Только не отключайся. — Слышу от нее что-то нечленораздельное и тут же она кашляет, снова начиная скатываться вниз по стене. — Нет. Стася, очнись, пожалуйста. — Не раздумывая, бью ее по щеке, но почему-то это не приносит никакого результата. — Стася! — Кричу ей в лицо, пытаясь докричаться до ее сознания и начинаю плакать, не понимая, что делать. — Сейчас тебе помогут, только будь в сознании, пожалуйста.
Встаю и включаю воду в кране, тут же набирая воды в рот и брызгая Стасе в лицо. Никого эффекта. Снова начинаю трясти ее за плечи и сама пачкаюсь в крови, которая затекает Стасе под рубашку с шеи и головы.
— Стася… — Всхлипываю, и прижимаюсь ухом к ее груди, слыша стук сердца и как она медленно дышит, а значит точно жива, просто теряет или уже потеряла сознание. — Очнись, пожалуйста. Я не хотела, чтобы все так вышло. Правда. — Обнимаю ее, прижимая к себе и тут же слышу быстрые шаги и стук каблуков по направлению к туалету. Отлипаю от Стаси и снова пытаюсь усадить ее, как будто бы она может сойти за здорового человека.
Понимаю, что меня трясет и так же понимаю, что сил у меня почти не осталось со всем этим стрессом и болью, которая преследует меня еще с самого начала дня. Трогаю Стасю за руку, перебирая пальцы, рассматривая аккуратно подпиленные ноготки и тут же вижу, как в туалет забегает Вера, тут же показывая на меня и Стасю пальцем.
— Они здесь. — Слышу ее крик и сжимаюсь, боясь того, кого могла позвать эта предательница. Я почти была уверена, что думала она больше не о помощи Стасе, а о том, как бы отомстить мне за то, что я рассказала директору о списывании. Поэтому в том, что Вера не позвала врача, а позвала директрису, я была почти уверена. — Все в крови! И Нина в крови вся измазана, и Стася. — Продолжает нагонять панику Вера и я стискиваю зубы, только бы не крикнуть на нее. — Это Нина Стасю избила! Я сама видела, как она пыталась ее добить, но не успела, так как я вошла.
— Что? — Не выдерживаю и поворачиваю голову в тот момент, как в проходе появляется Шольц. — Я не била ее! — Кричу, как только вижу директрису и всхлипываю, отпуская руку Стаси. — Мы просто разговаривали и собирались пойти на урок, как она поскользнулась и упала, ударившись головой об раковину. — Плачу, понимая, что мне очень страшно. Страшно от состояния Стаси, от того, что рядом мой кошмар и самый страшный враг, страшно от того, что я не могу быть уверена, что мне поверят и в том, что не накажут. — Я не трогала ее. — Мотаю головой и вижу, как Стася опять начинает съезжать по стенке на пол.
— Ври больше. — С сарказмом говорит Вера и я вижу, как зло смотрит на нее Шольц, поглядывая на Стасю.
— Рты закрыли обе. — Резко отрезает директриса и тут же проходит в туалет, подходя к Стасе. — Лебедева, за врачом. Быстро. — Вижу, как Вера кивает и тут же срывается с места, убегая, а я сижу и трясусь, не зная к чему мне быть готовой. — Станислава. — Слышу, как она ее зовет и тут же, аккуратно взяв за плечи, кладет на пол, начиная расстёгивать рубашку. — Как давно она без сознания? — Понимаю, что этот вопрос адресован мне и пожимаю плечами, не понимая, как успокоиться и перестать плакать от несправедливости, боли и страха.
— Минут пять, наверное. Или больше. — Слышу, как дрожит мой голос, а Шольц начинает осматривать голову Стаси и видимо что-то увидев, как будто бы обеспокоенно кивает, и немного отойдя, руками поднимает Стасе ноги. — Аделаида Юрьевна, поверьте, я не била ее. Даже не думала поднять руку на Стасю. Она подтвердит, как придет в себя. — Тараторю, чувствуя, как клеймо стало гореть с новой силой, будто мне только что его поставили.
