Lacrimosa

      Вольфганга преследовала смерть с самого детства. В памяти навсегда отпечатался момент, когда он плакал над своим питомцем и прижимал уже холодное тельце к груди, не подпуская к себе ни родителей, ни друзей. Одна Наннерль тогда смогла найти нужные слова, нужные прикосновения и нужный взгляд. Только сестра была рядом, когда маленькое сердце разбивалось на части.       А сейчас её не было.       Боль от утраты попугайчика была ничем по сравнению с той, что пронзила Моцарта, когда на его руках умерла Анна-Мария, любящая и любимая мама. Запястья до сих пор болят от хватки людей в черном, и Вольфганг изо всех сил пытается переключиться на эту боль, ведь сердце разрывает гораздо сильнее. Он винит отца в том, что отправил их в этот ужасный город, винит семейку Вебер, которые вскружили ему голову и заставили позабыть о матери, винит Париж и всех его жителей. Но больше всего винит себя — не уследил, увлекся, не прислушался, не обращал внимания, сделал так много и не сделал еще больше. Позабыв о всех заказах и встречах, Амадей запирается в комнатке, пытаясь забыться в алкоголе и слезах.       А потом поспешно собирает вещи и уезжает под всеобщее неодобрение. Даже музыка, в которой он обычно находит утешение, не может перекрыть тяжелых мыслей, какая речь может идти о заказах, приемах? Как он сможет широко улыбаться и смеяться беззаботно, когда ее нет и уже никогда не будет рядом? Хорошо, пусть эти эмоции и не всегда были настоящими, но на игры у Вольфганга тем более нет сил. Яркая одежда сменяется на более мрачную, румянец — на синяки под глазами и побелевшую кожу. От известного образа Вольфганга Моцарта не осталось почти ничего.       Почему почти? Ответ прост — любовь. Любовь к девушке, к ногам которой он был готов положить всю свою музыку, свое сердце и опуститься самому. Алоизия, сказка и мечта, покорившая с первой чистой нотки. Моцарт узнает ее на одном из официальных приемов, под руку с каким-то мужчиной. На секунду тень омрачает лицо, но тут же исчезает — девушка оборачивается на отклик и смотрит, чуть склонив голову набок. До боли знакомые глаза кажутся чужими, но Моцарт не придает этому значения. Это же она, величайшая любовь в его жизни! — Какой нелепый наряд, Вольфганг! Вы что, работаете слугой? — но смеется она совсем иначе. Напоминание о смерти матери бьет в самое сердце и Моцарту с трудом удается сдержать подступившие слезы. — Неужели в Париже сейчас так модно? — Моя мама умерла. — его едва хватает на три хриплых слова. Молчание повисает между ними, оба думают о чем-то своем и не желают делиться этим с другим. Амадей — о матери, Алоизия — о том, что месть за разбитое сердце случайно оказалась слишком жестокой. В попытках достать нужные ноты Моцарт роняет на пол все остальные, но не замечает этого. — В Париже я думал только о Вас! Я сочинил их специально для Вас…       Девушка вновь смеется, и Моцарт наконец может подобрать описание к этому смеху. Унижающий, высокомерный и насмешливый, как бы странно ни звучало. Вебер занята в опере. Получается, он больше не нужен? Сыграл свою роль в этом дешевом театре и его выкинули, как старую тряпичную куклу. Вебер — а Вебер ли она теперь? — занята другим человеком. Помолвлена, обручена… Невероятно больно. Столько времени он жил лишь воспоминанием о светлой улыбке и ставших родными шоколадных глазах, а о нем даже не вспомнили. Кусая губы, Моцарт уходит с приема и только на свежем воздухе, в дальнем закоулке чужого сада, позволяет себе глотать слезы и до боли тереть глаза рукавами. — Ненавижу, ненавижу вас… — шепот прерывается тихими всхлипами, старая боль принимает новую и разрастается до невообразимых размеров. — Но я не сдамся. Я поднимусь навстречу, наверх, к своей музыке!       Под руку попадается розовый куст с крупными цветами. Шипы больно колют руку, но это сейчас не важно. Вольфганг срывает один из цветков и сжимает до побеления кончиков пальцев, вглядывается в алые лепестки, будто они могут хоть как-то помочь. Слезы тихо катятся по щекам. Моцарт подтягивает колени к груди и утыкается в них, зажмуривая глаза. Пусть это все окажется кошмарным сном, пусть мама будет жива и Алоизия рядом… Но чуда не происходит. Перед открытыми глазами все тот же сад, а жестокие события никуда не исчезли. Опираясь на стенку, он встает и медленно идет к выходу, роза выпадает из слабых рук и оказывается беспощадно раздавлена носком ботинка. ×××       Проходит время, и Вольфганг немного оправляется. Он возвращается к музыке и получает заказы один за другим. Жизнь несколько налаживается… Черт его дернул вернуться туда, где начались все прошлые проблемы. Снова Моцарт стоит перед мадам Вебер и ее дочерями, наблюдает за медленно краснеющей Констанцией и подшучивающими сестрами. Вольфганг чувствует себя неуютно под их пытливыми взглядами и тихими смешками. А мадам Вебер нисколько не улучшает ситуацию, позволяя себе нагло влезать в его личное пространство и говорить самые необдуманные вещи. В его сердце не окажется второй Алоизии просто потому, что в его сердце не окажется больше никого. Спасибо, сыт по горло болью от предательства. Только та уходит, его окружают щебечущие сестры, цепляясь за плечи и передергивая его внимание с одной на другую. Спасибо Констанции, что отталкивает их и бормочет себе под нос «вы, должно быть, устали с дороги…». Прищурив глаза, Моцарт приглядывается к девушке и мягкой улыбкой отвечает на предложение проводить до снимаемой комнаты.       Нет, второй Алоизии нет и не будет, но и зачем? С появлением Констанс в его жизни все резко становится лучше. Репетиции, выступления, новые встречи… Не сказать, что все были приятными, взять хотя бы того мужчину с тростью, как его там? Впрочем, неважно. Не сказав ни одного четкого аргумента, он просто обсмеял его на глазах у всех актеров! Не суть, что Вольфганг ответил ему тем же… Человек пришедший с ним, Сальери, произвел другое впечатление. В отличие от своего коллеги, он не возмущался на пустом месте и, кажется, даже оценил его музыку по достоинству. Но как следует обдумать новых знакомых ему не дали — Констанция, по секрету приглашенная за кулисы, снова появилась из-за них и бросилась навстречу.       Не успела она повиснуть на чужих плечах, как окрик заставил обоих развернуться и застыть на месте. Как она попала сюда? Кто ее впустил? Зачем? Он снова влип в какие-то проблемы, о которых еще не знал? Появление неизвестного мужчины ничуть не разъясняет ситуации, скорее, делает все еще сложнее и запутаннее. — Вы вступите в брак с Констанцией Вебер и проживете с ней три года. В случае невыполнения обязательства, вы должны будете выплатить…       Что было дальше, Моцарт уже не слышал. Ни суммы, ничего. Словно его ударили тяжелым и тупым предметом по голове; не исключено, что этим тупым предметом был он сам. Вместо гнева приходит какая-то пустота, автоматически он выводит свою фамилию на нужной строчке и уходит. Репетиция на сегодня окончена. ×××       Дверь в комнату Моцарта тихо приоткрывается, девичья голова заглядывает в нее и щурится, пытаясь разглядеть что-то в темноте. Но все хорошо, музыкант спит и не слышит того, как закрывается дверь и тихих шагов. Констанция заходит в кабинет матери и кивает ей в знак приветствия. На столе горит одинокая свеча, делая лицо Сесилии еще более пугающим. Жестом она подзывает к себе дочь, приглашая сесть на стул по другую сторону стола. — Зачем этот брак, мама? Мы и так получаем достаточно денег от него, не говоря уж о хорошей славе… Я, конечно, не против быть женой популярной личности, но ведь за пару секунд его могут просто разлюбить! Что мне делать тогда? — А что делают хорошие жены? Быть рядом и сделать все, чтобы наш милый Вольфганг не испортил себе репутацию. — женщина молчит пару секунд, затем ее тон становится еще жестче. — Это в твоих интересах.       Кивком Вебер-старшая показывает, что разговор окончен. Констанция встает и собирается уходить, как у самых дверей ее догоняет холодная фраза: — Продолжай играть влюбленную дурочку. Мы не можем позволить, чтобы он понял что-то о нашей задумке. — Да, мама. — девушка покидает кабинет и уходит в свою комнату. Скоро свадьба, все просто обязано пройти идеально.