— Разберемся. — Слышу от нее и всхлипываю, видя, как Стася чуть приоткрыла глаза, но на секунду, тут же закрыв их обратно. Замираю, и смотрю за тем, как директриса пристально наблюдает за девочкой, как будто пытается заметить каждое ее движение, хоть и незначительное. — Станислава? — Шольц зовет ее и я нервно вздыхаю, когда от девочки следует какая-то реакция. Она просто чуть дернула рукой, но даже этого мне хватило, чтобы внутри зародился какой-то огонек надежды и веры в лучшее. — Слышишь меня? — Женщина наконец-то опускает ее ноги и тут же присаживается рядом, как будто вовсе и не боится запачкать свои брюки кровью, которая, смешанная с водой, растекалась на полу, уже сворачиваясь и оставаясь на стыках плиток и на самой плитке багровыми сгустками.
— Они здесь. — Слышу знакомый до боли голос и тут же вижу, как в туалет быстро заходит врач, рукой отпихнув от входа назойливую Веру и держа в руках белый чемоданчик с красным крестом. — Я же говорила, что тут все в крови, и это все Нина…
— Лебедева. — Прерывает ее Шольц и тут же оборачивается, явно смотря на нее строго и даже зло. — На урок. — Вера тут же сглатывает и снова бросив взгляд на Стасю и на меня, поворачивается, в ту же секунду убегая.
— Анна Николаевна, я не била Стасю. — Смотрю умоляющим взглядом на врача и вижу, как она тут же подходит к своей девочке, прислоняя два пальца к ее шее. — Все, что сказала вам Вера — это все неправда. — Говорю, и неожиданно и резко Шольц вдруг толкает меня в грудь и тут же прижимает к стене, от чего я кричу, чувствуя, как клеймо вспыхнуло адской болью.
— Закрой рот. — Слышу от женщины и продолжаю кричать, пытаясь убрать ее руку и отлипнуть от стены, которая обжигала мою спину, как огонь, самым настоящим адским пламенем, прожигая до костей. — Сейчас ты должна сидеть тихо и молчать. Время, когда ты сможешь рассказать то, что произошло во всех подробностях, еще не настало, как и моего позволения на это у тебя еще нет. — Взвизгиваю, когда Шольц наконец-то убирает свою руку и тут же пытаюсь снять рубашку, сзади пропитанную моей кровью. Мне ужасно больно, такое ощущение, что сейчас и я за компанию со Стасей потеряю сознание.
— Что у Нины со спиной? — Слышу от врача и даже удивляюсь от того, что ей на меня не все равно даже в такой ситуации. Вера явно представила ей все так, как не было на самом деле, выставив меня самым настоящим монстром, и все равно, врач продолжает спрашивать о моем состоянии, при этом водя какой-то ваткой у Стаси перед носом.
— Клеймо. — Шольц ухмыляется, произнеся это слово и я вижу, как Анна Николаевна бросает на меня странный взгляд. В нем не было сочувствия, удивления или страха за меня, а казалось, что было просто понимание и даже злорадство.
Только оголив спину, немного успокаиваюсь, чувствуя жжение и ощущая, как клеймо пульсирует болью. Замечаю какое-то движение и вижу, как Стася тихонько вертит головой, а потом открывает глаза, тут же пытаясь встать на локтях.
— Тише, малышка, тише. — Слышу от врача и вижу, как перепуганная и, ничего не понимающая Стася, снова и снова пытается сесть, но получается у нее это с трудом, да и врач, положившая ей руку на плечо, не позволяет подняться. — Все хорошо, сейчас все будет в порядке. — Успокаивающе протягивает Анна Николаевна и зачем-то начинает смотреть Стасе в глаза, раскрывая их пальцами, от чего Стася морщится и тут же пытается убрать ее руки.
— Станислава, тебе хотят помочь, не сопротивляйся. — С этими словами, сказанными достаточно жестко, Шольц как-то мягко убирает руки Стаси одной своей и второй рукой вдруг начинает ее гладить по бедру, аккуратно поглаживая то пальцами, то ладонью. Смотрю за этим и не верю, что это директриса. Стася даже не ее девочка, так почему она гладит ее? Почему трогает и смотрит как-то более мягче, чем обычно. Такое ощущение, что я вижу другую сторону директрисы или ее сестру близнеца, но точно не ее настоящую.
— Скорее всего у нее сотрясение мозга, небольшая кровопотеря и сильный ушиб задней части головы. — Говорит врач и тут же достает из чемоданчика какую-то ампулу и шприц. — Я надеюсь, что повреждение черепа не сильное, но детальный осмотр надо провести в кабинете, как и перевязку. Если потребуется, то придется ехать в больницу. — На это Шольц кивает, а врач начинает распаковывать шприц. — Поставлю ей укол обезболивающего, чтобы она меньше страдала от боли и могла бы отдохнуть перед осмотром и процедурами.
— Нет. — Слышу прорезавшийся голос Стаси и тут же смотрю, как она поднимается на локтях, дергаясь в сторону, когда замечает у врача укол. — Нет, нет, нет. — Она мотает головой и тут же хватается за нее руками, видимо от боли. — Не надо укола. Я ничего плохого не делала. — Стася всхлипывает и я вижу слезы на ее глазах.
— Малышка, укол только снимет боль, а сам он полностью безболезненный. — Вижу, как врач ломает ампулу и Стася тут же вскрикивает, пытаясь встать на ноги и, видимо, убежать. — Стася, все хорошо. Тебе нельзя сейчас делать резких движений.
— Станислава. — Слышу от Шольц и вижу, как женщина хватает Стасю за талию и тут же девочка сама прижимается к женщине, обвивая ее руками, как будто бы от страха пытаясь найти защиту. Сглатываю, понимая, что Стасю сейчас отшвырнут, может даже потом накажут за такой поступок, и я даже чуть прикрываю глаза, чтобы не видеть этого, но, к моему удивлению, ничего такого не происходит и я только вижу, как директриса начинает поглаживать Стасю по спине, сама приобнимая ее в ответ.
— Аделаида Юрьевна, пожалуйста, скажите, что мне не нужен укол. — Вижу, что врач уже набрала шприц и аккуратно пододвинулась к ним сзади. — Я не хочу, я боюсь. — Стася всхлипывает, кажется, что прижимаясь к Шольц еще ближе и сильнее. — Пожалуйста. — Мне кажется, что еще чуть-чуть и у нее начнется настоящая истерика.
Я прекрасно знала, что Стася боится уколов и не только их. Она до ужаса и истерик боялась всех процедур, которые были связаны с ее телом, даже если это было безболезненно. Она не умела глотать таблетки, не любила кушетки в медицинском кабинете, боялась болеть. Кто-то говорил, что у Стаси фобия, кто-то распускал слухи, что это из-за травмирующего события в ее детстве, которое произошло еще до попадания в детский дом, но никто не знал правды, кроме самой Стаси.
Как она стала девочкой врача для меня большая загадка, но видимо, Анна Николаевна смогла найти к Стасе подход из-за чего та ее и полюбила. Я помню, как была свидетелем сцены в прошлом году, когда Стася пришла на уроки как обычно, вот только была какая-то вялая и грустная, что заметили абсолютно все, включая учителей. Выйдя к доске на химии, Стася спустя пару минут потеряла сознание, упав на пол, и только потом, после уроков, мы все выяснили, что она заболела и пошла на занятия со страшной болью в горле и высокой температурой, при которой ей нужен был строгий постельный режим. И, честно говоря, любой другой человек в таком состоянии пошел бы к врачу, забыв про учебу, но не Стася. Она до последнего терпела, никому не говоря о своем состоянии, не желая идти в медкабинет. Во первых, потому что не хотела пропускать занятия, и во вторых, потому что боялась болеть и лечиться.
Кто-то рассказывал, что она даже сбегала от Анны Николаевны, а потом пряталась по всей школе, когда та хотела поставить ей прививку или померить температуру, но я не особо верила в эти слухи. Подтверждений им не было, а представить Стасю, сбегающую и нарушающую одно из важнейших правил детского дома — нарушение дисциплины и неповиновение сотрудникам, я просто не могла.
— Станислава, не кричи, ты сама себя доводишь. — Директриса продолжает поглаживать Стасю и аккуратно приподнимает ее юбку, залезая под нее рукой. — Мы с тобой как договаривались? — Хлопаю глазами, стиснув зубы от боли и смотрю на заплаканную Стасю, постоянно прижимающуюся к Шольц все ближе. Она не боится ее. Не боится совсем этого монстра в человеческом обличии. Но почему?
— Смотреть своему страху в лицо. — Она протягивает эту фразу и взвизгивает, когда с нее стягивают колготки до бедер. — Но я не могу. — Стася продолжает плакать, а Анна Николаевна снова задирает Стасе юбку и, спустив трусы под ее визг, вводит иглу. — Не надо! — Сжимаюсь от ее крика и вижу, как ей вводят препарат. — Ай! — Она вскрикивает и замирает, будто боясь пошевелиться. — Аделаида Юрьевна… — Она продолжает плакать, как маленький ребенок, а я вздыхаю.
— Все, маленькая моя, все закончилось. — Мягко говорит врач и вытаскивает иглу под новый визг Стаси, выкидывая в мусорку ампулу и использованный шприц. — Теперь пойдем с тобой в мой кабинет. — Стася наконец-то отлипает от директрисы и я вижу, как та ухмыляется. Что это только что было? Почему она не оттолкнула Стасю, а позволила себя обнимать и прижиматься, плакать ей в плечо, она даже гладила Стасю, успокаивала, как будто поощряя ее действия. Почему она относится к ней так, будто они друг другу близкие люди? — Сама сможешь или тебя взять на ручки?
— Я не знаю… — Протягивает девочка и тут же смотрит на меня, чуть приоткрывая рот, как будто от удивления или страха. — Нина… что у тебя на спине? — Она показывает рукой на место клейма и я тут же набрасываю на себя рубашку, смутившись, и понимая, что совершенно забыла о том, что с ее стороны ей все прекрасно видно. — Что это? Там кровь и как будто бы ожог. — По ней видно, как она начинает паниковать и хочет ко мне подлезть, но ее не пускает Шольц, тут же хватая за талию. — Анна Николаевна, Нине надо помочь. У нее скорее всего ожог четвертой степени. — Сглатываю и вижу, как врач смотрит на нее ласково, а потом закрывает свой чемоданчик и тут же одаряет меня высокомерным взглядом. — Нина, это то самое клеймо про которое ты говорила? — На этих словах директор поднимает бровь, тут же повернувшись в мою сторону и посмотрев на меня так зло, как будто показывая, что рассказав Стасе о клейме, я вырыла себе могилу. — Но…как же. Там обработать надо. — Стася взвизгивает, когда Шольц вдруг встает и тоже ставит ее на ноги, аккуратно отдавая врачу в руки. То есть Стася прекрасно понимает, что клеймо поставила мне директриса, но все равно не пугается и не бросается бежать от нее, не отпрыгивает и не смотрит на Шольц с отвращением к ее действиям. Почему? Привыкла, в состояние шока после разбитой головы и не понимает всей ситуации или тут что-то другое?
— Нет, не надо. — Резко, и с какой-то издевкой протягивает врач и снова поворачивается к Стасе, параллельно осматривая ее голову. — Сейчас надо перевязать тебе голову и провести осмотр, а Нине помогут после. — Сглатываю от этой фразы и вижу, как Стася вздыхает и тут же хватается за голову. — Что такое?
— Меня тошнит. — Стася поджимает губы и смотрит на туалет, как будто готова туда уже побежать. — И голова кружится. — Девочка всхлипывает и врач тут же ставит на пол чемоданчик и берет Стасю на руки.
— Мы пойдем. — Шольц кивает и помогает врачу взять чемодан свободными пальцами. — Допросить Стасю я, как врач, разрешу только после того, как ей станет лучше. — С этими словами она выходит из туалета и я только слышу удаляющиеся шаги и вместе с этим всхлипы Стаси.
Замечаю, что Шольц перевела на меня свой взгляд и ухмыльнувшись, осмотрела, как будто любуясь моим замученным видом.
— Вставай. — Слышу ее резкий голос и тут же вздрагиваю, когда директриса подходит ко мне и хватает за руку, больно дергая вверх. Она снова вернула свое истинное обличие. Никакой маски доброты и заботы, никакой нежности, никаких поглаживаний, а только гнев, жестокость и беспощадность. — Идем, душа моя. Нам предстоит серьезный разговор.